7
С той ночи я почти что поселилась в покоях Эрвина: он требовал меня к себе ни свет ни заря и отпускал только поздно вечером. А то и вовсе не отпускал, либо же я не торопилась уйти, понимая, как ему хочется, чтобы кто-то сидел рядом, ожидая, пока он уснет, гладил перепутанные волосы, перебирал перья, наконец…
Русалки не привыкли спать подолгу, как люди. Мы всегда остаемся на грани бодрствования: так мы в состоянии заметить приближение опасности, среагировать на удар, уйти от атаки… Даже если телохранители рядом, бдительности терять не стоит, и любая из моих сестер, и сама я умели отдыхать, засыпая каждый час хотя бы ненадолго. Конечно, если была возможность, мы предпочитали спать беспробудно, но открытое море – не безопасный дворец, там нельзя отдаваться неге! Словом, теперь это было как нельзя кстати: Эрвин поднимался рано и требовал того же от своих придворных.
Он сам взялся учить меня читать и писать, и дело пошло на лад: пусть он не отличался терпением и добротой, как Анна, зато объяснять умел прекрасно. Сам Эрвин вовсю упражнял непривычную к письму левую руку, добиваясь хотя бы разборчивого почерка, и частенько в летний жаркий день мы с ним сидели лицом к лицу за уроком: я старательно писала прописи, а принц выводил очередной указ.
– Выучу тебя, станешь писать под мою диктовку, – говорил он, отбрасывая очередной испорченный лист. – Правду говорят, взрослому переучиться сложнее!
«Почему не позвать писца?» – спрашивала я.
– Я никому не верю, – отвечал Эрвин. – Может быть, немного – Анне и Гансу. Самую каплю – тебе. Но те двое почти не умеют писать. Вдобавок проверить за писцом я могу, но как увериться, что он не перескажет мое послание кому-то еще? У тебя хоть нет в этом никакой выгоды!
Я кивала и продолжала выводить ровные строки…
Почти каждый день, даже в непогоду – особенно в непогоду! – мы выезжали на побережье. Мне снова пошили мужской костюм, а ездить верхом меня научил еще Клаус… Право, мне больше нравилось, когда меня кто-то вез в седле, потому что этак не приходилось касаться ступнями стремян, но верховая езда все равно была лучше ходьбы!
В укромную бухту никогда не заглядывали чужаки, лошадей Эрвин оставлял на попечение старого Ганса и своих телохранителей, а сам шел к воде, в густую тень, что отбрасывали утесы.
Сам Эрвин далеко не заплывал – просто не мог. С одной рукой и сильными ногами, конечно, вполне можно было бы плыть, если бы не мешало крыло. Помню, принц как-то выругался в сердцах, в очередной раз зацепившись им за придонные камни… Я тогда помогла ему отчистить перья, а потом взглянула вопросительно и провела ребром ладони по его плечу.
– Я думал об этом, – сознался Эрвин, дотронувшись до того места, где недоплетенная крапивная рубаха обрывалась неровными жгутами, впившимися в его плоть, и откуда начинали расти белые перья. – Но, знаешь, я еще не потерял надежду. Может быть, я все-таки узнаю, как избавиться от этого проклятия! Только меня прежде ославят чернокнижником…
Это была правда: Эрвин скупал старинные книги, приглашал к себе ученых, ведунов, знахарей, по крупицам собирая знания, но никто не мог помочь ему. Я была уверена: морская ведьма знает путь к спасению, но что проку? Она не поднимется на поверхность, а ни я, ни Эрвин не можем опуститься на дно морское!
– Я перво-наперво хотел избавиться от этого, – добавил принц, – только вовремя задумался… Так у меня еще есть шанс вернуть себе человеческий облик. Крыло можно отрубить… Но если я не умру от потери крови, меня не изгложет гнилая горячка или еще какая-нибудь зараза, я останусь калекой уже навечно. Так что… пока существует хотя бы призрачная надежда, я буду бороться!
Я в ответ коснулась его колена и улыбнулась.
– Да, я тоже думал, что забавно было бы остаться с птичьей лапой вместо ноги, – отреагировал Эрвин. – Ее и прятать куда легче, если не вырастет такой же большой, как крыло, конечно… Да ее и отрезать было бы не так жаль! Ездить верхом это не помешает, знавал я одноногого рыцаря, победителя турниров… А пешком я хожу не так уж часто, справился бы. Рука – это другое, и не проси объяснить, почему именно так, Марлин!
Я забыла сказать: Эрвин дал мне имя Марлин, от «мара» – «морская», а еще, я знала, люди так называют больших хищных рыб (мы-то именуем их по-своему, но не о том речь). Он сказал, я чем-то похожа на них – так же красива и грациозна, но и опасна до крайности, и горе тому, кто попытается выловить золотого марлина, не озаботившись хорошей снастью, прочной лодкой и припасами: этакая рыбина может утащить ловца за несколько дней пути, и еще неизвестно, кто из них останется в живых. Отец рассказывал, как один такой волочил за собой баркас трое суток, а когда рыбаки, отчаявшись измотать добычу, попытались достать марлина острогой, тот перевернул их суденышко. «Конечно, я помог ему избавиться от крюка и наказал не приближаться больше к людям, – сказал отец. – А что сталось с рыбаками, я не знаю. Кажется, смогли выплыть, я не обратил внимания».
Уж не знаю, как, но Эрвин угадал точно – на нашем языке имя мое было сходно с названием золотого марлина. Тогда, вернувшись домой, отец узнал, что у него родилась еще одна дочь, и на радостях нарек меня именно так. И не важно, что Эрвин не сумел бы произнести мое настоящее имя, главное, он чувствовал, как правильно обращаться ко мне. Не знаю даже, как это вышло… Впрочем, если он умел нарисовать живое море, то что ему мое имя? Взглянул да и понял, как меня называть… Встречаются иногда такие – не колдуны, нет, просто те, кто видит истинную суть живых созданий и предметов; но зачастую они и сами не понимают, каким даром наделены. Так и Эрвин: он просто порадовался тому, что мне понравилось увиденное в волнах или облаках, а может, подслушанное у ветра имя, и не задумался, откуда взял его.
Ну а я помимо удовлетворения ощущала досаду от того, что Клаус так и не удосужился назвать меня хоть как-нибудь: ведь «малышка», «найденыш» и прочие ласковые слова – это не имена…
Сегодня Эрвин устроился на линии прибоя – так он мог лежать часами, и ему не было зябко. И то – море летом совсем теплое!
Я же уплыла так далеко, как только могла с этими неуклюжими ногами, выбралась на скалу и села, чтобы просушить волосы. В этом не было толка: пока я доберусь до берега, они снова намокнут, но так я чувствовала себя почти что прежней…
Волны взбурлили совсем рядом, и, отшатнувшись, я едва не свалилась в воду, но тут же поняла, что бояться нечего.
– Сестра! – промолвила одна из русалок. – Неужто мы нашли тебя?
– Мы думали, ты уже мертва, – добавила вторая.
Я соскользнула в воду, в их объятия… Сестры не забыли меня, не покинули!
– Ну полно вам обниматься! – сказала старшая, хотя сама же не торопилась разжимать руки. – До чего странно! Ты говорила нам тогда, что твой принц собрался жениться на другой, но ты все еще жива… У людей это дело долгое, но ведь почти год прошел! А раз ты жива, стало быть, он не женился…
– Мы искали тебя все это время! – добавила вторая сестра. – И нашли чудом – дельфины сказали, что видели тебя здесь. Ах, не найди мы тебя, жертва была бы напрасной!
Я взглянула на сестер… и приоткрыла рот от изумления. У старших длинные волосы стелились по волнам, а у троих младших были коротко обрезаны…
«Что это означает?» – спросила я жестами. Ах, так и не выходило обучить Эрвина этому языку, он не мог или не хотел понять меня!
– Мы отдали наши волосы ведьме, – негромко ответила третья сестра, – чтобы она помогла избавить тебя от смерти. Она дала нам этот кинжал. Видишь, какой острый?
Она коснулась пальцем лезвия, и вода расцвела алыми каплями.
– Если ты до рассвета вонзишь его в сердце своего принца и его теплая кровь брызнет на твои ноги, они снова срастутся в хвост и ты вернешься к нам! – подхватила четвертая сестра. – Ты или он, один из вас должен умереть до восхода солнца!
«Мой принц умер», – показала я им жестами, и сестры замерли.
– Так вот почему ты все еще здесь! – воскликнула старшая. – Он умер, не успев жениться… Старая ведьма наверняка знала об этом!
– Но она нас не обманула, – сказала вторая сестра.
«И меня не обманула, – подтвердила я. Кинжал тянул меня ко дну, но я не хотела отдавать его. – Она берет плату и честно выполняет обещанное!»
– Кинжал не вернешь, да и волосы назад не приставишь, – рассудительно произнесла третья сестра, коснувшись коротко обрезанных прядей. – А! Отрастут! Моему жениху я любой хороша, а теперь нравлюсь даже больше прежнего…
– Оставь кинжал себе, – решила старшая, жестом велев ей умолкнуть. – Вдруг да пригодится?
«Спасибо, мои милые, – ответила я и повесила ножны с тяжелым клинком на шею. – Я уж знаю, кого им зарезать, только бы найти ее! И пусть я не стану снова русалкой, пусть… Клауса не вернуть, но отомстить я сумею!»
– Будь осторожна, – сказала вторая сестра, коснувшись моей руки. – Береги себя.
«Скажите отцу и бабушке, что я люблю их, – попросила я жестами. – И вас я люблю. Не покидайте меня, помогите, милые сестры! Знаю, я поступила глупо, но я так надеялась, что сумею завоевать сердце Клауса…»
– Мы все в твои годы влюблялись в людей, – шепнула третья сестра, и я обняла ее. – Только никому не приходило в голову отправиться к ведьме!
«Ведьма! – вспомнила я и схватила старшую сестру за руку. – Я не смогу спуститься на дно морское, чтобы говорить с ней, а она давным-давно не поднималась на поверхность… Но прошу вас, сестры, спросите ее, что нужно, чтобы сделать человека – человеком! Как вернуть ему настоящий облик навсегда?»
Я объяснила им, в чем дело, и сестры запереглядывались в недоумении.
– Мы попробуем узнать, – сказала, наконец, вторая сестра. – Но ты же знаешь, что ведьма потребует плату…
«Я заплачу, – кивнула я. – У меня осталась только моя жизнь, и я готова отдать ее в обмен на колдовские секреты! Так и скажите ведьме, а уж она найдет способ поговорить со мной, если захочет!»
– Нам пора, – сказала старшая сестра. – Мы попробуем расспросить ведьму, но… Может быть, она откажется говорить. Так или иначе, мы будем подниматься из глубин каждый день, на этом самом месте, все вместе или по одной, это уж как получится, а ты приходи, если сумеешь. Если нам запретят подниматься на поверхность, уж мы придумаем, как дать тебе знать!
– Всем не запретят, – добавила другая сестра, – у нас есть и женихи, и поклонники, так что кто-нибудь да сумеет передать весточку.
«Я тоже придумаю что-нибудь, если вдруг меня посадят под замок, – ответила я и поцеловала ее в щеку. – Если меня не будет несколько дней, не пугайтесь, всякое может случиться. Но даже если я угожу в темницу, то рано или поздно придумаю, как обмануть людей! А пока – до встречи!»
Все они обняли и расцеловали меня на прощанье и исчезли в пучине, а я доплыла до берега, выбралась на сушу и села подле Эрвина – он сушил перья на ветру.
– Мне приснилось или я в самом деле слышал чьи-то голоса? – спросил он, приоткрыв глаза. Сейчас, когда в них отражалось небо, они казались темно-синими, хотя на самом деле были чернее ночи.
Я кивнула.
– Родня? – Эрвин приподнялся на локте, чтобы смотреть мне в лицо. Я кивнула снова. – Звали назад?
Я покачала головой и указала на свои ноги, дескать, куда мне назад-то? Разве что утопиться…
Он, однако, заметил кинжал – мне было никак не спрятать его в складках мокрой рубашки. Думаю, и тело мое было видно на просвет, но я не привыкла стесняться наготы, как люди, потому и не думала об этом.
– Это они тебе принесли? – спросил Эрвин, и я кивнула. – Для меня?
Я опять помотала головой, написала на песке букву «К», обвела ее кругом и вонзила кинжал в самую середину рисунка. Песок брызнул во все строны, и Эрвин отшатнулся. Я же, стряхнув песок со своих ног, нарисовала русалку.
– Так он непростой? – негромко произнес он, осторожно коснулся лезвия и вздрогнул, когда на песок упали алые капли. – До чего острый… Кому он предназначен, Марлин?
«Лауре», – вывела я на песке. Какое счастье – уметь писать!
Да, именно так. Быть может, клинок, закаленный кровью морской ведьмы – а я видела, как она готовит свои зелья, и помню шрамы на ее груди! – сумеет перерезать жизненную нить ведьмы сухопутной?
– Если бы вышло по-твоему, я всю оставшуюся жизнь благодарил бы и тебя, и твоих родных, и морскую ведьму, – тихо произнес Эрвин. – Да только Лауру еще нужно разыскать, и я не знаю, сколько на это уйдет времени. И кто из братьев доживет до той поры… Я не хотел тебе говорить, но… Мартин тяжело болен. Пишут, покалечился на охоте, но я догадываюсь, что с ним. Он всегда был нетерпелив, он мог попробовать избавиться от этой рубахи! И от Кристиана давно нет вестей… он забывчив, но не настолько же! И Михаэль отвечает двумя-тремя фразами…
Эрвин вдруг вскочил на ноги – снова полетел во все стороны песок, едва не засыпав мне глаза.
– Я ничем не могу им помочь! – воскликнул он. – Ничем! Если бы я отыскал ведьму, то заплатил бы ей чем угодно, лишь бы спасти братьев! Не себя, нет, кому я нужен, но они…
Я не удержалась, бросилась к нему и обняла за пояс. Вряд ли я могла причинить ему такую боль, какой он не испытывал до сей поры.
– Не надо, Марлин, – негромко сказал он, отстранив меня. – Не надо… У тебя есть этот кинжал. А я умею искать, и я найду Лауру, чего бы мне это ни стоило. Может быть, вместе с жизнью ведьмы уйдет и злое колдовство, а если нет, я буду знать, что попытался сделать хоть что-то…
«Я тебе помогу, – ответила я взглядом. – Она убила Клауса и продолжает убивать других твоих братьев. И тебя самого: как бы ты ни крепился, долго не выдержишь. Нужно найти ведьму. И убить… Я с радостью сделаю это!»
Тут я взглянула в сторону моря и взмолилась про себя, чтобы морская ведьма откликнулась на мой призыв. В конце концов, у нее остался мой голос: я ведь видела, как она заключила его в хрустальный сосуд! Так вдруг эта склянка мерцает сейчас у нее в пещере? Вдруг она может слышать на расстоянии? Или сестры все же доберутся до нее… Только как знать, что потребует ведьма в уплату? А впрочем… Я отдам свою жизнь, если будет нужно, она мне не дорога, знать бы только, что убийца Клауса получила по заслугам!
– Едем домой, – сказал Эрвин, глядя в землю. – Вечереет.
Уже сидя в седле, я обернулась, чтобы посмотреть, как солнце опускается в море, ярко-красное, цвета крови, и стиснула рукоять кинжала.
«Жди, Лаура, – подумала я, – я тебя убью, кем бы ты ни была и чего бы мне это ни стоило!»