20
Не могу описать, что приключилось с нашими домочадцами при виде Эрвина, живого и здорового… Помню, Анна кинулась обнимать его, плача навзрыд и совсем позабыв о том, что он принц, а она всего лишь служанка. Старая Мари чуть не лишилась чувств, а Берта все качала и качала головой, то неверяще глядя на Эрвина, то с заметной опаской – на меня. Ганс – и тот прослезился и долго жал руку своему господину – ту самую, правую, будто не мог поверить, что нет больше крыла, что Эрвин снова может держать оружие…
Вот только Селеста как будто не обрадовалась. Вернее, ахнула от неожиданности со всеми вместе, сердечно обняла меня и дала себя обнять Эрвину, но… настоящей радости в ее глазах не было, и я прекрасно понимала почему. Эрвин вернулся, а Герхард – нет, и я ничем не могла помочь, я не знала, как вызвать остальных братьев из пустоты, в которую они угодили. И, я полагала, даже ведьма этого не знает!
Селесте же больно было смотреть на то, как Эрвин берет меня за руку, как целует и улыбается… Она завидовала, пусть и по-доброму, ведь мы успели с нею сдружиться и стали друг другу назваными сестрами, но зависть – такое чувство… Никогда не угадаешь, во что оно может превратиться.
– Какая ты счастливая, – с горечью говорила мне Селеста, когда мы оставались наедине. – Я бы все отдала, только бы вернуть Герхарда, я бы пошла за ним по дну морскому, но… Я не умею, научи меня!
– Ты не русалка, – раз за разом повторяла я, – ты не сможешь спеть призыв. Но ты можешь просто звать и звать мужа, может быть, он услышит?
– А никак не получится выпросить у морской ведьмы голос русалки? – спросила вдруг Селеста. – Ведь если она могла забрать его у тебя в обмен на человеческие ноги, неужели не сможет дать мне такой же? Я бы ничего не пожалела, клянусь!
– Ты настолько любишь Герхарда? – спросила я так же, как когда-то озадачила меня вопросом морская ведьма, и Селеста осеклась. – Когда ты успела полюбить его? Вы ведь женаты не так уж давно.
– Я не знаю, – после долгого молчания произнесла она. – В самом деле, Марлин, не знаю… Я…
– Говори, – подбодрила я, – если ты разберешься в этом, то, кто знает, вдруг догадаешься, как позвать мужа назад?
– Ты ведь понимаешь, как вышло, что я стала его женой? – негромко сказала Селеста после долгой паузы.
– Еще бы я об этом позабыла, – невесело вздохнула я. – Ты сказала, что увидела его на похоронах Клауса.
– Да, верно. Я ведь должна была отбыть домой после церемонии, но как-то так вышло, что Герхард посмотрел на меня, а я – на него. Помню, первое, о чем я подумала, было «до чего же он похож на Клауса!», – проговорила Селеста, – а потом: «о чем это я, ничего общего в них нет, кроме внешности».
– Я точно так же подумала об Эрвине, – улыбнулась я. – Братья схожи лицами, но не характерами.
– Именно так. Герхард младше Клауса, но он показался мне намного спокойнее и рассудительнее, правда, только поначалу. На самом деле у него огненный нрав, просто он хорошо умеет держать себя в руках. А тогда… – Она помолчала, потом продолжила: – Герхард принес мне соболезнования, как полагалось, а я ему, а потом я и опомниться не успела, как оказалась замужем. Отец не стал тянуть, решил, видимо, что один брат ничем не хуже другого.
Я кивнула.
– Ты знаешь, наверно, Герхард овдовел меньше чем через месяц после женитьбы…
– Эрвин упоминал об этом, но в подробности не вдавался.
– Вот и Герхард не желал говорить об этом и, похоже, запретил всей челяди даже упоминать о его первой супруге, – сказала Селеста, – да только я тоже упряма и понемногу выяснила, что с нею приключилось.
– И что же? – насторожилась я.
– Она… ее звали Элина, красивое имя, правда?
Я кивнула.
– Элина была моей ровесницей, – продолжила Селеста, бездумно заплетая косички на бахроме покрывала. – И точно так же воспитывалась в обители, только не здешней, она ведь была родом из другой страны. Нравы в той обители царили самые суровые, зато девушки получали прекрасное образование, были безупречно воспитанны и умели вести хозяйство куда как лучше меня-бездельницы…
– Неужто Герхард тебя этим попрекал? – не удержалась я.
– Что ты! – воскликнула она. – Он сказал, что у него достаточно челяди, экономов и управляющих, чтобы мне не приходилось утруждаться и скучать за какой-то цифирью. Я тогда заявила, что это никуда не годится и я должна во всем разобраться, чтобы не хлопать глазами, как дурочка, если речь у гостей вдруг зайдет о видах на урожай или о торговле каким-то товаром.
– А он?
– Он засмеялся и ответил, что я могу делать все, что мне заблагорассудится, позвал старшего управляющего и велел ему отвечать на любые мои вопросы. И, знаешь, довольно скоро я более-менее вникла в суть, – вздохнула Селеста. – Конечно, в обители объясняли только самые азы, а в разных краях и дела ведут по-разному. Но если есть основа, к ней можно приколотить что угодно. Так, кажется, тут говорят?
– Бывает, говорят, – кивнула я. – Но ты начала говорить об Элине.
– Да… – Она посмотрела в сторону. – Тот управляющий сказал, она тоже старалась разобраться во всем, и это выходило у нее лучше и быстрее, чем у меня. Говорю же, в обители я отлынивала от скучных занятий! Но дело не в этом…
– А в чем же? Скажи толком!
Селеста снова вздохнула.
– Не знаю, поверишь ты или нет, но девушки из знатных семей зачастую не имеют никакого понятия о супружеском долге…
– Отчего же, поверю, – улыбнулась я. – А ты?..
– Матушка осторожно рассказала мне о том, что между мужем и женой нечто происходит, но не вдавалась в подробности, – улыбнулась она. – Конечно, мне стало любопытно, а поскольку у меня есть замужние кузины, то какое-никакое представление я получила.
– И, надо думать, пришла в ужас?
– Не то чтобы в ужас, просто… – Она развела руками, – сложно было представить, как совсем чужой человек будет тебя обнимать и даже более того… Но, как сказала матушка, долг есть долг, придется перетерпеть, такова уж наша женская доля.
– И как у тебя обстоят дела с терпением? – поинтересовалась я, решив, что если братья и впрямь похожи, то Герхард, который постарше Эрвина, должен быть еще более умел в постели, все-таки опыт…
– Ужасно, – призналась Селеста и невольно покраснела. – То есть… Герхард – он очень… Словом, он меня не принуждал. Я думала, дело только в его деликатности, а потом разузнала об Элине. Она, видишь ли, полагала, что дети получаются от поцелуя, а когда выяснила, что нужно ложиться с мужем в постель и… Словом, она пришла в ужас.
– Но дальше-то что?
– Потом, когда Герхард стал чуточку откровеннее со мной, – произнесла Селеста, – он рассказал, что старался быть ласков с Элиной, приручал ее, как перепуганного дикого зверька, но она все равно не давалась в руки, так отвращала ее одна лишь мысль о близости. Неделя шла за неделей, а лодка все не двигалась с мели… Марлин, я уже начала повторять за Бертой ее присказки!
– Они привязчивые, – улыбнулась я. – Хм… Полагаю, однажды Герхард не сдержался?
– Да, вроде того. Элина уже позволяла себя поцеловать и обнять, и в какой-то момент он дал волю рукам. Сказал, даже не мог предположить, что, если опустит ладонь немного ниже и обнимет Элину чуточку крепче, она так испугается. Она… – Селеста вздохнула, – она оттолкнула Герхарда и бросилась прочь из гостиной. Это ведь даже не в спальне происходило, они просто сидели у камина… Герхард сказал, что не стал ее преследовать, чтобы не напугать еще больше. И даже не разозлился: он был уверен, что сумеет добиться от Элины взаимности, это уже стало делом принципа!
– Но, видимо, что-то случилось?
Селеста молча кивнула.
– Она так торопилась убежать и закрыться в своих покоях, что не глядела под ноги и споткнулась на лестнице. Когда ее нашли, она была жива, но не могла ни пошевельнуться, ни вымолвить хотя бы слово. А через два дня ее не стало…
Я невольно обхватила себя руками: у моей матери после удара гарпуном отказала нижняя часть тела, но она хотя бы могла говорить. Эта же несчастная девушка, видимо, сломала шею, раз ее парализовало полностью. Тут уж скажешь: повезло, что быстро отмучилась, я слыхала, такие люди могут лежать в полной неподвижности годами!
– После такого, сама понимаешь, Герхард боялся на меня даже смотреть, – добавила Селеста. – Не поверишь, Марлин, но это я заявилась к нему в спальню и потребовала вести себя подобающе и сделать меня, наконец, своей женой. И то, он обращался со мною так, будто я фарфоровая и могу разбиться от одного прикосновения!
– Ты не поверишь, до чего мы с тобой в этом похожи… – протянула я. – Эти братья на редкость строптивы.
– Вот уж точно! И тогда я еще не знала о крапивной рубахе, об этом Герхард рассказывать вовсе не желал, ну а я поначалу думала, что раздеваться догола и не нужно, – добавила Селеста и снова покраснела до ушей. – Потом уж… разобралась. А к чему мы вообще начали этот разговор?
– Я спросила, когда ты успела полюбить Герхарда, – напомнила я.
– Да, а я сказала, что не знаю, – задумчиво кивнула она. – Поначалу он просто нравился мне, так же как и Клаус: не то чтобы красавец, но интересный мужчина, обаятельный и умный, не грубый… Потом, когда я узнала его чуть лучше, оказалось, что он веселый, просто притворяется суровым и мрачным. Я узнала, что он любит, а что нет – оказалось, мы очень похожи в этом. А еще Герхард умеет слушать и, главное, слышит тебя. – Селеста помолчала, потом добавила: – И вот так, одна мелочь за другой… Ты рассказывала о каменных столбах в пещере морской ведьмы, вот и здесь было так же: капля за каплей начало прирастать это чувство, и, право, оно еще такое… хрупкое…
– Но оно есть, – кивнула я и погладила ее по руке. – А раз так, ты сможешь вернуть Герхарда. Больше некому это сделать, у него есть только ты и Эрвин. Но Эрвин, даже если и сумеет позвать братьев… – я покачала головой, – его не хватит на всех. Он и сам еще очень слаб, а их семеро…
– Ты говорила, – произнесла Селеста, – что Элизе не хватило сил, чтобы спасти всех братьев.
– Вот именно. Заклятие это невероятной мощи, а люди – это всего лишь люди.
Я встала.
– Я придумаю что-нибудь, обещаю. А ты не сдавайся. Как знать, может быть, Герхард услышит тебя и найдет дорогу домой?
Селеста молча кивнула и уставилась в стену. Казалось, она обдумывает что-то, но что? Хоть мы и стали с ней близкими подругами, хоть она и поверяла мне сокровенное, но далеко не всё. Это тревожило меня, и я стала следить за Селестой в оба глаза.
И, как выяснилось, не зря…
* * *
Эрвин не сидел дома: вместе с Гансом и остальными он объезжал округу, пытаясь представить, как лучше держать оборону, если на нас все-таки нападут. Я ездила с ними, но не всегда, потому что чем сильнее я удалялась от берега, тем сложнее мне становилось удерживать дождь на рубежах. И я очень боялась того, что Эрвин уедет слишком далеко, так далеко, что мне не по силам станет защитить его от чужого колдовства…
– Поберегись, – сказали мне деревья, когда я пришла навестить их. Эрвин снова уехал, как делал это не первый день, и должен был вернуться к закату промокшим, усталым, но по-прежнему полным решимости отстоять свой дом.
Я знала, кое-где в ущельях крестьяне валили лес, перегораживая и без того скверные дороги, а мои деревья обещали позвать на подмогу всю окрестную растительность. Эрвин рассказывал с удивлением, как за одну ночь засеки зарастали крапивой в человеческий рост, колючим ежевичником и дикими розами, цепким хмелем и вьюнками, скользким мхом, так что ни обойти, ни перебраться поверху!
«Сколько еще ждать?» – спрашивала я у деревьев, но те только задумчиво качали ветвями.
«Откуда нам знать? – говорили они. – На нашей прародине феи всегда старались ударить в праздники, тогда они делаются сильнее. Может быть, и здесь они поступают так же, а может, и нет».
Ничего нет хуже ожидания. Еще и в бытность свою русалкой я больше всего не любила сидеть в засаде или подолгу вываживать добычу. Вот схватить ее в стремительном броске или догнать, пусть даже ценою изматывающих усилий – другое дело, но именно терпением природа меня обделила.
– Что с тобой? – спросил Эрвин, обнимая меня той ночью.
– Я устала ждать, – честно ответила я. – Это ожидание висит над головой, как… как глыба льда на ненадежном карнизе, и ты знаешь, что она должна вот-вот сорваться, но минута идет за минутой, а она все держится, а ты не можешь никуда деться, и это…
– Это страшно злит, – подтвердил он. – Но несколько дней у нас было.
– Да, ты говорил, что сумел хоть как-то перекрыть дороги, – кивнула я, – а морским путем сюда добраться почти невозможно. Вот только…
– Я не об этом, – перебил Эрвин и повернулся так, чтобы смотреть мне в лицо. – Я говорю о нас с тобой. Вместе мы уже не первый месяц, но то все было…
– Дружбой? – улыбнулась я.
– Близкой дружбой, – кивнул он. – Больше, чем дружбой. Но сейчас… Знаешь, Марлин, я рад бы не считать минуты, проведенные с тобой, но не могу. Я все время с ужасом жду, что заклятие вот-вот снова захватит меня и унесет… куда-то. Даже прямо сейчас… я не знаю, почему у меня ломит плечи – просто устал за два дня в седле или же снова растут крылья! – Эрвин перевел дыхание. – А больше всего я боюсь тебя позабыть. Там, в той пустоте, страшнее всего было то, что я почти ничего не помнил, не знал, кто я и откуда, и только твой зов разбудил во мне эту память… А еще хуже: я знал, что о чем-то забыл, но не понимал, о чем именно. Быть просто беспамятной птицей, наверно, проще…
– Даже птицы возвращаются к родным берегам и не расстаются со своими парами, – ответила я и вдруг почувствовала, как по правой руке пробежали мурашки. По той самой, которую ведьма украсила своим узором – мне показалось, будто он едва заметно светится в полумраке.
– Куда ты? – вскинулся Эрвин.
– Сейчас вернусь! – отозвалась я и выбежала в сад в чем была, то есть в одних распущенных волосах.
Должно быть, если кто-то из челяди видел меня, то уверился, что я ведьма: кто же еще станет лунной ночью простоволосой и нагой собирать неведомые травы?
– Ты с ума сошла, – сказал Эрвин, когда я забралась обратно в постель. – У тебя ноги ледяные от росы… Что ты делаешь?
– Тс-с… – шепнула я, разминая в пальцах стебельки, от которых в покоях запахло горько и тревожно. – Дай руку. Дай, не бойся…
Никто никогда не учил меня такому рукоделию, но вот: я мастерила браслет из стеблей молодой крапивы и полыни, жесткого осота, порезавшего мне пальцы, и дикой мяты, переплетая их для крепости прядью своих волос. А еще Эрвин не видел, как тянется вместе с травяной пряжей золотистая нитка с моего запястья, из-под кожи, словно я распускала ведьмин узор на своей руке и выплетала его заново для мужа…
Никуда тот узор, конечно, не делся, даже, мне показалось, сделался сложнее, словно туже свились замысловатые спирали, каждый круг перекрылся еще несколькими, а уж переходов и ветвлений вовсе стало не счесть.
– Вот так, – сказала я, накрепко завязав тонкий браслет на запястье Эрвина. – Носи его, не снимая.
Он и не смог бы его снять просто так: узелок растворился, будто его и не было, а сам браслет не взял бы и мой обсидиановый клинок.
– Что это? – шепнул он.
– Просто оберег, – ответила я ему – Он не спасет тебя, но ты хотя бы почувствуешь, если тебе будет угрожать серьезная опасность.
Эрвин помолчал, потом обнял меня.
– Ты права, – произнес он негромко. – Скорее бы уже. Ничего нет хуже ожидания… Выйти бы один на один с врагом, но где он, этот враг? Люди Оллемана не в счет, это зло привычное, человеческое, но куда подевалась фея?
– Наверно, выжидает. Что ей несколько дней и даже лет?
– Нельзя же всю жизнь сидеть в осаде, – сказал Эрвин. – Придется встретиться с нею лицом к лицу, хотя я не представляю, что можно противопоставить такому существу. Кинжал, о котором ты говорила? Но чем он поможет, если она может зачаровать издали?
– Не может, – покачала я головой. Меня вдруг осенило. – Эрвин, она в самом деле не может просто так взять и наложить проклятие! Непременно должно быть какое-то условие! Тогда, с тобой и твоими братьями, у феи не получилось, как она хотела, именно потому, что то ли сама она забыла об условии, то ли Лаура его не произнесла… Помнишь, как оно звучало?
– Да, я же говорил… «Летите на все четыре стороны и заботьтесь о себе сами! Летите большими птицами без голоса!» Так она сказала.
– Вот именно… Потом, когда она явилась к Элизе, то условие поставила: снять заклятие можно, если Элиза не проронит ни слова и сплетет эти рубашки голыми руками. Только фея не упомянула, что у обычного человека недостанет сил расколдовать сразу одиннадцать человек, вот почему все так обернулось, – сбивчиво объясняла я. – Так и в сказках: быть кому-то в зверином обличье, пока его не полюбит девушка или пока он не вымолит прощения… А вам не было поставлено условие, и, думаю, фея сама теперь не знает, чем может обернуться это ее колдовство! Ты ведь вернулся человеком!
– Погоди, я совсем запутался, – потряс темной головой Эрвин. – Ты уже рассказала мне столько легенд, что я во все готов поверить… Значит, если условия нет, то колдовство может сработать как угодно?
– Именно, – кивнула я. – С условиями оно тоже… чаще всего играет на руку фее, но без него… И предположить нельзя, что именно произойдет!
– Значит, у братьев еще есть шанс, – негромко произнес он, и глаза его сверкнули в темноте. – И я обязан найти способ вернуть их… Утешает одно: там, в пустоте, страшно и одиноко, но хотя бы боли ты не чувствуешь!
– А разве душа не болит? – спросила я, и Эрвин осекся.
– Ты права, – сказал он наконец. – Не знаешь, что хуже – муки душевные или телесные. От последних хотя бы можно отвлечься, а вот вечность наедине с собой… Марлин, а может ли быть так, что нас забросило в это безвременье именно потому, что условия нет, и неведомо, как теперь все может повернуться? Победит фея – и братья разобьются о скалы или навсегда останутся глупыми птицами, а птичий век недолог. Выиграем мы… тогда, быть может, они сумеют выбраться?
– Я не знаю, – в который раз повторила я. – Ты куда ученей меня, ты и думай! А из меня пока и ведьма-то еще никудышная, где уж мне рассуждать о воле фей…
– И верно, – согласился Эрвин. – Иногда нужно отдыхать от дум. Ты согласна?
Еще бы я была не согласна!
Семь… нет, уже восемь дней прошло с той минуты, как я привела его домой. Они пролетели, как единый миг, и сколько еще было нам отведено? Сколько бы ни было, думала я, этого все равно мало… Даже вечности будет мало, ведь время так быстротечно!
Поутру Эрвина не оказалось со мною рядом, и я удивилась: сегодня он никуда не собирался. Должно быть, просто вышел прогуляться, решила я, одеваясь, и тут заметила на столе альбом.
Видно было, что Эрвин давно не держал в руке карандаша: штрихи казались неуверенными, но это только на первых рисунках, на которых он набросал деревья на месте старой беседки, морской берег, старую Берту с ее неизменной трубкой… А потом, словно обретя прежнее умение в полной мере, он изобразил… да, меня.
Это был небрежный, торопливый рисунок, будто Эрвин торопился запечатлеть увиденное и не слишком заботился о деталях. Я смотрела попеременно то на бумагу, то в зеркало и узнавала и в то же время не узнавала свое лицо: стоило повернуть рисунок под иным углом, менялось и оно…
– Ты в самом деле художник, – негромко сказала я, отложив альбом, – если уж можешь запечатлеть что-то столь же переменчивое, как море!
Слуга сказал, что Эрвин поднялся очень рано и вышел в сад, и я отправилась туда же, подозревая, что он решил навестить деревья. Он их не слышал, но уверял, будто чувствует нечто, и надеялся, если приноровится, поговорить с ними. Вот, видно, и захотел попытаться еще раз, пока никто не мешает и не отвлекает…
Я бесшумно прошла по траве – босиком, как обычно, и так легко, что даже не стряхнула росу с тех листьев, на которых она еще не успела высохнуть, – и вдруг услышала голоса.
Русалки умеют замирать неподвижно, прятаться за первым попавшимся камнем или даже водорослью, неподвижно распластываться на дне или таиться, прижавшись к скале, к затонувшему кораблю, – порой это спасает жизнь. Вот и я застыла за пышным кустом бузины, который словно нарочно растопырил резные темные листья, чтобы прикрыть меня от посторонних глаз.
– …и прошу, выслушайте меня! – Это говорила Селеста, и я вдруг почувствовала, как мелкими иголочками покалывает руку, и увидела проявляющийся золотой узор.
– Я уже полчаса слушаю вас, – ответил Эрвин, – но никак не могу взять в толк, чего вы хотите от меня? Поверьте, я не меньше вашего хочу вернуть Герхарда и других моих братьев, но пока не представляю, как можно это сделать!
– Вы, может быть, и желаете этого, – прошептала Селеста, – но не она…
– Фея? Да уж, это ей не на руку, – усмехнулся мой муж.
– Вы не поняли! – воскликнула прицесса. – Я говорю о Марлин… О, нет-нет, молчите, позвольте мне закончить, не то я вовсе растеряюсь! Ах… Эрвин, вы скажете, что я пытаюсь оболгать вашу супругу, но, клянусь, я лишь недавно смогла взглянуть на все произошедшее как бы со стороны и, право, ужаснулась – ведь она совсем не та, кем кажется!
– Марлин спасла вам жизнь, – негромко сказал Эрвин.
– В самом деле? – Я знала эту гримаску Селесты, она наверняка прищурилась и вздернула подбородок. – О да, она запугала меня, но теперь… Теперь, по здравом размышлении, я не верю в то, что шахди Оллеман мог бы отдать приказ расправиться со мною. Скорее уж мне грозила гибель в бурном море, чем от рук его людей!
«Море было совершенно спокойным, креветка ты бестолковая!» – подумала я, но сдержалась.
– Ну же, продолжайте, – подбодрил Эрвин каким-то незнакомым вкрадчивым голосом. – Кажется, вы с Марлин стали назваными сестрами?
– Да, верно… – Бузина чуть опустила ветви, и мне стало видно, как Селеста потупилась, теребя кисточку на поясе. – Я очень внушаема, об этом всегда твердил мне Герхард и призывал быть чуточку сдержаннее и рассудительнее. Что же поделать, если я не успела научиться этому! Марлин казалась такой сильной, такой уверенной, невзирая даже на ее немоту, вот я и поддалась ее уговорам…
Эрвин молчал, молчала и Селеста. Потом сказала, наконец:
– Здесь, на тихом берегу, у меня было время поразмыслить. Простите, Эрвин, если я скажу что-то, что ранит вас, но я не могу больше молчать!
– Так говорите же, – проронил он.
– Боюсь, Марлин ввела в заблуждение всех нас, – прошептала Селеста, оглядываясь. – Все эти истории о феях, об их коварстве, которые с таким удовольствием подхватывают старые служанки… Но судите сами, кто видел эту фею? И кто больше Марлин подходит на эту роль? Постойте, не перебивайте… Ваша мачеха, Лаура, была высокой, статной, белокурой, с глазами цвета моря, и посудите сами, разве Марлин не соответствует этому описанию?
– Равно как и вы, – напомнил Эрвин.
– Но мне в те годы было совсем мало лет, и я воспитывалась в обители, это любой подтвердит! А фея может прикинуться хоть девушкой, хоть старухой, разве нет?
– Допустим.
– И следом все сходится, – говорила Селеста. – Фея превращает вас с братьями в лебедей, и, хоть заклятье ее не выполнено, не оставляет своих козней. Она мучит Элизу и даже ее мужа! Чего стоит история с отданным первенцем… А видели вы, во что превратилась ваша красавица-сестра?
Эрвин молчал.
– И всегда, везде, где бы ни случалось несчастье, поблизости оказывалась Марлин, – горячо произнесла она. – Клаус умирал, а она исчезла, чтобы появиться в вашем доме! Разве обычный человек сумел бы проделать такой путь по морозу, в пургу?
– Марлин не обычный человек, – подал голос Эрвин.
– Об этом я и говорю! – воскликнула Селеста. – Если правда, что феи наслаждаются чужими страданиями, то возле вас она устроила пир горой! Ведь вы, Эрвин… о, простите, но при одном взгляде на вас, даже если не знать о тех кошмарных крапивных рубахах, сердце кровью обливалось, как подумаешь, что вам приходится выносить!
«Обними меня крепче, – говорил мне Эрвин еще тогда, давно. – Когда ты со мной, мне не страшно. Ты – как морская волна, ты смываешь усталость и боль…»
Сейчас он молчал.
– Должно быть, она выжидала и… питалась, – с содроганием выговорила Селеста. – А затем снова подвернулся случай – все братья собрались вместе! И ведь Элиза же вспомнила колдунью, пришедшую к ней по воде… Видно, тогда фея и решила покончить со всеми разом и снова превратила вас в птиц.
– А вы-то ей зачем понадобились? – спросил Эрвин.
– Я сама ей ни к чему, – ответила она. – Но я ношу под сердцем ребенка Герхарда, и, если бы вы не вернулись, он стал бы последним отпрыском королевской крови в этом мире. А кровь эта нужна фее для какого-то обряда, кажется, ради того, чтобы открыть врата в иной мир…
– Допустим, – кивнул он. – Но почему тогда вернулся я, причем прежним, без увечья?
– Должно быть, любовь к жизни в вас оказалась настолько сильна, что переломила даже заклятие, – сказала Селеста. – Любовь к жизни и… к ней. Я права?
– Отчего же она не воспользуется моей кровью? – спросил Эрвин. – Зачем ждать, пока родится ваш ребенок? Я – вот он, я полностью доверяю Марлин, и если бы она захотела, то давно перерезала мне горло! Или задушила, – добавил он справедливости ради. – Она намного сильнее меня.
– Может быть, дело в том… Марлин сама же и упоминала: феи обретают особенную власть в определенные дни года, – проговорила она. – Мой ребенок должен появиться как раз к весеннему празднику, но это ведь сложно предугадать, да и времени пройдет еще немало… И кто знает, сумею ли я доносить дитя до срока, выживем ли мы оба? А осеннее равноденствие уже вот-вот, и раз у нее есть выбор… – Селеста судорожно вздохнула. – Прошу вас, Эрвин, берегитесь! Вы – самый необычный из братьев, я слышала, как она говорила об этом. Вам угрожает опасность…
– Равно как и вам.
– Да, но вы можете защитить себя, вы взрослый сильный мужчина, а я – всего лишь слабая женщина, оставшаяся без мужа! – Селеста сделала шаг к нему, а Эрвин отступил. – И я прошу вас, как брата Герхарда… спасите меня!
– Вы всегда можете рассчитывать на мою помощь, – сказал он ровным тоном.
– Я говорю не об этом, Эрвин… – Голос Селесты вдруг изменился, сделался глубже и мягче. – Я уже сказала: у меня будет ребенок, сын вашего брата, ваш родной племянник! А вы… вы не дождетесь наследника от феи…
– Вот как?
– Она пообещала вам это? – делано рассмеялась Селеста. – И вы поверили? Даже если у нее и родится… нечто, человеком это не будет!
Эрвин молчал, во мне же вскипала ярость.
– Мы остались вдвоем, Эрвин, поймите же, – продолжала она. – Нам нужно держаться вместе, иначе фея сгубит нас поодиночке!
– Мы с Герхардом – одно лицо, верно? – произнес вдруг он. – А вы похожи на Марлин. Я верно вас понял?
– Да, Эрвин, – серьезно ответила она. – Сын Герхарда, если это будет мальчик, конечно, унаследует его земли, а девочке мы найдем достойную партию. У нас же будут свои дети… Впрочем, если вы захотите назвать сына Герхарда своим, я не стану возражать, да и он, думаю, только порадовался бы за нас…
– Да, как и Клаус, – кивнул он, отступая еще на шаг. – Мы все похожи. Как в сказке – лицо в лицо, рост в рост, волос в волос, голос в голос. Только на самом деле мы совершенно разные, и общего у нас с братьями – только внешность да кровь. Королевская кровь. Та самая, что не дает тебе покоя, верно?
– О чем вы? – недоуменно спросила Селеста и протянула руку. – Быть может, вы не поняли меня, я…
– Я прекрасно тебя понял, – оборвал Эрвин. – Не приближайся ко мне. Ты не та, за кого себя выдаешь. Мой брат никогда не женился бы на подобной твари!
– Эрвин… – прошелестела она и вдруг словно поплыла вперед, а ему некуда было отступать, за спиной его высились деревья…
– Не прикасайся к нему! – не выдержала я и ринулась вперед, перехватив ту, что выдавала себя за Селесту, в полушаге от своего мужа. – Не смей трогать то, что тебе не принадлежит, ты, мразь…
Она оказалась сильна и выдиралась из моих рук, как здоровенная скользкая рыбина, а я боялась сжать ее посильнее, чтобы не повредить настоящей Селесте, той, чье тело заняла эта гадина! Только и удалось, что схватить ее за локти, прижать лицом к деревьям и удерживать, и то она норовила высвободиться…
Сбоку мелькнула тень – это Эрвин перехватил у меня Селесту, заломил ей руку за спину каким-то неуловимым движением, так что она взвыла в голос и забилась, но тщетно.
– Держи вот так! – велел он мне, и я послушалась. Так и впрямь было удобнее: Селеста не могла вывернуться, не переломав себе кости, видно, такой захват причинял нешуточную боль! Нужно будет выучиться…
Ну а муж мой без проволочек задрал на Селесте юбку, сдернул панталоны и с размаху огрел ее здоровенным пучком ядреной молодой крапивы пониже спины.
От ее вопля птицы снялись с деревьев и разлетелись в разные стороны, а я едва сумела ее удержать. Эрвин же не останавливался и продолжал охаживать сноху крапивой до тех пор, пока стебли ее не измочалились, а Селеста не перестала вырываться и не сползла по стволу наземь.
– Ты смотри-ка, действует, – удивленно сказал он и одернул на ней юбку.
– Ну так, средство проверенное, – хмыкнула с высоты яблоня-дичка. – Неужто бы мы тебе дурное посоветовали!
– Так это вы? – сообразила я. – Он вас услышал?
– Угу, мы нашептали, – прогудел дуб, – ну да он и сам уже почти додумался…
– Еще бы я не догадался, – криво улыбнулся Эрвин и протянул мне руку. Там, под моим браслетом, плотно охватившим его запястье, виднелась узкая полоска воспаленной от ожога кожи. – Я уж надеялся, что мне больше никогда не придется этого ощутить… Марлин, ты что? Перестань!
А что я могла сделать? Только попытаться поцелуями утишить боль от ожогов, и то Эрвин не дался, обнял меня, что было сил, и держал так долго, что даже Селеста начала шевелиться.
– Что со мной было? – неверным голосом произнесла она, сев на траве. – Ох…
– Видно, обморок, – спокойно ответил Эрвин. – В вашем положении такое случается. Мы нашли вас здесь.
– Но почему я… – Селеста приподняла край юбки и жгуче покраснела.
– Подозреваю, решила зайти в кусты по надобности, да и лишилась чувств, – вздохнула я. – И надо же там было оказаться крапиве!
– Какой стыд… – Она закрыла лицо руками, а Эрвин деликатно отвернулся.
– Вставай. – Я подняла ее на ноги и помогла поправить одежду. – Идем домой. И не выходи больше одна. Сама видишь, чем это заканчивается…
Когда я передала Селесту на попечение Анны и вернулась к Эрвину (рисунки он успел спрятать и сделал вид, будто их и не было вовсе), он сказал:
– Значит, осеннее равноденствие? Ты ведь все слышала?
Я кивнула.
– До него осталось совсем недолго, – произнес он. – И у меня такое чувство, что именно тогда все и должно будет решиться.
– Нет, – покачала я головой, – не тогда. Это будет… как проба сил. Знаешь, птицы, перед тем как улетать на зиму, заранее поднимают птенцов на крыло и собираются в стаи. Так и теперь – придется ждать перелома осени.
– Что ж, – негромко сказал Эрвин. – Значит, придется попробовать крылья на прочность. Перелет предстоит далекий и тяжелый. Я прав, Марлин?
– Да, – ответила я. – И еще, Эрвин. Я никогда тебя…
– Я знаю, что ты меня не обманывала, – перебил он. – И не нужно тратить лишних слов. Зачем, если у тебя говорящие глаза?
– И о чем же они говорят тебе теперь? – улыбнулась я.
– О том, что мы попусту потратили все утро, – серьезно сказал Эрвин. – Но у нас впереди весь день и вся ночь, и следующее утро, и еще одно, а это…
– Целая вечность, – кивнула я и закрыла глаза, чтобы снова раствориться в его объятиях, полностью, без остатка, как морская пена в безграничном океане…
