19
Назавтра мы ужинали в молчании. Весь день я провела в библиотеке, но все валилось из рук. Я уняла дождь, пока он не сгноил урожай у крестьян, оставила тучи бродить на самых рубежах, а больше заняться было нечем.
– Надо же, – проронила Селеста. Ей нездоровилось, но она храбрилась. Право, из нее получилась бы хорошая русалка! – Неужели из-за этой непогоды даже маяк не светит?
– Что?.. – Я выронила нож. – Анна!
– Да вроде вчера светил еще, – растерянно ответила она. Я и сама это прекрасно помнила, ведь я видела огонь и думала о нем, когда пела! – Может, со старым Юргеном что случилось? Госпожа! Куда же вы? Госпожа!..
А я бежала, не чувствуя под собою ног, потому что Эрвин говорил – маяк всегда был его путеводной звездой, он не давал ему сбиться с пути, на его свет он летел много лет, а теперь…
Огонь на маяке угас.
Хотя… Я присмотрелась: где-то чуть поодаль, в скалах, тлел огонек. Не такой яркий, как у маяка, но вдруг птицы этого не различают, а просто летят на свет? Летят… чтобы разбиться об эти утесы!
«Я не добегу до скал, – поняла я. – Туда и верхом не успеть до заката, а в темноте переломать ноги легче легкого. И на маяк я не заберусь, он слишком далеко…»
Море. Море было ближе всего, и я бросилась туда, где лежала на песке лодка старой Берты, вытолкнула ее на воду и принялась грести что было сил.
Раздался перещелк – это появились дельфины, и я смогла ненадолго оставить весла, чтобы зажечь фонарь: они влекли лодку прочь от берега.
Солнечный диск коснулся краем волн.
– Я здесь, я жду тебя! – шептала я, подняв фонарь над головой. – Правь сюда, Эрвин, на мой огонь, не на чужой…
«Гонг-го!» – раздалось где-то в высоте, и я до боли напрягла глаза, но не сумела рассмотреть лебедей, если даже они и пролетали надо мною.
Солнце погрузилось в море наполовину.
Лодка качалась на волнах и понемногу двигалась в открытое море, предоставленная сама себе. Дельфины уплыли куда-то, а я не хотела звать их назад.
Я укрепила фонарь на носу лодки. В темноте было бы лучше видно, куда править, но я и так различала берег. Там мерцали тусклые огоньки в домах рыбаков, выше светились окна в усадьбе, вот только не было путеводной звезды маяка, самой яркой на этом берегу… Что же стряслось со старым Юргеном? Дело ли это рук фей или нет?
Солнце скрылось за горизонтом, и я взялась за весла, но…
Раздался всплеск, и я развернулась на звук всем телом. Волны все так же раскачивали лодку, и мне показалось, будто в них мелькнуло что-то темное. Не дельфин, не акула, нет…
Я нырнула, забыв, что не умею дышать под водой. Ну да на пару минут задержать дыхание может и человек, что уж говорить обо мне!
Тело показалось мне тяжелым, таким тяжелым, какими бывают только мертвые, и холод пробрал меня до самых костей. А еще – я не различала лица, видела только волосы – черные, длинные, как водоросли…
Не без труда я перевалила его через борт лодки и сама забралась следом. Человек дышал, пусть и слабо, и я поближе поднесла фонарь, чтобы рассмотреть его лицо.
Он открыл глаза, и в них отразилось пламя, а когда я отвела фонарь в сторону – звездное небо…
– Марлин? – шепотом произнес Эрвин. – Я что, умер?
Не могу сказать толком, что было дальше.
Кажется, я едва не переломала ему ребра, когда кинулась обнимать – русалки в самом деле намного сильнее людей.
Еще помню, как целовала его соленые и растрескавшиеся от морской воды губы, а он хватался за меня, как за спасательный круг, и как лодка старой Берты не развалилась, я ума не приложу!
– Марлин… – выговорил наконец Эрвин. – Я потерял маяк, представляешь? Я привык лететь на него, а…
– Он погас, – шепнула я, и он вздрогнул. – Я догадываюсь, кто его погасил. Та, что слышала, как я зову тебя, сделала все, чтобы ты потерялся во мраке…
– Твой голос… – произнес он, даже не удивившись тому, что я обрела дар речи. – Твой голос – он звал меня, и я летел на него… Марлин! Я не помню, что со мной было, право, не помню… Я падал в какой-то бездонный колодец, у меня были крылья, но взлететь я не мог, воздух меня не держал. – Эрвин судорожно вздохнул, а я нашарила под скамьей фляжку с пойлом из водорослей и дала ему глотнуть. – Ух, ну и отрава!
– А что было потом? – спросила я.
– Я же сказал, я услышал твой зов и рванулся что было сил… – Эрвин вдруг осекся, потом сказал: – Я ведь никогда не слышал твоего голоса, но был уверен, что это именно ты зовешь меня. Никто иной не сделал бы этого… Я летел против ветра… нет, нет! Это был не ветер, просто воздух вдруг словно загустел, и я увязал в нем, как муха в меду. Силы были на исходе, и я понял, что уже никогда тебя не увижу…
Я еще крепче прижала его к себе, живого, мокрого… и без крыла! Сейчас Эрвин обнимал меня обеими – человеческими! – руками.
– А потом я почему-то вспомнил про маяк, – добавил он. – Наш старый маяк, я так люблю его… И тогда впереди что-то забрезжило, я снова услышал твой голос и рванулся к тебе, к свету…
Эрвин замолчал.
– Я заблудился, – сказал он, наконец. – Я летел к маяку, но в то же время видел, что он мертв. Потом я бросился на другой огонек, но там были скалы. Я думал, тут, в море, тоже ловушка, но мне уже нечего было терять, я просто летел на твой зов…
– Ты дома, – шепнула я, а волны понесли наше суденышко к берегу. – Ты прилетел домой, и теперь тебе нечего бояться.
– Разве что рассвета, – усмехнулся Эрвин и вздрогнул, когда лодка мягко выползла на песок. – Потом я снова потеряю память и улечу… не знаю куда. Это не как в тот раз, Марлин, я в самом деле все забыл! Вспомнил только, что я должен быть здесь, что меня ждут, когда услышал тебя…
– Никуда ты не улетишь, – сказала я. – Это твоя земля, и у нее теперь есть надежные стражи!
– О чем ты?
– Расскажу, когда будем дома, – ответила я и молчала до тех пор, пока не втащила Эрвина в его же покои, не раздела и не уложила в постель.
Уж не до ванны было, пришлось обойтись влажной тканью, чтобы стереть морскую соль с его кожи – чистой светлой кожи без следа ожогов, без проклятой крапивной рубахи… Загорелое лицо по контрасту казалось особенно темным. Анна была права, если б не этот загар, любая знатная девица позавидовала бы Эрвину: Селеста рассказывала, сколько притираний они изводят, чтобы добиться такой белизны кожи!
Наверно, меня все еще искали – я ведь убежала так быстро… Должно быть, только Берта не беспокоилась обо мне. Не удивлюсь, если ее лодка доложила хозяйке, где я была и что делала, да не просто так, а на расстоянии.
Так или иначе, у меня не было ни сил, ни желания идти и показываться всем домочадцам, а уж тем более – объявлять во всеуслышание о том, что Эрвин вернулся.
– Я в самом деле дома, чудо-то какое… – прошептал Эрвин, глядя в расписной потолок: в его спальне на нем переплетались, смыкались шатром древесные ветви, а сквозь них светило и солнце, и звезды, нужно было только выбрать правильный угол зрения, чтобы увидеть полдень или полночь. – Марлин… Марлин! Да погоди же ты, перестань меня целовать! Я ведь исчезну с рассветом…
– Нет, – твердо сказала я. – Я тебя не отпущу. Даже если снова станешь птицей, не отпущу. Хоть лебедь и силен, а я все равно сильнее – ухвачу покрепче, и никуда ты от меня не денешься!
– Скажи еще что-нибудь, – попросил он и улыбнулся. – До чего у тебя красивый голос! Я всегда думал, что он должен быть именно таким.
– Каким?
– Звонким, но в то же время мягким, – подумав, произнес Эрвин, – ясным и чистым, как хрусталь, но теплым. Глубоким, как море, и богатым переливами, как волны на закате. Твердым и гладким, но в то же время податливым. Золотым. Как ты, Марлин…
– Все-таки ты поэт, – невольно улыбнулась я.
– Очень скверный, – серьезно ответил он. – Не важно. Дай наглядеться на тебя… Вот так. Не отпускай мою руку, хорошо, Марлин?
– Где ты был все это время? – шепнула я ему на ухо и обняла так крепко, как только могла.
– Я не помню, – в который раз повторил Эрвин. – Последнее, что осталось в памяти, это палуба корабля: я вижу ее с высоты, вижу, как вы с Селестой пятитесь от Элизы. И я знаю, что должен защитить тебя, но что-то сильнее моей воли приказывает мне улетать прочь…
– Вы все-таки помогли нам.
– Разве это помощь? – грустно улыбнулся он.
– Нас же не успели схватить, – серьезно сказала я. – А что было после? Я думала, вы улетели искать сушу, чтобы не утонуть, когда на закате снова сделаетесь людьми!
– Мы больше не превращались в людей, – сказал Эрвин. – Говорю тебе – я словно провалился в пустоту, я даже не уверен, что существовал все это время… Твой голос вывел меня в реальность оттуда, где нет ничего. Я даже не знаю, холодно там было или жарко, сыро или сухо. Там… пусто.
– А твои братья?
Он молча покачал головой, так что темные волосы защекотали мое плечо.
– Не помню, – повторил Эрвин и уставился мне в лицо непроглядно-черными глазами.
В комнате не было светильника, свечу я затушила, и ни единый огонек не отражался в его зрачках. Мне показалось, будто я смотрю в бездонный колодец, и эта глубина затягивает меня… Что ж, в этом колодце я готова была утонуть!
– Они хотя бы живы?
– Наверно… наверно, живы в той же мере, что и я, – подумав, ответил Эрвин. – Улетали мы вместе, это уж точно, но куда все подевались потом? Кажется, я звал их, но не слышал ответа. И… – он запнулся, – их некому позвать отсюда, с твердого берега. Разве что Герхарда, но сумеет… и захочет ли Селеста сделать это?
– Еще бы она не захотела! – прошептала я ему на ухо. – Она который день убивается: Герхард не успел узнать, что она ждет ребенка…
– Правда? – Эрвин привстал. – Вот славно… Но, Марлин, я все равно не имею понятия, где искать братьев и как позвать их! Вот ты… что сделала ты? Как это вышло?
– Я не знаю, – покачала я головой. – Должно быть, дело в том, что я русалка, а мы умеем звать… Я просто вспоминала тебя, твои глаза, твои речи, каждую мелочь, и пела. Но я не смогу сделать то же самое для Герхарда и других твоих братьев, я с ними едва знакома. Я не знаю, как они улыбаются, как хмурятся, не могу представить их спящими и едва проснувшимися, веселыми и злыми, и уж вовсе не в состоянии вообразить…
– Да, вот этого воображать точно не надо, – серьезно сказал он. – Это… только наше. Наше счастье, такое… хрупкое, беззащитное!.. Даже с братьями я не поделился бы таким!
– Но что, если от этого будет зависеть их жизнь? – спросила я.
Эрвин помолчал.
– Думаешь, – сказал он, наконец, – они захотели бы спасти свои жизни ценой моего счастья?
– Может быть, у них нет выбора, – произнесла я, – и они ничего не могут решить там, в пустоте. Ты сам говорил, что крылья не держали тебя, значит, и их не держат. Но я сумела дозваться тебя. Быть может, Селеста докричится до Герхарда, но как же остальные? У кого-нибудь из них есть надежный якорь на этом берегу?
– Нет… нет, – ответил Эрвин, подумав. – Кое у кого были невесты, но… сговоренные, ты понимаешь. И даже если кто-то любит одного из моих братьев, я об этом не знаю. Они и сами могут не иметь об этом понятия, как Клаус, к примеру…
– Значит, выручать их придется тебе, – сказала я. – Ближе у них никого нет.
– Но как? – шепотом спросил он.
– Не представляю пока, – ответила я, – но мы что-нибудь придумаем. Мы обязаны это сделать. А теперь усни и не думай ни о чем. Ты со мной, и я не отдам тебя ни фее, ни самому Создателю… Хотя зачем бы ты ему понадобился? Разве что ради хорошей компании!
– Что ты такое говоришь? – тихо рассмеялся Эрвин, а я еще крепче сжала руки.
– Несу всякую ерунду. Не слушай меня, спи! И не бойся ничего, я тебя не отпущу…
Эрвин так и уснул, крепко держась за мою ладонь, а проснулся, когда солнце уже стояло в зените, и если бы не плотные шторы, в комнате было бы совсем светло.
– Я все еще тут? – спросил он, протерев сонные глаза. – Знаешь, Марлин, если это сон, я хотел бы остаться в нем!
– Это не сон, – улыбнулась я. – И тебе нужно встать и побриться, твоя щетина ужасно колется! Давай, я позову слуг?
– И как ты объяснишь им мое появление?
– Я ничего не буду объяснять, – ответила я. – Я ведьма, в конце концов.
– А ведь ты когда-то уверяла меня в обратном.
– Тогда я еще не знала, как обернется дело, – улыбнулась я. – Правда, пока я мало что умею, но тетушка обещала выучить меня ремеслу.
– Это она помогла тебе вытащить меня… оттуда? – Эрвин отбросил покрывало и встал.
Высокий, худощавый, взъерошенный со сна, он даже без одежды выглядел царственно. Такого хоть в рогожу закутай, все равно видна будет порода!
– Посоветовала кое-что, – кивнула я. – Остальное – уже моих рук дело.
– Я надеюсь, ты хотя бы нашего первенца ей в обмен на помощь не пообещала? – негромко спросил он.
Я покачала головой и улыбнулась. Пообещала, конечно, но уж точно не первенца и не в обмен. У ведьмы должна быть преемница, и я стану ей, когда придет время, а потом научу колдовству дочь или внучку… Дожить бы еще до этого!
– Я отдам ей себя, – сказала я, потому что Эрвин имел право это знать. – Но не теперь, конечно. Русалочий век намного длиннее человеческого, и я вернусь в море только тогда, когда ничто не будет удерживать меня на берегу. Ведьма подождет. Она обещала, и я ей верю.
– Хорошо, – кивнул он, – потому что, если бы ты собралась назад, на дно морское, мне пришлось бы нырять следом, а это затея безнадежная, верно? Тебя не удержишь, ты как волна – вроде бы ты у меня в руках, но ускользаешь в единый миг или рассыпаешься пеной…
– Рано мне еще становиться пеной морской, – улыбнулась я. – Слишком много всего нужно сделать!
