11

«Селеста, а Герхард когда-нибудь упоминал об Эрвине и Элизе?» – вспомнила я еще одну странность, когда мы с принцессой пережидали послеполуденную жару в ее покоях, лакомясь охлажденными фруктами.

Она задумалась, накручивая золотистый локон на палец, потом покачала головой.

– Он говорил, что у него много братьев и замужняя сестра, – сказала она наконец. – Но, по-моему, не упоминал, сколько именно у него родни. Кажется… да, Герхард мог сказать, мол, скоро день рождения у Мартина, нужно отправить ему подарок. Или – скоро зимний праздник, пора поздравлять братьев. Но я ведь с ним совсем недолго… – Селеста помолчала и добавила: – Об Эрвине Герхард не упоминал, это точно. Я и увидела его только на свадьбе и не поняла, что с ним такое. Старалась не смотреть, чтобы не смущать его, а когда потом спросила у Герхарда, в чем дело, он просто сказал, мол, Эрвин калека, и попросил не говорить больше на эту тему. А почему ты спросила?

«Мне показалось, будто об Эрвине вспоминают только тогда, когда он приезжает собственной персоной, – ответила я. – Хотя… письма он получал, немного, совсем короткие, но они были».

– Думаешь, его стыдятся? – спросила Селеста.

«Не похоже на то, – покачала я головой. – Ты, быть может, видела, как его встретили братья: они были искренне рады видеть его живым и в добром здравии. Но стоит ему уехать, как они снова забывают о нем. Странно, не правда ли?»

– Пожалуй, – согласилась она. – А что не так с Элизой?

«У Эрвина она не сходила с языка, когда он начал рассказывать мне свою историю, – ответила я. – Элиза, Элиза… Он писал ей письма, да только не отсылал. Даже стихи сочинял, хоть и скверные. А Герхард?»

– Не припоминаю подобного, – подумав, ответила Селеста. – А еще… однажды я спросила, не следует ли поздравить его сестру с днем рождения, а Герхард посмотрел на меня так, будто не сразу вспомнил, что у него есть сестра!

«А ты откуда знаешь, когда у нее день рождения?»

– Но это же легко выяснить, – удивленно сказала принцесса. – Перед тем как стать женой Герхарда, я постаралась запомнить всю его родню: ведь забыть о чьем-то празднике – верх невежливости! А кто когда родился – вовсе не тайна, – добавила она. – При дворе моего отца принято отсылать поздравительные грамоты и дары родным и ближайшим соседям. За этим очень строго следят, уж поверь мне, а то случился однажды конфуз: у одного правителя женился сын, Эрик, а у другого родился внук, и его тоже назвали Эриком. Вот и спутали, кого с чем поздравлять… Хорошо еще, не дошло до серьезной обиды!

«Виновных, должно быть, строго наказали?» – спросила я.

– Конечно, – подтвердила Селеста, – это, как ни крути, дело государственной важности, и вдруг такое безобразие!..

Я невольно улыбнулась: иногда моя новая подруга казалась сущим ребенком. Конечно, в обители и дома ее выучили всему, что следовало знать принцессе, но видно было, что она совсем не знает жизни. Однако, пускай ее суждения порой и звучали наивно, Селеста все же отличалась здравомыслием и смекалкой, а это намного важнее книжной премудрости. А опыт… успеет еще набраться его! Она ведь совсем еще девочка, даром что уже замужем… Если пересчитать ее годы на русалочьи, Селеста оказалась бы вдвое моложе меня, а я-то по нашим меркам вовсе малек, не знавший большой волны и океанских глубин!

Люди, однако, быстро учатся, особенно если нужда придет, и Селеста, ввязавшись со мною вместе в игру, ни правил, ни условий которой мы не знали, старалась, как могла. В самом деле, без нее я вовсе ничего не сумела бы узнать! Она же обладала даром располагать к себе людей, была приветлива даже с распоследними служанками, а те охотно делились дворцовыми сплетнями если не с самой Селестой, так с ее наперсницей, конопатой Джен.

Вот и сейчас та прошмыгнула в комнату, изобразила подобие реверанса и протараторила:

– Ваш-высочво, сейчас муж придет!

– Чей, скажи толком? – улыбнулась Селеста.

– Ваш, чей еще? – удивилась та, потом посмотрела на меня и улыбнулась во весь рот. – Прощения прошу, брякнула, не подумавши…

Я кивнула, и Джен улетучилась, а через несколько минут вошел Герхард. Он двигался почти как Эрвин, так же легко, но более порывисто.

– Надо полагать, прекрасные дамы перемывают косточки супругам? – спросил он с иронией, поцеловав руки нам обеим, и взглянул на мой блокнот.

Я поспешила закрыть его: Селеста не посвящала мужа в наши планы, и не нужно было ему видеть мои записки.

– Чем же еще заняться, если коронация только через два дня? – притворно вздохнула она. – Наряды давно готовы, а во дворце такая скука… А уж жара! Даже нельзя выехать на прогулку, того и гляди, получишь солнечный удар!

– А я пришел передать вам как раз приглашение на прогулку, – весело произнес Герхард. – Представьте, милые дамы: супруг нашей Элизы наконец-то сообразил, что ведет себя несколько невежливо и, дабы загладить свое невольное прегрешение – мы ведь извиним суровые обычаи его родины? – приглашает всех нас на свой флагман.

– Ты хотел сказать «варварские обычаи»? – прищурилась Селеста и тут же взглянула на меня. Я кивнула: может быть, на корабле удастся перемолвиться с Элизой хоть словом? – Надеюсь, он не намерен нас похитить?

– Обычаи его родины все-таки не настолько варварские, – усмехнулся Герхард. – Но я советовал бы вам одеться поскромнее и прикрыть плечи и лица. Не потому, что так принято в стране нашего зятя, а потому, что иначе на морском ветру да на таком солнце вы мгновенно обгорите!

Положим, у меня кожа была далеко не такой нежной, как у Селесты, но я тоже кивнула: Герхард был прав, не стоило рисковать.

– А почему «поскромнее»? – спросила она. – Чтобы не смущать моряков?

– Чтобы не запутаться кружевным подолом в каком-нибудь просмоленном канате, – ответил Герхард и добавил: – Вечером обещают фейерверк, должно быть, это очень красиво! Ну, не буду мешать вам, мне еще нужно отдать кое-какие распоряжения…

Когда он вышел, мы переглянулись.

– По-моему, это наш шанс, – произнесла Селеста.

«А не кажется ли тебе странным это приглашение? – написала я, снова открыв блокнот. – Неужели наш зять в самом деле понял, что ведет себя неприлично, и решил загладить вину? Что-то не верится мне в такие порывы!»

– Мне тоже, – согласилась она. – Но отказываться от приглашения глупо. И некрасиво, если уж на то пошло.

Я кивнула: не вполне ясно, что двигает нашим зятем, но пока мы не окажемся на борту его корабля, не узнаем этого…

Флагманский корабль шахди Оллемана был очень красив. Он отличался от знакомых нам судов: иные обводы, иная оснастка, яркие праздничные паруса… Пожалуй, решила я, ступив на палубу, устланную коврами, это не боевой корабль, а что-то вроде праздничной золоченой кареты: он может ходить по морю, и ходить быстро, на нем есть пушки, но предназначен он не для войны, а для того, чтобы пускать пыль в глаза. Я видела, как был украшен тот же «Ретивый»: на нем имелась носовая фигура, была и резьба по дереву, особенно красивая в каюте Клауса (я рассмотрела это уже потом, когда корабль ушел на дно, и можно было порыться в обломках и подобрать разные интересные вещички). Там, однако, это не было так уж заметно, здесь же роскошь просто била в глаза! Право, к чему столько позолоты и прочей мишуры? Все эти украшения смоет первым же сильным штормом! Улетят по ветру гирлянды и кисейные занавеси, уйдут на дно прекрасные шелковые ковры, а уж сколько драгоценной металлической утвари с редкостной красоты чеканкой затонет на радость местным русалкам – и вовсе не перечесть! Ну а все эти фонари и курильницы, в которых тлеют благовония, запросто устроят пожар, а пожар на корабле – это не шутки.

– Похоже на плавучий бордель, – негромко сказал Вернер Кристиану, а тот заухмылялся и добавил:

– Только танцовщиц не хватает.

– Это же семейный праздник, дурья твоя башка! Какие еще танцовщицы?

– Ну, может, дожидаются в трюмах?

Я сделала вид, будто ничего не услышала.

Эти двое братьев, похожих, как две капли воды, казались мне самыми неунывающими из всех. Во всяком случае, близнецы не пропускали ни одной юбки и ни одной бутылки, и если их и тяготило что-то, они не подавали виду.

Корабль назывался «Лебедь», и меня кольнуло недоброе предчувствие. Нет, он и в самом деле издали походил на гордо изогнувшую шею птицу (а вблизи больше напоминал павлина, так пышно был украшен), но… Оллеман ведь знал о том, кем побывали его зятья, верно? Было ли это название злой шуткой или же он не имел в виду ничего дурного?

Ответов на эти вопросы у меня не было, но я видела, что братьям тоже не пришлось по нраву имя корабля.

Ну а на борту нас ожидали угощения и прохладительные напитки, а еще мы с Селестой и придворными дамами вовсе могли не опасаться обгореть на солнце: на палубе были натянуты балдахины, и в их тени царила приятная прохлада.

Ближе к вечеру «Лебедь» снялся с якоря и неторопливо вышел из гавани: запускать фейерверки возле причалов, где было не протолкнуться, сочли слишком опасной затеей – ветер поднялся сильный, а достаточно одной искры, чтобы вспыхнули снасти!

В открытом море было так тихо и спокойно… Я невольно залюбовалась волнами и очнулась, только когда Эрвин обнял меня за талию.

– Какой простор, – негромко сказал он. – Не разберешь, где кончается море и начинается небо. А может, они и вовсе не разделены, просто мы этого не видим своим слабым человеческим зрением? Говорят ведь опытные мореходы, мол, в бурю небо с водой перемешиваются…

Я прижалась к его плечу.

– Скоро начнется фейерверк, – сказал он мне на ухо. – Как только стемнеет. Ветер немного стих, небо ясное, будет красиво!

Как на «Ретивом», – подумала я и невольно поежилась.

Должно быть, Эрвин угадал мои мысли, потому что еще крепче обнял меня. А потом сказал вдруг:

– Странные мысли приходят мне в голову на этом корабле. Так и тянет скинуть плащ, развернуть крылья, и наплевать, знает кто о моем увечье или нет… Крылья… – повторил он и нерадостно усмехнулся. – Одно крыло. С одним не взлетишь, если только с верхушки башни – раз, и вниз. И делу конец…

За спиной гулко бабахнуло, и в темном вечернем небе распустился огненный цветок, а за ним взмыл ввысь извивающийся зверь – не то морской змей, не то какое-то сказочное чудовище, – закрутился колесом и рассыпался искрами. Потом были еще огненные фонтаны, бившие, казалось, со дна моря, какие-то мерцающие облака, но меня они не радовали.

– Вспоминаешь праздник на «Ретивом»? – спросил вдруг Эрвин, и я кивнула. – Я так и подумал. Идем лучше в каюту, не хочу я смотреть на это. Красиво, а радости никакой…

Каюта была невелика, но и на том спасибо: всех гостей так разместить не вышло бы, и многие ночевали на палубе, в шатрах. Впрочем, вряд ли кто-то собирался спать сегодняшней ночью: веселые выкрики и песни говорили сами за себя.

«Я тоже не собираюсь спать», – подумала я, освобождая Эрвина от неизменного плаща. И от камзола, и… нет, рубашку пришлось оставить, не то и я обзавелась бы ожогами по всему телу!

– Мы же договорились, Марлин! – попытался он отстраниться, но я оказалась сильнее.

Иллюминатор был открыт, и морской ветер доносил соленые брызги – они приятно остужали разгоряченную кожу: мне было жарко и от желания, и от неловкости. Со стороны же, наверно, это действо выглядело вовсе уж смешно и нелепо, но подсматривать за нами было некому, и на том спасибо! А услышать нас вряд ли могли: на палубе веселились так, что корабль раскачивался поперек волны… хотя, возможно, мне это просто показалось.

Я еще успела подумать о том, что та же Селеста, скорее всего, и знать не знала, что происходит между мужчиной и женщиной: знатным девушкам об этом разве только мать или замужняя сестра перед брачной ночью на ушко шепнет… Бедный ее супруг!

Ну а нам с сестрами бабушка еще в малолетстве объяснила все, что надлежит знать девушкам на выданье, а чтобы мы не хихикали, не скупилась на затрещины. Ну да будто мы и до того не видели, как любят друг друга дельфины и тюлени!

– Я не хотел, чтобы это случилось вот так, – глухо проговорил Эрвин, тяжело переводя дыхание. – В чужой постели…

«Скажи еще, с чужой женой!» – прищурилась я, а он отвел глаза и добавил:

– И из жалости к калеке.

«Из жалости пусть с тобой портовые шлюхи спят!» – подумала я, а Эрвин, уже выучившийся понимать меня без слов, сказал:

– Нет уж, я на них разорюсь!

«До чего же глупы бывают люди!» – подумала я и уснула, не выпуская его руки, а проснулась рано поутру от поцелуя.

– С добрым утром, – тихо сказал Эрвин, а я улыбнулась в ответ. – Я…

Я высвободила руку и попыталась обнять его, но он отстранился и пристально взглянул мне в лицо..

– Так нечестно, – произнес он негромко, – ты ведь не любишь меня, Марлин. Я похож на Клауса, в этом все дело. Если бы тебе встретился кто-то еще из моих братьев…

«Глупец! – теперь я разозлилась всерьез. – Думай обо мне, что хочешь, но я с тобой вовсе не потому, что вы с братом похожи. Да вы вовсе не похожи, если уж на то пошло!»

– Наверно, я просто боюсь поверить в то, что кому-то понадобился именно я, – с невеселой усмешкой произнес Эрвин. – Самый младший и самый никчемный. Урод и калека.

«Художник и поэт, – улыбнулась я в ответ, – пускай стихоплет из тебя и неважный, зато искренний. Ты умный и добрый. А что не красавец, так и я по нашим меркам не вовсе хороша!»

– Марлин, я спросил тебя тогда, – сказал он, помолчав, – может ли быть потомство у людей и русалок… Ты ответила «да», но не солгала ли ты мне ради утешения?

Я покачала головой. Зачем же врать о подобном?

– Тогда мне не страшно умирать, – тихо произнес он и поцеловал меня в висок. – Если я могу надеяться, что хотя бы часть меня останется здесь, я уйду спокойно… Да что же ты делаешь?!

Я всего лишь сдавила его плечо до боли, до синих синяков, которых все равно не будет видно под рубахой, потому что ему рано было думать о смерти. И он знать не знал, что русалки могут иметь потомство и от умерших мужей – наше тело умеет и не такое. Конечно, через полвека такое проделать не получится, но, скажем, дюжина лет – не срок. Младший мой дядя родился через три года после гибели бабушкиного супруга, и никто никогда не осмеливался усомниться в его происхождении!

Но сейчас я не могла себе позволить ничего подобного. Скажите на милость, как прикажете разыскивать колдунью и, возможно, бороться с ней, будучи в положении? Это в воде я осталась бы достаточно быстрой и сильной, но и то вынуждена была бы беречься, а на суше вовсе сделалась бы беспомощной! Я видела человеческих женщин и прекрасно понимала, что в таком состоянии не сумею ни убежать, ни дать отпор… Нет уж, придется Эрвину подождать! И если уж он хочет увидеть потомство, мысли о смерти ему придется оставить пусть и не навсегда, но до глубокой старости, это уж точно…

– Уже полдень, – произнес Эрвин, прислушавшись к бою склянок, но даже не подумал встать. – Ты не проголодалась?

Я покачала головой. Вот пить хотелось, это верно, но в каюте нашелся кувшин с водой.

– У меня дурное предчувствие, – сказал мой муж и обнял меня крепче прежнего. – Не знаю, в чем дело, но мне хочется поскорее убраться с этого корабля. Мне не нравится на нем. Так и кажется, что вся эта позолота вот-вот облезет, украшения размокнут, как бумажные, и отвалятся, и окажется, что это старое-престарое корыто, которому давно пора на дно. Или на дрова.

Я тоже ощущала что-то подобное, но объяснить это никак не могла. Просто витала в воздухе тревога, но откуда могла исходить угроза, я не понимала.

– Нужно подняться наверх, – сказал Эрвин наконец, а я кивнула и принялась приводить себя в порядок.

Для этого мне вовсе не нужно звать горничных, хотя они, кажется, сторожили под дверью каюты: стоило поднять засов, как девушки мигом принесли еще воды и легкий завтрак. Ну а одеться я и сама была в состоянии!

Кажется, этой ночью на корабле никто не спал: было уже далеко за полдень, а гости шахди Оллемана еще только-только открывали глаза. Многих, по-моему, мучили похмелье и головная боль, ну да это было делом поправимым: ведро забортной воды на голову и стакан вина с хорошей закуской быстро вернули им человеческий облик.

– Не корабль, а сонное царство, – сказала мне Селеста, потом подвинулась поближе и шепнула: – Прикрой шею, у тебя там очень уж заметно… Вот, возьми мою косынку.

Я поблагодарила ее кивком. Да уж, Эрвин не сдерживался, а если все его братья таковы и хотя бы половина из них нашла себе сегодня подруг, то я удивлена, как это «Лебедь» еще не развалился на части!

– Элиза так и не показывалась со вчерашнего вечера, – негромко произнесла Селеста. – После фейерверка она ушла вниз и больше не появлялась. Странно, не правда ли?

Я могла только развести руками: откуда мне знать, странно это или нет? Может быть, шахди просто не хочет, чтобы его супруга находилась среди подвыпивших гостей!

«Лебедь» разворачивался: нужно было прибыть до темноты, ведь завтра коронация, припомнила я. Ну что ж, покутили и будет, пора и честь знать.

Мне же хотелось на родной берег, к маяку, в тенистый сад, я не желала торжеств, а лишь тишины и покоя. Думаю, Эрвин мечтал о том же, недаром ведь он всё смотрел и смотрел вдаль, в ту сторону, где был его дом. Пускай он родился в королевском дворце, все-таки небольшая усадьба стала ему куда дороже этих роскошных, пышно убранных залов…

– Смотри, Элиза, – тронула меня за руку Селеста, и я подняла голову.

Золовка в самом деле вышла на палубу, и я поразилась – отчего-то она была одета иначе, нежели прежде. На ней было самое обычное платье, почти как на мне или Селесте, а голову едва прикрывало легкое покрывало. Только плотные перчатки выше локтей остались теми же самыми.

– Господа братья мои, – негромко произнес шахди Оллеман, когда утихли приветственные возгласы. – Моя супруга, ваша сестра, хочет говорить с вами. Сейчас, пока солнечный круг еще не коснулся своим краем морских волн, она скажет все, о чем так долго молчала. Выслушайте ее, прошу вас, ибо ее слова имеют отношение и к вам.

Он склонил гордую голову и отошел в сторону, пропустив вперед супругу. Теперь Элиза смотрела на братьев: они стояли по правую и по левую руку от нее, как солдаты в строю, и это было… странно.

– Их больше нет, – сказала вдруг она каким-то чужим, надтреснутым голосом. – Клаус, Михаэль, Мартин… Их осталось восемь…

– Да она, кажется, одержимая! – шепнула одна из придворных дам, и на нее зашикали.

– Это моя вина, – продолжала Элиза, и голос ее набирал силу. Я словно воочию увидала зарождающийся ураган: покамест это всего лишь слабый ветерок, но только дай ему время, и он сделается настолько силен, что сможет уволочь с собою целый флот и разметать его на много дней пути! – Это я не подумала о том, на что обрекаю вас, братья мои. Я полагала, что спасаю вас, но, приняв это спасение из моих рук, вы были обречены на вечные муки. Троих уже нет. Это я убила их.

– Да о чем ты? – окликнул Вернер. – Клаус схватил горячку, Мартин поранился на охоте, и в рану попала зараза, а Михаэль…

– Тоже простыл, – кивнул Дитрих. – Говори дальше, Элиза. Сдается мне, тебе уже давно нужно было сделать это.

– Она сказала мне – так я сумею вернуть братьям человеческий облик, – продолжила она и вдруг сдернула покрывало с головы, так что придворные шахди ахнули от этакого непотребства. Я тоже бы ахнула, если бы могла: теперь я ясно видела, что когда-то, наверно, Элиза была белокурой, а теперь волосы ее стали белее снега! – Но я должна буду заплатить за это полной мерой. Я сделала все, как было велено, но что-то пошло не так, и я продолжаю платить и платить каждый день, каждый час этой проклятой жизни, и я не могу больше этого терпеть!

– О чем она? – прошептала Селеста и схватила меня за руку. Кажется, ей сделалось не по себе.

– Смотрите… – продолжала Элиза негромко, но так, что слова ее слышны были, наверно, на макушках мачт за шумом волн и криками чаек. – Смотрите же, какой ценой я спасла братьев…

Она неверными движениями принялась снимать перчатки, закрывавшие ее руки до самых плеч: перламутровые пуговки сыпались на палубу, а я никак не могла понять, почему Элиза всё никак не может стянуть эти перчатки с рук.

А потом я поняла и не смогла сдержать потрясенного вздоха, как и Селеста, и другие дамы, и все братья Элизы.

Руки ее под перчатками были обвиты плотными бинтами, и когда Элиза распутала их, когда витки материи упали ей под ноги, все мы увидели, что они скрывали. И теперь ясно стало, почему она больше не шьет и не вяжет: пальцы ее, ладони, локти, да что там – все руки до самых плеч были покрыты струпьями, глубокими воспаленными язвами, сочащимися гноем и сукровицей. Мне показалось даже, что кое-где мелькнула белая кость, но то было, наверно, лишь игрой воображения.

– Неужели… неужели у них под рубахами то же самое? – в ужасе спросила Селеста, озвучив мои мысли. – Это все крапива виновата?

– Кладбищенская крапива, – эхом отозвалась Элиза и протянула жуткие руки к братьям. – Она продолжает жечь, потому что дело не было завершено. Я не успела закончить работу, а прерванное колдовство причиняет страшные муки и тем, кто творил его, и невинным. Ведь так, братья мои?

Они переглянулись, потом Андреас нехотя кивнул.

– Нужно закончить это, – сказала она. – Сегодня, до захода солнца. Именно в этот день… Другого шанса не будет, о братья! Я…

– Моя жена дорого заплатила за то, чтобы исправить мою ошибку, – негромко произнес шахди. – Это я не догадался расспросить ее как следует и понять, в чем дело. Это я позволил отправить ее на казнь, не дав завершить работу. Моя вина – моя расплата, и мы отдали жизнь первенца за то, чтобы колдунья позволила закончить начатое.

– Ничего себе… – прошептала Селеста. – Они отдали! Будто он носил этого ребенка! Вот почему у Элизы нет детей, а мы-то гадали…

Я поднесла палец к губам.

– Нужно закончить… – повторила Элиза. – Другого шанса не будет. Прошу вас, возьмитесь за руки, иначе ничего не выйдет!

Братья переглянулись, а потом Андреас протянул руку Вернеру. Тот сжал ладонь близнеца, а Кристиан поймал руку Дитриха. Мой муж оказался последним в ряду.

«Всегда последний, – улыбнулся он, покосившись на меня, – самый младший. Вот увидишь, мне и в этот раз не повезет!»

«Не говори ерунды, – ответила я взглядом. – Не знаю, что случится сейчас, но лучше бы тебе быть наготове».

– Эрвин, – произнесла Элиза, подойдя к нему вплотную. – Это все из-за тебя. То есть, конечно, из-за меня, я не успела доделать твою рубашку. Нужно снять ее, чтобы я смогла закончить рукоделие, ну же!..

Я не успела толком понять, что происходит, просто Элиза приложила руку к груди моего мужа, оставив грязное пятно напротив сердца, а потом…

Потом плащ и рубашка – сперва обычная, потом и крапивная – упали на чисто выскобленную палубу.

Развернулись огромные белоснежные крылья – одна пара, а за ней другая, третья…

Восемь лебедей взмыли над кораблем с горестным криком – «гонг-го! гонг-го!» – и закружились над мачтами.

– Герхард! Герхард! – Селеста кинулась к борту и чуть не свалилась в воду, я едва успела схватить ее за руку. – Вернитесь! Герхард! Эрвин!.. Что наделала эта ведьма?!

Элиза молча смотрела на свои руки – язвы на них зарастали с удивительной быстротой, кожа становилась нежной и розовой, как у младенца.

– Это было колдовство, – произнес ее супруг. – Злое колдовство. Ведьма посулила моей жене избавление для ее братьев, но она жестоко пошутила. Вернуть им человеческий облик навсегда невозможно. Они могли оставаться людьми лишь ценой страданий – собственных и сестриных. Трое уже не выдержали мук. И лучше им доживать век вольными птицами, чем терпеть подобное…

– Говори за себя! – воскликнула Селеста. – Верни наших мужей!

– Это невозможно, – произнес Оллеман и улыбнулся. – Мне нет дела до ваших мужей. Я вижу лишь, что моя жена излечилась. Верно, Элиза?

Она кивнула, неверяще глядя на свои руки, а потом вдруг подняла голову.

– А я ведь помню ту колдунью, что надоумила меня плести крапивные рубашки, – произнесла она нараспев. В ее голубых глазах отразилось закатное солнце, и мне показалось, будто они налились кровью. – Она пришла по воде, как раз на закате. Это ведь была ты, не правда ли? Или ты?

Я взглянула на Селесту, а та в недоумении уставилась на меня. Как нарочно, солнце подсвечивало нас обеих со спины. Вот только у Селесты волосы вспыхнули червонным золотом, а у меня – медью, переливчатым алым пламенем.

– Ведьма должна гореть, – сказала Элиза и улыбнулась. – Ведьма, сгубившая моих братьев и моего нерожденного сына, обязана умереть… Прикажи схватить колдуний, о муж мой!

Времени на раздумья не оставалось. Я не понимала, что происходит, но знала одно: если мы останемся на борту «Лебедя», нам не жить. Может быть, Селесту выручит ее отец, но ко мне на помощь уж точно никто не придет, просто не успеет! Да и что сделают русалки на суше?

Я ошибалась: когда к нам подступили матросы шахди, лебеди кинулись вниз. И, право, Эрвин не преувеличил: лебедь не такая уж слабая птица!

А мне оставалось лишь одно: я толкнула Селесту через борт, благо он был низким, и сама нырнула следом. Слышались крики, вроде бы собирались спускать шлюпку, но я потащила Селесту вглубь, одной рукой ухватив ее за шею, чтобы не трепыхалась, а другой зажав ей рот и нос, не то она непременно наглоталась бы воды.

Конечно, долго так продолжаться не могло: Селеста уже обмякла у меня в руках, да и у самой меня от недостатка воздуха горело в груди. Пришлось выныривать…

К счастью, «Лебедь» уже отошел, так что видна была лишь его корма. Невдалеке я заметила шлюпку и, едва дав Селесте прокашляться и отдышаться, снова уволокла ее под волну.

Дурацкие платья тянули ко дну. Спасибо, кинжал был при мне: с его помощью я в два счета избавилась от тяжелых юбок, а без них стало куда как проще держаться на плаву.

– Хватит, ты меня утопишь… – выговорила Селеста, когда я снова выдернула ее на поверхность и мы закачались на волнах.

Я отрицательно покачала головой, не утоплю, мол.

«Лебедь» виднелся на самом горизонте, шлюпок я больше не заметила. Должно быть, на корабле решили, что мы пошли ко дну…

Не было и птиц… Верно, на закате они ведь становились людьми, припомнила я, значит, им нужно было успеть добраться до берега. Не так уж тут далеко, а солнце еще не село, они должны справиться!

Но почему они не остались возле корабля? Разве им на помощь не спустили бы шлюпку? А впрочем… за нами-то ее спустили, только, боюсь, нас не вытащили бы из воды, а постарались прикончить веслами, как северяне оглушают дубинками тюленей, высунувших голову из полыньи, чтобы глотнуть воздуха. А даже если и выловили бы, то разве только затем, чтобы потом спалить на потеху толпе.

Выходит, – тут я взглянула на Селесту и знаками показала ей, как ухватиться за меня понадежнее, – нам придется выбираться самим.