10
Мне не терпелось увидеть загадочную Элизу, но она прибыла лишь на третьи сутки: ее корабль угодил в шторм и в гавань пришел весьма потрепанным. Поговаривали, морская ведьма не желала, чтобы Элиза попала на коронацию брата. Понятно, в это я не верила – что за дело нашей ведьме до какой-то девицы! Скорее уж она сама не торопилась на эти торжества, а может, не хотел ехать муж. Эрвин говорил, в тех краях строгие нравы, и без сопровождения супруга жена не может отправиться даже на похороны любимого брата.
Но нет, видно, дело и впрямь было в коварных течениях и непостоянных ветрах: Элиза с мужем все же явились, как раз в тот момент, когда Андреас собрался начать празднество в честь коронации, не дожидаясь сестры.
К тому времени – а миновала уже неделя, все гости, даже из самых дальних держав, успели прибыть и теперь томились бездельем, – я ближе познакомилась с Селестой.
Чем дольше я общалась с нею, тем сильнее привязывалась и тем больше мне казалось, будто в ее жилах в самом деле течет русалочья кровь, до того мы были похожи! Не внешне, нет, хотя издали или в сумерках нас можно было спутать… У принцессы был тот же характер, что и у любой из моих сестер. Такой же, как у меня.
– Марлин, если бы ты могла говорить, мы столковались бы намного быстрее, – вздыхала она порой. – Ну да ладно. Я узнала, что корабли причалят завтра на рассвете, если ветер будет попутным. Я в этом ничего не понимаю, слышала только, что их всего дюжина – королевский фрегат и другие, которые вроде как охрана.
Я кивнула – ясное дело, королевская чета не может выйти в море без достойного сопровождения.
Итак, скоро она будет здесь, эта Элиза, и я смогу взглянуть на нее. А лучше бы нам с Селестой заманить ее в укромный уголок и расспросить как следует, что именно поведала ей фея во сне!
Увы, это были лишь мечты. Элизу я смогла увидеть лишь издали, и то – даже братья лишь поцеловали ей руку, а обнять сестру никому не было дозволено.
Она была одета в драгоценные шелка, а украшения, пожалуй, могли потягаться с моими, но сама Элиза выглядела как привидение: слишком бледное лицо, взгляд, обращенный куда-то в глубь себя, а еще движения – она словно скользила по паркету, не касаясь его ногами. Я готова была поверить, что и у нее в родне есть русалки: Элиза двигалась почти как я, это отметил и Эрвин!
– Она изменилась, – сказал он, когда мы уединились тем вечером. Нет, снова ничего такого, просто я помогала ему раздеться, а он хотел выговориться. – Времени прошло не так уж много, а я, Марлин, не узнаю прежнюю Элизу. Впечатление такое, будто я ее выдумал… Хотя нет, нет, как такое может быть? Дитрих, Герхард, все они тоже говорят об этом! Ее словно подменили…
Эрвин помолчал, потом добавил:
– Я понимаю, на родине ее мужа строгие нравы, но та Элиза, которую я помню, бросилась бы в наши объятия, не думая о чужой молве. Она ведь так любила нас, Марлин, и она вернула нам человеческий облик! Неужели такова расплата?
«А почему ты никогда не отсылал ей письма? – спросила я наконец, и Эрвин вздрогнул, прочтя мою записку. – Я ведь помню эти строки. «Здравствуй, Элиза…» Их было много, этих писем, ведь правда? Почему ни одно не ушло к ней?»
– Я слишком ее любил, – нехотя ответил Эрвин. – Я… да, любил Элизу. Не как сестру, понимаешь? Я старше ее лишь ненамного, и пока мы были детьми, я и не обращал внимания на то, как она хороша. А потом, когда мы стали птицами и надолго покинули родной берег… Ох, Марлин, всего за пару лет Элиза из неуклюжей девочки сделалась красавицей! Я увидел ее после разлуки и лишился дара речи… Хорошо еще, братья ничего не заметили.
«Перелиняла из малька во взрослую рыбину», – сказали бы у нас, но суть была одинакова.
– Я не смог бы жениться на ней, даже если бы захотел, – добавил он. – Повторюсь, возможно, она и впрямь дочь моего отца, кто там их считал, этих придворных дам и их детей! И старшие братья не поняли бы, они-то видели в Элизе всего лишь сестренку… Извини, я что-то разболтался.
«А что же теперь?» – спросила я.
– Не представляю, – честно ответил он. – Говорю ведь, я не узнаю ее. Это не моя Элиза, не та веселая девочка, какой я ее запомнил, не девушка, изуродовавшая себе руки этой клятой крапивой и рисковавшая жизнью ради братьев, она… она теперь совсем чужая, Марлин.
«Думаешь, это замужество так ее изменило?» – спросила я, и Эрвин покачал головой.
– Вряд ли. Если ее не сломили годы жизни у тех людей, которым отдала ее на воспитание мачеха, – а нравы в том доме были суровые, и Элизу часто наказывали и розгами, и… по-всякому, одним словом, – то, раз уж она пережила все испытания, не думаю, что, выйдя замуж, она в один миг сделалась иной!
«Верно, она же продолжала прясть крапиву, уже будучи замужем», – сообразила я.
– Быть может, если поговорить с нею с глазу на глаз, вернется та, прежняя Элиза, но что-то мне в это не верится… – добавил Эрвин. – Я все-таки попробую договориться с ее супругом, не может же он отказать нам с братьями в такой малости! Или… Может, лучше попросить, чтобы вы с Селестой поближе познакомились с Элизой?
Я закивала изо всех сил.
– Наверно, это можно будет устроить, женщинам-то, да еще замужним, можно общаться без посторонних, – наконец-то улыбнулся он. – Я скажу Герхарду, пускай договаривается он. Он старше и убедительнее, а я… сама понимаешь, мне лучше не мелькать лишний раз. И так уж всем глаза мозолю, а куда денешься?
Я снова кивнула и обняла его так крепко, как только могла, и разжала руки, лишь когда Эрвин настоятельно попросил отпустить его, покуда ребра целы.
– Я по морю скучаю, – сказал он, когда я улеглась бок о бок с ним, привычно уже разгладив перья на его крыле. – Здесь оно вроде бы и есть, а не такое, как у нас. Казалось бы, канал под самыми дворцовыми окнами… До залива рукой подать, но… Все побережье застроено, куда ни глянь – то причал, то склады, то таможня, то лодочный сарай какой-нибудь, то еще что. То ли дело у нас! Пустой берег, только кое-где лодки лежат да снасти сушатся, ну, рыбаки костер разведут… А видно так далеко!
«И маяк светит», – улыбнулась я.
– И маяк. – Эрвин словно прочел мои мысли. – Когда мы возвращались из-за моря, иногда удавалось уговорить Клауса немного сменить курс, ну, если ветер позволял. Тогда я издалека видел свет маяка и знал – меня ждут. Ладно, пускай не меня… Этот огонь – для всех, кто в пути, и пока он горит, никто не заплутает темной ночью, ведь так, Марлин?
Я кивнула.
– У тебя огонек свечи в глазах отражается, – сказал он вдруг. – В точности как маяк темной ночью. Не разберешь, где кончается небо и начинается море, хотя вроде бы и не темно, и звезды, и луна на небе, и вода по летнему времени светится… А как увидишь маяк, так сразу и понимаешь – до дома рукой подать.
Эрвин протянул руку и коснулся моих волос.
– Ты вздрагиваешь, когда я так делаю, – сказал он, – тебе неприятно?
Я покачала головой. Как объяснить ему, что Клаус поступал так же? Как сказать, что я не хочу сравнивать их, родных братьев, таких непохожих?..
– Брат тоже так делал, верно? – произнес вдруг Эрвин. – Я угадал? Извини, я не могу удержаться – волосы у тебя как шелк, как прохладный песок на берегу или струи дождя – текут сквозь пальцы, струятся, переливаются на свету… В жизни не видел такой красоты!
«Клаус никогда не говорил так складно», – сказала бы я, если бы могла. Увы, мне оставалось лишь улыбнуться и обнять мужа… Мужа, который ни в какую не желал сделать меня своей женой по-настоящему!
– О чем ты все шепчешься с Селестой? – спросил вдруг Эрвин. – То есть переписываешься. То есть… тьфу ты! Ну да ты поняла.
Я развела руками – мол, о всякой ерунде.
– Не верю, – тут же произнес он. – Вы что-то затеяли. Сознавайся!
«И не подумаю, – покачала я головой. Эрвин уже приучился понимать меня и без слов. – Мы о своем, о женском… Селеста любит Герхарда. Она хочет спасти его. А я хочу спасти тебя».
– Я не заслужил этого, – негромко произнес Эрвин.
«Герхард говорит то же самое Селесте», – нацарапала я в блокноте, который теперь всегда держала под рукой, и сунула мужу под нос. Авось разглядит буквы в лунном свете!
– Сговорились, значит, – вздохнул он и тут же напрягся: – Так она тоже… знает?
Я кивнула.
– Ну конечно, сложно было не догадаться, если они стали мужем и женой, – вздохнул Эрвин. – Бедная девочка… Что ты так смотришь? Хочешь спросить, отчего я не пожалел брата вперед нее? Так он уже был проклят, а она и представить не могла, на что идет… И Герхарда я могу понять лишь отчасти.
Видно, взгляд мой был слишком выразителен, потому что Эрвин пояснил:
– Должно быть, он хотел оставить след на этой земле. Сына, если повезет, того, кто унаследует его кровь и титул, не даст всему этому кануть в бесконечность. Но это не извиняет его: Селеста ведь не знала, что с Герхардом не так?
Я кивнула.
– А ты знала… – негромко произнес он и спросил вдруг: – Скажи, а у русалок могут быть дети от людей?
«Почему нет?» – удивилась я.
Мы ведь были народом, который, если верить легендам, произошел от человека и спасшей его в бурю рыбы-дельфина. Это теперь мы знаем, что дельфин вовсе не рыба: он вынашивает и рождает детенышей, а не мечет икру, и кормит их молоком, как человеческие женщины. Говорим, правда, как привыкли… Люди, кажется, тоже не все знают, что дельфин куда больше походит на них, чем на какую-нибудь камбалу!
От бабушки я слыхала, что человеком тем был Создатель, который по рассеянности своей пропустил начало шторма, а потом уж спасался, как умел. И это он выручил самку дельфина, чуть не разбившуюся о рифы, и они поддерживали друг друга на плаву, пока хватало сил. А там уж волны улеглись, настало утро, и Создатель понял, что это хорошо…
Бабушка говорила еще, что далеко на севере считают, будто русалки произошли от тюленей, а не от дельфинов, но не отрицают, что Создатель отметился в нашей родословной. С другой стороны, кто же знает, сколько бурь пришлось ему пережить и с кем именно он встречал рассветы на далеких берегах?
– Нет, Марлин, оставь меня, – произнес Эрвин, отстраняясь. – Прости. Я не могу.
«Ты уже говорил, – кивнула я. – Не нужно повторять дважды, я запомнила с первого раза».
– Просто обними меня, – попросил он. – Когда ты делаешь так, я ничего не боюсь. Как тогда, когда я еще был птицей, а ты – русалкой: ты гладила мои крылья, и я верил, что сумею достичь берега… И я ведь добрался до него, – добавил Эрвин, – вот только не тем и не так, как хотел. И все же… Если бы не ты, я вовсе не увидел бы земли.
Я не размыкала объятий до самого рассвета, и Эрвин спал спокойно, так тихо, что порой я начинала прислушиваться – а дышит ли он?
* * *
– Герхард говорит, муж Элизы не желает, чтобы она общалась с нами, – сказала мне Селеста, когда мы встретились день спустя. Она была деятельной девушкой и не теряла времени понапрасну. Но увы, все ее старания были тщетны. – Он считает, что мы с тобою не те женщины, с которыми следует знаться его супруге.
«А не оскорбляют ли эти слова честь наших мужей?» – написала я.
– Я задала тот же вопрос, – ответила она. – Герхард был очень недоволен, получив такой ответ. Но ты ведь понимаешь, Марлин, он не может приказать нашему зятю взять и допустить нас к Элизе. И Андреас не может: это ведь гости, у них свои обычаи…
«Понимаю, – кивнула я. – Но это очень странно. С прочими гостями из той страны тоже приехали супруги, и хоть они ни с кем не видятся наедине, все же общаются с другими дамами!»
– Верно, – подтвердила Селеста. – Я подослала свою служанку к помощнице одной из этих дам якобы спросить об узоре на ткани… Ты видела ту пожилую женщину в темно-синем? Какая вышивка на ее покрывале! Как море звездной ночью, так и переливается…
Я снова кивнула: в самом деле, у той дамы наряд был редкостно хорош и интерес к такому рукоделию не выглядел наигранным.
– Они разговорились, девушка показала другие покрывала, рассказала, какими нитками это вышито, а моя Джен показала ей, как выплетать пояски из бисера. Словом, болтали они долго, обе рукодельницы, им нашлось о чем посплетничать, – улыбнулась Селеста. – Так вот, та девушка, Амина ее зовут, сказала, что Элиза мало с кем разговаривает. Даже придворные дамы, бывает, неделями не слышат ее голоса, а служанкам она только отдает распоряжения, и то не слишком часто. На то у нее есть помощницы, которые за нею ухаживают, наряжают, как прикажет супруг: Элиза плохо знает тамошние обычаи, а у них для каждого случая разные наряды. А еще есть цвета и украшения, которые можно надевать только по особенным праздникам, а какие-то камни, например, нельзя сочетать с определенными металлами…
Я удивленно посмотрела на нее.
– Извини, я заболталась, – вздохнула принцесса. – Джен так увлеченно пересказывала мне все это, что я невольно запомнила. Кстати, если так подумать, то супруг Элизы просто счел нас невоспитанными и вульгарными, он-то судил по обычаям своей родины, а не наших мест!
Я жестом попросила продолжать. Селеста была наблюдательна, вдруг она заметила и узнала что-то такое, что может нам пригодиться?
– На тебе позавчера было темно-синее платье и сапфировый гарнитур, – сказала она, – а в тех краях синее могут носить только солидные дамы, у которых уже взрослые дети, а еще вдовы и те, кто дал обет безбрачия. Но тогда им не положены драгоценности. А я была в голубом, и это тоже не годится, потому что голубой носят незамужние девушки! И я уж молчу про наши открытые руки и плечи, по тамошним меркам это просто верх неприличия… Да и волосы у них положено покрывать так, чтобы ни единой прядки не выбивалось. С этакими вот локонами, как у нас, красуются только всякие танцовщицы да девицы… гм… ну, ты понимаешь, какого рода.
«Бедняга, – пожалела я зятя, – должно быть, он не знает, куда девать глаза от стыда: в какую сторону ни глянь, непременно увидишь чье-нибудь декольте!»
Селеста взглянула на мою записку и рисунок, на котором красовалась дама с преувеличенно пышным, едва прикрытым платьем бюстом, и чужеземец, в ужасе закрывающий глаза ладонями, и захихикала, как маленькая девочка.
– Верно-верно, – подтвердила она. – Думаю, однако, смотреть-то, да и не только смотреть ему нравится, но приличия есть приличия: если он позволит Элизе общаться с нами, его осудят собственные придворные. А сами ведь времени даром не теряют… – Селеста понизила голос и добавила: – Джен сказала, эти господа очень темпераментны, а уж в окошки к здешним дамам забираются мгновенно, только помани!
Я пожала плечами: обычное дело для любого дворца. При Клаусе тут тоже было… весело. Наверно, теперь люди наверстывали упущенные годы, о которых рассказывал Эрвин: ведь его мачеха запретила всяческие увеселения во дворце.
– Так или иначе, с Элизой нам поговорить не удастся, – заключила Селеста, а я только вздохнула. – Я велю Джен, чтобы она еще поболтала с этой Аминой и другими служанками. Вдруг они что-нибудь знают?
Я взяла ее руку и повернула ладонью вверх, а потом изобразила, будто вяжу что-то.
– Хочешь узнать, занимается ли Элиза рукоделием? – сообразила принцесса. – Об этом Джен уже спрашивала, а Амина сказала – нет, после той истории, когда Элизу чуть было не сожгли, она больше не брала в руки ни спицы с пряжей, ни нитки с иголками. Ей вроде бы нравится наблюдать за чужим рукоделием, особенно за тем, как плетут кружева, но сама она предпочитает книги с картинками. Амина говорит, Элиза может часами рассматривать иллюстрации, а иногда, когда у нее хорошее настроение, читает своим дамам вслух. Но, конечно, то все нравоучительные истории, житие Создателя или волшебные сказки. Романы, – улыбнулась Селеста, – у них женщинам читать воспрещается. Неприлично!
Я посчитала на пальцах, сколько времени Элиза уже замужем, и вопросительно посмотрела на Селесту, изобразив ладонями выпуклый живот.
– Детей у них с мужем нет, – правильно поняла она мои жесты. – То есть у него есть дети от наложниц и рабынь, но не от Элизы. Поговаривают, это колдовство виновато. Он, правда, пресекает такие речи, но думать-то все равно не запретишь…
«Понятно, – вздохнула я, снова взявшись за карандаш, – что ничего непонятно. Дело все-таки в Элизе. Она что-то знает, я уверена, но не хочет или не может рассказать. Селеста, а не выйдет ли передать ей записку?»
– Боюсь, Амина не рискнет, – покачала она головой. – За такое ее могут побить, а то и задушить. Конечно, я велю Джен спросить, но вдруг Амина возьмет записку, только отдаст не Элизе, а ее мужу?
«Получится некрасиво, – согласилась я. – Как бы не вышло скандала… Ну что ж, подумаем еще, пока все в сборе, а у нас есть время!»
– Да, – кивнула Селеста, – неужто мы ничего не сможем придумать? Не верю!