Глава 12

Наутро небо после больших дождей впервые проясняется, и Дмитрий сдается сам. Он приходит в полицейский участок.

– Это я, – объявляет он молодой женщине за стойкой, та не понимает, о чем речь, и тогда он достает утреннюю газету и тычет пальцем в заголовок: «СМЕРТЬ БАЛЕРИНЫ», с фотографией Аны Магдалены, голова и плечи льдисто прекрасные. – Я ее убил, – говорит он. – Я виновный.

За следующие несколько часов он пишет для полиции исчерпывающий отчет о происшедшем: как под неким предлогом уговорил Ану Магдалену сопроводить его в подвал музея, как ее изнасиловал, а потом удушил, как запер тело в выгородке, как два дня и две ночи бродил по городу, безразличный к холоду и дождю, обезумевший, пишет он, хотя от чего обезумевший, не сообщает (от вины? от горя?), пока, наткнувшись на утреннюю газету в киоске, с фотографией, чей взгляд, по его выражению, пронзил его до глубины души, не пришел в себя и не сдался – «решив заплатить долг».

Все это звучит на первом слушании, которое происходит на фоне пылкого общественного интереса: ничего столь чрезвычайного в Эстрелле на памяти горожан не происходило. Сеньора Арройо на слушаниях нет: он заперся в Академии и ни с кем не желает говорить. Он, Симон, пытается пробиться на слушания, но толпа у крошечного зала суда такая плотная, что он бросает эту затею. По радио он узнает, что Дмитрий признал свою вину и отказался от адвоката, хотя судья объяснил ему, что сейчас не время и не место каяться. «Я совершил худшее преступление на свете: я убил того, кого люблю, – передают его слова. – Секите меня, повесьте меня, сокрушите мне кости». Из зала суда его отводят обратно в камеру, по пути он терпит град издевок и оскорблений от зевак.

Откликнувшись на его звонок, Инес возвращается из Новиллы – в сопровождении старшего брата, Диего. Давид возвращается к ним в квартиру. Поскольку занятий нет, он весь день играет с Диего в футбол. Диего, по его словам, «великолепно» играет.

Он, Симон, встречается с Инес за обедом. Они обсуждают, что делать с Давидом.

– Он вроде, как обычно, преодолел потрясение, – говорит он ей, – но я сомневаюсь. Ни для какого ребенка, увидевшего такое, не может не быть последствий.

– Не надо было ему вообще идти в эту Академию, – говорит Инес. – Надо было нанять учителя, как я и говорила. Не люди, а катастрофа какая-то эти Арройо!

Его передергивает.

– Вряд ли это вина сеньоры Арройо – или ее мужа, – что ее убили. С чудовищем вроде Дмитрия можно столкнуться где угодно. Хорошо, что Давид получил урок: вот такие у взрослых бывают страсти и вот куда они могут завести.

Инес фыркает.

– Страсти? Ты называешь изнасилование и убийство страстями?

– Нет, изнасилование и убийство – преступления, но ты же не будешь отрицать, что Дмитрия к ним привела страсть?

– Тем хуже для страсти, – говорит Инес. – Будь на белом свете поменьше страсти, тут было бы безопаснее.

Они сидят в кафе через дорогу от «Модас Модернас», столики стоят тесно. Их соседки, две хорошо одетые женщины, быть может – из клиенток Инес, умолкают и прислушиваются к тому, что уже начинает походить на ссору. Поэтому он воздерживается говорить то, что собрался («Страсть, – хотел сказать он, – что ты знаешь о страсти, Инес?»), а вместо этого говорит:

– Давай не будем уходить в дебри. Как Диего? Как ему нравится Эстрелла? Он надолго? А Стефано тоже приедет?

Нет, сообщают ему, Стефано в Эстреллу не поедет. Стефано полностью под каблуком своей подруги, которая не хочет, чтобы он уезжал. У Диего же об Эстрелле приятного впечатления не складывается. Он называет ее atrasada, отсталой, и не понимает, что Инес вообще тут делает, он хочет, чтобы она вернулась с ним в Новиллу.

– И ты поедешь? – спрашивает он. – Вернешься в Новиллу? Мне нужно понимать, поскольку где Давид – там и я.

Инес не отвечает, играется со своей чайной ложечкой.

– А магазин как же? – говорит он. – Каково будет Клаудии, если ты ее вдруг бросишь? – Он склоняется к ней. – Скажи мне честно, Инес, ты все так же предана Давиду, как и прежде?

– В каком смысле – «все так же ли я предана»?

– В смысле, ты все еще мальчику мать? Ты его по-прежнему любишь или ты от него отдаляешься? Потому что я должен тебя предупредить: я не могу быть ему и отцом, и матерью.

Инес встает.

– Мне пора в магазин, – говорит она.

Академия Пения – совсем другое дело, нежели Академия Танца. Она расположена в изящном здании со стеклянным фасадом, на зеленой площади в самом дорогом районе города. Их с Давидом приглашают в кабинет сеньоры Монтойи, заместителя директора, которая встречает их прохладно. После закрытия Академии Танца, сообщает она, в Академии Пения наплыв заявок от бывших учеников. Имя Давида можно внести в списки, но перспективы у него не лучшие: предпочтение отдается кандидатам с музыкальным образованием. Более того, ему, Симону, следует учесть, что стоимость обучения в Академии Пения значительно выше, чем в Академии Танца.

– Давид занимался музыкой с самим сеньором Арройо, – говорит он. – У него хороший голос. Вы же дадите ему возможность показать себя? Он прекрасный танцор. Может стать прекрасным певцом.

– Он этого хочет в жизни – стать певцом?

– Давид, ты слышал вопрос сеньоры. Ты хочешь быть певцом?

Мальчик не отвечает, невозмутимо смотрит в окно.

– Что вы желаете делать в жизни, молодой человек? – спрашивает сеньора Монтойя.

– Не знаю, – говорит мальчик. – Как сложится.

– Давиду шесть лет, – говорит он, Симон. – Нельзя ожидать от шестилетки планов на жизнь.

– Сеньор Симон, у всех наших учеников есть одно общее, от младших до старших: страсть к музыке. У вас есть страсть к музыке, молодой человек?

– Нет. Страсти – это вредно.

– Что вы говорите! Кто вам такое сказал, что страсти – вредно?

– Инес.

– Кто такая Инес?

– Инес – его мать, – встревает он, Симон. – Думаю, ты неверно понял Инес, Давид. Она имела в виду физическую страсть. Страсть к пению – не физическая. Может, споешь синьоре Монтойе, чтобы она услышала, какой у тебя хороший голос? Спой ту английскую песенку, которую ты мне когда-то пел.

– Нет. Я не хочу петь. Ненавижу петь.

Он отвозит мальчика на ферму к трем сестрам. Те, как всегда, принимают их радушно, угощают глазурованными пирожными и домашним лимонадом Роберты. Мальчик отправляется на обход стойл и сараев, повидаться со старыми друзьями. Пока его нет, он, Симон, рассказывает о беседе с сеньорой Монтойей.

– Страсть к музыке, – говорит он, – вообразите, спрашивать такие вещи у шестилетки – есть ли у него страсть к музыке. У детей бывают увлечения, но страстей им пока не дано.

Сестры ему полюбились. Он ощущает, что им может излить душу.

– Я всегда считала Академию Пения довольно претенциозным заведением, – говорит Валентина. – Но у них высокая планка образования, с этим не поспоришь.

– Если бы Давида каким-то чудом все же приняли, вы бы готовы были помочь с оплатой? – Он повторяет сообщенную ему цифру.

– Конечно, – немедля говорит Валентина. Консуэло и Альма согласно кивают. – Мы в Давиде души не чаем. Он исключительный ребенок. У него впереди большое будущее. Необязательно, впрочем, на оперной сцене.

– Как он справляется с потрясением, Симон? – спрашивает Консуэло. – Должно быть, для него все это ужасно огорчительно.

– Сеньора Арройо ему снится. Он к ней очень привязался, что меня удивляло, поскольку мне она казалась довольно холодной – холодной и неприступной. Но ему она сразу понравилась. Наверное, увидел в ней какое-то качество, которое я упустил.

– Она была очень красивой. В ней был класс. Вам она разве красивой не показалась?

– Да, она была красивая. Но для маленького мальчика красота – вряд ли довод.

– Вряд ли, пожалуй. Скажите-ка: невинна ли она была во всей этой печальной истории, как думаете?

– Не вполне. У них с Дмитрием давняя история. Дмитрий был ею одержим, он молился земле, по которой она ступала. Так он говорил мне – и всем, кто готов был слушать. Она же обращалась с ним безжалостно. По-свински, вообще-то. Я сам видел. Удивительно ли, что он с цепи сорвался в конце концов? Разумеется, я не пытаюсь его оправдать…

Давид возвращается со своего обхода.

– Где Руфо? – требовательно спрашивает он.

– Он заболел, и мы его усыпили, – отвечает Валентина. – А где твои ботинки?

– Роберта велела снять. Можно мне повидать Руфо?

– Усыпить – это лишь так говорится, мой мальчик. Руфо умер. Роберта подберет нам щенка, он займет место сторожевой собаки, когда вырастет.

– Но где он?

– Не могу сказать. Не знаю. Мы предоставили Роберте это уладить.

– Она не обращалась с ним по-свински.

– Кто с кем, прости, не обращался по-свински?

– Ана Магдалена. Она не обращалась с Дмитрием по-свински.

– Ты подслушивал? Нехорошо, Давид. Нельзя подслушивать.

– Она не обращалась с ним по-свински. Она делала вид.

– Ну, ты лучше знаешь, чем я, конечно. Как твоя мама?

Встревает он, Симон:

– Простите, что Инес сегодня нет: у нее в гостях брат из Новиллы. Он живет у нас в квартире. А я пока переехал.

– Его зовут Диего, – говорит мальчик. – Он ненавидит Симона. Говорит, что Симон – una manzana podrida. Говорит, что Инес надо сбежать от Симона в Новиллу. А что это значит – una manzana podrida?

– Гнилое яблоко.

– Я понимаю, но что это значит?

– Не знаю. Не хотите объяснить ему, Симон, что значит una manzana podrida, раз уж вы – это самое manzana?

Сестры хохочут.

– Диего на меня злится давно, с тех пор как я увез от него сестру. С его точки зрения, они с Инес и их младший брат счастливо жили вместе, пока не появился я и не выкрал Инес. Что совершенно не так, разумеется, – полное перетолковывание фактов.

– Да? А правда какова? – спрашивает Консуэло.

– Я не крал Инес. У Инес нет ко мне чувств. Она – мать Давида. Она приглядывает за ним, а я – за ними обоими. Вот и все.

– Очень странно, – говорит Консуэло. – Очень необычно. Но мы вам верим. Мы знаем вас и вам верим. Мы совсем не считаем, что вы – una manzana podrida. – Сестры согласно кивают. – Поэтому вы, молодой человек, отправляйтесь к брату Инес и сообщите ему, что он в отношении Симона сильно ошибается. Сообщите?

– У Аны Магдалены к Дмитрию была страсть, – говорит мальчик.

– Вряд ли, – говорит он, Симон. – Строго наоборот. Это у Дмитрия была страсть. И его страсть к Ане Магдалене подтолкнула его делать плохое.

– Ты всегда говоришь, что страсть – это плохо, – говорит мальчик. – И Инес. Вы оба ненавидите страсть.

– Вовсе нет. Я не ненавижу страсть, это совершенная неправда. Тем не менее, нельзя сбрасывать со счетов скверные последствия страсти. Что скажете, Валентина, Консуэло, Альма: хороша страсть или плоха?

– Я считаю, что страсть – хорошо, – говорит Альма. – Без страсти мир бы остановился. Это было бы унылое и пустое место. Более того, – она взглядывает на сестер, – без страсти нас бы вообще тут не было, никого из нас. Ни свиней, ни коров, ни кур. Мы все здесь благодаря страсти – чьей-то страсти к кому-то. Ее слышно по весне, когда воздух звенит птичьими призывами, – каждая птица ищет спутника. Если это не страсть, тогда что это? Даже молекулы. Если бы у кислорода не было страсти к водороду, мы бы остались без воды.

Из трех сестер Альма ему нравится больше всего, хотя и без страсти. У нее нет и следа красоты ее сестер. Она низкорослая, даже коренастая, лицо круглое и приятное, но невыразительное, она носит маленькие очки в проволочной оправе, которые ей не идут. Кровная она сестра двум другим или сводная? Они недостаточно близко общаются, чтобы о таком спрашивать.

– Тебе не кажется, Альма, что есть два вида страсти – хорошая и плохая? – говорит Валентина.

– Нет, я считаю, что страсть – одна, везде одинаковая. А у тебя какие мысли, Давид?

– Симон говорит, что мне нельзя иметь мысли, – говорит мальчик. – Симон говорит, я еще слишком юн. Говорит, что пока я не стану старый, как он, мне нельзя иметь мысли.

– Симон городит чепуху, – говорит Альма. – Симон превращается в сморщенное старое manzana. – И опять сестры хохочут. – Не обращай на Симона внимания. Скажи нам, что ты думаешь.

Мальчик выходит на середину комнаты и без всяких предисловий, прямо в носках, принимается танцевать. Он, Симон, тут же узнает танец. Тот же самый, что показывал старший Арройо на концерте, но Давид исполняет его лучше, изящнее, увереннее, увлеченнее, хотя тот, другой мальчик – сын мастера танца. Сестры смотрят молча, поглощены зрелищем, а мальчик рисует сложные иероглифы, легко огибая вычурные столики и стульчики в гостиной.

«Для этих женщин ты танцуешь, а для меня не стал бы, – думает он. – Ты танцуешь для Инес. Что такого есть в них, чего нет во мне?»

Танец подходит к концу. Давид не кланяется – в Академии так не принято, – однако на миг замирает, выпрямившись, перед их взглядами, веки сомкнуты, на губах легкая мечтательная улыбка.

– Браво! – говорит Валентина. – Это был танец страсти?

– Это был танец призыва Трех, – говорит мальчик.

– А страсть? – говорит Валентина. – Где здесь страсть?

Мальчик не отвечает и жестом, какого он, Симон, прежде не видел, прижимает три пальца правой руки ко рту.

– Это шарада? – спрашивает Консуэло. – Нам нужно угадывать?

Мальчик не шевелится, но глаза у него хитро поблескивают.

– Я понимаю, – говорит Альма.

– Тогда, может, хоть ты нам объяснишь, – говорит Консуэло.

– Здесь нечего объяснять, – говорит Альма.

Когда он сказал сестрам, что мальчику снится Ана Магдалена, то была не вся правда. За все их время вместе – сначала с ним, а потом с Инес, – мальчик засыпал легко, спал крепко и просыпался свежим и полным сил. Но после находки в подвале музея все изменилось. Теперь он постоянно появлялся по ночам у постели Инес – или у его постели, если ночевал у него, – хныча и жалуясь на кошмары. В его снах Ана Магдалена является перед ним, синяя с головы до пят, а в руках у нее младенец, «малюсенький-премалюсенький, как горошина»; или же она протягивает ладонь, и младенец – там, свернувшийся, как маленький синий слизняк.

Он изо всех сил старается успокоить мальчика.

– Ана Магдалена тебя очень любила, – говорит он. – Поэтому и навещает во сне. Она приходит попрощаться и сказать, что тебе больше не нужно думать всякое темное, потому что она упокоилась в следующей жизни.

– Мне и Дмитрий снился. Вся одежда у него была мокрая. Дмитрий собирается меня убить, Симон?

– Конечно, нет, – уверяет он, – с чего ему такого хотеть? Кроме того, ты же не настоящего Дмитрия видишь, а Дмитрия, который сделан из дыма. Помаши руками вот так, – он машет руками, – и он уйдет.

– Но это пенис заставил его убивать людей? Его пенис заставил убить Ану Магдалену?

– Твой пенис тебя ничего такого делать не заставляет. Что-то нашло на Дмитрия, и он сделал то, что сделал, – такое, странное, чего никто из нас не понимает.

– У меня не будет такого пениса, как у Дмитрия, когда я вырасту. Если у меня вырастет большой пенис, я его отрежу.

Он передает этот разговор Инес.

– У него, похоже, такое впечатление, будто взрослые пытаются друг друга убить, когда занимаются любовью, что удушение – апогей этого действия. И еще он, похоже, видел Дмитрия голым. У него в голове все перепуталось. Если Дмитрий говорит, что любит его, это значит, что он хочет его изнасиловать и удавить. Лучше б мы никогда этого человека и в глаза не видели!

– Ошибкой было отправлять его в эту так называемую Академию, – говорит Инес. – Я Ане Магдалене никогда не доверяла.

– Смилуйся, – говорит он. – Она мертва. А мы живы.

Он просит Инес о милости, но на самом-то деле разве не странноватой была Ана Магдалена – страннее странной, нечеловеческой? Ана Магдалена и ее стайка детей, как волчица с волчатами. Глаза, что видели насквозь. С трудом верилось, что такие глаза сможет поглотить даже всепожирающий огнь.

– Когда умру, я стану синим, как Ана Магдалена? – спрашивает мальчик.

– Конечно, нет, – отвечает он. – Ты сразу отправишься в следующую жизнь. Будешь там новехоньким человеком. Все будет увлекательно. Приключение – в точности как приключение и эта жизнь.

– А если я не попаду в следующую жизнь, я буду синий?

– Поверь, мой мальчик, следующая жизнь всегда будет. Смерти совсем не надо бояться. Во плоти она завершится, и сразу начнется следующая жизнь.

– Я не хочу в следующую жизнь. Я хочу к звездам.