Глава 31
Тюльпаны Мониковской
Помню, когда в Джезказгане я руководил областным литературным объединением «Слиток», на одном из занятий поднялся любитель литературы Анатолий Мякишев и спросил:
– Можно я почитаю стихи Нинель Мониковской?
– А кто такая Мониковская? – сразу заинтересовались молодые писатели.
– Она – узница нашего Степлага, – поспешно ответил Анатолий. – Недавно я был в Калуге, зашел в местное общество узников сталинских лагерей, встретился с ней… Нинель Петровна, когда узнала, что я из Джезказгана, чуть с ума не сошла от радости. Она мне подарила свою книгу «Годы утрат и минуты счастья», а в ней ее стихи, написанные в Кенгире…
И Анатолий начал читать:
Я задыхаюсь в палящей жаре
Желтых, безводных степей Казахстана.
Медью пропитано все на земле,
Медь и в названье самом Джезказгана.
Годы промчатся, вернусь я в тайгу,
Только вступлю под зеленую крону,
Я как ребенок в слезах упаду
В этот ковер необъятный, зеленый.
Буду я воздухом свежим дышать,
Склонятся сосны, приблизятся ели.
Буду в траве до заката лежать,
Плавно качаясь в ее колыбели.
Старый мой друг, не забудь обо мне,
Прибереги свое грозное пенье.
Вновь подари мне в лесной тишине
Веру, надежду, любовь, вдохновенье!
В зале установилась тишина, а затем раздались в унисон голоса:
– Давай еще почитай – чудесная поэзия!
И Анатолий продолжил читать стихи Мониковской, написанные ею в лагпункте Кенгир в 1947–1951 годах.
Что значит обид ядовитое жало,
Что значит отрада кипучей борьбы?
Не в залах салона – на нарах узнала
Томленье царицы и голод рабы.
Возможно, резка, и мой стих неуклюжий.
И мне, как и всем, суждено умереть.
И все ж до конца разбродяжу я душу
И с ней до конца буду сметь и хотеть.
Мониковская сильно растрогалась, когда узнала, что на территории бывшего лагеря поднялся медеплавильный завод и обогатительные фабрики, что на берегах Кенгирского водохранилища возник чудесный город Джезказган с гранд-отелем и магазинами, музеем космонавтики и профилакторием для горняков и металлургов, великолепным памятником первостроителям города.
– Меня тоже можно назвать первостроителем Джезказгана, – с гордостью сказала Нинель Петровна. – Только я строитель под номером СО-862.
Белый прямоугольник именно с такими цифрами и буквами ей вшили в телогрейку на спину, левый рукав и правую сторону подола, как только ее привезли в Степлаг… Вскоре из вновь прибывших в лагерь в 1947 году сформировали две строительные бригады. Одну возглавила Мониковская, другую ее подруга Зина Царева, бывшая разведчица.
В своей книге «Годы утрат и минуты счастья», которую Нинель Петровна подарила Мякишеву, она писала, вспоминая Кенгир:
«В квадратных ямах месили глину с соломой, делали саман, и из него возводили пятиметровой высоты стену между нашим лагпунктом и мужской зоной хоздвора. На ней установили железные стойки, натянули проволоку и подключили ток высокого напряжения, дабы никому не повадно было «войти в связь» и этим нарушить высокую нравственность лагерных правил. Жара, глина, ветры, замки на дверях – очень уж тошно было в первые месяцы».
Наконец, их вывезли за зону. Основные работы – строительство. Балка Костен-Голт-Сай. На пяти сопках, расположенных цирком, стоят сторожевые вышки. Пространство между ними заполняют три ряда «ежей» из колючей проволоки. Из строений – небольшая прорабская будка, она же – обогревалка. Нинель Петровна продолжает рассказывать в книге: «Строим насосную станцию. Грунт – спрессованный глиною щебень, а под ним – сплошная монолитная плита, – ни кирка, ни отбойный молоток не берут. Пробуем бить кувалдой вдвоём, попеременно по 20–30 ударов. За день набиваем по 2–3 килограмма каменной пыли. Сутками жжём костры, ночью, когда резко холодает, вольнонаёмные заливают плиту водой, появляются трещины. В них забиваем металлические клинья. Потом приходят взрывники, бурят шпуры, взрывают. Здесь будет город заложен!»
Как следует из книги, бригада Нинель Петровны долго трудилась на строительстве плотины, затем – на возведении обогатительной фабрики, и, наконец, на кирпичном заводе. Это был невероятно тяжкий труд. Но дар поэтического восприятия мира у Мониковской не пропал. И в первую же весну в лагере он проснулся с новой силой. Сама Нинель об этом написала так:
«В конце апреля степь преобразилась: куда ни глянь, – сплошные ковры тюльпанов. Они здесь совсем не такие, как в садах, – на коротких стеблях, которые противостоят здешним ветрам. Алые, жёлтые, сиреневые… Красота неописуемая! Через пару недель это всё выгорает, и только шары «перекати-поля» носятся по песку и пыли, с утра разрисованными следами переползавших ночью змей. Постигаем, что такое скорпион, фаланга, тарантул, – их тут в изобилии. Жара свыше 10°, а ветер как из раскалённой печи».
Ветер сушил висок,
Чуть холодил с утра.
Вновь на зубах песок.
Марево и жара.
Сегодня мне – 22…
Доля моя горька.
Руки сжимаю едва —
Так тяжела кирка!
Чудится: вдалеке
Кто-то костёр развёл.
Это в степном песке
Алый тюльпан расцвёл.
Каждое лето, каждую зиму она ждет весны, чтобы в сопках собрать букетик тюльпанов и подарить их любимому человеку. Таковой для нее стала француженка, парижанка, нейрохирург Жанна Кофман. Она была незаконно обвинена в шпионаже в годы Отечественной войны, хотя преданно служила Красной Армии, являясь старшим инструктором по альпинизму в частях особого назначения на Кавказе. Жанна буквально выходила Нинель, когда та заболела тропической малярией и впала в горячечный бред…
Не зря Мониковская посвятила ей теплые стихи с надеждой встретиться в Париже… Вручала она букетики скромных степных тюльпанов прибывшей этапом в Джезказган киноактрисе Татьяне Окуневской, которую буквально боготворила. До ее сознания никак не доходило, как органы безопасности могли так поступить с талантливейшей женщиной, отправив ее в самое пекло Бетпакдалы. И за что? Только за то, что дала пощечину самому Абакумову, шефу этих выродков – краснопогонников, который по пьянке приставал к ней в ресторане, требуя, чтобы она была с ним и только с ним. Гордая и независимая женщина, знаменитая киноактриса, жена лауреата Сталинской премии, писателя Горбатова, Татьяна Окуневская и в лагере держалась с достоинством и независимостью. Она охотно откликнулась на просьбу Нинель помочь ей составить сценарий очередного концерта. И когда Нинель задумала поставить поэму Пушкина «Руслан и Людмила», взялась за написание главной женской роли, то Окуневская занималась с ней актерским тренингом, даже подарила ей свое концертное платье для выхода на сцену. Эстрада лагеря дала новую профессию Нинель, она стала актрисой. Подаренные ей зрителями – зеками аплодисменты были для нее лучшими в мире. В своей книге она написала: «Вот ведь и за колючей проволокой бывают подарены душе минуты величайшего счастья, когда и сама эта проволока уже где-то за кадром».
Она любила дарить цветы своим подругам по сцене…. А в Кенгирском лагпункте в ту пору собралось немало талантливых женщин – известная в Киеве певица Александра Конько, пианистки Софья Виноградова и Галина Морозова, балерина Валентина Игнатьева, балетмейстер А. В. Скородумова-Кемниц, художница Эльза Лацис…. Всем-всем тюльпаны за их песни, рисунки, пьесы, танцы. Все выше и выше по сопкам карабкалась Нинель, собирая алые цветы.
Подруги тоже не обижали ее. Эльза Лацис нарисовала портрет Мониковской на обратной стороне почтовой открытки. Шура Конько посвятила ей песню «Ой, Днипро, Днипро»… А когда Нинель лагерные власти решили перевести из Кенгира в Карабас, и настали минуты прощания с подругами, они ей подарили великолепное теплое одеяло, сшитое из небольших кусков ваты.
Впереди Нинель ожидал пересыльный пункт Карабас, а затем Талды – Кудук – лагпункт Карлага. Здесь было просторнее, небо выше и звезды чище – тут не было конвоя, ходи вольно, привыкай. И тюльпаны в карагандинской степи были крупнее и красивее, чем в Джезказгане, ибо земля для них была богаче и плодороднее.
Работала теперь Нинель самостоятельно – то на ремонте ферм, то на конном дворе. Научилась ездить на лошадях, ухаживать за ними. Должность у нее была такая – кучер, она возила в лагерь на телеге уголь, воду, корма.
После смерти Сталина как будто тяжесть с души упала, повеяло свободой. И точно – 15 мая, когда в степи опять зацвели тюльпаны, ее освободили. Однако местом жительства Нинель определили не матушку Россию, а опять же Карагандинскую область, хотя она всей душой рвалась в русский город Торопец, где родилась. В годы войны ее мать попала в оккупацию, а Нинель с группой 15-летних девушек из Торопца добрались до Свердловска. Здесь она училась в школе ФЗО на токаря, затем работала помощником мастера на заводе. Она постоянно думала о матери, что с ней, где она? И вдруг Нинель арестовывают как члена семьи изменника Родины. Мать приговаривают к расстрелу, Нинель пишет прошение о ее помиловании, но ответа не получает. Может, все-таки маму помиловали? Где она, где?
В Караганде Нинель устроилась в подсобное хозяйство комбината «Карагандауголь» в Петровке, работает на выращивании овощей. Тут она получает из Москвы свидетельство о смерти матери 16 мая 1944 года и справку о ее реабилитации. Реабилитируют, ясное дело, и Нинель.
Россия, родная Россия! Больше ни одного дня в Казахстане! Она едет в Торопец, чтобы хотя бы разыскать могилу матери, но, увы, никаких следов. Нинель переезжает в Калугу, работает в профессиональном театре актрисой, затем заместителем директора. Все свои сбережения тратит на поездки в Болгарию, Венгрию, Югославию, Австрию, наконец, Францию. «Стою на Монмартском холме и шепчу себе: «Милая моя подруга по Кенгиру Жанна, где ты? Я в твоем Париже, хорошо бы нам встретиться… Но ветер отвечает: Жанны давно уже нет, Нинель, как и твоей матери…»
В Калуге Нинель Петровну Мониковскую избрали председателем правления Калужской областной ассоциации жертв незаконных политических репрессий. Здесь ее дом и последний причал ее долгой многотрудной жизни. Об этом она сама написала в стихах «Пристань»:
Жизнь меня бросала, жизнь меня качала,
То теплом окутав, то испив тоской.
Но однажды как-то я, сойдя с причала,
Поднялась по тропке в город над рекой.
Думалось, случайно привела дорога.
Отойду в сторонку, дам покой ногам.
Перышки почищу, отдохну немного
И подамся дальше к новым берегам.
А навстречу люди. Тут и стар, и молод,
А навстречу храмов ясные кресты.
А вокруг старинный, добрый русский город,
Да леса былинной, дивной красоты.
И промчались годы, отошли сомненья.
Подарил мне город счастье и покой.
И я знаю твердо: стала ты последней,
Близкой и желанной, пристань над Окой…
Где-то на прошлой неделе ко мне в Караганду из Джезказгана заехал Анатолий Мякишев. Поставил чемодан.
– Вот, дорогой учитель, снова еду в Калугу навестить Нинель Петровну.
– Жива ли?
– Жива. И, как прежде, любит тюльпаны Казахстана, во всяком случае, так написала мне, приглашая в гости. Я везу ей как подарок горсть луковиц степных тюльпанов. Как думаешь, Нинель Петровна обрадуется? Приживутся ли наши цветы в Калуге?
