Глава 19

На следующее утро привезли краски, кисти и все остальное. Уж не знаю, где и каким образом Тамлин сумел это так быстро раздобыть. Мне не терпелось развернуть, потрогать и понюхать сокровища, однако Тамлин сказал, что вначале мы немного прогуляемся. Он повел меня по коридорам в ту часть здания, где я ни разу не бывала даже во время ночных блужданий. Я сразу поняла, куда мы идем. Мраморные полы сверкали чистотой, – должно быть, их совсем недавно вымыли, а из открытых окон пахло розами. Все это Тамлин сделал для меня. Можно подумать, что пыль или паутина могли испортить мне впечатление.

Мы остановились возле старинных двустворчатых дверей. Тамлин слегка улыбнулся.

– Зачем… зачем нужно было тратить время и силы на уборку? – выпалила я.

Его улыбка погасла.

– Здесь очень давно не было тех, кому все это интересно. Мне приятно, что галерея больше не пустует.

Я не знала, любит ли Тамлин живопись. Слишком много сторон его жизни связано с кровью и смертью.

Он открыл двери, и я замерла…

Светлые деревянные полы сверкали чистотой. Из окон лился яркий свет. Мебели в просторном зале было совсем немного: несколько стульев и скамеек, чтобы присесть и неторопливо разглядывать…

Я едва замечала, что переставляю ноги. Глаза видели только картины.

Их было великое множество, безупречно сведенных в одно целое. Столько различных взглядов на мир – обстоятельных, быстрых, неожиданных. Со стен на меня смотрели пейзажи, портреты, натюрморты… Каждый делился своей историей, каждый предлагал свое восприятие. Одни картины кричали, другие – шептали или пели. Они рассказывали о запечатленном мгновении, о чувствах, которые владели художником в тот миг. Картины были вызовом, брошенным неумолимому времени… хотя время в Притиании текло совсем по-иному. Некоторые художники смотрели на мир почти моими глазами. Их сочетания красок, их формы и линии я понимала достаточно легко. Встречались картины, написанные в совершенно неожиданных тонах, о существовании которых я даже не подозревала. Это был другой, незнакомый мне взгляд на мир. Такие картины служили воротами в разум художника, резко отличающийся от моего собственного. И тем не менее я смотрела на его картину и понимала, что́ он хотел сказать. Более того, я понимала его чувства, радости, заботы и тревоги.

– Никогда бы не подумал, что люди способны…

Тамлин не договорил. Я повернулась к нему, и моя рука, застывшая на шее, скользнула к сердцу. Оно переполнилось неистовой радостью, пронзительной грустью и смиренным восторгом перед столь великолепным искусством.

Тамлин стоял у дверей, запрокинув голову, как зверь. Похоже, мое поведение снова его удивило.

Я вытерла мокрые щеки.

– Это… – начала я и замолчала.

Что я могла сказать? Слова вроде «прекрасно», «удивительно», «превосходит всякое воображение» не передали бы моего состояния.

– Спасибо, Тамлин, – тихо сказала я, прижимая руку к сердцу.

Мне не хватило бы слов, чтобы поблагодарить его за сказочный подарок: позволение сюда прийти.

– Приходи сюда, когда захочешь.

Я улыбнулась ему. Уже не помню, когда у меня было так светло на душе. И он ответил мне осторожной, но тоже светлой улыбкой. Не желая мешать, Тамлин ушел и оставил меня наедине с галереей.

Не знаю, сколько времени я в ней провела, упиваясь искусством без меры. Я бы оставалась там еще, но у меня закружилась перегруженная впечатлениями голова. Следом о себе напомнил голодный желудок.

Перекусив, я пошла с Асиллой в комнату на первом этаже. Большой стол посередине был завален холстами всех размеров. Рядом лежали кисти, поблескивая деревянными лакированными ручками. И краски. Я никогда не видела такого изобилия баночек с красками. Я-то думала, что Тамлин закажет лишь основные четыре цвета… У меня в который раз за этот день сдавило горло.

Асилла ушла. Комната целиком принадлежала мне. Она затаилась и ждала, когда я начну живописать.

Долго ждать ей не пришлось.

Шла неделя за неделей. Я самозабвенно работала красками, правда большинство моих «художеств» были жуткими и годились разве что на растопку очага.

Плоды своего творчества я не показывала никому, стойко сопротивляясь подначиваниям Тамлина и ухмылкам Ласэна. Моя одежда заляпалась красками. Голова кипела от образов, они дразнили меня, просясь на холст. А на холсте появлялось лишь жалкое подобие… Зачастую мои живописные упражнения продолжались, пока хватало естественного света. Устав работать в комнате, я уходила в сад. Я перестала различать дни. Иногда я позволяла себе отдохнуть, и тогда мы с Тамлином куда-нибудь уезжали. Обратно я всегда возвращалась со свежими замыслами и наутро, едва рассветет, выскакивала из постели, чтобы поскорее сделать зарисовку или живописный набросок увиденного накануне. Я неплохо запоминала образы, но запомнить сочетания красок оказывалось сложнее.

Бывали дни, когда на границе владений Двора весны появлялась очередная угроза, и Тамлин мчался туда. Я водила кистью по холсту, но продолжала думать о нем и ждать его и успокаивалась, лишь когда он возвращался, перепачканный чужой кровью. Иногда он появлялся в зверином обличье. Тамлин никогда не рассказывал мне, где и с кем сражался, а сама я спрашивать не решалась. Мне хватало его благополучного возвращения.

Днем сады вокруг поместья были вполне безопасным местом. Я могла не опасаться, что наткнусь на богге или нагов. Западная же часть леса отныне стала для меня запретной землей. Вот только мои сны по-прежнему изобиловали кошмарами, кровью и убитыми – в том числе и мною. Мне являлась бледная женщина без лица и разрывала мое тело на куски. Да и днем, в саду, я нередко ловила спиною чей-то пристальный взгляд, но никогда не успевала обернуться и увидеть, кто это. И тем не менее прежний страх, сковывавший меня по рукам и ногам, постепенно рассеивался. «Держись поближе к верховному правителю – и в твоей жизни все устроится», – вспоминала я слова суриеля и старалась им следовать.

На землях Двора весны горбатились зеленые холмы, стояли густые леса, блестели зеркала бездонных озер. Магия здесь не пряталась в укромных уголках, – наоборот, эти земли взращивались магией. Сколько я ни пыталась, не смогла перенести здешнюю магию на свои холсты. Я что-то ощущала сама, но ощущения ускользали, едва я бралась за кисть. Иногда я отваживалась нарисовать верховного правителя на коне. Естественно, по памяти. Мне нравились дни, когда он никуда не спешил. Мы ехали рядом, и я была счастлива говорить с ним или молчать. С ним удивительно молчалось.

Возможно, магия туманила и убаюкивала мои мысли об оставленном родном доме. Я не вспоминала о своих, пока однажды утром не пошла к живой изгороди, служившей внешней границей сада. Я искала себе новое место, чтобы живописать с натуры. С юга дул теплый ветер, ероша мне волосы. В смертном мире тоже наступала весна.

Сколько же времени прошло? Отец и сестры живут в достатке. Им ничто не угрожает. Измененная память подсказывает им, что я осталась у дальней родственницы и живу припеваючи. Они даже не представляют, где на самом деле я живу. Мир смертных… продолжает крутиться, словно меня и не было. Скорее всего, меня и в деревне все забыли, как забыли про прежнюю нищенскую жизнь нашей семьи.

В тот день я не дотронулась до кистей и красок и не поехала на прогулку с Тамлином. Так и сидела перед чистым холстом. Все замыслы куда-то исчезли.

Я представила лица отца, сестер. Никто из них не вспоминал обо мне. Я для них – отрезанный ломоть. Тамлин сделал так, что и я забыла о них. Может, поэтому он открыл для меня галерею и с такой охотой снабдил холстами, кистями и красками? Думал, что я отвлекусь и перестану донимать его просьбами увидеться с родными. Более того, прекращу расспрашивать его о положении дел в Притиании и о болезни. Я вдруг поймала себя на том, что целиком подчинилась приказам суриеля и больше не задаю вопросов. Послушная, ни на что не годная человеческая девчонка.

День был скомкан. Во время обеда я буквально заставляла себя оставаться за столом. Тамлин и Ласэн заметили мое состояние и продолжили разговаривать между собой, ни о чем меня не спрашивая. А во мне нарастал гнев. Едва проглотив то, что лежало на тарелке, я побрела в залитый луной сад и затерялась среди лабиринта живых изгородей и цветочных клумб.

Мне было все равно, куда идти. Меня вынесло в уголок сада, отданный розам. Голубоватый свет луны делал красные лепестки роз почти пурпурными, а белым придавал серебристый оттенок.

– Этот сад отец устроил специально для моей матери, – послышался за спиной голос Тамлина.

Я даже не обернулась – стояла, впившись ногтями в ладони.

– Сад был его подарком обретенной паре, – добавил Тамлин, вставая рядом со мною.

Я смотрела на розы и… ничего не видела. Наверное, мои неуклюжие цветы, нарисованные на столе, успели растрескаться и облупились. Или Неста соскребла их. Она не раз грозилась это сделать.

Ладоням стало больно от впившихся ногтей. Тамлин позаботился о моих близких, подчистил им память… Точнее, вычистил из их голов всякую память обо мне. Меня забыли. И я позволила ему это сделать. Он снабдил меня всем необходимым для живописи, отвел прекрасную комнату. Я могла заниматься любимым делом не урывками, а днями напролет. Он показал мне пруд, полный звездного света, лунную радугу и рыб, способных передвигаться по суше. Он спас мою жизнь, словно доблестный рыцарь из легенды. И я все это проглотила, словно бокал удивительно вкусного вина, какое умеют делать фэйри. Я оказалась ничем не лучше фанатичных «Детей благословенных».

Луна делала его золотую маску бронзовой, изумруды тоже слегка потемнели.

– Ты… чем-то расстроена.

Я подошла к ближайшему кусту и сорвала розу, исколов пальцы о шипы. Мне было плевать и на боль, и на капли крови, падающие на траву. Если я унесу эту розу домой и попробую написать на холсте… опять выйдет жалкое подобие. Мне никогда не достигнуть уровня художников, чьи картины украшали галерею. И садик Элайны за нашим домом я не смогу изобразить таким, каким помнила… даже если сама Элайна давно забыла обо мне.

Тамлин не упрекнул меня за сорванную розу, хотя наверняка дорожил родительским садом и памятью о своих родителях. Какими они были? Как относились к нему? Наверное, лучше и заботливее, чем мои – ко мне. Если бы кто-то похитил их сына, они бы обязательно отправились его искать.

Боль в пальцах сделалась жгучей, но я по-прежнему крепко сжимала розу.

– Мне невероятно совестно, что все эти недели я даже не вспоминала об отце и сестрах, – сказала я. – Почему? Сама не понимаю. Я не понимаю, почему что-то внутри меня возмущается и шепчет: «Тебе не стыдно все время тратить только на себя?» Вроде бы я не должна стыдиться, но ничего не могу с собой поделать.

Я слегка разжала пальцы, и роза наклонила головку. Мне показалось, что она успела завянуть.

– Все эти годы… я только и делала, что заботилась о них. Боялась оставить их голодными… А они даже не вступились за меня, когда ты пришел.

Волны душевной боли рвались наружу, угрожая разорвать меня пополам. Я чувствовала: мне надо выговориться, иначе быть беде.

– Даже не знаю, почему я ожидала от них защиты. И почему поверила в обман пэки, когда он прикинулся моим отцом… тоже не знаю. Столько «почему». Почему я продолжаю думать об этом? Почему меня до сих пор волнует, как они там?

Тамлин молчал.

– Конечно, по сравнению с твоими заботами… границы, ослабление магии… моя жалость к себе кажется нелепостью.

– Если ты до сих пор горюешь по семье, это не нелепость, – тихо возразил он.

Его слова гладили мне душу, если такое возможно.

– Почему? – устало спросила я и зашвырнула розу в кусты.

Тамлин взял меня за руки. Моя окровавленная, саднящая ладонь оказалась в его сильных мозолистых пальцах. Тамлин поцеловал мои раны, словно отвечая на все вопросы.

Его пальцы коснулись исколотой ладони, согревая ее нежным дыханием. Когда Тамлин поцеловал мне и вторую руку, я уже нетвердо стояла на ногах. От его поцелуев у меня стало жарко между ног.

Раненая ладонь испачкала ему губы, сделав их блестящими. Тамлин не выпускал моих рук. И вдруг боль исчезла. Следы шипов – тоже. Я снова взглянула на него. Приглушенное золото маски, белизна кожи, губы, ставшие ярче от моей крови.

– Твои занятия приносят тебе радость. Не надо их стыдиться. Никогда.

Тамлин нагнулся, подобрал брошенную розу и положил ее мне за ухо. Все шипы, что были на стебле, куда-то исчезли.

– Почему? – продолжала допытываться я.

Тамлин наклонился так близко, что мне пришлось запрокинуть голову.

– Потому что твоя человеческая радость меня восхищает. Я вижу, как ты воспринимаешь мир. Глубоко, неистово. Ты торопишься вобрать в себя его красоту, поскольку жизнь людей так ужасающе коротка. Меня все это… завораживает. Притягивает. Умом понимаю, что не должен, но не могу остановиться.

Да, я родилась человеком и успею состариться, а он останется все таким же молодым и сильным. И потому мне не хотелось продолжения. Но Тамлин подошел еще ближе. Медленно, словно давая мне время отойти или убежать, он провел губами по моей щеке. Прикосновение было теплым и невероятно нежным. Всего лишь прикосновение. Тамлин отстранился, я же стояла не шевелясь.

– Однажды… ты получишь ответы на все вопросы, – тихо сказал он, выпуская мою руку и отходя на шаг. – Но не раньше, чем настанет время, когда ответы не причинят тебе вреда.

В его голосе я почувствовала горечь. Наверное, и его глаза сейчас полны горечи.

Он ушел. Только сейчас я поняла, что стою затаив дыхание. Только сейчас, оставшись одна, я почувствовала, как мне хочется его тепла. Его присутствия рядом.

Впервые за много дней я проснулась в угрюмом настроении. Мне было не по себе после вчерашних признаний. Я чувствовала: в наших отношениях что-то изменилось. Но в какую сторону? Быстро проглотив завтрак, я вышла из дома и зашагала в безопасную часть леса. Мне хотелось подышать свежим воздухом и понаблюдать за игрой света и теней. С собою я не взяла ни холста, ни красок. Только лук, стрелы и подаренный Ласэном охотничий нож. Лес – не сады, оружие лишним не будет.

Мои уединенные странствия среди деревьев и кустов продолжались не больше часа. А потом… лесное зверье и птицы начали стремительно разбегаться. Сюда кто-то шел. Догадавшись кто, я усмехнулась. Еще через двадцать минут я устроилась между ветвей старого вяза и стала ждать.

Зашелестели кусты. Казалось, это ветер потревожил их листву, но я предвидела дальнейшее развитие событий и снова усмехнулась.

Послышался громкий треск, затем – свирепый рев, эхо которого разнеслось окрест, пугая птиц.

Я неспешно спустилась и прошла на полянку. Там я остановилась и насладилась зрелищем верховного правителя, попавшегося в мою ловушку. Он висел вверх тормашками, тщетно пытаясь высвободить ноги. Это не помешало ему встретить меня ленивой улыбкой.

– Жестокая ты девчонка.

– Вот чем кончаются твои попытки подкрасться незаметно.

Тамлин усмехнулся. Я подошла ближе и даже рискнула провести пальцем по его шелковым золотистым волосам, болтающимся на уровне моего лица. Меня восхищало богатство оттенков: помимо чисто золотистых, встречались желтые, коричневые и песочные тона. У меня громко колотилось сердце, и Тамлин наверняка это слышал. Но он сам наклонил голову, приглашая погладить ему волосы, что я и делала с величайшей осторожностью. Он глухо урчал, словно довольный кот. Я воспринимала его урчание ушами, руками, ногами и даже костями. Интересно, а как бы они ощущались, если бы Тамлин крепко прижался ко мне? Подумав об этом, я попятилась.

Тамлин приподнял голову и толкнул туловище вверх. Его коготь легко пропорол стебли плюща, послужившие мне вместо веревок. Я едва не закричала, боясь, что он упадет, но Тамлин ловко перекувырнулся и плавно опустился на ноги. Его попадание в ловушку оказалось простой игрой. Я совсем забыла, кто он и на что способен. Глаза Тамлина сияли от смеха.

– Сегодня тебе получше? – спросил он, подходя ближе.

Я пробормотала что-то невразумительное.

– Вот и хорошо. – Тамлин не особо показывал свое удивление. – Да, возьми еще и это.

Он вынул из камзола сложенные листы и протянул мне.

Закусив губу, я смотрела на три листа с несколькими… стихотворениями. В каждом было по пять строчек. Я насчитала восемь стихотворений. Незнакомые слова бросили меня в пот. Одна я бы целый день ломала голову над их смыслом.

– Только не торопись убегать, как бешеная лошадь, и вопить во все горло, – сказал Тамлин, заглядывая через мое плечо.

Будь я посмелее, прижалась бы к его груди. Его дыхание согревало мне шею и мочку уха.

Тамлин откашлялся и прочитал первое стихотворение:

Мои брови поднимались все выше и выше. Я думала, они вот-вот сомкнутся с волосами. Я недоуменно смотрела на Тамлина. Наше дыхание смешалось. Улыбаясь, он дочитал стихотворение.

Затем, не дожидаясь ответа, он взял у меня листки, отошел на пару шагов и принялся декламировать следующее стихотворение – далеко не столь учтивое, как первое. К концу третьего у меня густо пылало лицо. Четвертое он читать не стал, а протянул листки мне.

– Обрати внимание на слова во второй и четвертой строчках, – сказал он.

«Необычна». «У крыльца». Я посмотрела на второе стихотворение. «Истребление». «Сожжение».

– Так это же… – растерянно протянула я.

– Совершенно верно: слова из твоего знаменитого списка. Он был слишком сочным, чтобы пройти мимо. Правда, для любовных стихотворений совершенно не годился.

Уловив молчаливый вопрос, Тамлин продолжил:

– Когда я служил в отцовском пограничном отряде, мы устраивали состязания на самое непристойное пятистишие. Проигрывать я не любил, а потому решил научиться стихосложению.

Я не знала и не хотела знать, как ему удалось запомнить длинный список моих слов. Чувствуя, что я не выхвачу стрелу и не выстрелю в упор, Тамлин вновь забрал у меня листки и прочитал четвертое стихотворение. Оно оказалось самым грубым и непристойным из всех.

Когда он закончил, я выла от смеха. И мой хохот, будто жгучее солнце, плавил многолетний лед, скопившийся у меня в душе.

Мы возвращались домой. Я продолжала улыбаться. Настроение мое настолько поднялось, что я не побоялась спросить Тамлина:

– Вчера в саду ты сказал… что этот сад был подарком… обретенной паре. Разве у вас не женятся и не выходят замуж?

– Почему же? И женятся, и замуж выходят. Но те, кому особо посчастливилось, обретают не просто мужа или жену, а свою пару. Ровню себе во всем. Фэйская знать часто женится и выходит замуж, не встретив пары. Но если ты обрел пару, между вами возникают настолько прочные узы, что брак в сравнении с ними кажется чем-то поверхностным.

У меня не хватило смелости спросить, случалось ли фэйри обрести свою пару среди людей? Зато я решилась на другой, не менее дерзкий вопрос:

– А где твои родители сейчас? Что с ними произошло?

У Тамлина дернулась челюсть. В глазах мелькнула боль. Напрасно я спросила!

– Мой отец…

Возле костяшек блестели когти, однако Тамлин их не выпустил. Какая же я дура! Вообразила, что мне позволено спрашивать о чем угодно. Взяла и испортила чудное утро.

– Мой отец был не лучше отца Ласэна. Даже хуже. Двое моих старших братьев пошли в него. Они держали рабов. Все. Мои братья… Когда заключалось Соглашение, я был еще слишком молод. Но хорошо помню, как братья…

Он умолк.

– В моей душе остались шрамы. И когда я увидел тебя, твой дом, я не мог поступить так же, как сделали бы они. Я бы себе такого не позволил. Я решил, что не причиню вреда ни тебе, ни твоим близким. Ты не станешь подчиняться капризам и прихотям фэйри.

Рабы. Значит, когда-то здесь жили рабы. Я не хотела об этом знать. Не искала их следов, хотя за пятьсот лет все следы давно исчезли. Но для большинства соплеменников Тамлина, для его мира я и сейчас оставалась говорящей вещью. Тамлин это знал. Как и суриель.

– Спасибо, – тихо сказала я.

Он пожал плечами, показывая, что один добрый поступок не снимал с него груза вины.

– А твоя мать? – спросила я.

Тамлин вздохнул:

– Моя мать крепко любила отца. Слишком крепко. Но недаром они были обретенной парой… Мать видела, в какого тирана он превращался, однако ни разу не сказала худого слова о нем. Я не мечтал унаследовать отцовский титул. Если бы у меня появилась хоть малейшая тяга к власти… думаю, братья оборвали бы мою жизнь еще в детстве. Когда возраст позволил, я вступил в отцовский пограничный отряд и стал учиться воинскому ремеслу, чтобы служить отцу или тому из братьев, кто унаследует титул правителя.

Он согнул пальцы, но опять не дал когтям вырваться наружу.

– С ранней юности я понял, что сражения и убийство – единственные занятия, которые у меня хорошо получались.

– Сомневаюсь, – возразила я.

Тамлин криво улыбнулся:

– Я прекрасно играю на скрипке, но сыновья верховного правителя не становятся бродячими музыкантами. И потому я учился сражаться, оттачивал свое искусство, а потом сражался против тех, на кого мне указывали. Я не вмешивался и не хотел вмешиваться в интриги братьев. Но мое могущество и влияние росло. Я уже не мог этого скрывать.

Он покачал головой.

– К счастью или к несчастью… родителей и братьев убил верховный правитель враждебного Двора. Почему я уцелел? Котел решил проявить ко мне милосердие. Я скорбел лишь по матери. Что касается остальных… – Тамлин пожал плечами. – Наши судьбы в чем-то похожи. Мои братья тоже не стали бы даже пытаться меня спасти, окажись я в твоем положении.

В каком ужасном, жестоком мире жили всемогущие фэйри. Семьи, идущие на что угодно ради власти. Убийства из мести, из взаимной ненависти. Неужели они помешались на власти? Быть может, доброта и щедрость Тамлина – его своеобразный протест? Увидев меня, он понял, что смотрится в зеркало.

– Я тоже скорблю, что жизнь твоей матери оборвалась вот так.

Что еще я могла ему сказать? Тамлин улыбнулся одними губами.

– И ты, сам того не желая, стал верховным правителем.

– Большинство верховных правителей с раннего детства обучаются искусству борьбы за власть и множеству придворных каверз. На меня этот титул просто свалился. Переход оказался слишком тяжелым и для меня, и для отцовских придворных. Многие переметнулись к врагам отца, только бы не служить воину-зверю и не слышать его рычания.

Однажды Неста назвала меня «полудиким зверем». Я едва удержалась, чтобы не стиснуть руку Тамлина и не сказать, как я его понимаю.

– Тогда эти придворные отъявленные глупцы, – бросила я. – Ты уберег эти земли от болезни. Многим ли правителям это удалось? Не жалей о них. Глупцы и есть глупцы.

Но Тамлина мои слова не успокоили. Его глаза подернулись тьмой, плечи ссутулились. К этому времени мы успели выйти из леса и обогнуть цепь крутых и пологих холмов. На многих вершинах я видела фэйри, их лица тоже скрывали маски. Фэйри занимались довольно странных делом: собирали дрова для больших костров.

– Чем они заняты? – спросила я и остановилась.

– Готовят костры к Каланмаю. Он через два дня.

– Что это за праздник?

– А разве у вас не отмечают Ночь огня? – удивился Тамлин.

Я покачала головой:

– После разграничения миров люди не празднуют ваших праздников. В некоторых местах они даже запрещены. Мы и имена ваших богов давно забыли. Чему посвящен праздник Ночи огня?

– Это всего лишь весенний ритуал. Мы зажигаем костры, и… магия ночи помогает нам возродить землю еще на год.

– А что за магия?

– Я же тебе сказал: это ритуал. Цепь последовательных действий. Но они… слишком наши. Лучше объяснить не умею.

Тамлин стиснул зубы и повел меня другой дорогой, стремясь держаться подальше от незажженных костров.

– В эти дни ты увидишь больше фэйри, чем обычно. Часть из них – подданные Двора весны. Но будут и пришлые. Некоторым в ночь празднества разрешено пересекать границы.

– Я думала, что болезнь напугала фэйри и они стараются не путешествовать.

– Кого-то напугала, но любителей празднеств и сейчас хватает. Я тебе советую… держаться подальше от всех. В доме тебе ничто не угрожает, но, если за время, оставшееся до зажжения костров, ты случайно с кем-то столкнешься, не обращай на них внимания.

– Значит, меня на ваш праздник не пригласят?

– Нет.

Тамлин сжимал и разжимал пальцы, не позволяя когтям вырваться на свободу. На это я тоже старалась не обращать внимания, но в душе все же шевелился страх.

Домой мы вернулись в тягостном молчании, от которого я успела отвыкнуть. Войдя в сад, Тамлин замер. Причина была не во мне и не в нашей странной беседе. Его насторожила неестественная тишина. Это означало лишь одно: поблизости затаился один или несколько опасных фэйри. Оскалив зубы, Тамлин тихо зарычал, потом сказал мне:

– Спрячься и сиди тихо. Чтобы ты ни услышала, не вылезай.

С этими словами он ушел.

А я стояла, вертя головой и ощущая себя последней дурой. Если где-то поблизости затаились опасные фэйри, меня поймают на первом же открытом пятачке. Человеческие инстинкты подсказывали: нужно было пойти с Тамлином, чтобы в случае чего ему помочь. Но он – верховный правитель. Видимо, он не напрасно велел мне не вылезать.

Я спряталась за живой изгородью и вскоре услышала голоса Тамлина и… приближающегося Ласэна. Мысленно выругавшись, я застыла. Что же делать? Может, незаметно проскользнуть через поле к конюшне? В случае чего я там спрячусь, а если дело примет совсем скверный оборот, вскачу в седло и дам деру. Я уже собиралась нырнуть в высокие травы за границей сада, когда по другую сторону живой изгороди услышала сердитое рычание Тамлина.

Я обернулась и сквозь густую листву увидела обоих. Мне велели спрятаться. Если сейчас я полезу в траву, меня наверняка заметят.

– Я знаю, какой сегодня день, – сказал Тамлин.

Но обращался он не к Ласэну. Они оба говорили… с пустотой. С кем-то, кого не было рядом. Или с невидимкой. Может, решили меня разыграть? Нет. Вскоре я услышала, как пустота им ответила:

– Твое самовольное поведение вызывает все больший интерес при Дворе.

Голос звучал негромко, с шипением и присвистом. Невзирая на теплый день, меня пробрала дрожь.

– Она начинает терять терпение, не понимая, почему ты до сих пор не прекратил этих своеволий. И почему пятерых нагов недавно убили в пределах твоих земель.

– Тамлин не похож на остальных глупцов, – бросил невидимке Ласэн.

Он расправил плечи и выпрямился во весь рост. Таким воинственным я его еще не видела. Теперь понятно, почему его комната завалена оружием.

– Если она ожидала склоненных голов, тогда она еще большая дура, чем мне казалось.

Голос превратился в змеиное шипение. У меня кровь застыла в жилах.

– Ты смеешь непочтительно отзываться о той, в чьих руках твоя судьба? Одно слово – и от твоего жалкого поместья камня на камне не останется. Она была недовольна, когда ты распустил своих воинов. – Голос невидимки был обращен к Тамлину. – Но поскольку это не вызвало последствий, она предпочла оставить твою дерзость без внимания.

Верховный правитель глухо зарычал, но ответил спокойно:

– Передай ей, что мне надоело вычищать мусор, который она сваливает у моих границ.

Невидимка усмехнулся, его голос стал похож на шуршание песка.

– Это ее подарки тебе. И напоминание о том, что случится, если она обнаружит твои попытки нарушить…

– Тамлин ничего не нарушает! – рявкнул Ласэн. – С нас довольно того, что ваша порода вечно ошивается у наших границ. Не пачкай нам поместье и проваливай отсюда. Здесь тебе не проезжая дорога. Мы не позволим, чтобы нечисть вроде тебя появлялась у нас, когда вздумается.

Тамлин одобрительно зарычал, соглашаясь с Ласэном.

Невидимка захохотал. Его смех был таким же отвратительным, как и скрипучий голос.

– У тебя каменное сердце, Тамлин, – сказал он, и я увидела, как Тамлин напрягся. – Но и внутри камня бывает достаточно страха.

Голос невидимки сделался фальшиво-ласковым:

– Не тревожься, верховный правитель. – (Титул Тамлина прозвучал как насмешка.) – Вскоре все устроится наилучшим образом. Это очевидно, как ваши весенние дожди.

– Гори в аду, – ответил за Тамлина Ласэн.

Невидимка снова захохотал. Громко захлопали невидимые крылья. Мне в лицо пахну́ло смрадом, и невидимки стало больше не слышно.

Тамлин и Ласэн облегченно вздохнули. Я закрыла глаза, пытаясь успокоиться, и мне на плечи легли тяжелые руки. От неожиданности я завопила.

– Убрался, – сказал Тамлин, снимая руки.

Я боялась, что вот-вот рухну в кусты живой изгороди.

– Что ты слышала? – спросил Ласэн, встав с другой стороны.

Я посмотрела на Тамлина. Его лицо побелело от гнева на невидимку.

– Ничего… Точнее, слышала, но ничего не поняла.

Я действительно ничего не поняла. Меня трясло. Холод в душе, который оставил голос невидимки, не желал уходить.

– Кто это был?

Тамлин принялся ходить взад вперед, скрипя гравием.

– Ваши легенды о страшных фэйри Притиании родились не на пустом месте. Тварь, прилетавшая сюда, – одна из них. Есть и другие.

В скрипучем, шипящем голосе невидимки мне слышались крики терзаемых людей, мольбы юных дев, которым вспарывали грудь на жертвенных алтарях. Он говорил о каком-то Дворе, не похожем на Двор Тамлина. Не эта ли «она» расправилась с родителями Тамлина? Верховная правительница. Если фэйская знать жестоко обходилась со своими семьями, каким же кошмаром становилась она для врагов? Возможно, между Дворами назревала война, а странная болезнь уже ослабила магические способности Тамлина…

– Если Аттор ее видел… – пробормотал Ласэн, оглядываясь вокруг.

– Не видел, – возразил Тамлин.

– Ты уверен?

– Не видел, – сердито повторил Тамлин и посмотрел на меня.

Его лицо и сейчас было бледным от гнева, а губы – плотно сомкнуты.

– Встретимся за обедом, – сказал он мне.

Мне отчаянно хотелось поскорее оказаться в своей комнате и закрыть дверь на замок. Я побрела в дом. Кто же эта «она», если ее невидимый посланец сумел так взбудоражить Тамлина и Ласэна?

«Тебе лучше не знать», – прошептал мне весенний ветер.