Глава 17

Алиенора смеялась, глядя на возню четырех котят посреди цветочной клумбы. Самым смелым из них был золотистый полосатик с белоснежной грудкой и лапами. Он приподнял тощий задок, напрягся и прыгнул на двух других котят, шерсть которых была в простую серую полоску. Четвертый, почти полностью черный, за исключением белого пятна на лбу, притаился в листьях, выжидая удобного момента. Их мать, зеленоглазая красавица-кошка с пятнистой шубкой, умывалась на теплом весеннем солнце.

– Вот смотри, эти четверо совсем как мои сыновья, – сказала Алиенора Бельбель, которая тоже умилялась картиной. – Ричард, Гарри, Жоффруа и Иоанн. Даже не нужно пояснять, кто есть кто.

– Да, правда все понятно, – согласилась белошвейка. – И я не стану ничего говорить об их благородной матери.

Алиенора усмехнулась:

– Мудро, а не то я отругала бы тебя за дерзость. Возможно, я бы не отказалась поменяться с ней местами на какое-то время, только боюсь, кошка сочла бы обмен несправедливым. – (В этот момент кошка оторвалась от своего занятия и направила на женщин взгляд зеленых глаз.) – Смотри, она понимает, что я о ней говорю.

– Возьмите ее к себе в будуар, – предложила Бельбель.

Королева с сожалением покачала головой:

– Собаки не дадут ей житья, и она будет царапать ткани и стулья. Пусть остается здесь, на свободе.

– Неужели вы не захотите взять хотя бы одного из котят, когда их можно будет отлучить от матери? – Бельбель с вожделением смотрела на маленькие непоседливые комочки.

Алиенора опять засмеялась:

– Запереть в своем будуаре кота или мужчину – значит обречь себя на неприятности.

И мысли ее снова приняли серьезный оборот. Ее сыновья и так уже создали массу проблем. Она писала Гарри о ситуации с Уильямом Маршалом и получила в ответ лишь формальную благодарность за послание. О его мнении и настроении королева ничего не узнала. Те новости, что до нее доходили, либо были одобрены Генрихом, либо добывались окольными путями – через любопытных камеристок или осторожный подкуп прислуги и торговцев – и потому не внушали доверия. Вот как раз из таких источников Алиенора узнала, что Маршал обращался к королю за справеливостью, но безрезультатно. Его изгнали из свиты и удалили от двора, после чего он отправился в паломничество – помолиться мощам трех царей, которые хранились в Кельне, в надежде получить заступничество святых. Множество знатных баронов и принцев хотели привлечь Маршала себе на службу, только он всем отказывал на том основании, что его преданность Молодому Королю непоколебима. Алиенора догадывалась, что предан он не только Гарри, но и ей. Ну а то, что Генрих и Гарри могли хоть на мгновение поверить, будто Уильям затеял интрижку с Маргаритой, вообще выходит за всякие рамки. Маршал от природы не способен на коварство, да и Маргарита не относится к числу женщин, которые могли бы пробудить в опытном придворном вроде Уильяма такую страсть, что он потерял бы разум.

Алиенора слышала, что в Кане, во время рождественских празднеств, Генрих пытался заставить Ричарда и Жоффруа присягнуть на верность Гарри, чтобы немного смягчить растущее недовольство последнего, но только осложнил ситуацию. Жоффруа согласился принести присягу, а Ричард отказался, заявив, что как правитель Аквитании подчиняется королю Франции, а не своему брату. Гарри обвинил Ричарда в укреплении оборонительных сооружений в Клерво, которое находилось за пределами Аквитании, на землях Гарри. Они тогда сильно поссорились, и лишь с большим трудом, как слышала Алиенора, их удалось потом примирить. Ричард передал Клерво отцу и принес ему оммаж, но все эти постройки возводились на песке. Ее сыновья сражаются друг с другом, как эти котята, но с более серьезными намерениями. Алиенора не сомневалась, что Филипп Французский тоже подзуживает их, потому что чем больше они враждуют между собой, тем сильнее его позиции.

Бельбель все не могла отвести глаз от котят.

– Кот может порвать тонкую ткань, с которой ты работаешь, или запутать твои нитки для вышивания, – напомнила ей королева.

– Вы правы, госпожа, но они такие миленькие! Наблюдать за ними – сплошное удовольствие.

– Это не значит, что ты должна превращать удовольствие в палку для собственной спины. Я… – Она оглянулась – откуда-то из-за деревьев донеслись мужские голоса, резкие и громкие.

Кошка-мать перестала умываться и скользнула под куст мирта, и котята, уже понимающие, что такое опасность, поковыляли вслед за ней.

По дорожке к дамам направлялся Роберт Модит – быстрым шагом и в сопровождении трех стражников. Алиенора увидела суровое выражение его лица, и ей стало зябко.

– Госпожа, вы должны приготовиться к отъезду, – произнес Модит. – Король повелел, чтобы вы немедленно ехали в Сарум.

Алиенора уставилась на него в немом изумлении. Ничто не предвещало подобного требования. Она привыкла к жизни в Винчестере, и при мысли о возвращении в замок на вершине холма у нее сжалось сердце.

– Но почему? – наконец сумела выговорить она. – Почему король хочет этого?

– Госпожа, я не могу сказать, но обязан выполнить его повеление.

– У него должна быть какая-то причина. – (Модит промолчал, поджав губы.) – И я не готова. Мне надо собирать вещи.

– Все вещи вышлют следом за вами. Лошадей для вас и ваших фрейлин уже седлают. Госпожа, прошу вас, пойдемте. – Он жестом указал на дорожку.

– А если я не пойду? – Она смотрела на рыцарей, стоящих у Модита за спиной.

– Госпожа, умоляю, пойдемте с нами, – повторил он. – Это необходимо.

Алиенора постаралась скрыть растерянность за маской царственного презрения. Раньше она пыталась сопротивляться подобным приказам, но каждый раз это приводило к боли и проигрышу. В Антиохии, когда она отказалась ехать с Людовиком и заявила, что собирается развестись с ним, он ночью подослал к ней своих людей, и они похитили ее. Генрих был ничуть не лучше. Королева знала, на что способны мужчины. Высоко подняв голову, она проплыла мимо Модита к выходу из сада. Она ничего не предпринимала, только рекомендовала сыновьям быть осмотрительными в каждом их действии, прислушиваться к хорошим советам и по-доброму относиться друг к другу. Ее совесть чиста. Очевидно, случилось что-то плохое, что-то, о чем ей не позволено знать. Но Алиенора узнает, так или иначе.

Бельбель вошла в комнату королевы с корзинкой, полной луговых шампиньонов.

– Смотрите, что я купила на рынке, – похвасталась она с безудержным азартом удачливого охотника. – Ну не чудо ли? Их собрали сегодня утром, видите, на шляпках еще не высохла роса.

Алиенора восхитилась грибами. Жизнь взаперти быстро учит ценить малые радости. И только если проявлять интерес к каждой мелочи, можно избежать черной пучины отчаяния.

– Я думала, ты хотела купить иголки.

– Так я и купила. – Бельбель прикоснулась к кошелю, висящему у нее на поясе. – Но когда увидела шампиньоны, не смогла пройти мимо. – Она отдала корзину слуге с указанием отнести ее на кухню, а потом плотно закрыла дверь и повернулась к королеве.

– Нашла ли ты свежей рыбы? – продолжала расспросы Алиенора.

– Да, госпожа, но я не уверена, что она придется вам по вкусу. – Бельбель сделала глубокий вдох. – Король приказал арестовать и заточить в крепость графов Лестерского и Глостерского, а еще он усилил слежку в Англии за всеми, кого считает способным на восстание против его власти.

– Почему? – У Алиеноры заколотилось сердце.

В последние годы Генрих начал было ослаблять хватку, но, по-видимому, разразился новый кризис.

– Госпожа, Молодой Король и граф Бретани пошли против короля и графа Пуату. На людей короля напали, и пытались убить самого короля. В него выстрелили из лука, когда он стоял под белым флагом, и стрела пробила его плащ.

Алиенора сжала кулаки. Недовольство Гарри рано или поздно должно было выплеснуться наружу, а она не может вразумить его, пока сидит в Саруме.

– Продолжай. Я догадываюсь, что это не все.

– Судачат, что король намерен отлучить мятежников от Церкви, в том числе и своих сыновей.

Последние слова повергли Алиенору в отчаяние. Она могла понять чувства Гарри, но зачем же он втянул в это Жоффруа да еще поднял оружие на Ричарда?

– Это выше моего разумения! – воскликнула она. – Взрослые мужчины, а дерутся, как мальчишки.

– Простите меня, госпожа, хотела бы я принести вам приятные новости.

Королева отмахнулась:

– Нет, знание всегда лучше незнания.

– Еще я слышала, что Молодой Король отправил свою супругу во Францию. Якобы ради ее безопасности, но люди поговаривают, что у них с Уильямом Маршалом что-то было…

– А вот это пустые сплетни, – прервала девушку Алиенора. – Если бы Уильям Маршал по-прежнему находился рядом с моим сыном, то мог бы предотвратить случившееся или, по крайней мере, отговорил бы Гарри от самых больших глупостей.

Ее просто убивало собственное бессилие. Она сидит здесь, в Саруме, взаперти, и не может никак повлиять на происходящее. Остается только рассылать увещевательные письма да молиться о мире, но опыт подсказывал, что и то и другое вряд ли возымеет эффект.

Две недели спустя во время очередного похода на рынок Бельбель встретила королевский обоз, присланный забрать деньги из недавно выстроенной башни. От сопровождающих обоз солдат она узнала, что Гарри простил Уильяма Маршала и призвал его из изгнания. Но улучшения не наступило. Гарри по-прежнему бунтовал и в настоящее время занимался тем, что грабил и жег Лимузен. Алиенора спрашивала себя: хорошо ли, когда желания сбываются лишь наполовину, или лучше уж ничего бы не исполнялось? Может, Уильям сумел бы обуздать взбесившуюся лошадь, да только беда в том, что Гарри вернул его ради военных талантов Маршала, а не ради политических советов.

В тот день Алиенора пообедала рыбной похлебкой, которую очень любила. Шафран усиливал нежный вкус и придавал блюду красивый золотистый цвет. Остатки бульона она собрала свежим белым хлебом. Трапезу завершило вино с пряностями и засахаренные фрукты. К счастью, на этот раз Генрих не обрек ее на скудный рацион. Чтобы утолить чувство пустоты в душе и мыслях, Алиенора ела, сколько влезет, а потом сожалела об этом.

Тяжесть после плотного обеда не проходила, и немного погодя Алиенора решила прогуляться внутри крепости. По измученному летним зноем небу расползался пурпурный кровоподтек заката. В неподвижном воздухе взмывали ввысь и стремглав ныряли к земле стрижи, их крики пронзали тишину серебряными иглами. У Алиеноры сводило желудок – ходьба не помогла пищеварению. Стали закрадываться подозрения: свежая ли была рыба? Она попросила Бельбель вернуться в покои и приготовить для нее настой из листьев мяты, а сама в сопровождении Амирии направилась в часовню прочитать вечернюю молитву.

В часовне Святого Николая было тихо и темно. Горела всего одна лампа над алтарем да несколько свечей по углам. Здесь царила благословенная прохлада, и Алиеноре стало чуть полегче. Она осенила себя крестом и опустилась на колени, чтобы помолиться. Ее желудок терзали спазмы, а в голове не было ни единой мысли, словно между ней и Богом образовалась пустота. С трудом подбирая слова, она просила Всемогущего наставить ее на путь истинный, просила уберечь ее сыновей, что бы они ни затевали. Однако ее мольбы не возносились к небу – слишком усталой и слишком вялой чувствовала она себя, чтобы настроиться на нужный лад.

Рядом с ней Амирия шептала свои молитвы: руки сложены перед собой, голова поднята к сводчатому потолку с нервюрами, которые изгибались, как ребра гигантского животного. Алиенора тоже посмотрела наверх, но сразу опустила взгляд, потому что у нее закружилась голова. Она попробовала закрыть глаза в надежде, что это поможет, но перед ней тут же возник образ Гарри, будто нарисованный светящимися красками. Блестит сусальное золото, цвета сочные, густые, которые получаются, только если использовать самые дорогие пигменты. Гарри сидит на троне с золотыми леопардами по обе стороны, в правой руке держава, в левой скипетр. Он увенчан сияющей золотой короной с драгоценными камнями и жемчугом. Над его головой реет вторая корона, такая яркая, что ее блеск ослепил Алиенору и потом затопил все видение горячей белой вспышкой. От боли она вскрикнула и открыла глаза. Но зрение не вернулось, и Алиенора в панике заметалась.

– Госпожа! – Перепуганная камеристка поймала ее за руку.

Зрение наконец восстановилось, но все было мутным и испещрено зигзагами пестрых сполохов. И тут к горлу подступила тошнота. Алиенора зажала рот рукой и, прилагая невероятные усилия, чтобы не осквернить часовню, кинулась к выходу. За дверью ее вырвало. Только тогда Алиенора осознала, что у нее жестоко болит голова, словно на нее надели венец из раскаленного железа. Амирия криками призвала помощь. К ним подбежали слуги.

Сообща они довели обессиленную королеву до ее покоев и помогли лечь в кровать. Бельбель принесла тряпицу, смоченную в холодной воде, чтобы положить Алиеноре на лоб. Головокружение так и не прошло, но после приступа рвоты она чувствовала себя очищенной и легкой.

– Там, в часовне, мне привиделся Гарри, – прошептала королева, когда ополоснула рот мятным отваром. – На троне, с державой и скипетром в руках.

– Должно быть, это к добру, госпожа, – осторожно предположила белошвейка. – И он сейчас постоянно в ваших мыслях и молитвах, вот почему возникло такое видение.

– Возможно. – Алиенора не призналась, что видение произвело на нее зловещее впечатление. Значит ли оно, что на этот раз Гарри добьется успеха? И если да, то чего ждать Ричарду? И почему вообще ей привиделся Гарри, а не Ричард?

Она опустилась на подушки, и служанки затянули полог. В висках стучала боль, перед глазами мелькали вспышки света. Алиеноре казалось, что в голове ее разразилась гроза. В конце концов Алиенора заснула, и никакие видения или сны ее не посещали. Когда через несколько часов она проснулась, головная боль сменилась ощущением тяжести в затылке, мысли едва ворочались, и каждое движение приходилось делать через силу.

Выздоровление шло медленно. Даже мысль о рыбной похлебке вызывала приступ дурноты, и несколько дней Алиенора могла лишь пить легкий бульон, однако силы и бодрость постепенно возвращались к ней. Ей по-прежнему не давало покоя видение, и королева послала старшему сыну письмо, в котором рассказывала о том, что видела, и в который раз призывала к осмотрительности.

Прошло чуть более недели. Алиенора сидела в своих покоях и шила, когда доложили о том, что ее аудиенции просит епископ Солсбери. Королева ожидала его визита, поскольку он был верным сторонником Генриха. Несмотря на возраст и слабое здоровье, при желании епископ все еще мог использовать свой авторитет и власть.

Алиенора отложила шитье и в сопровождении Амирии пошла вслед за рыцарями епископа в его жилище при кафедральном соборе. Высоко в небе парили белые облака, разделенные широкими проливами великолепной синевы. Отличная погода для конной прогулки, подумала узница с тоской, потому что они теперь оказались под запретом.

Епископ Джоселин восседал в резном кресле. Из стрельчатой арки окна на него падал солнечный свет. Даже в летнюю жару он был одет в шерстяную мантию с золотой тесьмой и расшитую узорами шапку. Епископский посох из слоновой кости стоял в специальной подставке сбоку от кресла, а на столике по правую руку лежала книга в кожаном переплете с застежками из драгоценных камней. Рядом с епископом сидел еще один человек. Судя по запыленному плащу, он только что прибыл в Сарум. Алиенора узнала Томаса Агнелла, архидьякона Уэльса.

Алиенора приблизилась к священнослужителям и опустилась на колени, чтобы поцеловать аметистовый перстень на правой руке епископа. Его кожа, блестящая, почти прозрачная, с фиолетовыми и коричневыми пятнышками, опять напомнила ей осенний лист.

– Отец, – поздоровалась она и затем кивком приветствовала архидьякона.

– Дочь моя. – Голос епископа дребезжал. – Не соблаговолите ли присесть? – Он указал на стул слева от его кресла.

Алиенора предпочла бы остаться на ногах, но не стала упорствовать. Она расправила юбки и сложила на коленях руки. Чтобы не сцепить их, потребовалось немалое усилие воли.

У епископа руки тряслись не от волнения, а от старости.

– Дочь моя, архидьякон привез нам горестные вести.

Алиенора обратила взгляд на Агнелла. Он был моложе епископа лет на двадцать и потому сохранил еще крепость тела и бодрость духа, однако в данный момент выглядел глубоко опечаленным.

– Госпожа, мне выпало доставить вам эту новость… Очень прискорбно быть вестником беды. – Он набрал в грудь воздуха. – К великому сожалению, ваш сын Гарри, Молодой Король, ушел от нас в лучший мир.

Слова упали на поверхность ее сознания, будто капли дождя на вощеную кожу. Губы двигались, выговаривая слова, но смысла в них не было.

– Увы, он заболел кровавым поносом после того, как был разграблен храм Черной Мадонны в Рокамадуре. Некоторые считают, что это гнев Божий настиг его за содеянное кощунство и что врата на небеса закрыты для него, но я не из их числа. Прежде чем смерть забрала Молодого Короля, он исповедался и покаялся в грехах. Я знаю, что он сейчас с Господом и Его ангелами.

Алиенору словно окутал плотный туман. Мир исчез, остались только ощущения: жесткий стул… ногти, впивающиеся в кожу рук, до самой кости… Нет, это неправда! Это выдумка, состряпанная, чтобы мучить ее. Как это может быть, что сын умер? Как это может быть, что она не в состоянии помочь ему? Но очевидно, с ним что-то произошло.

– Я должна немедленно отправиться к нему.

Алиенора попыталась встать, но ноги не держали ее. Она отчетливо слышала слова, но чувства не достигали сознания. Она могла думать лишь о том, что ее сыну больно и ему очень нужна мать.

– Это неправда. – Необходимо держаться за соломинку. – Где доказательства?

Агнелл протянул ей кусок пергамента:

– Госпожа, при мне письмо с печатью самого короля. У меня нет причин сомневаться в том, что там написано. Молодой Король скончался в Мартеле в ночь на десятое июня, упокой, Господи, его душу. Простите меня, госпожа, что принес вам столь скорбную весть.

Алиеноре стало нечем дышать, как будто ее ударили под дых. Она вспомнила о своем ярком видении, где Гарри сидел на троне в королевской короне и с еще одним венцом, парящим над его головой, полыхающей ослепительным светом. Так это был не земной трон, а небесный. Боже милостивый! На нее обрушились тошнота и боль, как во время приступа в церкви; она схватилась руками за живот и застонала.

– Госпожа, вы потрясены, – произнес епископ. – Наверное, вам станет легче, если вы помолитесь сейчас.

Заботливость прелата наткнулась на непонимающий взор Алиеноры.

– Зачем молиться? – глухо отозвалась она. – Бог не слышит меня.

Епископ издал протестующий звук и поднял кверху дрожащую руку. Агнелл подался вперед и стал настойчиво увещевать:

– Господь всегда слышит наши молитвы. Не нам подвергать Его сомнению, мы можем лишь доверить свою судьбу Его милости.

– Милости? – Алиенору передернуло. – Если это Божья милость, то мне такой Бог не нужен.

Только у кого ей теперь искать помощи?

Королева снова попыталась встать на ноги, и на этот раз у нее получилось. Стражники, которые сопровождали ее сюда, приблизились, чтобы помочь ей, но она остановила их жестким взглядом.

– О госпожа, – пробормотала Амирия, роняя слезинки, – мне так жаль…

– Какая польза в жалости? – оборвала ее причитания Алиенора и пошла прочь из комнаты. Поначалу она ступала с высоко поднятой головой, но, едва покинув епископскую обитель, прибавляла шагу, пока не перешла на бег. От слез она почти ничего не видела.

Оказавшись у себя в покоях, Алиенора стала кидать вещи и одежду в сундуки.

– Я не могу здесь оставаться, я должна быть с ним. Материнский долг превыше всего. – Она опрокинула шкатулку с драгоценностями в сундук. Кольца и броши мерцали среди льна и шерсти, как блестящие внутренности.

Стражники переглянулись и вышли из покоев, плотно прикрыв за собой дверь. Бельбель испуганно таращилась на королеву.

– Это из-за Молодого Короля, – прошептала заплаканная Амирия. – Он умер, и от горя госпожа не в себе.

– Умер? – Бельбель прикрыла рот ладонью.

– От кровавого поноса, в Лимузене… Епископ только что ей сообщил.

– Нечего болтать без дела! – прикрикнула на них Алиенора. – Помогите мне собраться.

– Госпожа, нам не позволят уехать, – мягко напомнила ей Амирия. – Даже по такому поводу. А Молодой Король… Как сказал архидьякон, он наверняка сейчас на небесах. Теперь о нем позаботится Господь.

Алиенора не обратила на ее слова ни малейшего внимания и продолжила швырять вещи в багажные сундуки.

– Я нужна ему, – повторила она.

– Госпожа, он покинул земную юдоль. – Амирия встала на пути Алиеноры. Благодаря уравновешенности и внутренней духовной силе старшая камеристка могла лучше справиться с обезумевшей королевой, чем более прямодушная Бельбель. – Вас не выпустят из крепости. Вы должны молиться о спасении его души в здешней часовне. Я пойду с вами и зажгу свечи. – Она осторожно потянула за мантию, которую держала ее госпожа.

Сначала Алиенора не отдавала одеяние, но потом разжала руки и осела на пол.

– Гарри не выносил одиночества! – зарыдала она, уткнув лицо в ладони. – Ему нужно было, чтобы вокруг всегда толклись люди и чтобы он радовал их своей улыбкой. Что он будет делать один, в темноте?

– Он не один, а с Господом и Его ангелами.

– Ты уверена в этом? После того, что епископ рассказал о разграблении храма Черной Мадонны?

– Епископ также считает, что ваш сын понес за это наказание и покаялся, госпожа.

– Но люди все равно уверены, что он проклят.

– Нет, госпожа, ничего подобного.

Алиенора вспомнила Гарри таким, каким он был в ее видении: восседающим на троне с двойной короной. Да, скорее всего, это означало спасение его души, но ей нужна уверенность в том, что с ним все хорошо. А ее заперли в душном узком коридоре между Сарумом и Винчестером, и она сходит с ума от бессилия. Ее не было с сыном, она не поддержала его в трудную минуту, не помогла, когда ему требовалась помощь. И он погубил себя. А те, кому поручила оберегать его, подвели ее.

Амирия села рядом с королевой на пол, обняла ее и стала нежно покачивать. Алиеноре хотелось уползти в темноту, спрятать свои раны и никогда больше не выходить на свет, но… Гарри нужны ее молитвы.

Вытерев глаза салфеткой, которую поднесла ей Бельбель, королева встала и разгладила платье. Стражники проводили ее и Амирию в маленькую часовню Святого Николая при главной башне, где она пала ниц перед алтарем и вознесла молитву за упокой души старшего сына. Ей отчаянно хотелось, чтобы то видение повторилось, но из бездонного колодца материнского горя поднималась только чернота.

Прошло несколько недель, прежде чем Алиенора приняла тот факт, что Гарри умер от кровавого поноса, в жалких условиях. И случилось это через две недели после того, как он разграбил храм в Рокамадуре в поисках средств на покрытие военных расходов. Она узнала, что сын скончался на полу постоялого двора в Мартеле. Последние часы жизни он провел в раскаянии, на ложе из пепла с веревкой на шее. Его казна была пуста; не было даже медных монет, чтобы раздавать милостыню, пока похоронный кортеж совершал печальный путь на север.

По дороге в Руан процессию всюду встречали излияниями горя и скорби, но в Ле-Мане произошла нелепая история: жители захватили тело Гарри и настояли на том, чтобы его похоронили в их городе, где родился его отец и где находилась усыпальница его деда. Из Руана прибыла целая делегация, поскольку сам Гарри завещал похоронить его именно там. После жарких споров и переговоров труп выкопали из могилы и перенесли в Руан.

Когда королева узнала об этом, ей стало тошно оттого, что люди использовали тело ее сына ради материальной выгоды. Может, сам Гарри посмеялся бы над этим – он любил грубоватый юмор, но для его матери это не что иное, как новая порция страданий.

Потом обнаружились и другие источники боли. Когда Алиенора пришла в себя настолько, что опять обрела способность рассуждать, она поняла, что с уходом Гарри лишилась одного из своих немногочисленных сторонников, кто защищал ее перед Генрихом. Старший сын неустанно ратовал за ее освобождение, а теперь этого заступничества не будет. Смерть Гарри кардинально изменила курс будущих событий, ведь предполагалось, что рано или поздно именно он станет править Англией и Нормандией, и тогда она уехала бы к Ричарду в Аквитанию и счастливо доживала бы свои дни в Пуатье. Все эти расчеты оказались перечеркнуты. Корабль ее надежды потерпел очередное крушение.

Знойным июльским утром Алиенора вернулась из собора и увидела во дворе замка лошадей, и среди них – крупного гнедого жеребца, которого моментально узнала. Тупая серая боль поднялась из глубины души и вспыхнула, но не огнем радости, а всепожирающим пламенем горя и гнева. Уильям Маршал здесь, и она выбьет из него правду, всю до последней капли, даже если ради этого придется резать его на кусочки, ей все равно. Алиенора послала вперед слугу с приказом немедленно проводить Маршала к ней – не в большой зал, а в ее личные покои. У нее так сильно колотилось сердце, что пришлось остановиться на лестнице и сделать несколько медленных вдохов. Потом она продолжила путь через зал и дальше, в свою комнату.

Мужчина уже ждал. Его неброская, практичная одежда для походов поизносилась, но поддерживалась в хорошем состоянии, с сапог была стерта дорожная пыль. Меч Маршал поставил возле двери, там же пристроил плащ и седельную сумку. От пребывания под открытым небом его лицо загорело, а в темно-каштановых волосах появились пряди янтарного цвета. От уголков его глаз веером расходились морщинки, оставленные частыми улыбками, но теперь в его облике не было ничего радостного – только горесть, мрачные предчувствия и готовность воина с честью принять последний бой.

– Уильям, Боже мой, Уильям! – У Алиеноры сорвался голос. Она бросилась к нему и обняла так, будто в его крепком мужском теле могла ощутить и Гарри. Приезд Маршала прорвал плотину, которая слишком долго удерживала в душе королевы эмоции. – Как ты мог! – плакала она. – Как ты мог допустить, чтобы это случилось! – Она стукнула кулаком по его широкой груди. – Я ведь только об одном тебя просила. Я доверяла тебе, а ты не справился! – Королева била его снова и снова, колотила по плотному телу воина, а он с радостью принимал каждый удар как заслуженное наказание.

– Госпожа, я бы отдал свою жизнь, если бы это помогло ему. Мне нужно было лучше беречь его. Я как мог убеждал милорда свернуть с того пути, что привел его к гибели, но этого оказалось недостаточно. Он никого не слушал. Ударьте меня в сердце и убейте за то, что подвел вас и его.

– Так и сделаю! – Она замахнулась, но затем разжала кулак. Вместо удара вцепилась в его котту. – Нет, твоя смерть не вернет Гарри. Ничто не вернет его.

– Простите меня, – хриплым шепотом пробормотал Уильям. Алиенора чувствовала, как содрогается его грудная клетка от сдерживаемого рыдания. – Он… он пожелал, чтобы я отправился в Иерусалим, в храм Гроба Господня и выполнил обет – положил его плащ на могилу Христа. Я пообещал ему, что сделаю это, и таково мое истинное намерение. Если я не могу больше служить его земному телу, то послужу его душе.

Алиенора проглотила комок в горле и медленно выпустила из пальцев котту Маршала. Многие написали ей, выражая соболезнования и желая снять с себя вину в смерти Гарри. И только Уильям не искал себе оправданий, готов был принять любое наказание, отдать жизнь за тех, кому служил. Это не значит, что он не виноват. Но что-то смягчилось в душе королевы, когда она услышала, что Маршал собирается встать у врат ада, как щит, и проложить душе Гарри дорогу на небеса.

– Сядь! – Дрожащей рукой она указала рыцарю на скамьи, расставленные по обе стороны очага, холодного в разгар лета.

Тот тяжело опустился на одну из них, а Алиенора налила им обоим вина. Некоторое время они молча сидели, направив взгляды в черную пещеру очага, словно изучали невидимые языки пламени. И потом Уильям содрогнулся и прижал ладонь к лицу.

– Расскажи мне, – попросила Алиенора. – Расскажи мне все.

Запинаясь, но не пытаясь выгородить себя, Уильям поведал ей подробности кончины молодого милорда.

– На пороге смерти он был необыкновенно честен и храбр. Когда милорд понял, что конец близок, то пожелал взять меня за руку. Он говорил, что хотел поступать правильно, но не успел исполнить все обязательства и исправить все ошибки. Гарри сказал… – Уильяму приходилось делать паузы, чтобы справиться с чувствами. – Сказал, что мечтал построить огромный собор в честь Господа, но не смог совершить это деяние. И потом попросил сделать для него кое-что, что почитал самым важным делом. Молил, чтобы я заступился за него перед престолом Божьим, потому что не хотел гореть в аду за свои грехи. А еще молил, чтобы я отправился в Иерусалим от его имени и просил у Бога прощения.

Слезы полились по лицу Алиеноры. Она взяла руки рыцаря и сжала, вспоминая свое видение – Гарри на троне в двух венцах.

Уильям опустил голову:

– Я много грешил в своей жизни, но этот грех – величайший из всех. Я обещал вам, что уберегу вашего сына, и не справился, и за это молю у вас прощения. Я не заслуживаю его, но если вы из милости своей соблаговолите даровать его мне, тогда я уйду с миром и спокойно встречу своего Создателя. Если же Господь того пожелает, то пусть мой конец настанет в Иерусалиме, куда я совершу паломничество, как пообещал вашему сыну и моему господину. – (Алиенора продолжала сжимать его руки, чувствуя под пальцами живую горячую плоть) – Госпожа, это больше чем обет. Это долг всей моей жизни, и ничто не помешает мне исполнить его.

– Верю, что этот долг ты исполнишь, – прошептала она. – Я прощаю тебя. Твое бремя и без того тяжко, чтобы добавлять к нему еще и вину. На самом деле это из-за козней твоих врагов при дворе Гарри ты не смог быть рядом с ним, когда он нуждался в тебе… когда ты мог бы изменить ход событий.

Тень отвращения исказила черты Маршала.

– Госпожа, я не желаю говорить о тех грязных наветах. Даже думать о них противно.

– Я знаю, что значит для тебя честь, и не сомневаюсь в тебе.

Он мягко высвободил руки:

– С вашего позволения, госпожа.

Маршал пошел за своими вещами и вернулся с кожаной сумкой, из которой достал сверток в простой серой ткани. Когда же развернул ее, то внутри обнаружился плащ из бурой шерсти с крестом, вышитым белыми нитками в области сердца.

Алиенора никогда раньше не видела этого одеяния, но Уильяму не нужно было говорить, что именно оно лежало поверх умирающего Гарри. На вороте блеснул золотом одинокий волос.

– И это все, что у меня осталось от сына? Один волосок? – Горе накатило на нее с новой силой.

Уильям промолчал. Его губы были плотно сжаты, только судорожно подергивался кадык. Алиенора тоже не сразу смогла продолжить беседу. Дороже любой святыни был для нее этот невесомый, едва заметный волос цвета золота – часть ее мальчика. О, если бы можно было воссоздать все его тело из этого тонкого волоска! С глубокой нежностью она вдела его в серебряную иголку и надежно закрепила на лоскуте шелка в своей корзинке с рукоделием.

Едва королева снова смогла говорить, она спросила:

– Когда ты отправляешься в Иерусалим?

– До исхода сентября, госпожа. Сначала я должен навестить свою семью и попрощаться со всеми, и нужно подготовиться к путешествию.

Алиенора подняла палец в предупреждающем жесте:

– Оно будет долгим и изнурительным, это я тебе обещаю.

Она сама преодолела весь путь до Иерусалима и осталась в живых, несмотря на превратности кочевой жизни, бурные моря, нападения язычников, греческие политические игры, по сравнению с которыми и сточная канава покажется чистой, и мужа, которого к концу путешествия возненавидела.

– Даже если мой путь от Дувра до Иерусалима будет выложен терновником и мне придется ползти на коленях, я не сверну и, Бог даст, выполню свой долг. Только смерть сможет помешать мне.

– Хоть мои средства ограниченны, я дам тебе лошадей и провизию. Прошло много лет с тех пор, как я шла дорогой паломников, однако у меня остались друзья, к которым ты сможешь обратиться в случае нужды. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе добраться до храма Гроба Господня.

Маршал мотнул головой:

– Благодарю вас, госпожа, но я не заслуживаю этого.

– Ради моего сына я сдвину землю и небо, лишь бы ты достиг цели. – Алиенора указала на накидку Гарри. – Уильям, убери ее. Смотреть на нее невыносимо, и в то же время я готова отобрать ее у тебя и хранить у себя. Сердце мое разрывается.

Без слов Маршал сложил одеяние и вернул на место в свою сумку. Его движения были аккуратными и почтительными.

– Ты говорил с королем? Думаю, что да, как же иначе.

Уильям застегнул сумку.

– Да, госпожа. Его скорбь велика, даже если на людях он ее прячет. Вот что король сказал: «Гарри дорого мне обошелся, но как бы я хотел, чтобы он обошелся мне еще дороже, оставшись жить!»

Алиенора закрыла глаза. Гарри остался бы жить, если бы Генрих дал ему земли и вменил обязанности вместо денег и пустых обещаний.

Маршал снова сел напротив нее:

– Король глубоко спрятал горе и не показывает его миру. Он вручил мне охранные грамоты, выкупил двух моих коней, чтобы я получил деньги на путешествие, а также пообещал взять на службу, если я вернусь из Иерусалима. Впрочем, не думаю, что он на это рассчитывает.

– Ты должен вернуться! – с жаром воскликнула Алиенора. – Потому что мне надо знать, что ты достиг цели, и потому что ты обещал Гарри. Ты утверждаешь, что сделаешь или умрешь. Так вот, я верю, что ты сделаешь, Уильям, и если не оправдаешь моего доверия в этом, то я разыщу тебя в загробной жизни и, клянусь, убью снова.

Он опустился на колено, взял ее руку и прижался губами к пальцам. Королева положила другую руку ему на голову, благословляя его.

– Да пребудет с тобой Господь! – произнесла она. – Да хранит Он тебя на пути! Я буду молиться о каждом твоем шаге.

Уильям отбыл на следующее утро, снабженный кошелем серебра на дорожные расходы и обещанием прислать еще. Писцы Алиеноры составили для него сопроводительные письма. Она сама вышла во двор, чтобы пожелать Маршалу и его маленькой свите доброго пути. В ярком утреннем свете стало заметнее, как он осунулся за последние горькие недели. В разлете его плеч чувствовалась мрачная решимость, а привычная широкая улыбка больше не появлялась на его губах.

– Уильям, ты едешь со священным поручением. Я снова увижу тебя, поклянись мне в этом!

– Клянусь, если будет на то воля Господа! – ответил он, напомнив Алиеноре, что не ее слово последнее на этом свете.

Королева смотрела, как он ставит ногу в стремя и взлетает на спину жеребца. Грация, сила, ловкость – все осталось при нем. Ей вспомнилось, как давным-давно в Пуату Уильям, совсем молодой рыцарь, ехал верхом рядом с ней и развлекал галантной беседой, а потом встал на пути у разбойников, чтобы дать ей время скрыться. Его тогда пленили, и она заплатила за него выкуп и взяла в свою свиту: нельзя же было допустить, чтобы подобная храбрость служила не ей, а кому-то еще. Уильям умен, вежлив, честен и отважен, вот почему Алиенора доверила ему заботу о Гарри, но этого оказалось недостаточно. И теперь она смотрит ему вслед, будто провожает ту часть своей жизни, когда была счастлива и свободна. И теперь все это отрывается и уплывает по течению… и скрывается из виду.