Глава 12
Я намеренно дожидаюсь окончания дня и только тогда поднимаюсь к Гриблену. Он испуганно смотрит на меня: я появляюсь перед ним второй раз за два дня.
– Полковник? – Он с трудом встает.
– Добрый вечер, Гриблен. Покажите мне, пожалуйста, секретную папку по Дрейфусу.
Что это – игра воображения или я вижу, как и в случае с Лотом, огонек тревоги?
– Боюсь, у меня нет этой конкретной папки, полковник, – отвечает он.
– В таком случае, я думаю, она у майора Анри.
– Почему вы так думаете?
– Когда я возглавил отдел, полковник Сандерр сказал мне, что, если у меня возникнут какие-то вопросы по папке Дрейфуса, я должен обратиться к Анри. Насколько я понял, это означает, что папка находится на хранении у Анри.
– Ну, если это сказал полковник Сандерр, то конечно… – Голос Гриблена смолкает. Потом он с надеждой добавляет: – Я подумал, полковник… поскольку уж Анри в отпуске… то не лучше ли дождаться его возвращения?
– Категорически нет. Он не вернется еще несколько недель, а мне папка нужна немедленно. – Я замолкаю в ожидании его реакции. – Идемте, мсье Гриблен. – Я протягиваю руку. – Ключи от его кабинета наверняка у вас.
Чувствую его желание солгать. Но это означало бы прямое неповиновение начальнику, бунт, на который Гриблен, в отличие от Анри, совершенно не способен.
– Что ж, полагаю, мы можем проверить… – отвечает он.
Архивист отпирает правый нижний ящик своего стола и вытаскивает связку ключей. Мы вместе спускаемся по лестнице.
Кабинет Анри выходит на улицу Юниверсите. В непроветриваемой комнате запах канализации сильнее. Большая муха с тупым упорством бьется о грязное стекло. В кабинете обычные предметы мебели, используемые в министерстве: стол, стул, сейф, шкаф и тонкий квадрат коричневого ковра. Немногочисленные личные предметы: на столе – резной деревянный сосуд для табака в форме собачьей головы, на подоконнике – отвратительная немецкая полковая кружка для пива и фотография Анри с товарищами в форме Второго зуавского полка в Ханое. Он был там в одно время со мной, но если мы и встречались, то я об этом забыл.
Гриблен наклоняется, чтобы открыть сейф. Просматривает папки. Находит то, что нужно, запирает. Когда он распрямляется, колени его производят звук, похожий на удар прутиком.
– Прошу, полковник.
Оказывается, это тот же конверт оберточной бумаги с буквой «Д» в углу, который я передал председателю военного трибунала двадцатью месяцами ранее, вот только печать была сломана. Взвешиваю конверт в руке. Помню, он был легок, когда дю Пати вручил его мне, – ощущение то же самое.
– Это все?
– Все. Если вы дадите мне знать, когда закончите с ним, я запру его назад.
– Не волнуйтесь, с этого момента он будет у меня.
Вернувшись в свой кабинет, я кладу конверт на стол и несколько секунд смотрю на него. Странно, что такой внешне непрезентабельный предмет имеет столь высокое значение. Хочу ли я делать то, что задумал? Если человек что-то прочел, вычеркнуть этот факт из его жизни уже нельзя. Возможны последствия – юридические, этические, – которые я могу предвидеть.
Я вытаскиваю содержимое из папки. Там пять документов.
Начинаю читать с письменных показаний Анри в адрес военного трибунала:
Господа!
В июне 1893 года в распоряжение статистического отдела попала записка немецкого военного атташе полковника фон Шварцкоппена. Из этой записки вытекало, что он от неизвестного информатора получает планы оборонительных сооружений в Туле, Реймсе, Лангре и Нёфшато.
Из другой перехваченной записки от января 1894 года вытекало, что фон Шварцкоппен заплатил этому информатору авансом шестьсот франков за планы Альбертвиля, Бриансона, Мезьера и новых берегоукрепительных сооружений по обоим берегам Мозеля и Мёрта.
Два месяца спустя, в марте 1894 года, агент французской уголовной полиции Франсуа Гене, действуя от нашего имени, встретился с испанским военным атташе маркизом де Валом Карлосом, регулярным информатором статистического отдела. Среди прочего маркиз предупредил мсье Гене о немецком агенте, работающем в Генеральном штабе. Вот его точные слова: «Обязательно передайте майору Анри от моего имени – а он может передать эти слова полковнику, – что есть основания усилить режим безопасности в военном министерстве, поскольку из моего последнего разговора с немецким атташе вытекает, что у них в Генеральном штабе есть офицер, который держит их в курсе всех дел. Найдите его, Гене. Если бы я знал его имя, я бы Вам его назвал!»
Впоследствии я встречался с маркизом де Валом Карлосом в июне 1894 года. Он сказал мне, что французский офицер, который работал во Втором департаменте Генерального штаба – или по меньшей мере работал там в марте и апреле, – предоставлял информацию немецкому и итальянскому военным атташе. Я спросил имя этого офицера, но он его не знал. Де Вал ответил: «Я уверен в своих словах, но я не знаю имени этого офицера». После того как я передал содержание нашего разговора полковнику Сандерру, были изданы новые приказы об усилении режима секретности. 25 сентября в наши руки попала «бордеро», легшая в основу дела Дрейфуса.
Анри, Юбер-Жозеф, майор
Три следующих документа – подлинники, склеенные бумаги, похищенные из мусорной корзины Шварцкоппена: непроверенная информация, предположительно, была приложена, чтобы подтвердить заявление Анри. Первое написано на немецком рукой Шварцкоппена и представляет собой черновик меморандума – либо для собственного использования, либо для его берлинских начальников, – набросанное после первых предложений, полученных им от потенциального предателя. Он изорвал бумагу на более мелкие клочки, чем обычно, и в восстановленном документе присутствуют настораживающие пропуски.
Сомнение… Доказательство… Послужной список… Опасная ситуация для меня в связи с французским офицером… Не должен проводить переговоры лично… Принести то, что он имеет… Абсолютно… Бюро… никаких связей… Полк… только важность… Оставить министерство… Уже в другом месте…
Второй восстановленный документ – письмо Шварцкоппену от итальянского военного атташе майора Алессандро Паниццарди. Оно написано по-французски, датировано январем 1894 года и начинается словами: «Мой дорогой Развратник».
Я еще раз написал полковнику Давиньону, и поэтому, если у тебя будет возможность поднять эту тему в разговоре с твоим другом, я прошу тебя сделать это так, чтобы разговор не дошел до Давиньона… Никто и никогда не должен узнать, что один имел отношения с другим.
Пока, мой песик,
Твой А.
Давиньон – заместитель начальника Второго департамента, офицер, ответственный за связи с разными военными атташе, организующий их приглашение на маневры, приемы, лекции и тому подобное. Я его хорошо знаю. Его репутация, как говорят, вне всяких подозрений.
Третье восстановленное послание – записка Шварцкоппена, адресованная Паниццарди:
П. 16.4.94
Мой дорогой друг!
Искренне сожалею, что не смог с тобой повидаться перед отъездом. Ну да ничего – вернусь через восемь дней. Прилагаю двенадцать генеральных планов Ниццы, которые этот опустившийся тип Д. передал мне для тебя. Я ему сказал, что в твои планы не входит возобновление отношений. Но Д. заявляет, что произошло недоразумение и он сделает все возможное, чтобы ты был доволен. Говорит, что просил тебя не иметь к нему претензий. Я ответил, что он псих и я не думаю, что ты возобновишь с ним отношения. Поступай как знаешь! Я спешу.
Александрин
Не развратничай слишком много!!!»
Последний документ, тоже написанный от руки, представляет собой изложение предполагаемой шпионской карьеры Дрейфуса, под документом стоит подпись дю Пати. В нем сделана попытка свести в связную историю все отдельные улики.
Капитан Дрейфус начал шпионскую деятельность в пользу немецкого Генерального штаба в 1890 году в возрасте тридцати лет, проходя подготовку в Центральной школе военной пиротехники в Бурже, где он выкрал документ, описывающий процесс наполнения снарядов мелинитом.
Во второй половине 1893 года капитан Дрейфус по программе стажировки был прикреплен к Первому департаменту Генерального штаба. В этом качестве он имел доступ к сейфу, содержавшему чертежи различных укреплений, включая и находящиеся в Ницце. Его поведение в этот период было подозрительным. Расследование позволило установить, что для него не составило бы труда извлечь эти планы, когда в помещении никого не было. Планы были переданы немецкому посольству, а позднее переправлены итальянскому военному атташе (см. приложенный документ: «этот опустившийся тип Д.»).
В начале 1894 года Дрейфус перешел во Второй департамент. В марте того же года на присутствие там немецкого шпиона было обращено внимание мсье Гене (см. приложенный отчет майора Анри)…
И все. Я беру конверт и пытаюсь вытрясти из него то, что там могло застрять, но там ничего нет. Неужели это на самом деле все? У меня возникает ощущение обманутых ожиданий и даже некоторой злости. Меня обвели вокруг пальца. В так называемой секретной папке нет ничего, кроме предположений и инсинуаций. Документов, которые доказывали бы предательство Дрейфуса, не существует. Нет ничего более убедительного, чем инициал: «этот опустившийся тип Д.».
Я перечитал составленное дю Пати резюме этой легкомысленной белиберды. Неужели тут есть хоть какой-то смысл? Я знаю, как и по каким правилам работает Первый департамент. Незаметно похитить что-либо, имеющее размеры архитектурных планов, практически невозможно. Даже если бы ему это и удалось, их отсутствие тут же заметили бы. Но насколько мне известно, никаких пропаж документов там не отмечалось. Значит, Дрейфус, предположительно, скопировал их и вернул на место – об этом они хотят сказать? Но как можно сделать столько копий за такой короткий срок? И как ему удалось незаметно вернуть оригиналы в сейф? Не совпадают и даты. Дрейфус поступил в Первый в июле 1893 года, но, по докладу Анри, Шварцкоппен имел некие украденные планы уже в июне. Да и характеристика, данная «Д.» немецким атташе, – «псих» – применима к педантичному Дрейфусу не больше, чем «опустившийся тип».
Я запираю конверт в сейф.
Прежде чем отправиться домой, я захожу в министерство, чтобы договориться о встрече с Буадефром. Сегодня дежурит Поффен де Сен-Морель. Он говорит мне, что начальника Генштаба не будет до вторника.
– Могу я сообщить ему предмет разговора?
– Я бы предпочел этого не делать.
– Секретные материалы?
– Именно.
– Больше можете не говорить. – Он записывает меня в журнал на десять часов. – Кстати, – спрашивает де Сен-Морель, – вы следили за этим делом со стариком Фуко – о каком-то немецком шпионе?
– Да, следил, спасибо.
– Там ничего нет?
– Ничего.
Субботу я провожу в своем кабинете – пишу доклад Буадефру: «Записка контрразведывательной службы о майоре Эстерхази из Семьдесят четвертого пехотного». Записка требует тонкой проработки. Я делаю несколько фальстартов. Описываю в общих словах обстоятельства получения нами «пти блю», расследование сомнительного поведения Эстерхази, информацию от Куэрса о том, что у немцев, которых я шифрую незамысловатым кодом «Х», все еще есть шпион во французской армии, сходство почерков «бордеро» и Эстерхази, бросающееся в глаза даже непрофессионалу. Мой доклад занимает четыре листа, исписанные убористым почерком. Заканчиваю я следующим:
Приведенные факты достаточно серьезны и заслуживают более глубокого расследования. Прежде всего необходимо получить объяснения от майора Эстерхази относительно его связей с посольством Х и об использовании им скопированных документов. Жизненно важно действовать неожиданно, проявляя как твердость, так и осторожность, потому что майор известен как человек беспримерной дерзости и хитрости.
Я сжигаю свои записки и черновики в очаге, потом запираю доклад в сейфе вместе с секретной папкой. Материал слишком чувствителен, чтобы доверять его внутренней почте. Я передам его из рук в руки.
На следующее утро я отправляюсь в Виль-д’Авре на второй завтрак с моими родственниками Гастами. «Ла Ронс» – красивый дом, крытый красной черепицей, – стоит на принадлежащем семье участке земли близ главной дороги в Версаль. День прекрасный. Жанна приготовила пикник, ностальгически напоминающий детство в Эльзасе: утиный паштет, «пылающий пирог» и квашеную капусту с мюнстерским сыром. Все должно быть прекрасно. Но мне никак не отделаться от теней на улице Юниверсите. Я чувствую себя взволнованным и бледным рядом с моими расслабленными и загорелыми друзьями, хотя и пытаюсь не показывать своих чувств. Эдмон вытаскивает старую тележку из конюшни, укладывает в нее плетеную корзинку с едой, одеяла и вино, потом катит ее по лужку, а мы все следуем за ним.
Я поглядываю, не появилась ли Полин, наконец, словно невзначай, спрашиваю мою сестру, не знает ли она, появится ли Полин, но Анна говорит мне, что Полин решила провести еще одну неделю в Биаррице с Филиппом и девочками. Она внимательно смотрит на меня, потом говорит:
– Судя по твоему виду, тебе бы тоже не помешал отпуск.
– Я вполне здоров. К тому же сейчас отпуск для меня невозможен.
– Но, Жорж, тебе просто необходимо сделать его возможным!
– Да, я знаю. Сделаю, обещаю тебе.
– Ты бы не работал с утра до ночи, будь у тебя жена и семья, дом, куда бы ты спешил с работы.
– Господи боже, только не надо опять об этом! – смеюсь я. И, закурив, пресекаю все дальнейшие разговоры на эту тему.
С песчаной тропинки мы сворачиваем в лес. Вдруг Анна говорит:
– Правда, это очень грустно. Ты ведь понимаешь, что Полин никогда не уйдет от Филиппа? Из-за девочек.
– Ты это о чем? – вздрагиваю я.
Анна смотрит на меня, и я понимаю, что притворяться не имеет смысла. Сестра всегда видела меня насквозь.
– Я и не думал, что ты знаешь…
– Господи, Жорж, да об этом все знают! Много лет знают!
«Все!» «Много лет!» Я чувствую приступ раздражения.
– Но с чего ты взяла, – бормочу я, – будто я хочу, чтобы она ушла от него?
– Да, – соглашается Анна. – Ты не хочешь. И это печально. – Она обгоняет меня.
Мы раскладываем одеяла на полянке близ склона, ведущего к каменистому ручейку. Я давно заметил, что мы, беженцы, любим леса. Деревья везде деревья – так легче притворяться, что ты в своей родной земле, собираешь грибы, ловишь бабочек в Нойдорфском лесу. Дети скатываются вниз с бутылками вина и лимонада, чтобы охладить их в ручье. Они плещутся в воде. День жаркий. Я снимаю фуражку и мундир. Кто-то говорит:
– Посмотрите на полковника – он готовится к бою!
Улыбаюсь и отдаю шутливый салют. На новой должности я вот уже год, но никто так и не знает, чем я занимаюсь.
За едой Эдмон затевает разговор о грядущем визите царя. Он придерживается радикальной точки зрения.
– Полагаю, это совершенно неправильно, – говорит он. – Не должна наша демократическая республика стелить ковры перед абсолютным монархом, который запирает в тюрьмы людей, несогласных с ним. Франция существует не для этого.
– Франция вообще может перестать существовать, – замечаю я, – если у нас не будет союзника, который поможет нам победить немцев.
– Да, но что, если с немцами начнут сражаться русские, а мы окажемся втянутыми в войну.
– Трудно представить, как это может произойти.
– Мне не хочется говорить об этом солдату, но дела не всегда идут по плану.
– Прекрати, Эд! – говорит Жанна. – Жорж приехал отдохнуть, а не выслушивать твои лекции.
– Хорошо, – ворчит Эдмон, – но можешь передать от меня своему генералу Буадефру, что союзы накладывают обязательства на обе стороны.
– Не сомневаюсь, что начальник Генерального штаба будет очарован лекцией по стратегии от мэра Виль-д’Авре…
Все смеются, включая и Эдмона.
– Сдаюсь, полковник! – Он наливает мне еще вина.
После еды мы играем в прятки с детьми. Когда наступает моя очередь водить, я обхожу сотню мест за деревьями и ищу, пока не нахожу идеального. Ложусь в небольшую ямку за упавшим деревом и набрасываю на себя опавшие листья и засохшие ветки – так я учил прятаться моих слушателей топографических лекций в Высшей военной школе. Удивительно: человеческое существо может исчезнуть полностью, если только оно способно немного потрудиться. После смерти моего отца я летом лежал в лесу вот так часами. Я слышу, как дети зовут меня. Спустя какое-то время им надоедает, и они уходят, их больше не слышно. Остается только воркование диких голубей и запах плодородной сухой земли, мягкость мха под моей шеей. Я наслаждаюсь одиночеством минут десять, потом отряхаюсь и с улыбкой присоединяюсь к другим. Пикник уже закончился, и все готовы уходить.
– Видите, как умеет прятаться солдат! – говорю я. – Хотите, научу?
Они смотрят на меня так, будто я спятил.
– Где ты был, скажи, бога ради?! – раздраженно произносит Анна.
Кто-то из детей начинает плакать.
