Глава 13
Ровно в десять часов утра во вторник первого сентября я с портфелем являюсь в приемную генерала Буадефра.
Поффен де Сен-Морель говорит:
– Он вас ждет, полковник. Можете входить.
– Спасибо. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы нам не мешали.
Я вхожу и вижу Буадефра – он склонился над столом для конференций, изучает карту Парижа и делает записи. Генерал улыбкой и взмахом руки отвечает на мой салют и возвращается к карте:
– Извините меня, Пикар. Одну минутку.
Я закрываю за собой дверь. Буадефр прокладывает маршрут военного парада в честь приезда царя, делая пометки мелком на карте. По соображениям безопасности их императорские величества будут проезжать по открытым пространствам – сад Ренела, Булонский лес, Елисейские Поля и площадь Согласия, где все дома скрыты за кронами деревьев и находятся вдали от проезжей части. Тем не менее проводится проверка всех жителей – статистический отдел привлекли для консультаций. Гриблен был занят составлением списка иностранцев и потенциальных предателей. Ввиду острой необходимости нашего союза с Россией, если царя убьют на французской земле, это может обернуться национальной катастрофой. А угроза вполне реальна: всего пятнадцать лет прошло с того времени, как его деда взорвали социалисты, всего два года назад нашего собственного президента заколол анархист.
Буадефр постукивает по карте пальцем:
– Больше всего беспокойства у меня вызывает вот этот начальный участок от станции Ренла до Порт-Дофин. Из Первого департамента мне сообщают, что нам понадобятся двадцать три тысячи человек, включая кавалерию, только для того, чтобы удерживать толпу на безопасном расстоянии.
– Будем надеяться, что немцы не станут атаковать нас в этот день с востока.
– В самую точку. – Буадефр перестает писать и впервые смотрит на меня с полным вниманием. – Так о чем мы должны поговорить, полковник? Прошу. – Он садится и показывает мне на стул напротив. – Это о визите из России?
– Нет, генерал. Это связано с тем делом, которое мы обсуждали в автомобиле по вашему возвращению из Виши, – о подозреваемом предателе Эстерхази.
Буадефру требуется несколько секунд, чтобы найти в закоулках памяти то, о чем я говорю.
– Да, помню. И как у нас с этим обстоят дела?
– Если бы я мог освободить немного места…
– Конечно.
Я сворачиваю карту. Буадефр достает серебряную табакерку с нюхательным табаком. Кладет щепотку на тыльную сторону ладони и делает два резких вдоха в одну и другую ноздрю. Он наблюдает, как я открываю портфель и достаю необходимые мне для объяснения документы: «пти блю», фотографию «бордеро», письма Эстерхази с просьбой перевести его в Генеральный штаб, фотографии Эстерхази перед немецким посольством, секретное досье на Дрейфуса и мой четырехстраничный доклад о проведенном до настоящего времени расследовании.
– Господи боже, мой дорогой Пикар, – говорит он не без удивления, – чем вы занимались?
– Перед нами стоит очень серьезная проблема, генерал. Я полагаю своим долгом немедленно довести ее до вашего сведения.
Буадефр морщится и бросает задумчивый взгляд на свернутую карту: он, конечно, предпочел бы не заниматься этой проблемой.
– Ну, что поделаешь, – вздыхает он. – Как вам угодно. Начинайте.
Я поэтапно ввожу его в курс дела: перехват «пти блю», мое первоначальное расследование по Эстерхази, «Операция „Благодетель“». Я показываю ему фотографии, снятые из квартиры на улице Лиль.
– Здесь вы видите, как он с конвертом заходит в посольство Германии, а вот выходит из него.
Буадефр близоруко вглядывается в фотографии:
– Бог ты мой, у вас, ребята, в наши дни такая техника!
– Хорошо еще, что у Эстерхази нет доступа к важным засекреченным материалам, – то, что он предлагает немцам, настолько тривиально, что они даже хотят отказаться от его услуг. Однако, – говорю я, посылая к Буадефру по столешнице два письма, – Эстерхази теперь пытается стать гораздо более ценным агентом – он подает заявление с просьбой перевести его в военное министерство, а там он, конечно, будет иметь доступ к секретам.
– Как вы получили эти письма?
– Генерал Бийо через свой секретариат передал их мне.
– И когда это было?
– В прошлый четверг. – Делаю паузу, чтобы откашляться, и думаю: «Ну вот, пора…» – Я почти сразу же обратил внимание на поразительное сходство между почерками двух писем Эстерхази и «бордеро». Вы видите это сами. Я, конечно, не графолог, а потому на следующий день направился с этими письмами к мсье Бертийону. Вы помните…
– Да-да. – Голос Буадефра вдруг начинает звучать вяло, заторможенно. – Конечно помню.
– Мсье Бертийон подтвердил, что почерки идентичны. В этом свете мне показалось, что я должен снова обратиться к свидетельствам против Дрейфуса. Я просмотрел секретную папку, которая была предъявлена судьям трибунала…
– Минуту, полковник. – Буадефр поднимает руку. – Постойте. Когда вы говорите, что просмотрели секретную папку, вы хотите сказать, что она все еще существует?
– Безусловно. Вот она.
Я показываю ему конверт с написанным на нем инициалом «Д.». Достаю его содержимое.
– Бог мой, что это у вас там? – Буадефр смотрит так, будто меня вырвало на стол.
– Секретная папка, предоставленная военному трибуналу.
– Да-да, я вижу, что это такое. Но зачем эти бумаги здесь?
– Извините, генерал, я не понимаю…
– Эти материалы должны быть уничтожены.
– Я этого не знал.
– Конечно! Вся та история была в высшей степени неприятна. – Он опасливо тычет длинным, тонким пальцем в восстановленные письма. – Вскоре после вынесения приговора Дрейфусу собрался кабинет министров. Присутствовали я и полковник Сандерр. Генерал Мерсье приказал ему уничтожить эти материалы. Перехваченные письма подлежали возвращению в архив, а комментарии – уничтожению. Это был совершенно недвусмысленный приказ.
– Я не знаю, что вам сказать, генерал. – Теперь я испытываю чувство недоумения. – Полковник Сандерр не уничтожил эти материалы, как вы видите. Напротив, он сказал мне, где они находятся, если они мне когда-нибудь понадобятся. Но если позволите, существование папки не главный вопрос, который должен нас беспокоить.
– Вы что имеете в виду?
– Дело в том, что почерк в «бордеро» – тот факт, что Дрейфус невиновен… – Мой голос смолкает.
Буадефр, моргая, смотрит на меня несколько секунд. Потом начинает собирать все бумаги и фотографии, лежащие на столе.
– Я думаю, вам вот что нужно сделать: идите к генералу Гонзу. Не забывайте, что отдел разведки возглавляет именно он. Откровенно говоря, вы должны были обратиться до меня к нему. Спросите его совета – как поступить с этим.
– Я, безусловно, так и сделаю, генерал. Но думаю, что в интересах армии мы должны действовать быстро и решительно.
– Вы прекрасно знаете, каковы интересы армии, полковник! – резко отвечает Буадефр. – Вам на этот счет не следует беспокоиться. – Он протягивает мне документы. – Поговорите с генералом Гонзом. В данный момент он в отпуске, но это недалеко от Парижа.
Я беру документы и открываю портфель:
– Могу я, по крайней мере, оставить вам свой доклад? – Я просматриваю пачку бумаг. – Это резюме состояния дел на сегодня.
Буадефр смотрит на мой доклад так, будто перед ним змея.
– Хорошо, – неохотно отвечает он. – За двадцать четыре часа я рассмотрю это дело. – Я встаю и отдаю честь. Уже подхожу к двери, когда снова раздается его голос: – Вы помните, что я вам сказал в моем авто, полковник Пикар? Я тогда сказал, что я не хочу нового дела Дрейфуса.
– Это не новое дело Дрейфуса, генерал, – отвечаю я. – А то же самое дело.
На следующее утро я снова встречаюсь на минуту с Буадефром, когда прихожу к нему за моим докладом. Он без слов возвращает мне его. Под глазами у него синяки. Его словно побили.
– Я прошу прощения за то, что нагрузил вас потенциальной проблемой в такое время, когда на вас возложена ответственность за вопросы гораздо более важные. Надеюсь, что не слишком вас отвлек.
– Что? – Начальник Генерального штаба издает вздох, в который вкладывает все свое раздражение. – Неужели вы думаете, что я смог сомкнуть глаза после всего, что вы сказали мне вчера? А теперь поезжайте к Гонзу.
Семейный дом Гонза расположен на северо-западной окраине Парижа в Кормей-ан-Паризи. Я отправляю генералу телеграмму – сообщаю, что Буадефр хочет, чтобы я проинформировал его по вопросу, требующему неотложного внимания. Гонз приглашает меня на чай в четверг.
В тот день я сажусь в поезд на вокзале Сен-Лазар. Полчаса спустя выхожу в такой захолустной деревне, что мне кажется, будто я проехал не двадцать, а сто километров от центра Парижа. Поезд исчезает на путях вдалеке, а я остаюсь один на пустой платформе. Ничто не нарушает тишины, кроме птичьего щебета и далекого цоканья копыт лошади, которая тащит телегу со скрипучими колесами. Подхожу к носильщику и спрашиваю, как мне пройти на улицу Франконвиль.
– А… – отвечает он, оглядывая меня в форме и с портфелем, – вам нужен генерал.
Следуя его инструкциям, я иду по лужайке из деревни вверх по склону холма, потом через лесок, потом по дорожке в просторный дом восемнадцатого века. Гонз в рубашке и помятой соломенной шляпе работает в саду. Увидев меня, он выпрямляется, опираясь на грабли. С его животом тыковкой и короткими ногами он больше похож на садовника, чем на генерала.
– Мой дорогой Пикар, – произносит он, – добро пожаловать в нашу глухомань.
– Генерал. – Я отдаю честь. – Прошу прощения, что прерываю ваш отпуск.
– Не берите в голову, голубчик. Идемте выпьем чаю.
Он берет меня под руку и ведет в дом, который набит японскими изделиями самого высокого качества: старинные шелкографические картинки, кувшины, вазы. Гонз замечает мое удивление.
– Мой брат – коллекционер, – объясняет он. – Бóльшую часть времени этот дом принадлежит ему.
Чайный стол накрыт в зимнем саду, заставленном плетеной мебелью, печенье на низком столике, рядом самовар. Гонз наливает мне черный китайский чай. Плетеный стул издает скрип, когда он садится.
– Ну, начинайте, – закурив, говорит он.
Я, как коммивояжер, расстегиваю портфель и раскладываю свои товары среди фарфора. Для меня наступает неловкий момент: я впервые докладываю о моем расследовании по Эстерхази Гонзу, главе разведки. Я показываю ему «пти блю» и, пытаясь приуменьшить оскорбление, сообщаю, что она поступила к нам не в начале марта, а в конце апреля. Потом повторяю все то, о чем говорил Буадефру. Я передаю ему документы, и Гонз методически, как это ему и свойственно, просматривает каждый. Пепел с его сигареты падает на фотографии наблюдения, и он шутит: «Попытка скрыть преступление», а потом спокойно сдувает его. Даже при виде секретной папки генерал сохраняет спокойствие.
Подозреваю, Буадефр предупредил его о том, чтó я собираюсь сообщить.
– Я надеялся, – говорю я, – найти в этой папке что-нибудь такое, что не оставляло бы сомнения в вине Дрейфуса. Но, к сожалению, здесь нет ничего. Десять минут перекрестного допроса – и любой адвокатишка не оставил бы от этой писанины камня на камне.
Кладу последние документы и пригубливаю чай, который теперь не теплее льда. Гонз закуривает еще одну сигарету.
– Так мы приговорили не того человека? – Генерал произносит это будничным тоном, каким обычно говорят: «Так мы свернули не на ту дорогу?» или «Так я надел не ту шляпу?».
– К сожалению, все это так и выглядит.
Гонз, размышляя над этим, играет спичкой, ловко перебирает ее пальцами, потом ломает.
– А как вы объясняете содержимое «бордеро»? Ничто из этого не меняет нашей первоначальной гипотезы: «бордеро» написал артиллерийский офицер, который имел опыт работы во всех четырех департаментах Генерального штаба. А это не Эстерхази. Это Дрейфус.
– Напротив, именно в этом и состоит первоначальная ошибка. Если вы еще раз посмотрите на «бордеро», то увидите, что речь там идет о передаче записок: записка по гидравлическому тормозу… записка о войсках прикрытия… записка об изменении артиллерийских построений… записка, касающаяся Мадагаскара. – Я подтверждаю свои слова, показывая соответствующие пункты на фотографии. – Иными словами, это не оригинальные документы. Единственный действительно переданный документ – инструкция по стрельбе, и мы знаем, что Эстерхази мог получить ее на артиллерийских курсах. Поэтому, боюсь, «бордеро» указывает на совершенно противоположное тому, что мы считали. Предатель находился не в Генеральном штабе. Он был человеком посторонним, аферистом, если хотите, ловцом слухов, составителем записок, пытающимся продать их подороже. И это был Эстерхази.
Гонз откидывается на спинку стула:
– Позвольте мне сделать предложение, дорогой Пикар?
– Конечно, генерал.
– Забудьте про «бордеро».
– Простите?
– Забудьте про «бордеро». Расследуйте Эстерхази, если хотите, но не приплетайте к делу «бордеро».
Я не тороплюсь с ответом. Понимаю, Гонз напускает тумана, но это же нелепица.
– При всем уважении, генерал, но «бордеро» – тот факт, что оно написано рукой Эстерхази и что он проявлял интерес к артиллерии, «бордеро» – главное свидетельство против Эстерхази.
– Вам придется найти что-нибудь другое.
– Но «бордеро»… – Я прикусываю язык. – Позвольте узнать почему.
– Это же очевидно. Военный трибунал уже решил, кто написал «бордеро». То дело закрыто. Кажется, юристы называют это res judicata – «судебное решение, вошедшее в законную силу». – Гонз улыбается мне через облачко сигаретного дыма, довольный тем, что вспомнил латинскую фразу из школьного курса.
– Но если мы обнаружим, что предателем был Эстерхази, а не Дрейфус?..
– Мы этого не обнаружим, верно? В этом-то все и дело. Потому что, как я вам только что объяснил, дело Дрейфуса закрыто. Суд вынес приговор – разговаривать больше не о чем.
Я смотрю на него, разинув рот. Комок застревает у меня в горле. Мне каким-то образом нужно донести до Гонза циничными словами: то, что он предлагает, хуже преступления, это ошибка.
– Понимаете, генерал, – осторожно начинаю я, – мы можем желать, чтобы дело Дрейфуса было закрыто, и наши юристы могут говорить нам, что так оно и есть. Но семья Дрейфуса думает иначе. И, отбрасывая все другие соображения, я, если говорить откровенно, обеспокоен вот чем: если вдруг всплывет, что мы знали о несправедливости приговора и ничего не предприняли, это может нанести ущерб репутации армии.
– Тогда ничто не должно всплыть, верно? – весело говорит он. Генерал улыбается, но в его глазах угроза. – Значит, мы договорились. Я сказал все, что имел сказать по этому поводу. – Подлокотники плетеного кресла протестующе скрипят, когда он, опираясь на них, поднимается на ноги. – Не примешивайте сюда Дрейфуса, полковник. Это приказ.
Я возвращаюсь в Париж, сижу в вагоне, вцепившись в портфель, лежащий у меня на коленях. Мрачно смотрю на балконы и натянутые веревки с бельем, на покрытые сажей вокзальчики – Коломб, Аньер, Клиши. Я с трудом верю в то, что сейчас произошло. Снова и снова мысленно перебираю подробности разговора. Может быть, я совершил какую-то ошибку, представляя дело. Вероятно, его следовало изложить яснее – сказать Гонзу прямым текстом: «Так называемые улики из секретной папки рассыпаются в прах домыслов в сравнении с тем, что нам точно известно про Эстерхази». Но чем больше я думаю об этом, тем сильнее укрепляюсь в убеждении, что такая открытость была бы грубой ошибкой. Гонз абсолютно непреклонен – что бы я ни сказал, он остался бы при своем мнении. Ничто не заставит его изменить решение, и возвращение Дрейфуса на пересмотр дела не состоится, если это будет зависеть от Гонза. Если я буду настаивать, то это только приведет к полному разрыву отношений между нами.
На службу я не возвращаюсь – мне это слишком тяжело. Еду прямо к себе домой, ложусь на кровать и курю сигарету за сигаретой с яростью, которая произвела бы впечатление даже на Гонза, если уж ничто другое во мне не производит на него впечатления.
Дело в том, что я не хочу губить свою карьеру. Мне потребовалось двадцать четыре года, чтобы занять нынешнее положение. Но моя карьера лишается для меня смысла, теряет весь блеск чести и гордости, которые делают ее для меня столь привлекательной, если цель ее сводится к тому, чтобы стать всего лишь одним из Гонзов в этом мире.
Res judicata!
Темнеет, и я встаю, чтобы включить лампы. Я пришел к выводу, что для меня остается лишь один путь: минуя Буадефра и Гонза, воспользоваться моей привилегией неограниченного доступа во дворец де Бриенн. Выложу все лично военному министру!
Начинается какое-то движение – в леднике появляются трещины, ощущаются толчки в глубине земли, это слабые предупредительные сигналы того, что мощные силы пришли в действие.
Несколько месяцев имя Дрейфуса вообще не упоминалось в прессе. Но на следующий день после моего визита к Гонзу Министерство колоний вынуждено опровергать нелепый слух в лондонской прессе о бегстве Дрейфуса с Чертова острова. В то время я особо и не задумываюсь об этом – газетная утка, притом еще и английская.
Потом во вторник выходит «Фигаро» с передовой статьей «Заключение Дрейфуса», статья занимает первые две с половиной колонки на главной странице и представляет собой точный, довольно подробный и сочувственный рассказ о том, что приходится выносить Дрейфусу на Чертовом острове: «От сорока до пятидесяти тысяч франков в год, чтобы не дать умереть французскому офицеру, который после дня своего публичного разжалования перенес смерть, худшую, чем смерть». Я предполагаю, что источник информации – семья Дрейфуса.
На этом фоне я на следующий день отправляюсь к министру.
Отпираю калитку в саду и незаметно для любопытных глаз в министерстве прохожу по лужайке к заднему входу в официальную резиденцию министра.
Старик неделю был в отпуске. Сегодня его первый день на службе. Его нос картофелиной и макушка лысой головы шелушатся от пребывания на солнце. Бийо сидит на своем стуле прямо, поглаживает громадные седые усы и с удивлением смотрит, как я снова достаю бумаги, связанные с делом.
– Господи милостивый! Пикар, я старый человек. Время для меня драгоценно. Сколько это будет продолжаться?
– К сожалению, отчасти это и ваша вина, господин министр.
– Нет, вы его только послушайте. Ах уж эта дерзость молодости! Моя вина? Объясните, каким это образом.
– Вы очень любезно поручили вашему секретариату передать мне письма предполагаемого предателя Эстерхази, – говорю я, вручая ему письма. – И тут, боюсь, я отметил их очевидное сходство с этим. – Я даю ему фотографию «бордеро».
И в очередной раз я удивляюсь, насколько он быстро схватывает. Несмотря на его древность – Бийо служил пехотным капитаном еще до моего рождения, – он переводит взгляд с одного на другое и тут же оценивает возможные последствия.
– Черт меня раздери! – Он щелкает языком. – Вы отдавали почерка на экспертизу?
– Да, тому самому эксперту, который свидетельствовал на процессе. Он утверждает, что они идентичны. Естественно, я бы хотел выслушать и другие мнения.
– Вы показывали это генералу Буадефру?
– Да.
– И каково его мнение?
– Он отправил меня к генералу Гонзу.
– А генерал Гонз?
– Он хочет, чтобы я прекратил расследование.
– Неужели? И это почему?
– Потому что он, как и я, считает, что продолжение почти неминуемо запустит процесс, который приведет к официальному пересмотру дела Дрейфуса.
– Господи боже! Это же станет землетрясением!
– Да, министр. В особенности еще и потому, что нам тогда придется раскрыть существование этого… – Я подаю ему секретную папку. Бийо смотрит, прищурившись:
– «Д.»? Это еще что за чертовщина?
Он никогда не слышал про эту папку. Мне приходится объяснять. Я показываю ему ее содержимое. Министр берет письмо, в котором упоминается «этот опустившийся тип Д.», и подносит поближе к глазам. Он читает – и губы его шевелятся. Тыльные стороны ладоней у него шелушатся, как и череп, они усыпаны возрастными пятнами: старая ящерица, пережившая столько зим и лет, – никто и не верил, что такое возможно.
Бийо дочитывает до конца и спрашивает:
– Кто такая Александрин?
– Фон Шварцкоппен. Он и итальянский военный атташе называют друг друга женскими именами.
– Это почему?
– Они гомосексуалисты, министр.
– Бог ты мой! – Бийо корчит гримасу. Он, брезгливо держа письмо двумя пальцами, передает его мне. – У вас грязная работа, Пикар.
– Я знаю, генерал. Я ее не просил. Но теперь, будучи на этом посту, я должен выполнять ее надлежащим образом.
– Согласен.
– А с моей точки зрения, это означает тщательное исследование дела Эстерхази на предмет выявления совершенных им преступлений. И если следствие покажет, что мы должны вернуть Дрейфуса с Чертова острова… то нам в армии лучше самим исправить собственную ошибку, чем сделать это позднее под напором общественного мнения.
Бийо смотрит перед собой, разглаживая усы большим и указательным пальцем. Он кряхтит, размышляя.
– Эта секретная папка, – говорит он, спустя какое-то время. – Ведь наверняка против закона – передавать документы судьям, не давая возможности стороне защиты ознакомиться с ними?
– Да. Я сожалею, что принимал в этом участие.
– Так чье же тогда было решение?
– Генерала Мерсье в качестве военного министра.
– Ха! Мерсье? Неужели? Я должен был догадаться, что он тут приложил руку! – И снова устремленный перед собой взгляд, кряхтенье, разглаживание усов. Наконец Бийо испускает протяжный вздох. – Не знаю, Пикар. Проблема та еще. Мне нужно время, чтобы все обдумать. Естественно, если выяснится, что мы все это время держали взаперти невиновного, да еще устроили из этого публичный спектакль, то без последствий не обойдется – серьезные последствия как для армии, так и для страны. Мне придется поговорить с премьером. Но я смогу сделать это только через неделю – в понедельник в Руйаке начинаются ежегодные маневры.
– Спасибо, генерал. Но вы мне даете разрешение тем временем продолжать расследование по Эстерхази?
Министр задумчиво кивает своей массивной головой:
– Пожалуй, да, мой мальчик.
– К чему бы оно ни привело?
– Да. – Еще один тяжелый кивок.
Получив новый заряд энергии, я тем вечером встречаюсь с Девернином в нашем обычном месте – на вокзале Сен-Лазар. Мы не виделись с середины августа. Я чуть опаздываю. Девернин уже сидит – ждет меня за столиком в углу, читает «Вело». Я отмечаю, что он перестал пить пиво и вернулся к минеральной воде. Сажусь на стул против него, кивая на газеты:
– Я не знал, что вы велосипедист.
– Вы многого обо мне не знаете, полковник. У меня велосипед уже десять лет.
Девернин складывает газету и засовывает в карман. Похоже, он сегодня в мрачном настроении.
– Сегодня без блокнота? – спрашиваю я.
– Сообщать не о чем, – пожимает он плечами. – Благодетель все еще в отпуске – в имении своей жены в Арденнах. В посольстве тишина – оно наполовину закрыто на лето. Наши клиенты уже несколько недель как не появлялись. А ваш друг мсье Дюкасс наелся и уехал отдохнуть в Бретань. Я пытался его остановить, но он ответил, что если еще на день останется на улице Лиль, то сойдет с ума. Не могу сказать, что я его виню.
– Вы, кажется, разочарованы.
– Понимаете, полковник, я уже пять месяцев как веду наблюдение за этим выродком – вы уж извините за резкое слово – и теперь не знаю, что еще мы должны сделать. Мы либо задержим его и потрясем немного, – может, признается в чем-нибудь, – или же приостановим операцию. Вот мои предложения. В любом случае близится похолодание, и мы через день-другой должны вытащить эти переговорные трубки. Если немцы решат растопить камин, у нас будут неприятности.
– Ну, давайте-ка на сей раз я для разнообразия покажу вам кое-что, – говорю я и кладу фотографии писем Эстерхази лицевой стороне к столешнице. – Благодетель пытается перейти на службу в Генеральный штаб.
Девернин просматривает письма и тут же выражение его лица проясняется.
– Вот выродок! – с довольным видом повторяет он вполголоса. – Он, верно, погряз в долгах больше, чем мы думали.
Мне жаль, что я не могу рассказать ему про «бордеро», Дрейфуса и секретную папку. Но не могу – пока не могу: я должен получить официальное разрешение Бийо расширить рамки расследования.
– И что вы предполагаете с ним делать, полковник? – спрашивает Девернин.
– Думаю, нам нужно проявить больше активности. Я предложу министру согласиться на предложение Благодетеля и дать ему должность в Генеральном штабе в департаменте, где мы можем постоянно вести за ним наблюдение. Пусть верит, что имеет доступ к секретным материалам – по виду ценным, но на самом деле сфальсифицированным нами. А там мы сядем ему на хвост и посмотрим, что он с ними сделает.
– Хорошо. И я вам скажу, чтó еще мы можем сделать, если пойдем на маленький подлог. Почему бы нам не отправить ему сфальсифицированное письмо, якобы от немцев, с приглашением на встречу для обсуждения будущего? Если Благодетель придет – это само по себе станет доказательством его измены. Но если придет с секретными материалами, то мы сможем взять его с поличным.
Я размышляю над его предложением.
– А где мы возьмем такого умельца?
– Я бы предложил вам Лемерсье-Пикара.
– А ему можно доверять?
– Он фальсификатор, полковник. Доверять ему можно не больше, чем змее. Его настоящее имя Мойсес Леман. Но он много работал на отдел, когда его возглавлял полковник Сандерр, и знает: мы его из-под земли достанем, если он попытается с нами шутки шутить. Я выясню, где он скрывается.
Девернин уходит в гораздо более радужном настроении, чем в начале нашей встречи. Я остаюсь, чтобы допить пиво, потом беру такси и еду домой.
На следующий день погода резко меняется – угрожающе серое небо, ветер, начало листопада, вихри опавших листьев на бульварах. Девернин прав: необходимо немедленно извлечь переговорные трубки из квартиры на улице Лиль.
Я прихожу на службу в обычное время и быстро просматриваю сегодняшние газеты, подготовленные для меня Капио. Статья в «Фигаро», описывающая условия нахождения Дрейфуса на Чертовом острове, снова взбудоражила общественное мнение, и повсюду принялись разоблачать Дрейфуса. «Пусть страдает еще сильнее» – все, кажется, единодушны в этом. Но мое внимание приковывает анонимная статья в «Эклер», озаглавленная «Предатель», в которой утверждается, что вина Дрейфуса была бесспорно установлена «секретными документами», переданными судьям во время суда. Автор призывает армию опубликовать эти документы, чтобы положить конец «необъяснимой атмосфере сочувствия», окружающей шпиона.
Это первое упоминание о секретных документах в прессе. Мне становится не по себе при мысли о том, что такое происходит именно сейчас, когда эти документы оказались у меня в руках. Я иду по коридору в кабинет Лота, кладу газету на его стол:
– Видели это?
Лот дочитывает до конца и поднимает на меня встревоженный взгляд:
– Видимо, кто-то разговорился.
– Найдите Гене, – приказываю я ему. – Он должен вести наблюдение за семьей Дрейфуса. Пусть немедленно придет сюда.
Я возвращаюсь в свой кабинет, отпираю сейф и вытаскиваю секретную папку. Затем сажусь за стол и составляю список всех, кто знает об этих документах: Мерсье, Буадефр, Гонз, Сандерр, дю Пати, Анри, Лот, Гриблен, Гене. К этим девяти теперь можно добавить и Бийо, значит уже десять. Потом есть еще десять судей, начиная с полковника Мореля – семнадцать. Еще президент Фор и доктор президента Жибер – девятнадцать, – который сообщил об этом Матье Дрейфусу, – с ним выходит уже двадцать. А после?.. Кто знает, скольким людям мог сказать Матье?
Секретов не существует – в современном мире с его фотографией, телеграфом, железными дорогам и печатными машинами это условное понятие. Прежние времена замкнутого круга единодушных людей, общающихся с помощью бумаги и гусиного пера, безвозвратно прошли. Рано или поздно почти все тайное становится явным. Именно это я и старался донести до Гонза.
Я массирую виски, пытаясь дойти до сути. Эта утечка имела целью упрочить мою позицию. Но я подозреваю, что в большей степени она предназначалась для того, чтобы нагнать страха на Гонза и Буадефра и укрепить их в решимости ограничить расследование.
Гене приходит ко мне в конце утра, у него, как всегда, желтушного цвета лицо, а запах от него, как внутри курительной трубки. Он принес доклад о наблюдении за семьей Дрейфуса.
– А майора Анри нет? – Гене нервно осматривается.
– Анри все еще в отпуске. Придется вам иметь дело со мной.
Он садится и открывает папку:
– За этим почти наверняка стоит семья Дрейфуса, полковник.
– Несмотря даже на то, что тон статьи в «Эклер» враждебен Дрейфусу?
– Это чтобы замести следы. Издатель – Сабатье – куплен ими. Мы зафиксировали его встречу и с Матье, и с Люси Дрейфус. Это все часть возросшей активности семьи в последнее время – вы, вероятно, заметили. Они наняли «Детективное агентство Кука» в Лондоне, и те собирают для них информацию.
– И что им удалось собрать?
– Мы не знаем, полковник. Может быть, поэтому они изменили тактику и решили придать делу больше публичности. Ту ложную историю о бегстве Дрейфуса опубликовал журналист, нанятый агентством.
– И чего они хотят добиться?
– Думаю, они хотят, чтобы люди снова начали о нем говорить.
– Ну, в таком случае они своего добились. Вы так не думаете?
Гене закуривает. Руки у него трясутся.
– Вы помните, год назад, – начинает он, – я вам рассказывал об одном еврейском журналисте, к которому обращалась семья, – некто Бернар Лазар? Анархист, социалист, еврейский активист?
– И что он?
– Похоже, он теперь пишет статью в защиту Дрейфуса.
Гене роется в папке, извлекает оттуда фотографию коренастого моложавого человека в пенсне, с громадным лбом, залысинами и густой бородой. К фотографии прикреплены газетные вырезки – статьи, написанные Лазаром: «Новое гетто», «Антисемитизм и антисемиты», несколько недавних статей в «Вольтер» с нападками на Дрюмона из «Либр пароль» – «Вы не неуязвимы – ни вы, ни ваши друзья…»
– Смотрите, какой полемист, – говорю я, просматривая вырезки. – И теперь он работает с Матье Дрейфусом?
– Ни малейших сомнений.
– Значит, он еще один человек, который мог знать о секретной папке?
– Да, предположительно, – после короткого раздумья отвечает Гене.
Я добавляю Лазара в мой список – получается двадцать один. Это становится безнадежным.
– Нам известно, когда может выйти статья?
– Наши источники во французских печатных изданиях пока молчат. Возможно, они собираются издать статью за рубежом. Мы не знаем. Они стали действовать профессиональнее.
– Чистый кошмар! – Я отодвигаю фотографию Лазара по столу к Гене. – Эта секретная папка становится настоящим геморроем. Вы ведь участвовали в подготовке материалов к ней?
Я задаю вопрос не в упор, а как бы невзначай. К моему удивлению, Гене хмурится и качает головой, словно напрягая память:
– Нет-нет, полковник, не я.
Такая глупая ложь тут же настораживает меня.
– Нет? Но разве не вы информировали майора Анри о словах испанского военного атташе? Это же был главный пункт обвинения против Дрейфуса.
– Разве я? – Гене выглядит уже не столь уверенным.
– Так информировали или нет? Майор Анри утверждает – информировали.
– Значит, так оно и было.
– У меня это здесь есть: то, что, по вашим словам, сообщил вам Вал Карлос. – Я достаю секретную папку из ящика стола, открываю и достаю записку Анри. Глаза Гене расширяются от удивления при виде папки. – «Обязательно передайте майору Анри от моего имени – а он может передать эти слова полковнику, – полковнику Сандерру, насколько я понимаю, – что есть основания усилить режим безопасности в военном министерстве, поскольку из моего последнего разговора с немецкими атташе вытекает, что у них в Генеральном штабе есть офицер, который держит их в курсе всех дел. Найдите его, Гене. Если бы я знал его имя, я бы вам его назвал!»
– Да, похоже, так оно и было.
– И он сказал вам об этом приблизительно за шесть месяцев до ареста Дрейфуса?
– Да, полковник, в марте.
Что-то в его манере говорит мне: Гене продолжает лгать. Я снова смотрю на текст. Не думаю, что испанский маркиз стал бы выражаться подобным образом, скорее это похоже на полицейского, выдумывающего свидетельские показания.
– Постойте, – говорю я. – Давайте внесем ясность. Если я встречусь с маркизом де Валом Карлосом и скажу ему: «Мой дорогой маркиз, строго между нами, говорили ли вы такие слова мсье Гене, который помог отправить Дрейфуса на Чертов остров?», то он мне ответит: «Мой дорогой майор Пикар, именно так оно и было»?
– Ну, это я не знаю… – На лице Гене видны признаки паники. – Не забывайте, он мне говорил это конфиденциально. С учетом всего того, что сейчас пишут о Дрейфусе, как я могу быть уверен в том, что он скажет сегодня?
Я смотрю на него и думаю: «Бог ты мой, что они, черт бы их подрал, собирались сотворить?» Если Вал Карлос не говорил этих слов Гене, то Гене, естественно, не мог передать их Анри. Потому что испанцы если кому и передавали информацию о немецком шпионе в Генеральном штабе, то не Гене, а Анри. Именно их мнимый разговор и стал основой для театральных показаний Анри на процессе: «Предатель – этот человек!»
Долгую паузу прерывает стук в дверь, она приоткрывается, и я вижу светловолосую голову Лота. Интересно, как давно он подслушивает, думаю я.
– Генерал Буадефр немедленно просит вас к нему в кабинет, полковник.
– Передайте, что я уже выхожу. – Лот исчезает. – Мы еще поговорим об этом, – говорю я Гене.
– Да, полковник.
Он уходит с видом – или это мне только кажется? – огромного облегчения оттого, что избежал дальнейшего допроса.
Буадефр сидит за своим величественным столом, положив изящные руки ладонями на столешницу. Между его руками лежит номер «Эклер».
– Насколько мне известно, вы вчера были у министра. – Говорит он спокойным тоном, что дается ему с огромным трудом.
– Да, генерал, я редкий день не встречаюсь с ним.
– И вы показывали ему секретные материалы по Дрейфусу?
– Я полагал, что ему необходимо знать факты…
– Я этого не допущу! – Буадефр поднимает руку и со стуком ударяет ею о стол. – Я вам приказал поговорить с генералом Гонзом, и больше ни с кем! Почему вы считаете, что можете не выполнять моих приказов?
– Извините, генерал, я никак не думал, что ваш приказ распространяется и на министра. Если помните, в прошлом месяце вы позволили мне проинформировать генерала Бийо о расследовании по делу Эстерхази.
– По Эстерхази – да! Но не о Дрейфусе! Разве генерал Гонз абсолютно четко не объяснил вам, что эти два дела нельзя смешивать?
Я продолжаю смотреть перед собой на особенно жуткую картину маслом пера Делакруа, она висит как раз над редкими седыми волосами начальника Генерального штаба. Лишь изредка рискую я на миг посмотреть на самого генерала. Нервное напряжение его кажется огромным. Ползучие пятна на его щеках созрели от алого до багрового цвета.
– Откровенно говоря, я не верю, что эти два дела можно отделить одно от другого, генерал.
– Таковым может быть ваше мнение, но не ваше дело сеять рознь в высшем командовании. – Он берет в руки газету и машет в мою сторону. – А это откуда взялось?
– Уголовная полиция считает, что статья, возможно, инспирирована семьей Дрейфуса.
– Так оно и было?
– Неизвестно. О секретных документах знало немало людей. – Я достаю мой список. – Я насчитал двадцать одного.
– Позвольте взглянуть. – Буадефр протягивает руку. Он пробегает взглядом по списку. – И вы хотите сказать, что за утечкой может стоять кто-то из них?
– Я не представляю, от кого еще могла случиться утечка.
– Вижу, своего имени вы сюда не вписали.
– Я знаю, что меня нет среди подозреваемых.
– Вам это, может быть, известно, а мне нет. Но сторонний наблюдатель может счесть странным совпадением, что в то самое время, когда вы начинаете агитировать за пересмотр дела Дрейфуса, в прессе появляются откровения об этих документах.
Откуда-то из-за высокого окна раздается громкий треск. Словно свалилось дерево. Капли дождя начинают молотить в стекло. Буадефр, все еще смотрящий на меня, кажется не замечает этого.
– Я категорически отвергаю подобные инсинуации, генерал. Эти истории никак не способствуют моему расследованию, как вы сами только что заметили. Они, напротив, препятствуют ему.
– Это одна точка зрения. Другая состоит в том, что вы изыскиваете любые способы, чтобы пересмотреть дело Дрейфуса, – то ходите к министру за моей спиной, то инспирируете брожение в прессе. Вы знали, что член палаты депутатов объявил о намерении обратиться с запросом обо всем этом деле в правительство?
– Даю вам слово, я не имею к этому никакого отношения.
Генерал удостаивает меня подозрительным взглядом:
– Будем надеяться, это положит конец всяким разоблачениям. Плохо уже одно то, что в прессу просочились сведения о существовании этой папки. Если бы им стало известно о ее содержимом, дело имело бы куда более серьезные последствия. Я возьму себе этот список с вашего разрешения.
– Конечно. – Наклоняю голову, надеясь, что Буадефр увидит в этом движении раскаяние, хотя я его и не чувствую.
– Хорошо, полковник. – Он щелкает пальцами, словно отпускает официанта в «Жокей-клубе». – Вы свободны.
Я выхожу на улицу Сен-Доминик, а там ураган – сумасшедшие ветра, которые гуляют по Парижу от полудня до трех часов. Мне приходится держаться за ограждение, иначе меня сметет с ног. Когда добираюсь до нашего здания, я уже мокр до нитки. Ветер сносит крышу с Опера Комик и Полицейской префектуры, вышибает окна во Дворце правосудия с одной стороны. Лодки сорваны со своих стоянок, и ветер носит их вдоль причалов. Нескольких прачек на берегах Сены сдуло в воду, и их пришлось спасать. Киоски на цветочном рынке на площади Сен-Сюльпис унесло неведомо куда. Возвращаясь домой этим вечером, я прохожу по затопленным улицам – воды здесь по колено. На поверхности плавают разодранные в клочья растения, на тротуарах лежит поломанная черепица. Разорение ужасное, но я в глубине души испытываю облегчение: в течение следующих нескольких дней у прессы будет другая тема для разговоров, кроме капитана Дрейфуса.
