Глава 11
«Престол»
Москва, 3 июня 1942 года
«Rzd. Из военных кругов известно: большевики собираются организовать массовый воздушный налет на Германию с новыми бомбами большой взрывной силы, предназначенными для разрушения промышленных предприятий. В этих целях в Сибири и на Алтае подготовлен специальный воздушный флот, тренирующийся сейчас в полетах на больших высотах. Большевистские газеты полны подробностями об английских налетах на Кёльн и Эссен.
Осведомленное лицо сообщило, что в конце июля ожидается прибытие около двух тысяч самолетов из Англии и Америки. Американские самолеты будут якобы доставляться через порты и воздухом. Советская авиапромышленность улучшила свою работу, выпуск самолетов системы Як, МиГ, Ил достигает примерно 2500–3000 штук в месяц. Нужен портативный сетевой передатчик на сто двадцать вольт, пятьдесят герц, мощностью около двадцати ватт. В случае отсутствия энергии желательно также батарейный. And»
Александр Демьянов, отправив радиограмму, размял пальцы, завел руки за голову и потянулся. Выдохнув, наметил усмешку на тонких губах, из-за чего аккуратные усики шевельнулись.
Обзаведясь уже третьим по счету оперативным псевдонимом «Фламинго», он добросовестно исполнял обязанности немецкого разведчика в советском тылу.
В абвере очень гордились им, оживленно потирали руки, получая из самой Москвы сверхсекретные сведения о передвижении советских войск, о том, сколько эшелонов с военными грузами проследовали и куда именно.
Не нужно быть гениальным стратегом, чтобы понять: если к определенному месту линии фронта перебрасываются танки – жди наступления. Следовательно, штабам нужно подсуетиться, перебросить к месту будущего прорыва подкрепления.
Сотрудники абвера были осторожны и перепроверяли донесения «Фламинго» – посылали агентов к железнодорожным путям. Те наблюдали платформы с танками, укутанными, как полагается, в брезент, и спешно сообщали, что состав проследовал туда-то и туда-то, везет танки. И доверие к «Фламинго» укреплялось еще пуще.
Никто же не интересовался, что под брезентом находились бревна и ящики, изображавшие танки, а настоящие «Т-34» следовали совсем в ином направлении…
Наступило время, и Демьянов передал немцам просьбу прислать новую рацию, свежие батареи, а также деньги – поиздержался, мол. По сути, это было проверкой – ценят ли в абвере своего агента?
Выяснилось, что ценят – в Москву отправили двух курьеров…
Поднявшись, Александр Петрович глянул на «ходики» – одиннадцатый час утра. Пора.
Он обещал заглянуть к Садовскому, «вождю» того самого «Престола», от имени которого отсылал разведданные в абвер. Честно говоря, идти не хотелось, но надо – нельзя было дистанцироваться от этого сборища мелких предателей и «вражинок народа», каким являлся «Престол».
Вокруг Садовского уже трижды собиралась всякая шушера из молодых, желавших подвизаться на поприще антисоветчины. Два раза их арестовывали, а на третий оставили – «на развод». Либеральные завихрения в головах этих вечных студентов и непонятых поэтов, буржуазно-монархическая каша в мыслях поражали Демьянова, отвращали, вызывая брезгливую жалость к этим отбросам общества.
Да, именно это определение лучше всего подходило к «Престолу». Порой Александр Петрович удивлялся и немцам, поверившим, будто тот крикливый сброд, что собирался у Садовского, действительно способен на диверсии и акты вредительства. Болтовня, шипение и брызганье слюной – вот удел этих убогих монархистов.
Одевшись, Демьянов отправился в путь. Сойдя с трамвая, он пешком добрался до бывшего Новодевичьего монастыря. Здесь, в кельях монахинь, в склепах и погребах, велением Луначарского были поселены «бывшие люди» – графы Шереметьевы, всякие чины императорского двора. Сюда же определили Бориса Садовского, поэта-паралитика, «спасавшегося» от ареста в Нижнем Новгороде. Садовский свел знакомство с Надеждой Воскобойниковой, фрейлиной императрицы Александры Федоровны, и женился на ней.
Александра Петровича всегда охватывало тоскливое чувство, когда он подходил к разбросанным корпусам Новодевичьего. Вид был безрадостным и унылым.
Российское дворянство утратило всякий блеск, выказывая здесь отвратительную изнанку, и сама «антисоветская борьба» здешних приживал больше всего напоминала какой-то «Союз меча и орала», вышедшего из-под едкого пера Ильфа и Петрова.
Откровенно говоря, Демьянову было неприятно то, как эти двое изобразили в своем романе дворян, но они будто писали с натуры, побывав в странном, заброшенном мирке монастыря. А на правду чего роптать?
Тем более что и с ним самим здесь многое связано. Свой оперативный псевдоним «Гейне» он получил после того, как перевел на немецкий некоторые вирши Садовского, обещая напечатать их в Берлине. Да и операция, в которой ему прописана главная роль, не зря названа «Монастырем».
Александр Петрович свернул к церкви, в подвале которой был прописан «вождь». Раньше там находилось здешнее домоуправление, а потом, говорят, сам Микоян поспособствовал выделению Садовскому жилплощади – жена поэта гадала на картах супруге Анастаса Ивановича.
Демьянов вошел в квартиру, окунаясь в атмосферу небрежности и бардака. С левой стороны от двери висело чучело тетерева, с правой – голова волка. Далее взгляд терялся – квартира, как бы не в семьдесят квадратных метров, была перегорожена множеством фанерных ширм, над которыми возвышались шкафы с книгами. На некоторых шкафах пылились человеческие черепа – уж так был устроен Садовский, впадал в мистику, любил потустороннее, как-то все это сплетая с монархизмом крайнего толка.
Встречать Демьянова вышла бывшая фрейлина – неопрятная старушенция с длинными рыжими, как будто месяц нечесаными волосами, одетая в грязную рваную белую кофточку и черную дырявую юбку.
– Александр Петрови-ич! – заулыбалась она. – Радость-то какая! Проходите, проходите…
– Кто там, Надя? – донесся ясный, резкий голос Садовского.
– Александр Петрович пришли! – пропела Воскобойникова.
– А-а…
Натянуто улыбаясь, Демьянов прошел в комнату «вождя». Одна стена комнаты была завешена куском парчи, из которой шили поповские рясы, на правой стене висел большой женский портрет.
Сам хозяин квартиры сидел в большом кресле за письменным столом, заваленным книгами и бумагами.
Потеряв ноги еще в первый год революции, Садовский был частично парализован, но голоса хворь не коснулась.
Александр Петрович внутренне усмехнулся: поэт напомнил ему Кису Воробьянинова – тоже лысый, Садовский носил бороду, аккуратно подстриженную клином, лицо его было продолговатым, худым и очень бледным. Одет «вождь» был как всегда – в черный без воротника халат, в черную с высоким воротником рубаху, только вместо пуговиц были пришиты какие-то медные бляхи.
– Здравствуйте, – наклонил голову Демьянов. – Решил нанести вам визит. Кстати, я впервые в вашем жилище. Впечатляет! Далеко не всякий москвич может похвастаться отдельной квартирой.
Садовский довольно ухмыльнулся.
– Я сюда через Наркомпрос попал, – сказал он. – За меня некоторые писатели хлопотали. Меня поддержали тогда Алексей Толстой, который теперь такой негодяй, и Сергей Городецкий, который дурак, и Корней Чуковский, который трусливый, как заяц, и сейчас удрал. Порядочный человек был только что умерший Иван Евдокимов, но и он продался большевикам. По-настоящему порядочна только Мариэтта Шагинян, но она кругом в долгах… Ну, как наша борьба?
– Идет полным ходом, – честно признался Александр Петрович. – Меня уже спрашивали с той стороны, есть ли у нас свои люди в Ярославле и в Рязани.
– Нету, – поморщился «вождь». – Но вы бы сказали, что у нас есть связи с Горьким!
– Уже передал.
– Превосходно! – бодро заключил Садовский.
Не зная, что еще сказать, Демьянов вежливо поинтересовался:
– Над чем работаете?
– А! – отмахнулся поэт скрюченной рукою. – Это мое старое, еще прошлогоднее. Называется – «Немцам». Достал, вот, перечитать захотелось. Навеяло, знаете ли…
– А послушать можно?
Садовский с готовностью подхватил исчерканный лист, прочистил горло и с чувством зачитал:
Христос Воскрес! Спешите, братья! Из мглы кровавой октября Мы простираем к вам объятья, Зовем свободу, ждем царя! Он возвратит нам рай святыни, Свободный труд и честный торг, Забьют фонтанами пустыни, В сердцах заискрится восторг! Да сгинет шайка негодяев, Кем опозорена Москва, Кто нас учил, как попугаев, Твердить дурацкие слова! Христос Воскрес! Отныне снова, Пребудет с нами, как и встарь, Заветное, святое слово: Самодержавный русский царь!
– Здорово, – серьезно сказал Демьянов. – И монархия, и православие, и антисоветский зов…
– О! – поднял палец поэт. – Зов! Хорошо сказано.
– Кстати, – вспомнил Александр Петрович. – Наши друзья велели поддержать вас…
Он вынул из кармана сложенные вместе десять сторублевок. Немцы уже передали на подкупы и прочее более пятидесяти тысяч советских рублей – Судоплатов смеялся даже над тем, что немцы, дескать, финансируют операцию. Эйтингон, чтобы меньше возникало вопросов, велел передать тысячу рублей Садовскому.
– Спаси-ибо… – протянул тот. – Хоть какой-то просвет во всей этой мгле!
– Ну, засим позвольте откланяться.
Задержаться его не уговаривали, и Демьянов, испытывая облегчение, покинул Новодевичий монастырь.
В тот же вечер, переговорив с Эйтингоном, он отправил радиограмму такого содержания:
Rzd Реализуя указания направить усилия на сбор военных сведений, мы достигли некоторых успехов, обзаведясь соответствующими источниками… Присланные нам 25 тысяч рублей настолько мизерная сумма, что ни о каком развертывании работы не может быть и речи. Источник из НКПС, занимающий там ответственную должность и имеющий доступ к военным перевозкам по России, вчера заявил, что в дальнейшем он может работать с нами только за деньги… Как нам быть? На развертывание работы, оплату лиц, которых мы используем, на содержание «Б» и его связей нам нужно 500 тысяч рублей. Всего мы хотели бы получить 800 тысяч рублей, ценности и материалы для пропаганды… And»
Германский разведцентр ответил в тот же вечер – немцы были согласны на выдвинутые условия, лишь посетовав, что за один раз требуемую сумму не отправить, нужно будет отправлять две «посылки»…
* * *
…Александр Петрович прошел на кухню и согрел себе чаю. Особенных разносолов не было, но имелся колотый сахар, а не сахарин, и вчерашние блинчики. Жить можно…
Тишину нарушил резкий звонок телефона. Испытывая, по старой памяти, легкий холодок, Демьянов поднял трубку.
– Алло?
Звонил тестюшка.
– Привет, зятек! – хохотнул профессор, хотя и немного нервно. – Только что у меня побывали двое… э-э… пациентов. Скоро заявятся к тебе. Жди.
– Понял. Спасибо, встретим.
Александр медленно опустил трубку. Признаться, ему не слишком хотелось видеть людей оттуда. Но что делать – служба.
И Демьянов унял расходившиеся нервы.
Что и говорить, сотрудничество с НКВД далось ему нелегко – не пускало старое, отжившее, но притягательное. Память детства.
Но стыдно взрослому мужчине цепляться за младенческие впечатления, да и не пришлось Александру Петровичу долго искать некую точку опоры, она была всегда, а звали ее – Россия.
Стала она Советской? И что же? Это та самая страна, та земля, где он живет. Родина.
Иногда прошлое вносило разлад в настоящее, терялся некий баланс в душе, стрелка «зыбкого сердца весов» металась в стороны от покоя, но постепенно все приходило в равновесие.
И вот условный стук в дверь.
Татьяна сильно вздрогнула. Прижав ладони к щекам, она обернулась к мужу и прошептала, кругля глаза:
– Саша, это они!
А Демьянов быстро пришел в норму. Не хватало еще волноваться из-за немцев у себя дома!
– Успокойся, – мягко сказал он. – Поди, сядь с книгой.
Татьяна послушалась. Накинув шаль на плечи, устроилась в кресле с томиком Достоевского.
Александр Петрович открыл дверь и впустил парочку в форме комсостава РККА. Впрочем, мундиры СС им подошли бы не хуже.
– Чем могу? – церемонно спросил Демьянов.
Старший из офицеров, мгновенно его «срисовав», сказал приглушенным голосом:
– Мы из деревни от дедушки, гостинцы хотим передать.
Услыхав пароль, Александр Петрович улыбнулся и выдал отзыв:
– Не забывает нас старик! Милости просим.
Сняв фуражки, курьеры переступили порог «явочной» квартиры, затащив туго набитые «сидоры».
– Не разувайтесь, проходите.
Гости, оглядываясь по привычке, прошли в комнату. Поклонившись Татьяне, выложили на стол деньги – десять тысяч рублей, продукты, шифровальные блокноты.
– Рация в брошенной квартире на Арбате, вот адрес и ключ.
– Отлично, – кивнул Демьянов. – Отобедаете с нами?
– Спасибо за приглашение, но – дела!
– Может, чаю? С вареньем?
Курьеры заколебались.
– Ну, ладно, уговорили!
От чая «гости» осоловели (еще бы, такую дозу снотворного выглотать!), и обоих уложили на диване. Минут через пять, когда стало ясно, что оба в отключке, Александр Петрович сфотографировал курьеров. Татьяна в это время повынимала боевые патроны из их револьверов, заменив их холостыми.
– Все! – шепнула она.
– Не бойся, – усмехнулся Демьянов, – не услышат.
Где-то через час один из курьеров проснулся.
– Ох, что-то меня развезло… – пробормотал он.
– Устали, – понимающе кивнул Александр Петрович.
– Это – да… Вставай! Эй!
Второй курьер не сразу, но пришел в себя.
– Может, останетесь? – продолжил Демьянов разыгрывать гостеприимного хозяина.
– Нет, нет, спасибо! Пойдем мы.
– Ну, что ж, в таком случае – до свидания.
– Будьте осторожны, – подала голос Татьяна.
Оба офицера поклонились женщине и удалились.
– Ну, вот и все, – выдохнул Александр Петрович. – А ты молодец, подыграла в лучших театральных традициях!
Женщина смешливо фыркнула.
– Забыл, что ли, где я работаю?
Демьянов, продолжая улыбаться, набрал номер Эйтингона.
– Алло? Наум Исаакович? Здравствуйте. Узнали?
– А то! Проводили гостей? Двое их было?
– Да, двое. Только что ушли.
– Мы их опознали, это Станкевич и Шакуров, предатели-перебежчики. Брать мы их не будем пока, пускай погуляют дней десять, чтобы их арест не связали с вами, а потом… Сделаем так. Станкевича мы перевербуем, он мужчинка податливый. Будет передавать радиограммы немцам по второй рации.
– А Шакурова?
– Сделаем так. Передадите немцам, что Шакуров трусит, много пьет и становится для нас опасным. Разумеется, передадите не сейчас, а лучше к концу недели. И вот еще что. Сегодня сообщите немцам, что курьеры прибыли, все хорошо, и добавьте, что вас по знакомству устроили младшим офицером в Генштаб.
– Ого! Понятно. Хорошо, Наум Исаакович.
Александр Петрович положил трубку и обернулся к жене.
– Эйтингон позволит этим двум погулять по Москве десять дней, чтобы отвести от меня подозрения.
– Но потом их все равно схватят?
– Ну, конечно. Немцев это не насторожит, курьеры – расходный материал, их редко хватает на две, так сказать, ходки. Ладно, к черту Канариса, Гитлера и прочую шушеру! Лучше скажи мне, Танечка-Танюша, что у нас сегодня на обед?
– Вареники! – ослепительно улыбнулась Танечка-Танюша.
– Вареники… – плотоядно застонал Демьянов. – А с чем?
– С капустой! И с мясом. «Колдуны» называются.
– Богиня! – искренне прошептал Александр Петрович. – Так чего же мы ждем? Вперед, на кухню! «Колдуны» ждут нас!
Он бодро прошагал на жаркую кухню, лапая хихикавшую Татьяну, а сам думал в это время, скоро ли ему передадут текст радиограммы. Его сочиняли в Генштабе и Разведупре, под личным контролем генерала Штеменко. Только подпись теперь ставили другую – «Престол».
На пороге кухни Демьянов нежно приобнял жену.
Господи, да какому нелегалу были созданы подобные райские условия? Бороться с врагом, не покидая родного дома, родных тебе людей, родную страну!
«Нет, тевтоны сраные, – весело подумал Александр Петрович, – я этот бой не проиграю!»
Из записок П. А. Судоплатова:
«Эмиграция и Деникин в январе 1940 года первыми оценили реалии советской внешней политики, указав на то, что «великодержавные, геополитические соображения защиты глобальных российских интересов доминируют над принципами большевистского интернационализма и поддержки мирового революционного движения».
Для нас эта информация имела очень важное значение. Из нее мы не только узнали ход мыслей противника, но и увидели (хотя мной это воспринималось совершенно естественно), что в записке Деникина четко формулировались общие установки Сталина и Молотова по внешнеполитическим вопросам, в частности о том, что мировое коммунистическое движение должно прежде всего действовать в направлении поддержки СССР, а не классового противостояния в капиталистическим мире.
Но самым важным было то обстоятельство, что мировое коммунистическое движение, деятельность компартий Европы, опора на наших зарубежных друзей и источников – все это было подчинено главной цели советской внешней политики – утверждению СССР как ведущей державы на международной арене. Таким образом идеологические соображения в практической деятельности Коминтерна со второй половины 30-х годов были отодвинуты на второй план. Коммунистические партии зарубежья мы рассматривали как свой боевой резерв в будущем военном противостоянии».
