Книга: Нефритовая орхидея императрицы Цыси
Назад: Глава 23
Дальше: Глава 25

Глава 24

1908 год
Как быстро пронеслась жизнь. Почти целый век прошел перед глазами Цыси — не перечесть, сколько изменений и потрясений пережила Поднебесная!.. Кто бы мог подумать, что по земле ее предков станут ходить паровозы и храмы и усыпальницы будут содрогаться от их грохота. А разве еще тридцать лет назад можно было вообразить электрические фонари на улицах Пекина? А сейчас они есть, и семнадцать электростанций по всей стране несут волшебный свет во все концы. А телеграф? Донесения со всех концов империи теперь доходят почти мгновенно.
И все это стало возможным благодаря ей, вдовствующей императрице Цыси. А молодежь называет ее консервативной и упрекает, что по ее вине Китай так и остался на задворках мирового прогресса. Как будто это не она перевооружила армию, закупила новый флот и открыла академию наук.
Ах, молодость-молодость!.. Они так горячи в своей жажде перемен, что не замечают других. А ведь не все готовы поспеть за бегом времени и, легкомысленно скинув халаты, облачиться в европейские брюки и смокинги. Вот и бедный Гуансюй поддался влиянию таких скороспелых реформаторов. И что же — мальчик дорого заплатил за свою торопливость.
Перед глазами Старой Будды стояла сентябрьская ночь 1898 года. Она со своим двором, как всегда в это время года, была в любимом Летнем дворце. Солнце щедро изливало тепло на увядающую землю, цветы благоухали, тихие воды прудов дарили прохладу.
Государственные дела уже не обременяли Цыси, как прежде. Все официальные церемонии теперь на плечах императора Гуаньсюя. Конечно, за ней, Цыси, оставалось последнее слово при утверждении указов, и никакое, даже самое мелкое дело без нее не могло быть решено. И все же время она теперь проводила в удовольствиях — слушала музыку, наслаждалась поэзией. А опера? Разве она хоть день могла прожить без спектакля? Гуансюй был окружен ее людьми, все значимые посты в провинциях занимали преданные ей сановники. Беспокоиться было не о чем: молодой император шагу не мог ступить без ее ведома.
Поздним вечером 20 сентября идиллия была нарушена. Ее верный защитник, командующий полевой китайской армией, императорской гвардией и полицией Жунлу в нарушение этикета вбежал в ее личные покои, чтобы сообщить о готовящемся аресте вдовствующей императрицы и государственном перевороте. Оказывается, уже готовы, да что там, заверены императором указы, которые будут оглашены сразу после ее ареста.
Цыси была в ярости. Как он посмел? Этот мальчишка, жалкий потомок великой Цинской династии решил взбунтоваться против собственной матери, каковой она считалась по закону! А ведь она укрывала его в детстве от грозы, баловала, скупая в европейских магазинах все игрушки. У него был свой автомобиль, моторная лодка, синематограф. Она окружала его заботой, подбирала ему лучших учителей. Он желал изучать математику, химию, английский язык — она все позволяла ему. Отобрала для него красивейших наложниц, нашла нежную преданную жену, которую этот неблагодарный презирал. И чем же он ей отплатил? Вступил в сговор с предателями и решил отстранить от власти.
— Немедленно подготовить паланкин, мы выступаем, — подчеркнуто спокойно распорядилась вдовствующая императрица, лишь блеск глаз выдавал ее волнение. — Жунлу, прикажите своим войскам окружить Запретный город. Всех сторонников императора и участников заговора немедленно арестовать. Вы будете сопровождать меня.
О да, это было блестящее выступление. Только что разбуженный Гуансюй лежал у ее ног, раздавленный, уничтоженный, сломленный. Разумеется, он немедленно отказался от престола в ее пользу и безропотно отправился в изгнание — в маленький дворец Иньтай посреди озера в Запретном городе. Его приближенных евнухов казнили, его окружение было полностью заменено. Бедняжка, он почти перестал есть и чахнул на глазах, даже его любимая наложница Чжэнь фэй, которой Цыси так великодушно позволила остаться при нем, не могла ему помочь.
А ведь императору по-прежнему приходилось исполнять свои священные обязанности — приносить жертвы в храме, молиться богам. В конце концов у Гуансюя началось нервное расстройство. К нему добавились лихорадка, воспаление гортани, почек. Он едва находил в себе силы жить.
Цыси жалела его, но что она могла поделать — он сам обрек себя на это жалкое существование, все дело в его неблагодарности. Если бы не посланники западных держав, она бы давно смилостивилась над ним и отправила его дух к предкам. Но, увы, те бдительно следили за тем, чтобы он был если не здоров, то хотя бы жив.
Да, сколько всего случилось и даже стало забываться — как смерть недалекой простодушной Цыань. Вся Поднебесная, весь двор, вся китайская знать винили ее в смерти первой вдовствующей императрицы, ее сорегентши. Только страх смерти удержал их от бунта. Их хватило лишь на перешептывания за спиной Цыси.
Как давно это было, больше двадцати пяти лет назад. В тот год Цыси тайно родила их с Жунлу сына, и Цыань, зайдя в покои к своей сестре, застала ее играющей с младенцем и, конечно, все поняла. О нет, она не подняла крик, не устроила сцену и даже не созвала верховный совет. Она пригласила Цыси к себе во дворец, и они мило беседовали, пили чай, вспоминали былое. Цыань говорила об их дружбе.
Милая, добрая, недалекая Цыань, но и у этой кроткой овечки оказались волчьи зубы. Цыси никогда не забудет казнь Ань Дэхая — бедный толстяк дорого заплатил за свои маленькие слабости. А как сердилась Цыань, когда застала Ли Ляньина целующим руку императрицы Цыси? Ее, Цыси, могли казнить казнью тысячи порезов за неуважение к памяти покойного императора, донеси Цыань о ее проделках верховному совету. К счастью, малодушная Цыань сдержалась, хоть и наговорила Цыси тогда гадостей.
А сколько было между ними мелких недоразумений? Цыань не одобряла фривольный дух представлений, которые устраивали во дворце. А вот Цыси эти пикантные эротические сценки были по душе. Лицемерная ханжа, она осуждала Цыси за ее бурную жизнь. Спрашивается, ей кто мешал иметь такую же? Но все это ерунда; святоша могла преспокойно жить дальше, если бы не завещание Сяньфэна. Вот это было уже слишком! Цыси даже спустя столько лет почувствовала, как ярость сжимает ей горло.
В тот день она навестила Цыань, и покойная за чаем принялась изливать ей душу.
— Сестра, мы обе стареем. Пройдет немного времени, и одна из нас, быть может, скоро снова соединится с нашим повелителем Сяньфэном. Мы прожили вместе двадцать лет, и за это время между нами не было ни единой серьезной размолвки. Покойный император оставил мне завещание, которое теперь не имеет никакого значения. Боюсь, что, если его обнаружат после моей смерти, люди могут подумать, что наши отношения лишь внешне были дружескими, а в душе я затаила злобу против тебя. Это было бы достойно сожаления и нарушило бы волю покойного императора.
С этими словами Цыань вынула из длинного рукава завещание императора Сяньфэна и передала его Цыси. Завещание гласило: «Наложница Западного дворца, будучи матерью нового императора, заслуживает того, чтобы ее возвели в ранг вдовствующей императрицы. Но она слишком лжива и способна на любое преступление. Не позволяйте ей вмешиваться в государственные дела, решайте все сами. Если ее поведение будет добропорядочным, относитесь к ней с почтением. Если же ее неблаговидные дела примут скандальный характер, ты должна собрать министров и показать им это завещание, которое дает тебе право заставить ее совершить самоубийство».
Все эти годы мерзавка держала в рукаве ее смертный приговор. Цыси стоило большого труда не выдать того, что она чувствовала. А глупышка Цыань принялась ее успокаивать:
— Не волнуйся, сестра. Я бы не показала это завещание, если бы питала к тебе вражду. Напротив, я делаю это, чтобы ты убедилась в моих дружеских чувствах.
Сказав это, Цыань взяла завещание из рук Цыси, поднесла к свече и сожгла его.
Разумеется, Цыси не могла ее не отблагодарить. Утром она послала Цыань ее любимые рисовые лепешки. Когда вдовствующая императрица положила их в рот, они слегка горчили.
На следующий день Запретный город погрузился в траур: вдовствующая императрица Цыань скончалась. Цыси высказала по этому поводу сухое сожаление, но облачаться в траур не стала. Никто и пикнуть не посмел.
Цыси удовлетворенно вздохнула, и на ее все еще красивом лице заиграла блаженная улыбка. Цыси хворала. Уже несколько дней она лежала в постели и сладко дремала под музыку, доносящуюся из соседнего зала. Императрица всегда была неравнодушна к искусству.
Да, всю жизнь она обожала искусство и драгоценности. За годы царствования у нее собралась неплохая коллекция: две большие комнаты от пола до потолка уставлены лаковыми коробочками с украшениями.
Иногда, желая развлечься, Цыси приглашала жен иностранных посланников и показывала им свои драгоценности. Весело было наблюдать за их потрясенными лицами, когда она доставала то одну, то другую коробочку или предлагала им самим выбрать, на что взглянуть. Может быть, на этот пион из коралла и нефрита — его лепестки дрожат так, словно это живые цветы. Цыси прикрепляла пион к наколке на голове. Или на великолепную коралловую бабочку? Золотые браслеты и кольца, отделанные жемчугом и нефритом, ожерелья из жемчуга. Таких изумительных вещей эти грубые европейки не видели в лавках своих ювелиров и даже во дворцах своих императоров.
Одна из дам, побывавших у нее, даже опубликовала воспоминания, и Цыси с любопытством их прочла.
Да, Цыси любила наряды и драгоценности. Она положила руку на подбитый мехом зимний атласный халат. Нежная ткань скользила под рукой. Бирюзовый, расшитый белыми аистами, он прекрасно оттенял ее глаза и кожу. Пожалуй, стоит подняться и ненадолго выйти на воздух. На халат она набросит жемчужную сетку. Цыси приложила руку к волосам и проверила, не сбились ли два жемчужных аиста в прическе. Все было безупречно. Ах, если бы не болезни, насколько приятнее была бы жизнь. Цыань было сорок пять, когда она упокоилась в императорской гробнице, а ей, Старой Будде, уже семьдесят, и она все еще живет.
Да, многое случилось за эти годы. Были и заговоры, и волнения, и трения с западными державами, война с Японией, возращение и потеря территорий, были победы и поражения, восстание ихэтуаней, бегство из Пекина и возвращение в него. Все проходит, устраивается, затухают страсти, затягиваются раны. Остается только память.
А у милого ее племянника Гуансюя, о чем бы он там ни мечтал в своем заточении, ничего не выйдет, Цыси не позволит ему пережить себя. Она уже успела назначить Гуансюю преемника — маленького Пу Цзяйня, сына своего племянника, князя императорской крови Дуаня. Предателю Гуаньсюю остается тихо умереть в своей облезлой лачуге от голода и холода. Дворец Иньтай! Жалкие развалины, обставленные рухлядью, едва отапливаемые, с отваливающейся штукатуркой. Вот как поступает с предателями вдовствующая императрица Цыси.
Самодовольная улыбка искривила ее губы и превратила лицо в страшную маску. Но уже в следующую минуту оно снова стало прекрасным и бесстрастным. Цыси подняла руку и коснулась нефритовой орхидеи. Она по-прежнему считала медальон частью себя. Ее длинные ногти в наконечниках-футлярах, острые, как клюв цапли, слегка задевали вышивку халата.
Запах жасмина наполнял комнату, тени деревьев ложились на бумагу, затягивающую окна. Императрица задремала, не выпуская из пальцев медальон.
— Ваше величество! — женский крик разбудил Цыси. Приоткрыв глаза, она с удивлением увидела перед собой императрицу Лун Юй, жену Гуансюя. — Император Гуансюй скончался!
На лице Цыси мелькнула самодовольная усмешка. Пережила.
Нелюбимая супруга императора заливалась слезами. Цыси поморщилась, взглянула на стоящих за ее спиной наложниц, евнухов, Ли Ляньина. Было 14 ноября 1908 года. Император-узник, одинокий, болезненный, лишенный друзей, сломленный духовно и физически, унижаемый и оскорбляемый всеми, отошел в мир иной так же тихо, как жил.
Почти все придворные, находившиеся в опочивальне Цыси, плакали, даже у преданного Ли глаза были красными. Сочувствие к Гуансюю оказалось намного сильнее, чем могла предположить Цыси. При дворе снова шептались: смерть императора была неожиданной и необъяснимой, накануне он чувствовал себя не хуже, чем всегда.
На следующий день вдовствующая императрица Цыси встала со своего ложа, надела расшитый драконами наряд и отправилась в верховный совет, экстренно созванный для оглашения наследника престола.
Цыси боялась. Впервые в жизни ей стало страшно. Этой ночью в жутком, похожем на явь сне ей явились все жертвы ее коварства и жестокосердия. Ее супруг император Сяньфэн, император Цзайчунь, его прекрасная жена Алутэ, вдовствующая императрица Цыань, погубленный ею Гуансюй, его драгоценная наложница Чжэнь фэй. За ними виднелись лица служанок, евнухов, наложниц, возлюбленных Цыси, которых она замучила, отравила, забила до смерти. Впервые страх возмездия посетил ее душу. Нефритовая орхидея на груди остыла, побледнела, и Цыси пришла в голову фантастическая мысль, что она умерла. Но камень не мог умереть. Умирала она, Цыси.
Вернувшись к себе в покои, она облачилась в одеяние долголетия, в которое одевают умирающих, написала прощальный указ новому императору и его регенту князю Чуню, в котором приказала соблюдать траур по ней не больше двадцати семи дней.
Потом почувствовала невероятную слабость, опустилась на ложе, и когда приближенные, столпившиеся рядом, попросили ее сказать последнее слово, она тихо произнесла:
— Трон дракона никогда больше не должен попадать под влияние женщины.
Она уже с трудом различала окружающих ее людей, за ними темной стеной стояли духи умерших.
Кто-то склонился над ней, и маленькая теплая рука сорвала с шеи нефритовую орхидею. И в тот же миг живые исчезли, а темная толпа духов навалилась на нее и вырвала из тела.
15 ноября 1908 года в три часа пополудни вдовствующая императрица Цыси скончалась.
Назад: Глава 23
Дальше: Глава 25