Глава 23
— Тебе также разрешается говорить, — продолжал калиф.
Перо вытаращил глаза, сердце его глухо стучало. Он сглотнул слюну, не слишком громко, как он надеялся. Он видел, что все другие в этой комнате — в том числе и красивый молодой человек, который вошел вместе с Гурчу, потрясены.
Калиф оглядел присутствующих.
— Меня утомляют пустые слова, — сказал он, — ненужные слова. Я прихожу сюда, чтобы убежать от них. Но если я хочу познакомиться с вашим западным искусством, а я этого хочу, мне не удастся это сделать, если художник будет молчать. Ты будешь говорить со мной, пока я буду позировать. Ответишь на все вопросы, которые я тебе задам. Это понятно?
Перо снова сглотнул, ему удалось кивнуть головой.
— Ты сказал моему визирю, что мы вместе должны решить, как делать эту работу. Очень хорошо. Давай начнем.
Перо открыл рот. Он понятия не имел, что следует сказать. Его голова была пустой, как чистое полотно. Гурчу быстрым, повелительным жестом поднял руку. Длинные пальцы, три перстня, голубой камень, красный, серебряная оправа.
— Погоди. Молчи. Сначала все остальные выйдут.
Визирь вздрогнул от отчаяния. Он ткнул себя в грудь, спрашивая разрешения говорить.
Калиф покачал головой:
— Лакаш останется, он будет охранять меня от этого явно опасного художника. Все остальные уйдут. Когда художника надо будет проводить обратно, Лакаш позовет людей, которые это сделают. Ты, — показал он на Перо, — оставайся там, где сейчас, только встань. Полагаю, мы начнем сегодня? Чем ты разбавляешь свои краски? Нет. Нет. Подожди, пока они уйдут. И приготовь свои соображения по поводу того, почему правители запада желают, чтобы писали их портреты.
Калиф снова огляделся вокруг. Бледное лицо, длинный нос, почти черные глаза, этот низкий голос. Перо подумал, что голос правителя ашаритов звучит так, будто в комнате грохочет гром, как во время божественной грозы, заставляющей содрогнуться всех смертных.
Заговорил другой человек. Это вызвало у Перо шок.
— Отец, повелитель, могу ли я просить у вас позволения остаться? Ради вашей защиты и приобретения мною знаний?
Гурчу посмотрел на говорящего, красивого мужчину, который вошел вслед за ним.
— Нет, — ответил он. — На сеансах не будет никого, кроме меня и моего немого, и еще этого художника, который — я выясню, почему именно он — был выбран Советом Двенадцати для выполнения этой задачи.
— Повелитель, разве мне не дозволено интересоваться такими вещами, как и калифу?
— Дозволено. Но в твоих собственных палатах, и учиться надо у книг и у своих гостей. Джемаль, я сказал — нет. Ты будешь приходить ко мне каждое утро, после окончания сеанса. Подожди в саду.
Красивый мужчина сложил перед собой ладони и поклонился. Он был элегантен, с глазами и носом отца, и названное имя объяснило, кто он такой. Это был старший принц, любимый сын из тех двух, которым позволили остаться в живых.
Бейет, младший, остался в живых в качестве страховки для продолжения династии, так объяснил ему Марин Дживо, за вином и жареным ягненком. Перо понял: младший принц был гарантией на случай болезни или внезапной смерти старшего. Конечно, он мог также подстроить несчастный случай, болезнь, смерть. А еще он служил, как прибавил тогда Марин, средством для сдерживания преждевременных амбиций старшего сына.
Преждевременные амбиции едва ли были чем-то нехарактерным для османов, как и для других стран, а этот калиф правил много лет. Его сыновья прождали уже очень долго.
Художнику велели встать. Он так и сделал, осторожно. «Здесь не следует делать быстрых движений», — подумал он. Устремленные на него взгляды стражников и придворных были полны яда, но также выдавали страх. Выживание, продвижение наверх, обеспечивалось доступом к правителю, а он — жалкий художник из неверных — теперь будет каждое утро оставаться наедине с калифом, разговаривать с ним, учить его, по его приказу, в том месте, где никто не смеет заговорить вслух под страхом смерти.
Ну, всегда существовала вероятность, что его здесь убьют. В данный момент это казалось еще более вероятным. Сын, отметил Перо, когда тот взглянул на художника, не выглядел жаждущим его убить. Принц Джемаль выглядел… Перо не смог подобрать слова. Но он не выглядел жестоким или испуганным. Это что-то другое.
Это не его забота. Чем он будет разбавлять краску? Именно это хочет знать Гурчу Разрушитель? О, и еще — почему именно Перо Виллани выбрали для поездки к нему.
Это более деликатный вопрос. Он принял решение, стоя там, стараясь держать голову высоко и не встречаться глазами со стражниками, крупными мужчинами, которые всем своим видом выражали желание пустить в ход свое оружие против него.
Перо решил, что будет отвечать правдиво — когда сможет — на любой вопрос этого человека с лицом ястреба, который обладал большей властью, чем все, кого Виллани когда-либо знал. Если говорить правду, большей властью, чем любой из живущих людей.
Люди покидали комнату. Визирь обернулся в дверях и послал Перо последний взгляд. В нем был некий смысл, но Перо Виллани понятия не имел, что это за смысл. Он находился слишком далеко от привычной для него среды. Его среда — это квартал кожевников в Серессе или книжная лавка на расстоянии нескольких изогнутых аркой мостов оттуда. Ни одно из этих мест не подготовило его, даже отчасти, к встрече с Дворцом Безмолвия в Ашариасе.
Визирь оставил дверь открытой — намеренно, разумеется. Когда Гурчу это увидел, выражение его лица не изменилось. Калиф подошел к мягкому креслу и уселся. Он кивнул сначала стражнику, потом на дверь. Стражник пересек комнату и закрыл дверь.
— Если только освещение не лучше при открытой двери? — обратился калиф к Перо Виллани.
Перо прочистил горло.
— Я… я считаю, что нам достаточно света из окон. Это зависит от, определяется тем…
— Чем? Мы зря потеряем время, если ты будешь заикаться, как ребенок.
Перо с усилием удержался от того, чтобы еще раз не прочистить горло. Но, в самом деле, как можно не бояться здесь?
— Определяется вашими желаниями и потребностями, мой господин. Заказанный портрет ничего не стоит, если вы им недовольны.
— Только заказанный?
Перо заморгал. Он заметил, как на лице его собеседника промелькнуло довольное выражение. Значит, Гурчу гордится своим умом.
— Если я нанимаю модель, — сказал Перо, — или пишу портрет по эскизам, сделанным в общественных местах, у него нет заказчика, который может быть недовольным. Только я могу быть удовлетворен или не удовлетворен тем, хорошо ли я изобразил выбранный мною объект.
— А здесь?
— А здесь, или в случае с герцогом Серессы, или с любым человеком, который мне платит, изображаемое лицо выбрало меня, господин. Или… — он даже слегка улыбнулся, — поскольку меня выбрал вместо вас герцог, оригинал решил быть изображенным на портрете, и это все меняет.
— Потому что оригинал может отвергнуть готовую работу?
— Да, мой господин. Здесь заказчик также держит в своих руках мою жизнь и смерть. Если мне не удастся угодить ему…
Нетерпеливый жест.
— Я бы не стал приглашать человека приехать ко мне с намерением нанести ему вред.
— Только если я совершу проступок?
— Так не совершай его, — мягко сказал калиф. — Как ты будешь разбавлять краску?
Перо посмотрел на него. Он, собственно говоря, изучал черты его лица. Лицо и также руки. Он думал о только что замеченной им мгновенной вспышке нетерпения. Как может человек, обладающий такой абсолютной властью, не быть нетерпеливым?
Он спросил:
— Вы нашли и прочли книги по западному искусству? Или вас просветили какие-то люди, мой господин?
Короткое молчание.
— Лучше просто отвечайте на мои вопросы, синьор Виллани.
Перо обдало холодом. Он опустил голову. «Здесь так легко совершить проступок», — подумал он. И снова ему удалось сдержаться и еще раз не прочистить горло. Он сказал:
— Я собираюсь использовать яичную темперу, высокочтимый калиф. Она имеет определенные достоинства для выполнения… для выполнения именно этого заказа, и…
— Потому что она позволит тебе работать быстрее? И мне потребуется меньше позировать?
Перо кивнул.
— Но тогда ты не сможешь писать на холсте, иначе краска потрескается.
Он действительно прочел книгу по западной живописи, и Перо понял, какую именно. Это поразительно. Перо сказал:
— Это правда, господин. Мне надо будет подготовить деревянную поверхность, на которой…
— Это уже сделано. Три размера, из которых ты выберешь, приготовленные так, как сказано в ваших книгах. Если они не подойдут, ты должен мне сказать.
На этот раз он все-таки прочистил горло.
— Я… признателен, мой господин.
Снова еле заметный признак удовлетворения.
— Я так и думал, что ты выберешь тот метод, который позволяет работать быстрее. Меньше нагрузка на позирующего человека, и ты быстрее уедешь домой?
Перо опять кивнул. Никто не предупредил его об этом остром уме, о любопытстве в черных глазах и на худом лице.
— И то, и другое — правда, мой господин. Я не настолько самонадеян, чтобы предположить, будто смогу просить вас уделить мне столько времени, сколько требуется для портрета маслом. Оно сохнет гораздо медленнее. Есть метод, который некоторые используют для письма на основе масла, он менее труден для позирующего человека, но сам я не отдаю ему предпочтения. Есть… есть другие причины того, почему мне нравится старый способ разбавлять краски.
— Расскажи мне о них сейчас, — велел Гурчу Разрушитель. — Потом расскажешь о своих первых предположениях, как ты будешь рисовать меня в западном стиле. Ты мне покажешь, где тебе хочется меня расположить. А до того, как мы закончим сегодня утром, ты мне объяснишь, почему тебя выбрал герцог Риччи, и почему западные правители желают заказывать эти портреты. Опишешь мне его внешность. И как ты будешь меня ему описывать, потому что он тебя спросит. Затем мы закончим на сегодня. Итак. Подготовка красок, преимущества каждого из способов. Начинай.
Его затрясло, когда он снова очутился у себя в комнате. Он надеялся, что его слуга не заметил этого до того, как ушел, но оставшись один, Перо сидел на кровати и смотрел на свои дрожащие руки.
«Говори ему правду!» — повторял он про себя снова и снова. Калиф оказался слишком проницательным, слишком опытным, он подчинял себе людей, видел их насквозь, или создавал впечатление, что способен видеть, — и он всю жизнь был таким, как показалось Перо. Не тот человек, кому можно пытаться солгать.
— Меня выбрали потому, что сочли талантливым и при этом достаточно молодым художником, которому почти нечего терять, готовым рискнуть совершить путешествие к вам. Мой отец умер. У меня нет семьи, на которую я мог бы опереться, только мастерство может мне помочь проложить дорогу в этом мире.
— И каким еще мастерством ты владеешь, синьор Виллани?
Он понял, о чем его спрашивают. Конечно, понял. И совершенно искренне ответил:
— Никаким другим, которое имело бы значение, кроме моего искусства живописца, милостивый калиф. Я умею переплетать книги, если потребуется. Хорошо запоминаю лица, жесты, ландшафты. Однако это… это все — часть моего ремесла.
— Ты сможешь описать герцогу Серессы то, что здесь увидел? Эти сады? Дворцы? Эту комнату?
— Да. Он захочет это знать. Точно так же… точно так же, как вы попросили меня описать его вам.
— Сделай это сейчас, — велел калиф.
Он совсем не выглядел сердитым. Он был… внимательным, его лицо не выдавало никаких чувств. «Он всю жизнь ведет себя так», — подумал Перо. Почти ничего не выдает окружающим. Необходимо прожить достаточно долго, чтобы стать калифом. Нетерпение, вероятно, приходит потом.
Перо подумал о принце, Джемале.
В ту же ночь, в темноте, три человека вошли в спальню Перо Виллани. Лампы не горели, а очаг давно погас. Один человек нес свечу — это ее свет разбудил Перо. Второй быстро зажал ладонью рот Перо, и тот не успел крикнуть. Он шепнул:
— Молчи. Тебе не причинят вреда. Но только, если будешь молчать.
Перо кивнул в знак того, что понял. Что еще ему оставалось делать? Если бы они хотели его убить, он бы уже был мертв.
Человек отступил назад. Перо увидел при огоньке свечи, что у его ночных гостей сабли в ножнах. Он не знал этих людей. Откуда ему их знать? Они подождали, не спуская с него глаз, пока он оделся.
Его вывели из комнаты на открытое пространство между дворцами, залитое светом голубой луны и продуваемое ветром. Он увидел своего слугу, тот стоял снаружи у двери и смотрел прямо перед собой, ничего не замечая — совсем ничего из того, что происходило в ночи.
В такой час вокруг никого не было, не было стражников на окружающей территории, когда они шли к ближайшему дворцу от поселка ремесленников. Художник и его сопровождающие подошли к дверям. Возле них тоже не стояли стражники.
Они вошли и сразу же начали спускаться вниз по лестнице. Перо ужасно боялся. Он знал, что происходило в подземельях Серессы с теми, кто чем-то не угодил Совету Двенадцати.
Но зачем им понадобилось куда-то его вести, чтобы там убить, или причинить какой-то вред? Еще до того, как он начал работать. За то, что ему известно? За тот яд, который он вылил в речку? Это не стали бы делать ночью — и калиф нуждается в его услугах.
Он вдруг подумал, что это объясняет, почему они пришли тайно. Тот, кто захватил его сейчас, не хотел, чтобы об этом узнал Гурчу. Он собрался с духом. И сказал, спускаясь по мраморным ступеням:
— Вы знаете, что калиф накажет вас, если я не смогу выполнить свою работу?
И получил удар по затылку.
— Тебе велели молчать. Молчи.
Они спустились вниз, в коридор на этом нижнем этаже. Перо увидел полы, которые отполировало время, местами плитки потрескались, отскочили. На стенах имелись держатели для факелов, но не было факелов, только свечи в руках у двух его стражей. Они были одни здесь, внизу, шаги отдавались эхом. Была середина ночи.
Они подошли к тяжелой двери. Тот человек, который его ударил, снял ключ с пояса и повернул его в замке. Распахнул дверь. Это потребовало некоторого усилия, дверь скребла по полу.
— Иди, — сказал человек с ключом. — Мы будем здесь. И отведем тебя обратно, когда ты снова выйдешь отсюда.
— Идти? Туда? — спросил Перо. — Одному?
Он слишком поздно вспомнил, что не должен разговаривать, но на этот раз удара не последовало. Только презрительный смех.
— Ты бы предпочел, чтобы пришла твоя мать и отвела тебя за ручку? Там туннель, он освещен, он ведет только в одно место, к двери в конце его. Постучи, когда подойдешь к ней. Иди.
И Перо бесцеремонно втолкнули в туннель. Толкнули сильно. Он полетел вперед, споткнулся. Дверь закрылась у него за спиной, со скрежетом. В замке повернулся ключ.
Он остался совсем один, глубокой ночью, глубоко под землей, и почти сразу же его охватило странное ощущение — но не вполне предсказуемый страх, а что-то другое.
Виллани посмотрел в туннель. Он поворачивал направо, это художник видел при свете факелов на стенках. Но странным было ощущение тревоги — помимо очевидных причин для страха.
Теперь перед его мысленным взором возник тот предмет, к которому он прикоснулся в лесу Саврадии, когда полз по поляне.
Он взял его, потом снова положил на место. После Скандир явно почувствовал облегчение, когда услышал, что Перо положил тот предмет обратно. И теперь ему казалось, будто он опять видит этот предмет, в дворцовом комплексе, под землей, под факелами в железных держателях, глядя на древнюю мозаику на полу.
Он совсем не понимал этого, но у него возникло ощущение чего-то неестественного здесь, внизу. Не обязательно того, чего нужно бояться, хотя он очень боялся происходящего с ним. Нет, это охватившее его ощущение, как и тогда, на поляне, было ощущением древности, утраты, огромного промежутка времени.
«Ну, да, — думал он, стараясь овладеть собой, — этот туннель очень древний, должно быть, его построил император в далеком прошлом». Он не знал, куда этот туннель ведет; они сказали — к другой двери, поэтому, вероятно, он ведет в другой дворец.
По-видимому, у него нет выбора. Он двинулся вперед.
Перо слышал свои шаги, свое дыхание. Темно не было, на стенах на всем протяжении туннеля горели факелы, а туннель поворачивал в одну сторону, потом в другую. Мозаичный пол во многих местах рассыпался, как он видел, кусочки смальты разлетелись. Пол покрывали узоры — цветы, птички у маленького фонтана. «Тот предмет на поляне — это была птица», — вспомнил Перо. Шагая, он наступал на кусочки мозаики.
В одном месте, Перо не мог понять почему, но его захлестнула волна печали. Волна настоящего горя, не о себе самом и не о ком-то из живущих сейчас на этом свете людей. Он остановился и оглянулся вокруг, но совсем ничего не увидел. Пошел дальше, и ощущение горя постепенно прошло.
Интересно, что происходило здесь за долгие века, кто ходил по этому туннелю, из одного конца в другой? Поразительно, что он так хорошо сохранился. Факелы мигали, воздух оказался свежим. Художник шел все дальше, туннель волнообразно изгибался (он не представлял себе, почему коридор не прямой), и вскоре Перо увидел другую дверь, как ему обещали, и подошел к ней.
Он оглянулся назад, туда, откуда пришел. Наверное, это была игра света, но Перо показалось, что он видит что-то, чего там раньше не было, язычок пламени на полу туннеля у последнего поворота, слабый, сине-зеленый — и почему-то казалось, что он движется. Язычок двигался, а потом исчез, будто порождение чего-то невидимого для человеческих глаз. Перо покачал головой, отвернулся и, поколебавшись, постучал во вторую дверь.
— Добро пожаловать! — сказал принц Джемаль, стоящий за спиной у слуги, открывшего дверь. Позади Джемаля стояли другие люди, горели светильники.
Принц был в красивой одежде из тяжелой ткани того цвета, который здесь называли порфиром. Когда-то этот был цвет императоров.
— Я очень рад, — продолжал он с улыбкой, — что вы решили прийти ко мне.
Виллани мог бы считать самым пугающим из того, что случилось этой ночью, ворвавшихся в его комнату вооруженных людей, но оказалось, что это не так.
Перо последовал за старшим сыном калифа, тем, которого считали наследником Гурчу, по одному коридору. Потом по следующему. Он ожидал, что они снова поднимутся наверх в этом другом дворце. Но нет. Они вошли в комнату на том же подземном уровне, освещенную многочисленными лампами. Он догадался, что раньше здесь было какое-то хранилище. Сейчас здесь ничего не хранилось.
Виллани увидел мольберт, краски и кисти, чашки для смешивания красок, лоскуты ткани на столе, и деревянную доску средних размеров, подготовленную для нанесения красок, уже стоящую на мольберте.
— Ваши краски смешали с маслом по правилам, изложенным в книге одного из ваших западных художников, — произнес принц. — Той книги, которую читал мой отец. Его имя — Ченнаро, кажется? Надеюсь, они окажутся такими, как вам надо.
Перо посмотрел на него. Принц, неоспоримо, отличался красотой. Широкоплечий, высокий (но не такой высокий, как отец), пышная шевелюра черных волос под черной бархатной шапкой. У него сильно выступающий нос, как и у калифа, и аккуратно подстриженная борода. От Джемаля исходил сильный цветочный аромат, заполняющий комнату.
— Надо для чего? — спросил Перо. Он старался сохранять спокойствие. — Зачем вы доставили меня сюда таким способом, господин?
Принц улыбнулся. У него были хорошие, ровные зубы. Он развел руками.
— Но ведь это очевидно, синьор Виллани.
— Боюсь, что нет, мой господин. Возможно, виновата усталость. Меня разбудили в моей спальне вооруженные люди.
Улыбка погасла.
— Им приказали доставить вас учтиво.
— Они этого не сделали.
— Хотите, чтобы их убили? — серьезно спросил принц.
Перо уставился на него. «А ведь это может произойти», — понял художник. Он может сказать «да», и возможно, люди, ожидающие у другой двери, умрут. От этой мысли ему стало холодно. И вместе с тем он ощутил, как в нем шевельнулся гнев, как тогда, перед Советом Двенадцати (но не при разговоре с калифом).
— Нет, — ответил он. — Я хотел бы знать, зачем их послали. Зачем я здесь. Мой господин, — совершенно необходимо быть осторожным, понимал он. Он слишком далеко от дома.
Принц снова улыбнулся. Разгладил свои великолепные одежды. И сказал:
— Чтобы написать еще один портрет, конечно. Мы будем делать это каждую ночь. Надеюсь, эта комната подойдет?
«Ну, ты все же спросил», — подумал Перо Виллани. Как и сказал принц, очевидно, что он здесь для того, чтобы рисовать.
Он осторожно произнес:
— Ваш портрет, мой господин?
Улыбка стала шире.
— Не совсем, — ответил принц Джемаль.
Это была ситуация, в которой у него нет выбора, он не мог отказаться. Синьору Виллани, как тихо сказал принц после объяснения стоящей перед художником задачи, предстоит очень длинная дорога домой после того, как он закончит портрет славного калифа, да живет тот и царствует вечно.
Путешественника подстерегает так много опасностей. Несомненно, лучше обеспечить себе защиту в этом путешествии еще во время пребывания в дворцовом комплексе, а для этого его будут приводить — отныне гораздо более почтительно — из его комнаты в эту каждую ночь.
«Он собирается убить меня, — думал Перо, слушая, чего от него хотят. — В любом случае я не выйду из этой истории живым».
Если он откажется, предупредили его, он найдет прискорбный конец где-то в Саврадии, или даже еще до того, как доберется до этих диких мест. Но если он сделает то, о чем его просят, он станет неверным, которому известно, что здесь сделали, а такие люди, разумеется, не могут уцелеть.
Он согласился писать, работать здесь по ночам, сделать все, что сможет. Он художник, именно для этого он приехал сюда, в этом смысл его жизни. И, может быть, Джад наставит его на правильный путь, и сохранит ему жизнь.
«Ваш портрет?» — спросил он принца.
Лишь отчасти. Он должен изобразить этого человека в этой комнате, стоящим у окна, которое нужно будет себе представить (он уже делал это раньше, они все это делали). Изобразить его в этой одежде, которая своим цветом олицетворяет могущество и царскую власть.
Но он должен написать лицо принца Бейета, младшего брата, а не Джемаля.
Он увидит младшего принца завтра, сказали ему, во второй половине дня устраивают соревнование лучников. «Этот план, — думал Перо, глядя на мольберт, доску, инструменты и краски рядом с ними, — составлен не случайно».
Старшего сына считают умным, сказал тогда Марин Дживо, младший — более безрассуден. И, возможно, поэтому ему меньше доверяют. Никаких заявлений никогда не звучало с трона, но все считали, что Джемаль станет преемником отца. После чего, по давней традиции, Бейета задушит стража.
«Так зачем это делать?» — хотелось просить Перо.
Собственно говоря, он задал этот вопрос. В нем снова проснулся гнев.
— Общее мнение, что наследник — вы, господин принц. Зачем вам нужно?..
Перо осекся, повинуясь жесту, быстрому, решительному: ребром ладони по горлу, будто перерезая его. Жесту принца, который в тот момент совсем не выглядел милостивым. Фактически, такое лицо можно было бы изобразить у персонажа, который убивает врага в сцене битвы.
Он опустил голову.
— Простите меня, — сказал он.
Он поднял глаза. Джемаль махнул рукой в сторону мольберта и красок. Рядом также лежали блокноты для набросков и уголь. И стояла корзина с яйцами. Кто-то действительно прочел Ченнаро, «Руководство по искусству живописи». Это странно и невероятно.
Они начали.
Платье имело такое же большое значение, как все остальное. Любой художник, понимающий значение символов, обязан это знать. Цвет, скрытый смысл цвета. А потом те черты лица, которые он изобразит после того, как напишет здесь остальное.
Его используют для того, чтобы кого-то уничтожить, понимал Перо. Нетрудно было догадаться. Ему предложили вина. Он принял предложение. Здесь не действовало правило молчания, Перо сказал принцу, как тому надо встать.
Он будет стоять, так писать легче. В профиль, тоже легче, и быстрее. Они постарались обеспечить его всем, чем нужно. Кто-то знал, что ему может понадобиться, специально узнал.
Угольной палочкой он набросал очертания окна, которое будет находиться за спиной у Джемаля. «За спиной у Бейета», — поправил он себя. Он изобразит там корабли, решил художник: море будет видно за дворцом. Море, которым калиф правит отсюда, и принц в порфире, стоящий на его фоне.
Теперь он не чувствовал усталости, но ему казалось, что его сейчас стошнит. Здесь над ним парила смерть, в каждой линии, нарисованной углем, а потом в каждом мазке кисти. Он работал. Что еще ему оставалось делать?
— Достаточно, я думаю, — в конце концов, произнес Джемаль, снова очень благожелательным тоном. — Завтра ночью встречаемся в этой комнате с той же целью.
Принц был терпелив. Принимал нужные позы, по мере того, как Перо решал, что ему требуется, сохранял неподвижность в выбранной позе, за исключением тех минут, когда пил вино. А потом снова принимал точно ту же позу, в которой стоял прежде. Его можно было назвать идеальной моделью. Лучшей, чем Мара Читрани, она любила отвлекать Перо во время работы, забавы ради, а после заниматься другими вещами, потому что ей нравилось это делать.
Джемаль опять улыбнулся.
— Едва ли мне нужно предупреждать вас никому об этом не рассказывать, синьор Виллани? — на его лице было выражение светского человека, беседующего с другим светским человеком. «Это выражение лица тоже можно написать», — подумал Перо.
Он покачал головой. Кому бы он мог это рассказать и не умереть?
— И еще одно, — сказал Джемаль. — Хотя, хочу надеяться, что вы примете это как награду, а не как обузу, — принц заколебался, словно не решил, сколько можно сказать, потом продолжал: — Пока еще не пора другим узнать об этой комнате.
«Пока на этом портрете нет лица», — подумал Перо.
— Но возможно, вас увидят, когда вы пойдете по двору ночью. Те люди, которые пришли с вами, — служители дома моего брата, не мои.
«Значит, их подкупили», — подумал Перо. Он еще не видел принца Бейета, и совсем ничего о нем не знал, — кроме того, что этого человека готовятся уничтожить, и Перо принимает в этом участие.
Улыбка Джемаля начинала его тревожить, уж слишком легко она появлялась на лице принца. Принц продолжал:
— Необходимо, в данный момент, иметь наготове историю, почему художник-джадит бродит по ночам, на тот случай, если вас действительно увидят. То, что происходит после наступления темноты, часто связано с любовным томлением, ваш опыт подтверждает это?
Перо увидел, как один из стражников улыбнулся.
— Будет пущен слух, что один человек хочет наградить вас за вашу службу у калифа. Позже появится другая история.
Перо снова подумал, что все это тщательно продумано.
— Значит, ваш брат якобы предложит мне женщину? — его опять охватил гнев. Снова. «Будь осторожен», — сказал он себе. Снова.
— Пока ничего столь определенного. Но вы, конечно, согласитесь, что будет лучше, сумей вы дать правдивый ответ, если мой отец спросит, как вы проводите ночи?
Перо закрыл глаза. Он пытался представить себе этот разговор.
Джемаль продолжал:
— Это будет ваша награда и одновременно правда, которую вы сможете сказать калифу — в таком месте, где никому другому даже не разрешено разговаривать.
— А если он спросит, кто дает мне эту награду?
— Не спросит. Но если это произойдет, конечно, вы скажете правду. Разумеется, скажете. И тогда, синьор Виллани, вам ничего не будет грозить во время долгого пути домой.
«Едва ли», — подумал Перо. Но на его лице ничего не отразилось.
— Итак, сюда придет женщина для меня?
— Сюда? — принц окинул взглядом ярко освещенную, подземную комнату-хранилище. — Нет-нет. Никто сюда не придет, и — вряд ли мне нужно вам говорить — мой брат не предлагал вам ни одной из своих женщин.
— Да, — подтвердил Перо. — Он этого не делал.
— Я это сделал, — улыбнулся Джемаль.
Он повернулся к стражникам:
— Отведите его обратно к туннелю. Проявляйте учтивость. Те, кто ждет на другом конце, отведут его назад. Передайте им, чтобы они были готовы помочь. Вероятно, он будет утомлен, после. Кто из джадитов встречался с женщинами из дворца в Ашариасе?
Стражники рассмеялись с понимающим видом.
Темная комната. Он в ней ослеп. Никаких окон, хотя они уже не под землей. Он опять прошел по туннелю, и снова почувствовал эту странную, острую печаль (он будет ощущать ее каждый раз, проходя по этому месту). Однако не увидел того маленького, движущегося огонька (он будет его видеть иногда, в другие разы).
Один человек прошел по туннелю вместе с ним, как ему было приказано, а остальные ждали его, когда он постучал, как и обещали. Отвели не к нему в комнату. Они повели его по широкой лестнице в тот первый дворец, принадлежащий, как он теперь понял, Джемалю, как тот, где он писал портрет под землей, принадлежал Бейету.
К тому моменту он понял, что людям младшего принца, с этой стороны, не положено знать, что происходит ночью. Или, скорее, только те, кого подкупили, могли знать об этом.
Здесь было темно, но темнота не мешает чувствовать запах — и очень сильный — благовоний, и Перо понял, что в этой комнате его ждет женщина.
И не одна, осознал он.
Желание коснулось его помимо его воли, как прикосновение прохладных пальцев. В комнате стояла кровать, к ней его подвел шепот, которого он не понимал, потому что они говорили на языке османов. Однако когда слышишь определенные звуки в темноте, у самого уха, и к тебе прикасаются пальцы и губы, и те же пальцы начинают снимать с тебя одежду, этот язык понятен всем и каждому, мужчинам и женщинам.
Посреди всего этого он снова ощутил гнев. Даже сейчас. Он ничего не мог с ним поделать. Он приехал из Серсессы, Царицы Моря, знаменитой (печально знаменитой!) своими борделями и своими аристократками, под масками или без них, в элегантных комнатах над каналами. Она прославилась по всему миру искусством женщин (и мужчин), которых можно найти после наступления темноты, и Перо бывал в борделях, пусть и не дорогих. Кроме того, в кварталах художников этой республики обитали женщины, которые проявляли к нему щедрость и спали с ним по любви, ведомые собственным страстным желанием.
Короче говоря, он не был новичком в любовных играх. Он чувствовал себя так, будто над ним насмехаются здесь, в этой слишком тесной, ароматной темноте. С чего это они вообразили, будто этот неискушенный художник-джадит будет беспомощным, потрясенным таинственным мастерством женщин востока, пахнущих экзотическими благовониями, предлагающих ему наслаждения, неведомые на примитивном западе?
Он подумал, что это почти оскорбление. Грубая шутка, рожденная ленивой фантазией. Весьма возможно, мужчины здесь, в Ашариасе, приписывали владение теми же секретами и тайнами женщинам из Серессы, или при дворе Феррьереса. И, уж конечно, томные женщины под жарким солнцем Эспераньи, в затененных комнатах после полудня, знали такие вещи, против которых не смог бы устоять ни один мужчина.
За кого они его принимают? За малого ребенка? За человека, способного на глупые поступки?
И все же… кто умеет контролировать такое возбуждение? Как он может отрицать, что стал твердым, возбудился еще до того, как чей-то невидимый рот сомкнулся вокруг кончика его члена и заскользил вниз, а пальцы других нащупали его соски, а потом одна женщина своими губами нашла его губы, а потом к ним прижалась ее грудь. Три женщины. И темнота.
И это не такие женщины, которых можно купить на ночь на улицах Ашариаса. Он во дворце сына калифа. Эти женщины, должно быть, принадлежат Джемалю. Он слышал, что их тридцать. Он слышал, что их в два раза больше. Каких только глупостей и дикостей не болтают люди!
Но, конечно, истинной причиной темноты в этой комнате (и это так же верно, как то, что Ашар явился среди звезд пустыни) было то, что ни один неверный не мог бы вот так переспать с женщинами принца османов и остаться живым.
В любом случае, он не выживет, подумал Перо Виллани, в тот момент, когда одна из женщина настойчивой рукой направила его в себя и издала звук, который он уже слышал прежде. Он почувствовал, как она начала приподниматься и опускаться над ним, и шепот других женщин, и, да, несмотря на гнев — возможно, подогреваемое гневом, — разгорелось его собственное желание, его страсть. Он чувствовал одновременно стыд и жажду, и верил, что ему скоро предстоит умереть. И это тоже вызывало слепую (воистину слепую) жажду любовных объятий.
Они по очереди принадлежали ему, самыми разными способами, пока он не покинул ту комнату. Пока они не разрешили ему выйти, спотыкаясь в коридор, мигая от света ламп в руках стражников, которые, наконец, отвели его в его комнату. И то же самое повторилось на следующую ночь, и на следующую, каждый раз, когда его вели обратно после работы над портретом во дворец на другом конце туннеля.
Принц Джемаль сказал, что это должно стать объяснением — пока что, — если джадита заметят ночью на территории дворцового комплекса. Потом настанет момент, когда шокирующий портрет случайно обнаружат, и история изменится, и люди погибнут.
Он думал, что, возможно, женщины каждый раз менялись. Он не был в этом уверен. Невозможно быть ни в чем уверенным. Кроме того, что можно злиться и бояться, быть насмешливым, и все же погружаться в аромат и шепот, в гладкую плоть и желание другого человека, и чувствовать жгучую страсть, которую не опишешь никакими словами. И даже в глубине той темной комнаты существовали образы, которые он мог вспомнить — или придумать.
Утром, при свете, после той первой ночи, Перо Виллани умыл лицо холодной водой. Он выпил очень горячий утренний напиток, который здесь подавали. Потребовал еще. Этот вкус ему начинал нравиться. Пока не совсем, но напиток помогал ему окончательно проснуться, он обжигал язык.
Затем он отправился с эскортом во Двор Безмолвия, вошел в те же ворота, что и раньше, прошел по саду мимо апельсиновых деревьев и возобновил работу над портретом великого калифа — то дело, ради которого приехал сюда.
Во время работы он отвечал на вопросы о западе. О правителях и обычаях Серессы и других государств, насколько хватало его познаний, даже о доктринах Джада. Много вопросов, заданных этим низким голосом.
Потом, в тот второй день, Перо отвели посмотреть выступления мастеров стрельбы из лука, на зеленом участке в самом дальнем конце дворцового комплекса, откуда открывался вид на море. Там его приветствовал принц Джемаль и представил младшему брату, Бейету. Он дважды поклонился младшему принцу, тот кивнул в ответ.
Он наблюдал за Бейетом во время стрельбы из лука. Изучал его. Он чувствовал себя человеком, планирующим убийство. Бейет был немного похож на брата: не такого высокого роста, более стройный, с более пышной бородой, тоже черной. Более полные губы, более длинные волосы, не такой длинный нос на более худом лице. Оба принца участвовали в соревнованиях, которые проходили весело и со смехом. Оба искусно владели луком и стрелами. Бейет стрелял лучше, насколько понял Перо.
Это не имело значения.
