Налоговых оценщиков, тех двоих, которых они заметили, когда те свернули с дороги, а потом раздели донага и отправили по дороге, убили. Кто-то сообщил об этом банде Скандира в деревне дальше к югу. Говорили, что их разорвали на части, и бросили в поле.

Если это откроется, могут последовать ответные действия. Они были почти всегда, но это место находится так далеко на юго-западе, в глуши, а османы все свое внимание обратили сейчас на север. В какой-то степени звездопоклонники примирились с тем, что эту часть света, где Саврадия становится Тракезией, покорить не так-то легко, и вряд ли удастся. Да она и не представляет для них особой ценности.

Даница поискала в себе и не нашла никакой слабости. Как и сочувствия к тем двоим оценщикам, даже при воспоминании о том, как они, голые, брели по дороге, спотыкаясь. Один рыдал. «Хорошо», — подумала она тогда.

Они подожгли амбар возле маленького гарнизона после долгой скачки на восток вдоль реки. К тому времени в их отряде появилось шесть новых людей; их необходимо было испытать в бою. И Даницу тоже. Солдаты ашаритов в спешке выскочили из деревянных ворот форта, с ружьями, что было глупо в темноте. Даница и двое других лучников уложили их при свете от горящего амбара. Ружья выстрелили, не причинив им вреда. Скандир послал людей подобрать оружие, когда все закончилось. Ружья полезны, просто не в такой схватке.

Но когда они этим занимались, два молодых человека, полуодетые, крича от страха, выбежали из амбара с поднятыми руками. Парень и девушка. Они нашли местечко, где можно провести ночь вдвоем. Пока Даница смотрела, колеблясь, Скандир и еще один мужчина подъехали и убили обоих.

Остаток ночи они провели, вернувшись немного назад, на запад, в двух соседних домах фермы с пристроенными амбарами. Один из фермеров-джадитов и его жена уступили Скандиру свою кровать, поэтому Даница тоже спала в кровати. Он всегда принимал подобные предложения, к тому моменту она уже это знала. Он также знал, где можно найти кров. «Это позволяет людям чувствовать, что они тоже играют важную роль, — говорил он. — Что они тоже сопротивляются завоевателям: во имя Джада, во имя их отцов и матерей, детей, родителей отцов и матерей, живых и мертвых».

Она сказала ему в темноте:

— Те, в амбаре, были детьми.

— Я не заметил.

— Нет, заметил.

Он молчал, лежа рядом с ней. Крупный мужчина, постаревший, покрытый шрамами и рубцами, похудевший за двадцать пять лет войны и дорог. Он медленно поднимался иногда по утрам, когда было сыро.

— Ладно, да, я заметил, — в конце концов, произнес он.

— Та девочка погибла за то, что спала с мальчиком?

— С мальчиком? С османским солдатом?

— Он не был солдатом, Раска.

— Ты это знаешь? Знаешь?

— Знаю. И ты тоже знаешь. Это был сын фермера или мельника, или…

— Потом он станет фермером или мельником-ашаритом, или проклятым кузнецом, и вытеснит отсюда наших людей! Отречется от нашей веры и будет нас убивать! Будь они все прокляты, девушка! Что я должен был сделать, по-твоему?

Он полон гнева, подумала Даница. Неугасимого гнева. Она ощущала его ярость, будто от лежащего рядом человека исходил жар.

Фермер и его жена могли слышать их, они лежали на второй половине единственной, разделенной на две части комнаты. Интересно, что они подумают. Она тихо сказала:

— У девушки были светлые волосы. Возможно, она была их дочерью, этих двоих.

Он не ответил. В тишине она думала о том, сколько людей погибнет, так или иначе, в этой долгой войне. Сколько уже погибло. Этой девушке не следовало идти в амбар с парнем-османом. Даница так себе говорила.

В конце концов она уснула. Необходимо спать, когда есть возможность, а ночь уже почти закончилась.

На восходе солнца они оседлали коней. Они скакали на юг. Их план оставался таким же, как и после того боя с Джанни и кавалерией, в котором участвовал ее брат: перегруппироваться, обучить новых людей, потом вернуться на север. Атаковать и убегать, убивать, как можно больше. Заставить неверных пожалеть о том дне, когда они пришли сюда, и о каждом следующем дне. Жить так, делать именно это, без конца. Или до самого конца.

Ее это устраивало. Они здесь именно для этого.

Далеко на севере ее брат в это время встретился с отрядом сеньянцев у другой реки, а армия Ашара получила приказ повернуть назад.

Возможно, они встретились с самыми лучшими воинами армии калифа, сказал своим людям Хрант Бунич, но их командиры способны делать ошибки, и они никогда раньше не воевали с Сеньяном. Герои ведут войну иначе. Они могут совершить такое, здесь, между рекой и лесом, о чем никогда не забудут.

Он не знал, правда ли это, но он произнес эти слова. Когда руководишь людьми, им необходимо слышать от тебя определенные слова, а тебе необходимо их произносить так, чтобы тебе поверили. Он и правда думал, что некоторые из них должны выжить, чтобы об этом узнали, и запомнили.

К востоку от них больше не раздавались взрывы, и мальчик не вернулся назад. У Бунича было плохое предчувствие. Он не говорил о нем, хотя другие слышали эту тишину, как и он. Пение птиц, шум ветра в листве, внизу под ними тихий рокот реки, при подходе к порогам, а за ними ревел большой водопад.

Пока он ждал и мрачно размышлял, возвращаясь после очередной проверки того, как продвигается работа, которую он приказал сделать, ему в голову пришла еще одна мысль.

Он отправил шесть человек с арбалетами на деревья дальше к востоку, чтобы они там спрятались. Теперь уже листвы хватало, чтобы скрыть человека, если он умеет сидеть смирно. День стоял теплый, дождь не шел. Можно было даже видеть в небе солнце, которое пыталось пробиться сквозь облака, гонимые ветром. Они помолились на рассвете, под руководством священников. «Я прожил в целом хорошую жизнь», — подумал Хрант Бунич. Все-таки ему хотелось снова увидеть сына, и море тоже.

Ближе к вечеру разведчик прибежал обратно. Ашариты приближались: впереди кавалеристы, за ними строем идут Джанни. Их ряды еще не растянулись, но это должно произойти, когда они подойдут ближе, так как здесь, между водой и лесом, лишь узкое пространство. Конечно, узкое: разве командир сеньянцев глупец?

Если бы командиры отряда османов были умнее, или менее уверены в себе, или не пребывали в таком гневе, они бы разместили людей на южном берегу со стрелами и ружьями, и стреляли бы через реку, загоняя противника в лес. Такой промах давал ему слабую надежду. Может быть, они еще так и сделают, но он в этом сомневался. Они слишком уверены в себе, в своем численном превосходстве. И они в ярости. В таком состоянии можно сражаться до последней капли крови — или совершать ошибки. Или делать и то и другое.

Важно, напомнил себе Бунич, не попасть в плен живым.

И именно в тот момент, когда он подумал об этом, раздалось два взрыва, один за другим, тишина дня разлетелась на осколки, и на этот раз сеньянец улыбнулся.

Опять! И снова Дамаза сбило с ног, он отлетел в сторону и сильно ударился о землю, и опять он совсем ничего не слышал. На его глаза навернулись слезы, он изо всех сил старался не зарыдать, чтобы не опозориться. Люди вокруг него стонали, он это видел, но не слышал.

Стрела попала в человека рядом с ним, и этот человек умер. Вот так. Он только что сидел на земле, ошеломленный, прижав ладонь к окровавленной щеке, а теперь он мертв, с арбалетной стрелой в груди. Живой — и уже не живой.

Дамаз растянулся на земле за его мертвым телом, отчаянно стараясь заставить мозг работать должным образом. Он снова слышал колокола, они все звенели и звенели.

Как это? Они же высматривали зарытые на тропе ящики! Наверняка они не могли их пропустить! А потом он понял. Ошибка. Они совершили отчаянную глупость. Они несли с собой те два ящика, которые обнаружили раньше, те, которые заставили пуститься людей в погоню в лес за лучниками, готовящимися взорвать их. Их уловка не сработала дважды, не сработала для этого отряда.

Но они принесли их сюда! А выстрел из арбалета может вызвать взрыв так же легко, как и огненная стрела лучника. А здесь вокруг деревья, на которых могут спрятаться люди.

Дамаз посмотрел на лес. Вытер глаза. Не слезы. Кровь. Он ранен. Он плохо видел и не мог разглядеть, где прячутся на деревьях стрелки из арбалетов. Затем еще один человек, прямо перед ним, упал, сраженный стрелой, и Дамаз вытянул руку и закричал: «Там, наверху!» И их собственные лучники начали пускать стрелы в том направлении, десятки стрел, потом еще больше, и через секунду из листвы упал человек, потом еще один, и третий полетел вниз, вращаясь так медленно, что это казалось нереальным.

Поднявшись на ноги — нельзя же трусливо прятаться за мертвецом! — Дамаз поспешил на помощь раненым, лежащим вокруг него. Группка людей собралась чуть впереди, и когда Дамаз подошел, он увидел, что их собственный сердар, сердар Джанни, погиб от взрыва, его тело было ужасно изувечено. Можно было определить, кто это, только по обгоревшим обрывкам его мундира. Дамаза затошнило.

Оба командира! Сердар кавалерии и теперь их собственный. Убиты проклятой бандой пиратов, которая была куда меньше их отряда.

В кроны деревьев летели еще стрелы. Кто-то заметил еще одного арбалетчика. Дамаз увидел, как тот тоже упал вниз. Он бросился бежать туда. Этот человек, возможно, еще жив! Они должны были взять их живыми, чтобы провести на параде перед калифом. В доказательство своего триумфа здесь.

Он оказался мертвым. В него попало две стрелы, и он сломал шею, когда упал, его тело было изогнуто под странным углом. Они все еще стреляли, лучники-джанни, и он иногда видел вспышку мушкетного выстрела, хотя глупо стрелять на таком расстоянии. У Дамаза не было лука, он теперь нес меч.

Он до сих пор ничего не слышал. Он опять оказался слишком близко от взрыва. Он мог так легко погибнуть. Живой — и уже не живой. Он вытер глаза ладонью и опять увидел на ней кровь. Ему надо перевязать рану, но на это нечего рассчитывать, другие пострадали гораздо серьезнее. Ему необходимо им помочь. Дамаз не знал, кто теперь отдает приказы.

Он все равно их не слышал.

Кавалеристы снова двинулись на запад, туда, где находились сеньянцы, судя по сообщениям. Всадников достаточное количество, чтобы они сами уничтожили врагов. Это, подумал Дамаз, было бы позором для Джанни! Он лихорадочно огляделся вокруг и увидел людей, бегущих вслед за конницей. Да. Здесь хватит людей для помощи раненым. Кто-то должен сражаться и уничтожить врага во имя калифа и ради чести его любимой пехоты.

Дамаз бросился бежать. Он пока не вынул меч из ножен. Это было бы ошибкой, которой его научили избегать с самого начала учебы. Надо подождать, пока не увидишь того, с кем предстоит драться. Но он продолжал вытирать голову, потому что кровь заливала глаза. В конце концов ее стало слишком много, Дамаз ничего не видел. Он пошел к берегу, чтобы умыться водой, но когда он подошел к реке, то увидел, что здесь берег еще круче, река образует ущелье, теснину, а вода далеко внизу.

Он кинжалом отрезал полоску от подола своей туники и начал неуклюже обматывать ею голову. Другой солдат увидел его, подбежал и помог мальчику. Он что-то сказал, но Дамаз пожал плечами, дотронулся до своих ушей и покачал головой. Второй Джанни кивнул и махнул рукой вперед, с мрачным лицом, Дамаз кивнул, и они побежали вместе.

За годы пиратских рейдов Хрант Бунич понял, что если ты сумеешь привести врага в ярость, то он с большей вероятностью начнет делать ошибки.

У него оставалось мало времени, но они натянули веревки между деревьями и берегом реки, и разместили лучников, чтобы стрелять в упавших, и других лучников, которые должны стрелять в тот момент, когда всадники замедлят ход, увидев, как падают кони. Медленно движущиеся всадники представляют собой легкую мишень, если вы не испытываете сожаления, расстреливая коней.

Сеньянцы его не испытывали. Они почти не надеялись выбраться отсюда живыми. Их задачей было забрать с собой как можно больше врагов. У него недостаточно людей, а послать часть из них вперед — все равно что послать их на верную смерть. Он велел им поскорее выпустить стрелы, потом вернуться сюда, в лес. Нескольким это действительно удалось.

К вечеру, несмотря на то, что они уложили, кажется, сорок или пятьдесят ашаритов и их коней, все еще ужасающе большое количество османов добралось до узкого места между ущельем и лесом, которое Бунич выбрал для последнего боя. Однако лучше умереть здесь, чем бежать от преследующих тебя всадников. О людях, убитых во время бегства, не слагают легенд.

Они вкопали в землю колья, наклоненные острием вперед, и соорудили баррикаду из веток, топоры звенели в лесу с того момента, как они остановились здесь. Им нужно было больше стрел, но им всего было нужно больше. Он не надеялся победить в этом бою.

Узость этого места помогла им. Они отразили две атаки, одну за другой. Хорошо, что теперь у османов не осталось настоящего командира. Казалось, некоторые из них просто прискакали и прибежали сюда, чтобы напасть на сеньянцев. Бунич решил, что они, должно быть, убили еще одного сердара во время последних взрывов, и это была приятная мысль. Однако на размышления оставалось мало времени. Ему необходимо было убивать тех, кто появлялся перед ним.

Они старались целиться в коней, по возможности. Туши мертвых или бьющихся в агонии коней перед их баррикадой служили дополнительной защитой. И убитые люди тоже. Он знал об одной схватке, во время которой осажденные затыкали бреши трупами своих собственных бойцов.

Здесь он не собирался этого делать. Джад судит людей за все то, что они совершают при жизни, и он не стал бы использовать так своих соратников. Некоторые погибли на переднем крае, и их не трогали — это было невозможно, — это другое дело. Слева от него находился Горан Михо, а старик, Любич, с другой стороны, и они втроем держались на переднем крае. Лучи заходящего солнца пробивались сквозь деревья у них за спиной. Еще одна полезная мелочь — теперь они били в глаза османам. Тем не менее это то место, где им предстояло умереть под вечерним солнцем бога, а не победить. В прошлом они добивались триумфов, иногда за это приходится платить. Он увидел, как споткнулся конь, приближающийся к баррикаде, неудачно наступив на труп. Бунич прыгнул вперед, через низкую стенку. Горан Михо, которому пришла в голову та же мысль, не говоря ни слова, сделал то же самое, и Михо вонзил меч в брюхо коня, а Бунич, с другой стороны, убил всадника, который пытался соскочить с седла. И таким образом перед ними оказалось еще два тела, они служили стеной другого рода, а пираты поспешно отступили назад между кольями, под прикрытие веток.

Они были умелыми, быстрыми, сильными воинами, героями Сеньяна. Их методы — это методы бандитов, пиратов. Они и были бандитами и пиратами. Они совершали набеги на деревню или на контору соляной шахты, подстерегали купеческий корабль в узком море, нападали по ночам или на рассвете. Так они поступали всегда.

Их мечи, ружья и стрелы не могли на равных противостоять алой кавалерии или лучшей пехоте ашаритов, да еще при таком сильном перевесе противника в живой силе.

Поэтому сейчас было плохое время, время смерти. Солнце садилось у них за спиной, его свет становился красным и угасал. Бунич смотрел, как вокруг него умирают люди, которых он знал всю свою жизнь, люди, которые пришли сюда без колебаний, — и нашли здесь свой конец. Его самого пока не ранили. Его меч был окровавлен. Им повезло еще в одном: на этой узкой полоске было так тесно, что лучники османов почти не участвовали в бою.

Повезло. «Не слишком подходящее слово для того, что происходит», — подумал он. Он шагнул в сторону от кола, потом вперед, сделав два быстрых шага, вонзил свой меч в брюхо очередного коня и вернулся назад. Один из их лучников попал стрелой в наездника, пока тот пытался освободиться от стремян. Тот закричал. Вокруг стоял сплошной крик. «Война — шумное дело», — подумал Бунич. Он внезапно вспомнил закаты над морем дома, шум волн, гул ветра в парусах.

Здесь вместе с ним осталось семьдесят человек, после того, как он послал некоторых вперед сделать то, что они смогут, и после того, как четверо Михо ушли на юг и уничтожили орудия. Всего примерно двадцать противников одновременно имели возможность нападать на них, но в какой-то момент они сообразили, что могут послать лучников и пушки в лес, чтобы обстреливать сеньянцев. У Бунича там тоже было несколько лучников. По крайней мере, раньше. Похоже, они уже погибли. Их стрелы уже не летели, когда стемнело.

Нападающие прекратили свои атаки, когда наступила ночь. К тому времени у османов кто-то взял на себя руководство. Воюющие армии почти всегда ночью устраивают перерыв (но не пираты). Опасение убить своих собственных товарищей в темноте отчасти было причиной, но ашариты также знали, что они загнали сеньянцев в ловушку, и было понятно, что они хотели захватить последних из них живыми.

«Этого не будет», — подумал Хрант Бунич.

Он смотрел из-за баррикады и груды мертвых тел, как османы подтянули еще больше людей, некоторые из них принесли палатки. Другие — еду. Начали собирать дрова для костров. Появился следующий командир. Он отдавал приказы, держась за пределами дальности полета стрелы. Сеньянцам тоже хватало еды и питья, но только потому, что так много из них погибло. Их осталось — он пересчитал дважды — шестнадцать человек. Шестнадцать.

Утром их атакуют, собьют с ног и обезоружат, свяжут и уведут, спотыкающихся, или увезут в повозках, чтобы провести на параде, а потом изувечить и убить во славу Ашара и звезд.

«Не будет вам славы в этом походе!» — хотелось крикнуть ему через пространство между ним и — сколько их там? — пятьюстами османами, а может, и большим количеством. Он увидел, что у них уже горят костры.

Подошел Михо, прихрамывая из-за раны в бедре. Он сообщил, что враги — как они и ожидали — послали солдат окружить их со стороны леса. Они отрезали путь к отступлению на запад в темноте, и собирались атаковать с двух сторон, когда станет достаточно светло.

Все это предсказуемо. Если сражаешься достаточно долго, можно предвидеть тактику, которую против тебя используют. Но это не обязательно тебе помогает. Не в том случае, если у тебя всего шестнадцать бойцов.

— Пора? — спросил Михо.

— Еще нет. Когда будет совсем темно, в середине ночи, — ответил Бунич. — Скажем, когда взойдет луна. Веревки привязали?

— Привязали, — при свете первых звезд Горан Михо слегка улыбнулся. — Их пришлось удвоить.

— Далеко до низа?

— Да. Это безумие и глупость, Хрант.

— Я знаю.

— И чудесно, — прибавил Михо. — Так мы и должны умереть.

— Я не предлагаю умереть, Горан.

— Знаю. Но…

— Но… да.

На этом они закончили разговор. Ему не нравился Горан Михо, но он готов был гордо сражаться рядом с ним где угодно и умереть вместе с ним сейчас, и явиться на божий суд вместе с ним. Не обязательно быть приятным человеком, чтобы быть храбрым.

Он попил, съел немного сушеного мяса, подождал голубую луну. Увидел, как она восходит. Отдал приказ.

Четыре человека пошли к лесу, в том числе старый охотник, Любич. Если ты умеешь читать следы, как волк, то умеешь и двигаться бесшумно, как волк. Маловероятно, что им удастся проскользнуть, но если бы удалось, если бы хоть один или двое из них проскочили мимо османов в лесу и ушли, это было бы замечательно. Никто не попрощался. Они просто ушли.

Оставшиеся двенадцать человек спустились по двум веревкам в черноту под бегущими облаками и звездами. Они перебрались через расселину и утесы к двум маленьким, легким плотам, которые днем смастерили в лесу. Сеньянцы хорошо умели их строить, делали это много раз.

Несколько топоров они принесли с собой (они всегда брали с собой топоры), а несколько взяли в деревнях, которые разорили по пути сюда. Ими они срубили и обтесали колья для заграждения, а также бревна и ветки для баррикады. И они умели делать средства для плавания. Они всё знали о плавании.

Два плота для дюжины человек. Хрупкие, открытые, не хватало гвоздей — в основном они скрепляли их веревками. Поблизости не оказалось лучшего дерева. Приходилось использовать то, что у тебя есть, в том числе — память и гордость.

Последним спустился Зоренко, их лучший скалолаз. Он отвязывал веревки и бросал их вниз, вместе с колышками, потом спустился с этой скалы в темноте. Буничу и в голову бы не пришло попытаться это сделать. Зоренко сделал это легко. Внизу невозможно было увидеть, улыбался ли он, спустившись к подножью, но Бунич думал, что улыбался.

Если повезет, если судьба проявит хоть немного доброты, ашариты не поймут, куда они ушли, и каким образом. Они решат, что сеньянцы убежали через лес, пустятся в погоню — и не найдут их. Будут гнаться за ними много дней в том направлении, дойдут до конца леса, выйдут в поля. Если они поймают кого-нибудь из тех четверых, которых он отправил туда, или всех вместе, они решат, что другие проскользнули мимо них. Так он и задумал.

Вдоль реки тянулась узкая полоска мокрой земли, река текла быстро, мчалась с шумом туда, на запад, к тому, что там ожидало.

А ожидали там пороги и скалы между утесами с обеих сторон, а потом водопад. Склоны постепенно понижались, к югу от реки, а с этой стороны берега были более крутыми. Река в своей теснине неслась быстрее.

Они видели водопады, когда шли сюда, глядя вниз сквозь дождь. «Вот как мы должны умереть», — сказал в тот вечер Горан Михо. Они были детьми моря, очень далеко от него, но эта река текла к соленому морю и к чайкам.

А ашариты, возможно, никогда не узнают, что произошло с теми пленниками, которых они собирались захватить утром. Они могут стать тайной. Провалом врага. Если кому-нибудь удастся рассказать об этом.

Если кто-нибудь из них выживет, думал в тот момент Хрант Бунич, он сможет рассказать миру такую захватывающую историю.

— Ждем, когда забрезжит свет, — сказал он своим людям, этой маленькой кучке, оставшейся от сотни, которая выступила из ворот Сеньяна. — Нам нужно что-то видеть, чтобы получить хоть один шанс, — ему приходилось говорить громко, чтобы перекрыть шум реки.

Кто-то рассмеялся.

— Ха! И что это за шанс? — но он выкрикнул это весело, без страха, он вовсе не собирался сдаваться, и в ответ ему раздался смех у стремительно текущей воды, в темноте.

Хрант Бунич ощутил такую гордость, что испугался, как бы она не разорвала ему грудь.

Несколько позже кто-то произнес:

— Я уже вижу твою уродливую физиономию, Бунич.

Через несколько секунд Хрант отдал приказ сесть на плоты и оттолкнуть их от берега, и река унесла их всех.

На восходе солнца стояла тишина.

Дамаз уже некоторое время не спал, ждал, его тревожило нечто такое, чему он не знал названия. Не дурное предчувствие. Сражения не будет. Неверных осталось всего пятнадцать человек, а их здесь пять сотен. Трудность для них заключалась только в том, чтобы взять их в плен и не убить, вот почему они ждали дневного света. Вероятно, он будет не в первых рядах, и это не займет много времени.

Их люди заняли позицию в тылу у сеньянцев. Он надеялся быть среди них, но новый сердар, придя к ним в конце дня, послал в лес опытных Джанни.

Захват пленных был делом почетным, поэтому приоритет отдавался ветеранам. Сердар заявил, что если кто-то убьет сегодня джадита, его казнят. Дамаз подумал, что их командиры полны гнева — и страха.

Он не считал предстоящий бой очень почетным, но держал эту мысль при себе. Он убил того мальчика в лесу, и убил или ранил по крайней мере двух человек у баррикады вчера. Он не знал, заметил ли кто-нибудь, как храбро он сражался. Их командиры не участвовали в этих первых атаках.

По крайней мере, к нему вернулся слух. Птицы пели, небо светлело. Сегодня утром будет светить солнце. Теперь, после того, как они были вынуждены повернуть обратно, после того, как были уничтожены пушки. «Этими неверными», — напомнил он себе. Уважение и сочувствие были ошибкой, слабостью, позором. Попавшие здесь в ловушку сеньянцы убили многих его товарищей.

Однако выяснилось, что сеньянцев в ловушке нет.

Никого не оказалось за преградой из веток и бревен, за трупами коней и людей.

Эта новость вызвала тревогу. Кто-то крикнул им с тыльной стороны, что там тоже никого нет. Неужели они проскользнули через лес в ночи? Сто человек дежурило посменно между деревьев, чтобы этому помешать.

Оказалось, что троих сеньянцев действительно обнаружили в лесу, когда они пытались сбежать. Однако они были мертвы, а не взяты в плен. Слишком трудно одолеть и захватить человека в темном лесу. Шестеро из их людей было ранено, четверо убито.

— Откуда мы знаем, что их было только трое? — спросил солдат рядом с Дамазом, тот самый, который забинтовал ему голову и сражался рядом с ним вчера.

— Мы этого не знаем, будь они прокляты, — ответил кто-то.

Люди, окружившие позицию сеньянцев с тыла, клялись, что мимо них никто не проходил. Теперь новый сердар выглядел испуганным. Командиров казнят после этих событий, как сказал новый спутник Дамаза вчера ночью.

Сердар приказал отодвинуть в сторону покойников, в том числе их собственных, и разобрать самодельную баррикаду, а потом отправил кавалерию галопом на запад, вдоль реки. Если джадиты ушли пешком, на них будут охотиться, как на зверей. «Они и есть звери!» — кричал он. И если сеньянцы все-таки сбежали в эту сторону, пусть и ненадолго, командиров, которых он расставил на западной стороне, обезглавят прямо на месте.

— Нам надо проверить и лес тоже, — сказал кто-то рядом с Дамазом. — Мы знаем, что они пробовали уйти этим путем. Есть всего две возможности, — прибавил он неуверенно.

Дамаз думал об этом. Он подошел к обрыву и посмотрел вниз. Затем пошел вперед, мимо людей, которые уносили трупы от баррикады. Сейчас в армии калифа не было никакого порядка и привычных задач. Никто его не остановил.

Он перелез через забор, прошел мимо тел, которые уже начали издавать запах, мухи облепили людей и коней. Он увидел над головой стервятников, некоторые ждали на деревьях. Он стоял там, где недавно находились сеньянцы, и оглядывался. Некоторые из ашаритских солдат шли к лесу. Снова ветераны.

Он подошел к краю леса. Увидел, где джадиты рубили деревья, чтобы построить свою баррикаду. «Много деревьев», — подумал он. Потом вспомнил, что там еще были заостренные колья, перед оградой. Он продолжал что-то искать — намек, подсказку. Он ничего не видел, он не знал, что ищет.

Дамаз вернулся на обрыв и посмотрел вниз, на реку (здесь она текла стремительно, приближаясь к порогам). Что-то его тревожило. Они ведь не могли спуститься здесь, правда? И зачем им было спускаться? Зачем человеку выбирать такую смерть?

У него в голове промелькнула мысль, быстрая и жестокая: это лучше, чем попасть в плен и быть увезенным в Ашариас. В тот момент он был уверен, что прав. И при этой мысли его жизнь изменилась, словно повернули ключ в каком-то замке в его сердце.

Дамаз стоял там, охваченный ужасом. Покачиваясь на ослабевших ногах на краю высокого обрыва над ревущей рекой. И теперь он думал: как мог мир вот так привести его к сестре, там, на юге, и позволить ей узнать его, и допустить, чтобы это не сыграло никакой роли в жизни человека?

Этого не могло быть, думал он с бьющимся сердцем. Это не могло ничего не значить. Не могло, если ты встретил других, чудесно отважных людей, из города, куда она убежала вместе с твоей матерью и дедом, имя которого ты носишь.

Если ты пытался сделать так, чтобы это не сыграло никакой роли, что ты отрицал? Всё?

«Меня зовут Невен Градек. Меня любили, и похитили, и я не должен принимать эту жизнь как свою».

Эта мысль пришла к нему, она была в нем у обрыва в Саврадии, когда восходящее солнце возвестило начинающийся день. У него пересохло во рту. Голова пульсировала от раны и от взрывов. Но — и это было поразительно — у него не было сомнений. Никаких. Ни в тот первый момент, ни потом, во время всех последующих событий.

Он закрыл глаза. Вода ревела внизу, птицы кричали вверху. «Меня зовут Невен Градек». Он открыл глаза. Повернулся и присоединился к солдатам, идущим в лес. Никто не назначал его в этот отряд, но в то утро царил хаос, он просто пошел. Он догнал тех, кто обыскивал лес, и пробыл с этой группой все утро, а потом некоторые из них пошли на запад, на луг.

— Пойдем, — сказал он трем идущим рядом с ним солдатам. — Если они прошли через лес, то они пошли сюда. Мы не можем вернуться, не найдя никаких следов.

Они пошли за ним. «По-видимому, — подумал он, — если ты проявляешь решительность, когда больше никто ее не проявляет, ты можешь руководить людьми, даже если ты очень молод».

Он вел их весь день. В конце дня один из них сказал:

— Мы зашли слишком далеко, мы на открытом месте. Если они ушли сюда, и мы их найдем, они нас убьют.

— Так возвращайся назад! — сказал мальчик, которого звали Дамаз, когда он проснулся в темноте и следил, как наступает утро. — А я не пойду! Нам нужно остаться здесь, чтобы заметить огонь, когда стемнеет. Им не придет в голову, что мы пойдем за ними так далеко.

— Поступай, как знаешь, — сказал другой. — Пускай тебя прикончат, парень, — и он повернулся и пошел назад. Через несколько мгновений то же сделали двое других. — Пойдем! — сказал один из них Дамазу. Они явно ждали, что он последует за ними.

Он не пошел. Его уже звали не Дамаз. Он не пошел за ними обратно к лесу и реке, и к армии калифа.

Невен Градек пошел на запад, один в закатном мире, потом один под звездами, когда наступила темнота после первого за долгое время дня без туч и дождя. Он не видел костров. И не ожидал их увидеть.

Ночью он подошел к сельскому дому, когда луг превратился во вспаханную землю, огороженную низкими каменными стенками. Он криком предупредил о своем присутствии. Залаяли собаки, хозяин отозвал их. Он сказал им, не подходя близко, что он — Джанни, один из многих, которые ищут сбежавших джадитов. Не видели ли они, что кто-то шел мимо?

Из маленького домика вынесли лампу. Держащий лампу старик и более молодой мужчина, стоящий рядом и сжимающий лопату, увидели человека в мундире Джанни.

Они в страхе втянули головы в плечи. Старший встал на колени в своем собственном дворе. Они пригласили его в дом. Он видел, что они в ужасе. Они его накормили и дали ему постель на ночь, а молодой мужчина, и двое мальчиков младше него, выходили по очереди смотреть, не появится ли огонь костра, который зажгли в ночи.

Он ушел еще до рассвета, принял предложенную еду (необходимо брать любую еду, которую дают) и продолжал свой путь на запад, а потом, за рекой, повернул на юг, и двинулся прочь. Прочь.

Может быть, он попадет домой, думал он. Он не надеялся на это, но ведь можно попытаться.

Следопыт Тиян Любич, самый старый из сеньянцев, которые пошли на восток с отрядом Хранта Бунича, и сам не знал точно, сколько ему лет. Какое значение имело число? Джад послал его в этот мир (его мать говорила ему, что есть и другие миры) и привел домой тогда, когда ему это было удобно. В промежутке надо было делать то, что ты делал, и так долго, как тебе позволено.

Любич был одним из тех четверых, которые ушли в лес ночью, пытаясь спастись. Честно говоря, никто не надеялся, что им это удастся, но никто и не верил, что те хрупкие плоты, которые они построили, выдержат плавание через пороги, не говоря уже о водопаде за ними.

Но любые обнаруженные в лесу люди могли скрыть существование этих плотов, в том случае, если Джад сотворит чудо, и один из двух плотов, и часть людей на них, спасутся.

В данном случае Тиян Любич стал этим чудом.

Он бы это так не назвал, каким бы набожным он ни был. Он бы сказал (и действительно сказал), что хороший следопыт способен и прятаться хорошо. Эти умения были зеркальным отражением друг друга, отражением в полуденном озере. В полдень, конечно, он бы не сумел уйти.

Он натянул мундир убитого Джанни, когда стемнело, поверх своей одежды. Трое других с пренебрежением отказались это сделать, те трое, которые вызвались вместе с ним попытаться проскользнуть мимо солдат в лесу.

Любич ничем не пренебрегал, когда речь шла о рейдах, сражениях, побегах. Пренебрежение, считал он, было роскошью, которую немногие могут себе позволить. Он бы сказал, что именно поэтому прожил так долго. Прибавьте к этому убеждение всей жизни, что нет ничего на свете, чего бы не мог сделать герой Сеньяна, служа своему богу. Беззвучное движение, выносливость и мудрость — вот что ему помогало.

Он двинулся в путь последним из четверых. Прополз вдоль опушки в одиночку, не углубляясь в лес. Он двигался на восток, а не на запад, прямо вдоль того места, где разбили лагерь османы, между деревьями и водой. Его бы увидели, если бы кто-то пошел к опушке, чтобы облегчиться, или принести еще дров.

Горели костры в лагере, но ни от одного свет не доходил так далеко. Те солдаты, которые имели несчастье быть отправленными в лес (здесь должны водиться медведи, голодные после зимы, и волки, и, весьма вероятно, змеи), бродили дальше к западу, возле того места, где остались уцелевшие сеньянцы. Любич это понимал. Он продолжал бесшумно двигаться на восток. Миновал привязанных коней. Лошади были опасны — они могли всполошиться, но этого не произошло.

Он заполз в лес, на четвереньках, животом к мокрой земле, только тогда, когда проделал полпути вдоль линии костров и палаток под звездами. После этого было уже легче. Он позже слышал крики, и по торжествующим возгласам догадался, что, по крайней мере, один из четырех его товарищей обнаружен, возможно, попытался взобраться на дерево и продвигаться на запад поверху. Следопыт им сказал, что слишком трудно бесшумно пробираться по ветвям в конце весны, от дерева к дереву.

Безопаснее идти пешком, по лесной подстилке, вдалеке от солдат, и той походкой, которой ты научился за десятки лет, легкой и тихой, даже по лесному мокрому мусору. Слух и обоняние были важнее зрения в этой плотной тьме. Он действительно уловил запах медведя, понял, что зверь прошел здесь давно и не очень близко, но Любича это все равно испугало. На его спине имелось три глубоких шрама от когтей медведя. Это случилось лет тридцать назад. Повезло, что он выжил. Без везения никуда.

Его дом находился на юго-западе. Далеко. Он пошел на север.

Это казалось очевидным, хотя, когда он сказал об этом другим, они бросили на него взгляд, к которому он привык за долгие годы. Людей, которые предпочитают жить на земле и кормиться с земли в прибрежном городе, часто считают странными. Он к этому привык, уже давно. Когда-то у него была жена, которая к нему очень хорошо относилась. Это тоже было очень давно.

И все же, ему действительно казалось естественным то, что он делал. Они ведь направлялись в Воберг, не так ли? Туда их позвали, и они согласились. Они находились гораздо ближе к крепости, чем к дому. Значит, лучше идти в ту сторону, рискуя встретиться с патрулями, разведчиками, крестьянами из деревень, и здешними хаджуками. Если он не сумеет проскользнуть мимо таких людей, думал Тиян Любич, зачем он так долго прожил?

Он действительно проскользнул мимо них. Мундир дважды помог ему добыть еду, в домах у фермеров, выбранных им из-за удаленности от других. Он просто показал свой меч, потом зарычал и указал на то, что ему нужно (голос выдал бы его), и испуганные люди из этих глухих мест решили, что он слишком важная и высокомерная персона, чтобы дать себе труд разговаривать с ними. Настоящий Джанни мог бы быть таким гордым, подумал он. Некоторые из них, может быть, даже получили бы удовольствие с женой второго фермера — или с его юным сыном.

В обоих домах он мог бы убить обитателей, если бы захотел, но лучше, если хочешь оставить как можно меньше следов, не оставлять после себя мертвых тел. Тела — это след.

По дороге попались две маленьких речки, не быстрые, земля к северу становилась более ровной. Однажды он встретил трех всадников-разведчиков. Он услышал, как они приближаются, слишком поздно (в тот вечер он устал), но опять шел дождь, и разведчики были недовольны и равнодушны.

Вероятно, они знали, что их армия к тому времени повернула обратно, думал он потом. Они его не видели, хотя он был почти на виду в овраге с дождевой водой, мимо которого они проехали. Без везения никуда.

После второй речки он начал посматривать по сторонам, и в хмурую ночь украл одежду у работника фермы, который ночевал в амбаре один. Конечно, ему пришлось его оглушить (невозможно снять одежду со спящего человека!), но он не думал, что кража станет тем следом, который вызовет погоню. Свою одежду и мундир Джанни он выбросил, еще через день. К тому времени он ушел далеко на север, и, судя по тем картам, которые у них имелись (он всегда смотрел на карты), он уже приближался к пограничным землям. Однако границы меняются, а карты не могут рассказать вам об этом.

Теперь он внимательно слушал, когда прятался от людей: фермеры, в сумерках приводящие домой быков, девушки, стирающие одежду утром в пруду (хорошенькие девушки, одна или две, но он был уже стар и почти не думал о женщинах).

Потом, однажды, Тиян Любек услышал, как поминают имя бога и благодарят его с акцентом империи, севера. Тогда он и сам поблагодарил Джада. Молча.

Он шел на север еще один день, чтобы быть полностью уверенным. Можно погибнуть, если не убедишься в определенных вещах. На закате следующего дня он увидел маленький купол святилища в деревне у еще одного пруда и услышал, как вечерние колокола призывают мужчин и женщин на молитву, и — одетый в украденную одежду, уже не во вражеский мундир — Тиян Любек вошел в святилище и опустился на колени перед алтарем и солнечным диском, и помолился вместе с десятком других людей и очень молодым священником, громко, чтобы его услышали окружающие его люди и Джад.

Только после этого он попросил поесть, напиться и пустить его на ночлег. Только после этого он рассказал им, держа в руке чашу у очага, откуда он пришел — один, да, один, — и что там произошло, и попросил показать ему дорогу в Воберг, куда он направлялся, чтобы рассказать о сотне героев Сеньяна, которые откликнулись на призыв императора, и о том, что они сделали с армией калифа до того, как погибли.

И таким образом эта история — об убитых сердарах, вместе с таким количеством Джанни и кавалеристов, и, самое главное, об огромных пушках армии нашествия, уничтоженных серией взрывов в весеннюю ночь, — дошла до великой крепости Священного Императора Джада. Оттуда она разнеслась дальше: в сам Обравич и ко двору императора, в Феррьерес, Серессу, Карш, Эсперанью, Англсин, Родиас и к Патриарху — по всему миру. К тем, кто записывает историю этого мира.

И в сам Сеньян, возле островов и моря.

Тиян Любек все-таки добрался до дома той же осенью, под ветром и летящими листьями, когда задули первые холодные ветры бора после сбора винограда для производства вина. Только он один из всего их отряда. Никто из остальных не вернулся живым, никого так и не нашли.

Небольшие схватки на войне убивают так же верно, как мощные осады и морские битвы или столкновения армий, с десятками тысяч солдат с каждой стороны, на прославленном поле сражения.

Хрант Бунич все же преодолел пороги и миновал залитые луной скалы, и он выжил, полетев вниз, в огромный, дико ревущий водопад. Все они слетели с плота, как щепки, и врезались в пенный хаос на дне. Он добрался до берега, выкарабкался наверх, живой. Но его ноги были сломаны в нескольких местах, и рядом не было никого, кто помог бы ему, хоть на время, и волки в конце концов нашли его, а они не отличаются милосердием.

Жена сердара Джанни, погибшего во время последнего взрыва на северном берегу реки, перерезала себе вены кинжалом, когда до нее дошло известие о его смерти и о том, как он умер. Он был добрым и порядочным человеком, с самого детства и всю свою жизнь.

Маленький сын Хранта Бунича, которого все очень любили, вырос, питая к османам жгучую ненависть, он поклялся отомстить за отца. Он записался в армию следующего императора, помазанника Джада, и погиб на следующей войне. Всегда есть следующие войны.

Мы — дети земли и неба.