Глава 15
Этот день — утро, и то, что последовало за ним — Марин Дживо не забудет никогда.
Услышав конский топот, увидев приближающихся всадников, он решил, что на них надвигается армия. Тогда возник страх. В дороге всегда страшно, даже если ты уже раньше путешествовал в этих краях. Если это военные кавалеристы, они, вероятно, далеки от правителей и законов. Да, существовали правила поведения и для военных, но эти правила могли и проигнорировать. Ты даешь взятки губернаторам, везешь с собой бумаги — однако это не всегда помогает при встрече со скучающими солдатами в безлюдном месте.
Потом Марин понял — увидев знаменитый желтый кушак, — кто к ним приближается, и его охватил другой страх.
Позже он попытается осознать, почему, с того первого мгновения узнавания, ему стало страшно за Даницу. Он так до конца этого и не понял. Мы не всегда способны объяснить, откуда мы что-то знаем, почему боимся. Чего мы боимся.
Раска Трипон, некогда правившей большей частью Тракезии, теперь не имел никакого статуса. Он стал самым преследуемым человеком на всех землях, оказавшихся под властью османов. Территория Тракезии, которой прежде правила его семья (к югу отсюда, к северу от городов-государств античности), стала ареной насилия и жестокости в годы после падения Сарантия, когда сюда пришли ашариты. Это была скудная земля, она приносила мало дохода сборщикам налогов калифа, но открытое, успешное сопротивление человека, которого весь мир стал называть Скандиром, нельзя было оставить без внимания. Против него послали войска.
Османы уничтожали деревни в отместку за то, что делали его люди. Мужчин вешали на ветвях деревьев, прибивали гвоздями к стволам, или выкалывали глаза и перерезали сухожилия, а потом отпускали — в назидание.
Они угоняли в рабство женщин, кастрировали мальчиков и отправляли тех, кто выжил, на восток. Они делали это каждый раз, когда приходили вести о том, что Скандир напал на сборщиков налогов, на солдат, на поселенцев, когда он угонял скот или овец военных гарнизонов. Он был упрямым, непокорным, твердым, как руда в древних местных рудниках, и ашариты никак не могли подобраться к нему близко.
Железный воин Джада, он защищал свою семью и дом — в каком бы порядке ни расставлять приоритеты, и какую бы цену ни приходилось платить всем остальным, и уже очень долгое время.
Человек, остановивший перед ними своего коня, уже не молод. Марин, конечно, знал это. Но видеть это собственными глазами — другое дело. Он вспоминает — и говорит об этом — то время, когда Бан Раска приезжал в Дубраву, спасаясь от преследования, в поисках помощи. Он помнит страх города, и такие умные аргументы, как рассказал потом им отец за столом, которые приводили, чтобы отказать ему и отослать прочь.
К тому времени Дубрава уже была занята тем — хотя она всегда была этим занята, — что взвешивала степень зависимости и покорности ради сохранения возможной свободы в борьбе могущественных государств.
Было решено, что у них нет другого выхода. Они могли сражаться за торговлю с самыми крупными государствами, обладая собственными кораблями и верфями, своей гаванью, своим с трудом завоеванным допуском во все порты. Но этот допуск был ключевым. Они не могли поддержать мятежника. Нашлись даже такие, кто хотел захватить его и выдать ашаритам. Они отослали Раску Трипона прочь с подарками (вино, конь, меховая накидка), со словами ободрения и похвалы — и больше ни с чем.
По крайней мере, они позволили ему уехать.
Потом они доложили в Ашариас, что он приезжал к ним и уехал. Опять на юг, предположительно. Марин до сих пор помнит эти слова, сказанные утром в Саврадии, стыд в голосе отца, когда он им об этом рассказывал.
Стыд остался с ним. Не всегда можно догадаться, что запоминает ребенок, и что определяет потом его жизнь.
Даница убивает птицу, потрясающе долгий полет стрелы по направлению к лесу. Она объявляет, что уедет с ними, если Скандир согласен. Увидев полет этой стрелы, он соглашается. Это происходит здесь, при свете солнца, другие птицы кружат и взмывают в небесную голубизну, вокруг цветут полевые цветы.
Ему хочется сказать ей, чтобы она не уходила. Ему хочется попросить ее не уходить.
Вместо этого, через очень короткое время, он занимает свой сторожевой пост — вопреки возражениям — впереди нее, на краю леса, к северу от дороги. Они находятся немного восточнее хижин, за которыми сейчас прячутся в лесу остальные члены их каравана.
Его собственное упрямое безрассудство, в это утро безрассудство определяет все поступки.
Но лучник, при любом правильно выстроенном боевом порядке, нуждается в охране пехотинца. Он настоял на том, что именно он будет ее охранять. И Марин Дживо, по-своему непокорный, не может отогнать воспоминания о голосе отца, полном стыда, когда тот рассказывал им, как поступила Дубрава с этим человеком много лет назад.
Мы совершаем свои поступки по причинам, часто не соответствующим здравому смыслу. Он думает об этом, ожидая вместе с ней у деревьев за дорогой. В этом лесу царит тьма. Эта тьма — нечто большее, чем тень и отсутствие солнечного света. Она очень древняя. «Наверное, крестьяне и фермеры рассказывают легенды об этих лесах», — думает Марин.
Или он просто чувствует себя слишком открытым, беззащитным, а почему — у него не было времени подумать. Это отчаянное предприятие, и не только он играет свою роль в нем. Еще Скандир. И Даница.
Она тихо произносит:
— Ты не должен находиться здесь. Это не твое дело.
Тогда он сердится.
— Неужели? А ты должна?
— Да, Марин. Прости, что покинула свой пост. Извинись перед твоим отцом за меня. Мне необходимо, чтобы ты это сделал. Вы найдете других телохранителей, столько, сколько потребуется, в следующей гостинице. Ты это знаешь.
— Конечно, найдем. И мы ведь не имеем права ничего требовать от тебя.
Горечь в его голосе. И ему это очень не нравится.
Она отвечает, все так же мягко:
— Ты имеешь право. Но это более старые обязательства. Я живу не для самой себя, правда.
Собственно говоря, он это уже знает.
— Ты знала, что сделаешь нечто подобное, когда отправилась вместе с нами?
Он думает, что она ему не ответит, но она отвечает.
— Я надеялась, что мне представится случай убить, хотя бы… хотя бы нескольких из них. Неужели ты не можешь этого понять?
Он до сих пор не оглядывался на нее, но теперь оглянулся, она стоит сзади, справа от него. Держит в руках лук. Колчан прислонен к дереву рядом, вместе со вторым, который она сняла с мула и принесла сюда.
Она смотрит на него. Она не из тех женщин, которые отводят взгляд. При солнечном свете ее хорошо видно. Он видит ее светло-голубые глаза, а в них нечто новое: желание, чтобы ее поняли, чтобы он понял. Хотя бы это. Она прикасалась к нему ночью. Она уснула рядом с ним. Он смотрел, как она спит.
Он говорит:
— Я понимаю. Ты такая же, как он. Скандир. Если бы ты была мужчиной, все бы поняли.
— Спасибо, — отвечает она.
* * *
Почти невозможно осознать то, что с ними произошло, особенно учитывая то, что Дамаз никогда раньше не участвовал в бою.
Они быстро шли по этой широкой дороге на запад, по следу, оставленному той бандой, которая напала на обоз с припасами. Пятнадцать всадников двигались вместе с пешими Джанни, и еще десять ускакали вперед — они уже пропали из виду, — чтобы разведать, где враг. Их командир сказал, что, по его мнению, джадиты даже не знают, что их преследуют.
Затем конь рядом с Дамазом упал. Всадник выпал из седла на землю. В то же мгновение упал человек, бегущий прямо перед ним, из его шеи торчала стрела.
Смерть вдруг оказалась здесь, и это невозможно было понять! Это они — охотники! Они здесь для того, чтобы убить бандитов.
Люди и кони кричали и умирали, и теперь стало ясно, что они попали в хитроумную засаду.
Все равно. Они — алые кавалеристы Ашара и Джанни армии калифа, их боялись на всех полях сражений мира. Командир резко закричал, отдавая приказы голосом, в котором не было паники, и двинулся в сторону от дороги, вверх по склону на юг. Стрелы летели из лесной полосы между вспаханными полями.
Дамаз поспешил за ним. Семь или восемь их всадников погибли, и люди, и кони. Он не знал, что произошло с теми, кто поскакал вперед. Он взял свой лук, видя, как это сделал командир. Мечи пойдут в ход позже. А сейчас они бегут туда, откуда летят стрелы, и им тоже нужны стрелы.
Но тут он увидел, что трусливые джадиты бегут. Уже! Он увидел, что джадиты бегут по мокрому полю, а потом — очевидно, так и было задумано — вскакивают на коней, спрятанных за деревьями.
Командир зарядил стрелу, выпустил ее. Он яростно сыпал проклятиями.
Дамаз прицелился, сделал поправку на ветер, выпустил стрелу. Она летела долго, почти до предела дальности для луков Джанни (их искусство стрельбы отличалось быстротой, а не дальностью). Но Ашар его не покинул: подросток увидел, как человек, которого он выбрал мишенью, упал с коня. Дамаз торжествующе закричал.
Еще один джадит упал. Командир быстро пускал одну стрелу за другой, как и трое других воинов рядом с Дамазом. Они — золотые воины калифа. Они несут смерть, как солнце пустыни.
Дамаз не знал, ранил ли он свою цель или убил. Он пустился бежать. Увидел, как еще один джадит остановил своего коня и спешился, чтобы помочь раненому. Дамаз остановился. Выпустил еще одну стрелу. И она тоже попала в цель. Он свалил двух человек. Он опять бежал, прямо рядом с командиром.
— Молодец! — услышал он. — Прикончи этих дерьмовых ублюдков, если они еще не мертвы. Принеси их головы! Увезем их с собой.
Дамазу не очень-то хотелось отрезать головы, он сейчас это понял. Они подбежали к упавшим джадитам. Один из них был мертв — второй всадник. Первому стрела попала в бедро.
Командир действовал быстрее. Он выхватил кривую саблю. Ударил клинком раненого, который кричал на вспаханной земле рядом с конями, и этим ударом отрубил голову джадита. Красивое, отточенное лезвие вонзилось в мокрую землю, подготовленную к весеннему севу.
— Ты! Умеешь ездить верхом? — прохрипел командир Дамазу, лицо и одежда которого были забрызганы кровью.
— Умею.
Джанни презирали коней — они оттачивали свою репутацию в качестве смертоносной пехоты, — но их учили держаться в седле на тот случай, если возникнет необходимость. Сейчас она возникла. Им предстояло догнать врагов на конях.
Дамаз схватил повод коня джадита и вскочил в седло. Пятеро других Джанни и командир сделали то же самое.
— Назад, на дорогу! — заревел командир. — Глаза держать открытыми! Мы найдем наших разведчиков и убьем этих неверных!
Остальные ответили ему одобрительными криками. Дамаз не кричал, он стремительно мчался через поле к дороге. Конь был хорошо обучен, да и седло на нем было хорошее. Возможно, эти бандиты не такой уж сброд. Он колебался, сказать ли это вслух, потом решил, что если он это понял, то командир и подавно.
Он думал о двух мертвецах, оставшихся позади. Обоим отрубили головы. Он этого не делал, но он поразил их стрелами. Его первый дар Ашару, души неверных. Он мечтал об этом — о битве, о славе, яркой, как звезды. А эти джадиты убили людей, которых он знал, рядом с которыми шагал, вместе с которыми ел.
И тогда Дамаза охватил гнев. Он скрывался не так уж глубоко внутри него. Он перестал думать об обезглавленных людях на грязном поле и нацелил себя, подобно одной из своих стрел, на неверных впереди, которые непременно должны сегодня умереть.
Марин уже давно знает, что хорошо владеет мечом, хоть и не страдает тщеславием. Он много лет тренировался, получая удовольствие от физической активности, учился сражаться мечом.
Он также понимает, что это не одно и то же: отпугнуть вора ночью, в иностранном порту, устроить поединок на пари с друзьями, брать уроки у платного мастера по фехтованию — или сражаться на поле боя с противником, который стремится убить тебя.
Он никогда не участвовал в войнах. Семейства аристократов Дубравы не посылают своих сыновей на поля сражений. Город выживает, избегая таких действий, не приносящих прибыли. Они даже не любят оказывать поддержку военным действиям других государств. Они послали деньги (не людей) в Сарантий за год до его падения.
И не оказали помощи человеку, командующему в это утро схваткой в Саврадии, когда он приехал к ним много лет назад. В этом, как думал Марин, может быть, даже кроется причина того, что он сейчас защищает женщину с луком у опушки леса.
Еще одна причина, конечно, в этой женщине, которая покинет его, если они выживут после сегодняшнего дня. А в этом нет никакой уверенности, ведь Скандир дал понять, что его преследуют Джанни и алые кавалеристы.
— Но я сомневаюсь, что они отправили слишком много солдат в погоню за обычными бандитами, — сказал он. — Они слишком высокомерны. И они не знают, кто мы такие. Если я прав, у нас это должно получиться.
«Сомневаюсь» и «если я прав», и «должно получиться» не внушали большой уверенности купцу из города, который избегал именно таких вещей. Такая неопределенность! Никто не отправит торговый корабль в море при наличии всех этих неопределенных факторов. Вряд ли удастся договориться о страховке, если тебя преследуют семьдесят пять или сто противников. Двести, если уж на то пошло.
Тем большей глупостью, во всех отношениях, было то, что младший сын семейства Дживо, которому доверили товары, отправленные в Ашариас, стоит на этом месте с мечом в руке.
Человек по имени Скандир объяснил, что должно произойти, если все пойдет по его плану. Он сказал это с такой уверенностью, что можно было подумать, будто схватка уже произошла, ашариты все убиты, и они после обсуждают за вином, как гладко все прошло, какими храбрыми все они были.
Поле по ту сторону дороги поднимается вверх, а потом понижается, как раз достаточно, чтобы спрятаться. Это не совпадение. Там люди Скандира. Мостки из досок по обе стороны от дороги сломали. Канавы глубокие, в них сейчас стоит дождевая вода. Через них будет трудно перебраться: надо спрыгнуть вниз, а потом, промокнув насквозь, неуклюже, с трудом снова выкарабкаться наверх.
К востоку от них через дорогу туго натянута веревка. Марин ее видит, но только потому, что знает, где она. Очевидно, это третья из подобных преград. «Наверное, только первая из них станет причиной падения многих коней и всадников, — сказал Скандир, — но эта заставит османов снизить скорость именно там, где выгодно нам».
Очевидно, они до этого организовали другую засаду, в которой участвовала почти половина банды Скандира. Эти люди должны сейчас скакать галопом обратно, впереди преследователей, если все прошло удачно. Вот почему необходимо спешить. Их люди знают о натянутых веревках, разумеется. Они знают, где они натянуты. Все это спланировано. Караван Марина просто появился в неудачное время. Судьбы людей, учат священнослужители, не зависят целиком от их собственных планов. Джад хранит добродетельных.
Однако люди могут быть умными или глупыми, а не только добродетельными или порочными. Караван купцов может проявить осторожность, уйти с дороги, спрятаться, пока все не закончится. Им посоветовали это сделать. Все, кроме двоих, спрятались. Они находятся в лесу, за хижинами.
Но не он. И не Даница.
— Я их слышу, — говорит она.
Тогда Марин их тоже слышит. Снова топот копыт по дороге. Это должны быть люди Скандира, если у них все уже не сорвалось. Их восемнадцать, как сказал их предводитель. Марин пристально смотрит на восток.
Появляются всадники Скандира, скачущие галопом. Их меньше восемнадцати. Марин видит, как они посылают коней через веревку. К югу от дороги стоит дерево, а по эту сторону от дороги есть валун, и между ними натянута веревка. Дерево и валун служат им ориентирами. Это не необученные бандиты. Их командир правил огромной территорией в Тракезии до того, как пришли османы, — как и его отец, и дед, и еще многие до них.
— Всего двенадцать, — говорит Даница. — Эти мерзавцы убили шестерых.
Марин оглядывается на нее. Она похожа на охотницу, вышедшую из леса. Даже охотничий пес сидит рядом с ней. Марин не сомневается, что Тико способен убить человека.
— Скоро, — говорит она, глядя на дорогу. — Марин, тебе не обязательно быть здесь. У тебя есть собственные обязанности.
— В данный момент ты — моя обязанность, — отвечает он. Она смотрит на него несколько мгновений, и он видит ее улыбку, на мгновение лед сломан. Он не улыбается в ответ. Он думает, что у каждого человека, который когда-либо шел на войну, был первый бой. Он не думал, что у него тоже будет первый бой. Вот где он, первый бой, где-то в Саврадии. Он сам сделал этот выбор.
Он отворачивается от нее и тоже смотрит вдоль дороги на восток.
Убегающие люди Скандира разворачивают коней, чтобы встретить преследователей лицом к лицу, как раз под тем местом, откуда они наблюдают, напротив того участка за дорогой, где спрятались двадцать других бойцов, которых не видно. Всадники на дороге достают луки. Короткие луки, как те, которые используют ашариты. Только у Даницы лук длинный. Поэтому она здесь, наверху, на расстоянии полета ее стрелы, но не стрел османов. Они на это надеются.
А потом, сейчас, они уже здесь: солдаты армии калифа Ашариаса. Они не вторглись в эти земли (они уже правят этими землями). Солдаты направлялись на север, этого не должно было произойти. Но Раска Трипон по прозвищу Скандир стал причиной того, что это произошло. Потому что некоторые мужчины (и некоторые женщины) не сдаются и не хотят смириться с реальностью этого мира.
Марин доволен тем, что не дрогнул при виде тех, кто теперь — как никогда прежде — стал его врагом.
Скандир улыбнулся Данице, раньше, когда купцы спешили по деревянному мосту к лесу.
— Ты убила птицу на таком расстоянии. Сможешь убить людей, стреляя в другую сторону?
— Смогу, — вот и все, что она ответила.
— Более легкая цель? — он казался почти веселым, подумал Марин.
— Да, — ответила Даница. — Вы хотите, чтобы я встала у леса?
— Да. Мы схватимся с ними здесь. Если повезет, соотношение сил будет в нашу пользу. Ты должна его улучшить.
— Понимаю. Так и будет.
Он посмотрел на нее. Худой, старый, рыжая с проседью борода, желтый кушак — символ бога.
— Я тебе верю, — сказал он. — Я оставлю с тобой охрану. Лучнику нужно…
— Я буду ее охранять, — вмешался Марин.
Раска Трипон повернулся к нему:
— Это не ваша борьба. Дубрава всегда ясно давала это понять.
— Сегодня наша. Только для меня. Не для других. Есть какая-нибудь туника, которую я мог бы надеть, чтобы походить на одного из вас?
Старик долго смотрел на Марина.
— Это твоя женщина? — спросил он.
— Нет.
— Нет, — одновременно с ним произнесла Даница.
Скандир слабо улыбнулся.
— Тогда почему?
Марин посмотрел на него. Два очень высоких человека.
— Она спасла меня от убийцы. Я перед ней в долгу. А мы… Дубрава отказала вам, мой господин.
— Я никому не господин. Ты умеешь обращаться с оружием?
— Да, — если он скажет больше, это превратится в мольбу.
Скандир кивнул, отдал приказ. Кто-то открыл седельную сумку и бросил Марину поношенную серую тунику. Он поймал ее.
— Это честь для меня, — сказал Марин.
Его собственная туника лежит позади них, в лесу. В нее завернуты его кольца (он любит кольца), и его новая шляпа из Серессы. Его сапоги и штаны неопределенного цвета испачканы грязью, это дорожная одежда. В тунике Скандира он не похож на самого себя. Если он умрет здесь, это не приведет — может быть — османов к остальным, и не даст оснований обвинить Дубраву. Он будет просто еще одним неверным из банды Скандира, убитым воинами Ашара. Весьма вероятно, с отрубленной головой.
Перо Виллани вырос и стал мужчиной в уважаемом доме в Серессе — сын художника, которого считали (его сын это знал, даже в детстве) способным, если не выдающимся. Вьеро Виллани был достаточно хорошим художником и постоянно работал, лишь бы ему платили соответственно. Заказы поступали от мелких аристократов, от небольших святилищ. Несколько раз писал фрески и портреты для более высокопоставленных людей, когда считающиеся лучшими художники были заняты. Короче говоря, он был достаточно хорошим мастером, имел собственный дом в Серессе, и некоторые люди знали его имя.
Его сын стал преемником его призвания, пусть пока и не повторил его путь. Он никогда не ожидал, что окажется в этой глуши и будет прятаться в лесу, ожидая появления османских солдат и боя между ними и мятежником, который стал легендой даже за морем, в Серессе.
Легенды, если попадешься у них на пути, могут тебя погубить.
Охранники старались заставить животных вести себя тихо. Один из сересских купцов в страхе хрипел и глотал слюну, втягивая воздух в легкие. Перо не считал, что такой шум опасен, они находились далеко от дороги, где сейчас выстроились люди в ожидании османов. С ними был Скандир.
Повинуясь порыву, желая уйти от окружающего его страха, Перо тихонько ускользнул от остальных. Он не вышел из леса, а двинулся на восток, туда, где была Даница, вместе с охраняющим ее Марином и псом.
Он вышел на поляну в лесу. Пригнувшись, пробрался к опушке леса, откуда ему было видно происходящее. Присел за дубом, оставив за спиной поляну, и стал наблюдать. Он думал, что художнику здесь больше нечего делать, только наблюдать.
Даница и Марин были слева от него. Они смотрели на восток, поэтому он тоже смотрел туда. Ждать пришлось недолго. На грязной дороге стук копыт звучал негромко, и пыль не поднималась в лучах солнца. Ашариты появились в поле зрения, всадники осторожно ехали верхом, пешие Джанни бежали рядом с ними. Ему показалось, что их человек сорок, хотя он плохо определял количество людей. Там, внизу, была натянута веревка. Передний всадник ее заметил, предупредил остальных, наклонился и перерубил веревку кривой саблей.
Потом выпрямился — и умер.
Даница уже выпустила вторую стрелу и попала во второго всадника раньше, чем Перо понял, что это ее выстрел издалека убил этого человека. Ашариты бросились вперед, прямо на разбойников на дороге.
— Когда они нападут на нас, — сказал Скандир Данице перед тем, как Перо зашагал вслед за купцами к лесу, — тебе нужно быть осторожной. Я бы предпочел не пасть от руки девушки из Сеньяна.
— И они тоже, я полагаю, — ответила Даница.
Она быстро посылала одну за другой стрелы, стараясь сравнять число противников, пока ашариты не приблизились вплотную, но они быстро преодолели этот промежуток, и Перо не мог определить, сколько османов пало до того, как оба отряда встретились.
Но в этот момент второй отряд Скандира бросился вперед и вверх с поля по другую сторону от дороги, преодолел канаву, и внизу разгорелся бой.
Перо слышал крики, команды, вопли боли и ярости, громкий звон металла; художник дрожал, наблюдая из-за деревьев.
Он почувствовал, что ему очень не нравится то, что он не играет совсем никакой роли. Он не был бойцом, но никогда не был трусом. Поэтому он двинулся вперед. Он пробрался, пригибаясь, сначала назад, на поляну. Потом на восток, к Данице и Марину. Он мог наблюдать за ними, и, по крайней мере, помог бы защитить ее. Уже говорили о том, что противник пошлет людей, чтобы разобраться с ней, вот почему там Марин. «Разобраться» значило «убить ее».
Перо ползком преодолел поляну, он полз так быстро, как только мог. Внизу, на темной земле, он заметил какие-то металлические предметы, наполовину погруженные в землю, они тускло блестели при свете, просачивающемся сквозь весенние листья над головой. Он посмотрел на один предмет — амулет, очень древний, в виде какой-то птицы. На мгновение поднял его с земли. Задрожал. Положил обратно и оставил там.
Их командир скакал впереди. Он разрубил веревку, натянутую поперек дороги, и погиб первым.
Дамаз отдал своего коня кавалеристу, оставшемуся без коня, и бежал вместе с другими Джанни. Заместитель их командира, теперь возглавивший их, отдал приказ, так как стрелы продолжали лететь сверху, со стороны леса над дорогой.
— Уничтожьте его! Вон там! Он там один. Ты, ты, ты и ты!
Дамаз был третьим «ты». Двое всадников, которые быстро спешились, четвертый — еще один Джанни. Всадники оставили своих коней на дороге, и трое спрыгнули в канаву у дороги. Она была наполовину заполнена водой, как видел Дамаз. Кто-то снял мостки из досок. Конечно, снял — это место было выбрано специально.
Это глупый приказ, понял он. Можно погибнуть из-за ошибки командира, но эта смерть не принесет никакой пользы. Он спрыгнул в канаву к востоку от трех других. Вода хлынула в сапоги. Она была холодная. Он увидел, что остальные выбираются наверх. Чтобы добраться до лучника, им надо было преодолеть широкое открытое пространство.
Собственно говоря, он видел, что человек у опушки прекратил стрелять. На дороге шел бой, люди смешались. Приказ, отданный им, был ненужным, напрасно распыляющим силы. Но это его приказ, он солдат в бою. Он увидел, как трое других двинулись через поле, стараясь не быть замеченными. Это у них не получилось бы. Место слишком открытое.
Дамаз остался в канаве, прошел по ней немного назад, в том направлении, откуда они пришли, шлепая по дождевой воде и топкой грязи. Подросток спрашивал себя, не подумает ли кто-нибудь, что он пытается сбежать. Эта мысль его испугала.
Он выглянул из-за края канавы. Теперь Дамаз не видел ни своих трех товарищей, ни стрелка из лука у опушки. Он выбрался наверх, пригибаясь, как можно ниже. Трава недостаточно высокая, чтобы скрыть человека, но другого укрытия нет. Он пополз по направлению к лесу, все больше отклоняясь на восток.
Ему нужно добраться через это пространство до деревьев. У него есть лук.
Он услышал крик, ругательство. В одного из троих попала стрела. Дамаз пополз быстрее, на локтях и коленях, по мокрой траве. Он изменил направление, полз на север, прямо к лесу. Этот приказ был ошибкой, думал он, но тот человек убивает солдат калифа и должен умереть, что бы еще здесь ни случилось.
— Тот, в траве, не убит, — говорит Даница.
— Я знаю, — бросает Марин. — Ты попала ему в бедро.
— Выше, если повезло. Там еще двое.
— Я знаю, — повторяет он. — Они ползут на запад. — Ему в голову приходит одна мысль, и он начинает двигаться. — Даница, я пойду за ними. Они решат войти в лес в той стороне, и найдут место, где прячутся остальные!
— Нет! — восклицает она. — Марин, это Джанни, ты не можешь с ними драться!
Она почти наверняка права. Почему-то в этот момент ему на это наплевать. Неужели военные действия сводят мужчин с ума, как всегда пели поэты?
— Там слишком многое поставлено на карту, — говорит он и идет вперед. — Эти люди из моего каравана. Прикрой меня, если те двое встанут! — он кричит это ей через плечо. Однако смотрит вперед.
— Марин, стой!
Он останавливается. На этот раз смотрит на нее с расстояния нескольких шагов, стоя в мокрой траве на поле. Она по-прежнему стоит у леса, вложив в лук следующую стрелу. Ее волосы подколоты, но она теперь без шляпы, с того момента, как начала пускать стрелы в ашаритов. Она об этом мечтала, думает он, она мечтала это делать.
— Ты… ты здесь для того, чтобы меня охранять! — говорит она. Щеки у нее горят.
Он этого не ожидал.
— Я охраняю, — отвечает он и снова отворачивается, быстро идет вниз и вправо, туда, где до этого были османы. Он слышит стоны раненого. Он оставляет его там. «Даница может прикончить его, если захочет», — думает он.
На шумной дороге, внизу, трудно понять, что сейчас происходит. Там сцепилось много людей, они пытаются лишить друг друга жизни. Падают и ржут кони.
Он думает — хотя у него нет никакого опыта, чтобы судить об этом, — что Скандир побеждает. Ашариты потеряли людей в его засаде и в ловушках, от стрел Даницы, а затем во время атаки с фланга с другой стороны от дороги, — он думает, что правильно рассудил, но потери будут неизбежны. «Умирающие люди издают ужасные звуки», — думает Марин Дживо.
И человек может погибнуть в бессмысленной стычке на дороге в Саврадии так же легко, как на тройных стенах Сарантия, или во время осады северной крепости.
Или на лугу у той же дороги. Он видит двух солдат. Они впереди него, ползут на запад на коленях, как он и догадался. Они собираются проползти на север, к лесу, и под его прикрытием атаковать лучника.
Его меч выхвачен из ножен. Он сражался лицом к лицу с противниками, обращал в бегство воров. Он никогда не убивал человека, ползущего прочь от него. Но делает это сейчас. «Я запомню это навсегда», — думает он. Он вонзает меч в спину ближайшего к нему ползущего солдата.
Крик, потом стон. Тот, что впереди, оглядывается. Встает, выхватывает меч. На его лице ярость, не страх. Марин даже успевает заметить на нем злобное презрение. Марин знает, что он умеет обращаться с клинком. Он также видит, что это действительно Джанни, судя по мундиру, и что ни один купец из Дубравы не может надеяться…
Человек падает там, где стоит. Марину будет потом сниться по ночам, что он слышит свист пролетевшей мимо его головы стрелы, которая вонзается в горло османа, и тот падает в траву. Это не подлинное воспоминание. Стрела не пролетела настолько близко от него, невозможно услышать пролетающую стрелу, но именно так происходит во снах, даже если и не случалось в той жизни, которую мы проживаем в реальности.
Он оглядывается. Видит ее сквозь траву, высокую женщину с луком на фоне черных деревьев, пса рядом с ней. Они оба стоят так несколько мгновений. Он поднимает руку, идет обратно, к ней.
Он уже совсем близко, в действительности, когда это происходит. Близко от того, что происходит дальше (всегда что-то происходит дальше), в сплетениях и поворотах того, что делают друг с другом мужчины и женщины в мире, который нам подарен, на земле, под небесами, где наши короткие жизни разыгрываются и заканчиваются.
Так близко, что может прокричать бесполезное предостережение.
Перо, пересекая поляну в лесу, увидел, как Марин бросился вслед за османами, прячущимися в траве. Он их не видел, но знал, что они там. Даница ранила одного; слышались его стоны, ближе, чем шум, издаваемый людьми, сражающимися на дороге.
«Ты здесь, чтобы охранять меня!» — крикнула Даница Марину, в ее голосе прозвучало что-то новое. Перо продолжал идти вперед. Здесь есть человек, который сумеет ее защитить. Сын Вьеро Виллани может защитить лучника; на какое-то время, конечно, может.
Он схватил упавшую ветку. Оставил на месте маленькие металлические фигурки и взял с собой оружие. Он уже ушел с поляны, но остался в лесу, прошел дальше за спиной у Даницы. Марин убежал за солдатами в траве. Перо боялся за него, но это не слишком помогло бы Марину, правда? Он мог попытаться защитить Даницу. Он не считал, что сможет успешно сражаться с солдатами, он раньше никогда этого не делал. Драки в тавернах в квартале кожевников были… совсем другим делом. Но он не хотел трусливо прятаться в лесу и просто наблюдать.
Ему пришло в голову, что она может услышать его за своей спиной и принять за врага. Он уже собирался окликнуть ее по имени, дать ей знать, что он здесь, когда увидел что-то впереди себя.
Тогда он бросился бежать со всех ног сквозь деревья, и выбежал из леса. Он почти успел. Почти.
Дамаз подобрался к опушке леса. Лучник джадитов смотрел в другую сторону, стрела лежала на тетиве, он наблюдал за своим телохранителем, который погнался за двумя солдатами, оставшимися в траве. Третий из их людей был ранен стрелой. Он стонал от боли. Его звали Гирей. Они две недели ночевали в одной палатке. У него было рваное ухо и маленький сын, и он отпускал хорошие шутки. Он умирал в мокрой, блестящей траве.
Джадит убил еще одного воина своим мечом. Дамаз видел это, трусливый удар в спину. Последний воин поднялся, чтобы сразиться с неверным, крича от ярости — и лучник убил его, как только он встал.
Тот джадит умрет, поклялся Дамаз. Но первым будет этот лучник, который отнял так много жизней. Его необходимо убить.
Дамаз шагнул вперед. Лучник его не видел, а его пес тоже смотрел в другую сторону. Дамаз наложил стрелу, натянул тетиву. Ему показалось, что что-то слабо жужжит в его голове, что-то вроде голоса, — почти наверняка это страх в первом бою. Такое случается. Мужчина может признаться в этом, но никогда, никогда не должен ему поддаваться.
«Дети!» — произнес тогда этот голос у него в голове, отчетливо. Он не ребенок!
Джадит, стоящий в траве внизу, теперь уже увидел его. Это неважно. У него только меч. Он указал рукой, прокричал предостережение лучнику. Собственно говоря, он прокричал имя. Дамаз даже знал это имя, он его недавно вспомнил.
Он опоздал, этот крик. Опоздал во многих смыслах.
Лучник резко повернулся лицом к нему, поднимая лук. Пес зарычал, рванулся вперед. Дамаз уже отпускал тетиву. Расстояние было небольшое, а он хорошо стрелял, всегда хорошо стрелял, с того первого раза, когда им выдали луки и стрелы, чтобы научить еще одному способу убивать врагов.
Его стрела попала лучнику в сердце, точно в то место, куда он прицелился, когда увидел, что на лучнике джадитов нет доспехов. Он увидел, как стрела попала в цель.
Потом до Дамаза окончательно дошло услышанное имя, и он открыл рот, и в тот же момент почувствовал боль, которая взорвалась, словно лопнуло яркое, разноцветное колесо. Он рухнул вперед, от сильного удара сзади, нанесенного дубинкой, после чего он упал ничком, а лук вылетел из его рук.
Его голова ударилась о землю. Он был оглушен, ловил ртом воздух. Было имя. Его прокричал кто-то. Он знал это имя. Он знал…
На его голову обрушился второй удар, и Дамаз потерял способность чувствовать что-либо, кроме… так странно, что последнее, что он чувствует, — это печаль. Именно печаль охватила его, до того как он провалился в темноту под ярким солнцем, но также под звездами Ашара, которые всегда есть на небе, как их учили.
«Дети!» — услышала Даница как всегда ясно прозвеневший голос деда, но полный такого страдания, как никогда прежде.
«Ох, жадек!» — подумала она, оборачиваясь. Она успела это сделать. И увидеть его.
— Невен! — крикнула она. Или попыталась крикнуть, хотела, но не смогла, так как стрела вонзилась выше ее незащищенного сердца.
В древних преданиях (а некоторые из них сохранились, их рассказывали, в основном, детям) о богине или боге охоты — до прихода Джада, яркого, как солнце, управляющего солнцем — божества могли воскресить из мертвых своих поклонников или служителей. Языческие боги обладали такой властью, или люди верили, что обладают.
В Саврадии, в самой ее глуши, в дни и годы после падения Сарантия, во времена войн между более новыми верованиями в солнце и в звезды, было принято считать, что это неправда. Те боги уже ушли.
Джад охранял своих детей, сражаясь во тьме под миром каждую ночь, но тот, кто умирал, не возвращался обратно. Бессмертный не поднимал его снова, без ран, без повреждений, живым. В конце концов, сам любимый сын бога не вернулся обратно, когда упал с неба, правда?
Век подобных чудес, или веры в них, миновал. Вдумчивые и мудрые понимали, что старые легенды обращались к людской тоске, а тоска бесконечна. Мужчины и женщины, любовники, друзья, почти незнакомые люди, держащие ветвь дерева над погибшим мужчиной (погибшим мальчиком, как оказалось), — все знали, что они живут и выживают в жестоком мире, между рождением и смертью. Дети умирают, пытаясь вдохнуть воздух. Отцы и братья умирают, любовников убивают, женщины покидают этот мир во время родов, солдаты гибнут на войне, крестьяне — во время налетов, при свете пожаров.
Если стрела прилетела сквозь утренний свет над весенней травой рядом с древним лесом и попала тебе в грудь, когда ты повернулась лицом к стрелку, ты должна умереть.
Ты не встанешь снова в этом солнечном свете, какой бы храброй ты ни была, какой бы непокорной, каким бы до боли несправедливым ни считали другие то, что ты ушла так рано. Старые верования, пускай их когда-то считали истинными, тоже ушли. Это были всего лишь сказки, которые рассказывали для того, чтобы отодвинуть подальше ожидающую каждого человека тьму.
