Глава 11
Встреча со смертью утром может изменить твой день.
Марин Дживо остался дома с вином (уже вторым кувшином), пропустив вечерний променад. Отец и мать пошли на прогулку, а брат редко оставался вдали от отца, так что в распоряжении Марина весь дом, в нем только домашние слуги, наемные служащие по ведению торговых дел, закрывающие контору в передней части дома, и телохранители. Вероятно, Даница Градек находится среди последних, в их комнатах.
Ей велели оставаться в доме сегодня, а может быть, и дальше. Все еще есть вероятность, что на нее нападут. Сегодня утром она убила знатного человека из Дубравы. Да, не без причины, да, выполняя свой долг перед не менее знатным семейством, которое ее наняло… Но все равно…
Он думал о том, не выйти ли на улицу, чтобы его увидели на Страден. До него сейчас доносится шум оттуда, там ведут оживленные разговоры. Но, несмотря на то, что, может быть, важно создать иллюзию, будто все нормально, он решил, что его родители и брат сегодня вечером справятся с этим за все их семейство, и отец не стал возражать.
Отец пару раз бросил на него странный взгляд, но ничего не сказал. Можно представить себе, как он взволнован тем, что едва не произошло. Лицо матери оставалось непроницаемым, но она всегда так выглядит, кроме тех минут, когда молится, закрыв глаза и крепко сжимая в руках свой солнечный диск.
Марин наливает себе еще вина. Еще рано столько пить, но ведь… день был трудный. Он не может заставить себя не думать о Вудраге Орсате, который мертв, и о сестрах Орсат. Элена, старшая сестра, прошлой зимой несколько раз принимала его у себя в спальне. Собственно говоря, он спускался по стене ограды не после визита к служанке ее матери. Насчет этого он солгал. «Иногда ложь имеет большое значение», — думает он.
Марин вспоминает свои слова, сказанные во дворце Правителя о ее сестре, Юлии: «Почему вы не нашли этого мужчину и не поженили их?».
Это он бы мог сейчас быть женатым человеком, если бы Элена Орсат решила, что хочет такого мужа, и придумала способ заполучить его. Они не стали бы первой парой среди благородных семейств в Дубраве, соединившейся при подобных обстоятельствах. И она не была неудачной кандидатурой, если ему предстоит жениться на женщине из благородной семьи, — а ему, конечно, это предстоит. Какой еще есть выбор, в самом деле?
Он мог бы уйти к Сыновьям Джада в священную обитель. Он мог бы это сделать.
Он выпивает чашу до дна. Отец знает, что он сейчас пьет, но ничего не скажет. Сегодня не скажет. Его отец… он хороший человек, с определенными взглядами на многие вещи.
Интересно, кто отец ребенка Юлии? Почему семья Орсат не выбрала такой очевидный путь? Вероятно, она отказалась назвать его.
Он слышит, как вдова Мьюччи возвращается и поднимается наверх, в свою комнату. Четвертая и девятая ступеньки скрипят. Такие вещи узнаешь, если всю жизнь выскальзываешь по ночам из дома.
Та женщина тоже сыграла роль в его спасении. Предупредила об арбалете наверху. Отец уже и так бурно ею восхищается. Забавно, в каком-то смысле, но в Леоноре Мьюччи есть нечто такое, что не дает Марину покоя. Он почувствовал это с первого раза, когда они с Драго увидели доктора и его жену, идущих к ним по причалу в Серессе. Он уверен, что она не такая, какой кажется.
Только после большого количества вина, или в результате большой усталости, а иногда после любовных утех Марину Дживо удается подавить в себе приступ любознательности. Эта женщина, по его мнению, слишком утонченная. Она должна быть чем-то большим, чем жена доктора… «Или вдова», — поправляет он сам себя.
Это неважно. Теперь ее будущее зависит только от денег. Подсчет и перевод денег вслед за насильственной смертью. Это может занять какое-то время, но такие вещи следуют одна за другой, как верстовые столбы на одной из больших старых дорог.
Скоро она уедет. Она сказала семье Дживо, что не хочет возвращаться в Серессу, но, по его мнению, она передумает, и, по сути, выбор делать не ей. «У женщин в этой жизни очень ограниченные возможности выбора», — думает он.
Одним из вариантов может быть беременность от мужчины, которого они хотят получить.
Одним из вариантов может быть убийство своего товарища-пирата на корабле. Хотя это решение, которое означает ссылку, вряд ли можно тщательно продумать его заранее.
Его семья скоро вернется домой. Затем они сядут ужинать. Отец строго придерживается распорядка трапез. Мать попросит их не говорить о событиях этого утра, скажет, что это ее расстраивает. Отец заговорит о корабле, который только что прибыл. Брат будет знать, какой на нем груз, имена купцов и их намерения. Брат не отличается проницательностью, но хорошо собирает сведения. Марин не может сказать, что Зарко ему совсем не нравится. Он считает его легко предсказуемым, скучным. Брат его боится и не доверяет ему — с самого детства и до сих пор. Они уже миновали тот возраст, когда это может измениться.
Он слышит, как слабо скрипит девятая ступенька, потом более глухой скрип четвертой. Дверь кабинета открывается. В дверном проеме стоит Леонора Мьюччи. Она сняла шляпку. Ее светлые волосы уложены и заколоты. Марин встает и кланяется.
— Господар, — говорит она.
— Синьора, — отвечает он. — Можно предложить вам вина?
Она качает головой.
— Спасибо, нет. Но я хочу вас попросить, если можно.
— Просите. Вы сегодня спасли мне жизнь.
Она отводит взгляд.
— Это не так.
— «Благословен тот, кто криком предупреждает об опасности», — цитирует он.
Она смотрит на него. У нее темные глаза.
— Здешняя народная поговорка?
— Да. Конечно, они не все правдивы.
Она слегка улыбается.
— Мы говорим: «Ложное предупреждение об опасности может принести настоящую смерть».
Марин улыбается.
— Ваше предупреждение вовсе не было ложным.
Прежде чем ответить, она обводит взглядом комнату. Он знает, что она умна. Он также знает, что она носит в себе какое-то горе. Все осложняет то, что он подумал так еще до того, как погиб ее муж.
— Меня завтра пригласили на остров Синан. Не совсем понимаю зачем, — говорит она.
— К Дочерям Джада? — он обдумывает, как много можно ей сказать. — Могу предположить, что они слышали о гибели вашего мужа и хотят предложить утешение.
Она пожимает плечами.
— Я редко находила утешение в таких местах.
— Но вы хотите поехать?
— Было бы невежливо отказаться.
Он еще несколько секунд обдумывает это, потом, все-таки, осторожно говорит:
— Старшая Дочь там — женщина по имени Филипа ди Лукаро. Из Родиаса. Она… хитрая женщина.
— Какое значение я могу иметь для нее?
— Понятия не имею, — откровенно отвечает он. — Но я бы на вашем месте все равно был осторожным.
Она кивает.
— Благодарю вас. Можно попросить у вас лодку? Мне сказали, что синьора Виллани тоже туда позвали. Мы можем поехать вместе.
На секунду ему показалось странным, что художника пригласили на остров, но потом Марин кое-что вспомнил.
— Подозреваю, что его пригласили не Дочери Джада.
— Нет? — она удивилась. — Он сказал, что кто-то там попросил его о встрече перед тем, как синьор художник отправится на восток.
«На восток» — означает, конечно, в Ашариас. И это служит отгадкой одной небольшой загадки. Марин всегда радуется, когда раскрывает даже маленькую тайну. Он не хочет ей объяснять, кто это другое лицо и как она попала сюда. Они узнают всё завтра, и это дело художника, а не ее — и не Марина. Он понимает, что все-таки ощущает влияние вина.
— Мы будем рады предложить вам судно, которое доставит вас туда и обратно. И я попрошу это сделать Драго.
— Разве он… разве у него не много дел?
— В городе? Он терпеть не может оставаться на суше, синьора. Он будет рад это сделать.
— Можно мне также взять с собой Даницу Градек? На этот день. Я буду чувствовать себя в большей безопасности, если она поедет со мной.
— Могу это понять, — с чувством соглашается Марин. — Конечно, можно. Это кажется хорошей идеей.
В действительности, это плохая идея.
Здесь, в Дубраве, в их семье, кое-что известно, но они знают недостаточно. Они не единственные умные люди, а быть порядочными людьми при некоторых обстоятельствах является недостатком.
Дверь с улицы открывается, слышны голоса.
— Сейчас мы пойдем ужинать, — говорит Марин. — Стол уже должен быть накрыт. Слуги приносят ужин, как только слышат, что мой отец вернулся домой после променада. Вам нужно сначала подняться наверх?
— Я выгляжу приемлемо? — спрашивает она. Слегка улыбается. Эти слова, этот лукавый взгляд принадлежат женщине из какой-то прошлой жизни. Он полагает, что никогда не узнает ее историю. «Некоторые истории мы так никогда и не узнаем, — думает Марин, — и не расскажем».
— Конечно, — отвечает он.
За ужином он не налегает на вино. Отец (и брат тоже, конечно) наблюдает за ним, и он не хочет, чтобы они решили, будто он пьет, потому что боится.
Как он и ожидал, они разговаривают о корабле в порту. «Серебряная Луна» семьи Храбак (они живут через два дома на восток от них) доставил много купцов из Серессы — это с важным видом сообщает Зарко. Они собираются сразу же отправиться в глубь суши. Говорят, они везут драгоценные камни и изделия ювелиров, но это не точно.
— Значит, они с грузом отправятся прямо в Ашариас? — спрашивает Андрий Дживо.
— Лучший спрос на драгоценности всегда при дворе калифа, — замечает Марин.
Ему это совершенно не интересно, но он также знает, что лучше этого не показывать, и еще он знает, что отец полагается на него, все больше. Ему приходит в голову такая мысль, потому что это утро заставило их подумать о смертности человека и о том, что Андрия Дживо уже нельзя назвать мужчиной в расцвете лет.
Он смотрит на отца, но не слишком пристально и не долго. В расцвете лет или нет, но старший Дживо все еще обладает острой, как клинок, проницательностью. Он сразу увидит, что его рассматривают.
«Однако он уже седой», — думает его младший сын. Хотя у него все еще густая грива волос на голове, твердый голос и звонкий смех. А иногда из супружеской спальни по ночам доносятся звуки, способные смутить взрослых сыновей, живущих в том же доме.
Почти наверняка этим сыновьям пора жениться, начиная со старшего. Марин знает, что так думает мать.
Как только позволяют приличия, Марин встает из-за стола. Он мог бы сослаться на усталость, но он не привык объяснять свои поступки. Он встает и кланяется. Скрипнув четвертой и девятой ступенькой, идет по освещенному лампами коридору с высоким потолком и входит в свою комнату.
Слуги знают его привычки, и Марин им нравится, поэтому расположение слуг всегда помогает в его делах. Горит огонь в очаге, и лампа у кровати, и еще одна, у столика для чтения. На столе рядом с креслом стоит фляга с вином. Однако нет бокала или чаши. Упущение. Он оборачивается, почувствовав дуновение ветерка.
Даница Градек сидит на подоконнике, окно и ставни открыты. За ее спиной видны звезды. Она держит в руке бокал с темно-красным вином.
— Это была не служанка, правда? — спрашивает она. — В доме у семьи Орсат.
Даница не могла бы объяснить, зачем она забралась по наружной стене в его комнату и влезла в слишком легко открывающееся окно. Она уже дважды с тех пор, как они сюда приехали, поднималась, как положено, по главной лестнице (две ступеньки скрипели) в комнату Леоноры. Она служила здесь телохранителем, и ей не надо было передвигаться тайно, даже после наступления темноты.
Однако в этот вечер у нее было странное настроение.
— Что ты делаешь? — раздраженно спросил у нее дед, когда она вышла с черного хода на тихую улицу позади дома. Она огляделась вокруг, чтобы убедиться, что она одна, и полезла на стену.
— Сама не знаю, — вот и все, что она ответила, сначала. А потом прибавила: — Наверное, мне хочется немного побыть наедине с собой, жадек.
— Будь осторожна, детка, и…
Она отгородилась от его присутствия в своих мыслях. Он этого терпеть не мог, и ей самой это тоже не нравилось, но бывали моменты…
Она продолжала подниматься по стене. Знала, какая из комнат принадлежит Марину. Она к этому времени уже знала, кто в какой комнате спит. Она ведь телохранитель этой семьи, и она из Сеньяна.
Ну, она жила на Сеньяне несколько лет. А теперь уже нет. Делает ли человека прожитое на острове время, даже когда он еще ребенок, одним из героев Сеньяна? И еще один законный вопрос: зачем она сейчас это делает — лезет наверх?
Отчасти потому, что у нее такое настроение? Сегодняшнее утро повлияло на нее. Больше, чем следовало? «Но можно ли судить об этом?» — думала Даница.
Прошлой ночью она лежала на койке в комнате, которую ей отвели в той части дома, где жили стражники, и уснула с мыслью о том, что ее могут повесить уже завтра, и таким образом закончить короткую жизнь, лишенную смысла.
Открытые ставни его комнаты удерживали крючки на стене. Она распахнула окно, проскользнула внутрь, уселась на подоконник и стала ждать. Надо будет не забыть поговорить с управляющим дома насчет хороших задвижек и замков на всех окнах и ставнях.
Она увидела вино, которое они оставили для Марина. Ей показалось забавным взять его бокал и налить себе вина. Она подумала, не сесть ли в кресло у очага, но вернулась к окну и снова устроилась на подоконнике.
Долго ждать ей не пришлось. Возможно, она не осталась бы, если бы у нее оказалось слишком много времени, чтобы подумать. Дверь открылась, он вошел, увидел ее. Она отпустила замечание насчет его визитов в дом семьи Орсат. Она слышала, как он утром произнес имя другой сестры. Элена. Нетрудно было догадаться, что он там делал, и что сначала подумал о происходящем в палате Совета.
Но она не собиралась этого говорить. Мысли ее были не слишком ясными. Она надеялась, что он этого не заметил, а потом поняла — она отчасти надеется на то, что он все же заметит, и облегчит ей задачу. Всю задачу. Что кто-нибудь сможет это сделать.
— Я велю принести еще один бокал? — спрашивает Марин, он вовсе не чувствует себя таким спокойным, как можно предположить по его интонации, глядя на ее силуэт в обрамлении окна на фоне ночи.
— Можем пить из одного, — тихо отвечает она. — Так бывает во время рейдов.
— Так это рейд?
Она быстро улыбается.
— Не думаю. — Пауза. — Я больше не с Сеньяна.
Он пристальнее вглядывается в ее лицо. Она не вооружена, не считая, вероятно, спрятанных кинжалов. И без шляпы. Волосы распущены, падают ниже плеч. Это не маленькая аристократка из Батиары. Это исключительно способный боец, сегодня она спасла ему жизнь.
— Я знаю, — говорит он. Он подходит к ней и берет из ее руки бокал. — Должно быть вам трудно. Я буду рад пить с вами из одного бокала, но мне действительно нужно выпить. За ужином мне приходилось сдерживаться.
— Чтобы остальные не видели, как вас встревожило то, что произошло?
Он снова смотрит на нее.
— Да, — подтверждает он.
Он наполняет бокал, выпивает половину и отдает ей вино. Она допивает бокал. Он берет его и опять идет к фляге.
— А вас это встревожило? — спрашивает она.
Он кивает головой. «Нет смысла отрицать», — думает он.
— Вудраг был моим другом, кроме всего прочего.
— Мне очень жаль, — неожиданно говорит она.
Он смотрит на бокал с вином и решает — тоже неожиданно — сбавить темп.
— А вы, — спрашивает он. — Как вы себя чувствуете сегодня вечером?
— Я и сама не очень понимаю, — отвечает Даница Градек. — И не совсем понимаю, зачем пришла сюда. Да еще таким способом.
— Я тоже не понимаю, — говорит Марин.
Она смеется, потом смех обрывается.
— Это окно слишком легко открыть. На всех окнах нужно установить запоры.
— Нам здесь обычно не часто грозит опасность.
Она минуту молчит, потом произносит:
— Этой весной я убила девять человек.
Это снова неожиданно. Он возвращается к окну, подает ей бокал с вином. Она пьет, на этот раз совсем немного. Он спрашивает:
— Раньше вы никогда не убивали?
Она качает головой.
— Конечно, нет. Я была ребенком. И что бы вы ни слышали о Сеньяне, мы не убиваем людей направо и налево. А женщины не пьют кровь.
— Я не слышал, что они пьют кровь. По крайней мере, от умных людей, — он усиленно думает. Они сейчас совсем близко друг от друга. Длинноногая, светловолосая женщина сидит на подоконнике у него в спальне ночью. Он спрашивает:
— Вас это угнетает? Эти смерти?
Она прикусывает губу.
— Может быть. Но дело не в этом. Дело в том, что ни один из них, ни один, не был османом, а я хочу отомстить им. Им, а не серессцам, не своим товарищам по рейду и не какому-то глупому здешнему аристократу.
— Понимаю, — помолчав, говорит он.
— Понимаете? — она гневно смотрит на него. — Понимаете?
Он качает головой.
— Наверное, нет. Пока не понимаю. Но готов попытаться понять.
Тогда она отводит глаза, смотрит на огонь. Затем осторожно ставит бокал рядом с собой. Спрыгивает с подоконника и становится перед ним.
— Попытайтесь позже, — произносит она, почти сердито.
Она закидывает руки ему на шею, притягивает его к себе и медленно целует. У нее мягкие губы. Он не ожидал, что они такие мягкие.
— Попытайся позже, — повторяет она. — Не сейчас.
К этому моменту его руки смыкаются вокруг нее. Он охвачен яростным желанием, жаждет ощутить ее вкус, и эту жажду усиливает то, что он чувствует такую же жажду в ней, в том, как ее пальцы вцепились в его волосы.
— Я желал тебя еще на корабле, — говорит он, на мгновение отстраняясь.
У нее ослепительно голубые глаза.
— Конечно, желал. Таковы мужчины.
— Нет. Ну, да, они такие… Мы такие. Но это было не только потому…
— Перестань болтать, — говорит она. Ее губы снова впиваются в его рот.
И теперь, наконец-то, она признается себе, зачем она здесь.
«Необходимо стараться быть честной перед самой собой», — думает Даница, хотя думать стало очень трудно. Но только во время любовных объятий ей удавалось (иногда) полностью удерживать себя в настоящем — на минуту, на ночь, на час перед рассветом, — а не тонуть в жестокой печали воспоминаний, или не придумывать, как можно отомстить за тот памятный пожар.
Однако она никогда не была с мужчиной, настолько опытным в любви. Понимание приходит само собой. Молодые бойцы Сеньяна, или парни с острова Храк никогда так не… чувствовали ее? И она никогда не лежала в комнате, на кровати, вот так. Ее одежда исчезла, с поразительной легкостью (она не может вспомнить, как снимала ботинки, куда делись кинжалы). Свет огня в очаге и от ламп играет на его теле — и на ее теле. Его волосы приобрели рыжеватый оттенок, и ее тоже, наверное. Она закрывает глаза. Она только здесь, в этой комнате. Сейчас. Она воспринимает это как дар.
— Чем тебя лучше порадовать? Пальцами или ртом? — спрашивает Марин Дживо и прекращает делать то, что он делает. Эта пауза превращается в нечто вроде агонии. Она подозревает, что он это понимает. Уверена, что понимает. Она думает, что могла бы возненавидеть его за это. Она невольно приподнимает бедра, выгибается дугой.
И отвечает, слегка задыхаясь:
— Мне нужно выбирать?
И слышит его смех, а потом его рот снова продолжает делать это, и реакция ее собственного тела изумляет ее. Она слышит, словно издалека, свой голос:
— Если я должна выбирать… То есть, если я…
Она так и не договаривает эту фразу. Смотрит на него, лежа на кровати, его кровати, пока он исследует ее тело, и это все равно, что исследовать саму себя вместе с ним в этот момент. Не в тисках горя или ярости. Сейчас нет.
Даница тянет вниз руку, дергает его за волосы.
— Вверх, — говорит она. — Поднимись вверх, ложись рядом со мной.
А немного позже уже она говорит, смеясь про себя и подозревая, что он слышит смех в ее голосе:
— Пальцами или ртом, что предпочитаешь? Скажешь мне?
— О, Джад! Всей тобой, — отвечает Марин Дживо. — Прошу.
— Жадный?
— Да, — еле выговаривает он. Это скорее стон, и ей это нравится. Он говорит:
— Я решил не… делать различия… между частями твоего тела, Даница Градек.
— Понятно, — отвечает она.
И поднимается над ним. Ложится сверху, полная желания. Она садится на него верхом, принимает его в себя. Время бежит, как бежит всегда, уносит их, как уносит всех людей. Серебряная луна заглядывает в окно, поднимаясь среди звезд. Два человека умерли насильственной смертью сегодня утром. Она не умерла, он не умер. Она в этой комнате этой ночью. Он внутри нее.
Она скачет на нем, поднимаясь и опускаясь, она ощущает жизнь, как биение пульса внутри нее, и он отвечает на ее жажду своей жаждой. Он переворачивает ее, оставаясь в ней, и они друг для друга — огонь, но еще и укрытие, место, где можно спрятаться сегодня ночью. И еще между ними возникает нежность перед тем, как они приходят к завершению и ложатся на постель. Пот блестит на двух телах, и они видят в открытом окне серебряный полумесяц, сияющий над крышами домов Дубравы.
Он почти чувствует, что ему грозит опасность, лежа на своей собственной кровати с головой женщины на своей груди. Не такая опасность, как утром (он в тот момент даже не понял этого, все произошло слишком быстро), но это ощущение реально, и поэтому Марин непривычно колеблется.
— Ты сказала, что я должен только попытаться понять позже. Насчет тех, кого ты убила. Ты помнишь?
— Я помню, — тихо отвечает Даница Градек, не двигая головой. Он подозревает, что глаза ее закрыты.
— Я бы хотел. Понять.
Он слегка шевелится. Ее волосы рассыпались по его телу. Ее аромат окружает его.
— Позже еще не наступило, — говорит она.
Голос у нее тихий, удовлетворенный. Обычно он бы был доволен собой. Получать удовольствие, дарить удовольствие. У него было достаточно встреч с дорогими женщинами, чтобы уметь и то и другое.
Но сегодня ночью он хочет понять нечто такое, что не имеет отношения к занятиям любовью. Или, может быть, для нее имеет. Может быть, поэтому она и забралась сюда — взлет желания и удовлетворение, чтобы заставить что-то на время отступить.
— Ты мне сказала, что была маленькой девочкой в Сеньяне? Ты приехала туда… откуда?
— О, боже. Ты из тех мужчин, кто любит поговорить? После? — ему нравится эта лень в ее голосе.
— Иногда мне хочется знать, где я нахожусь, где находится та, что лежит рядом.
— Это просто. Она лежит рядом с тобой, — она приподнимает голову и прикусывает его сосок. Он морщится, дергает ее за волосы. Она смеется, все так же тихо.
Они молчат. Она нарушает тишину, удивляя его.
— Ты и правда спал со второй сестрой? Ты думал, сегодняшнее нападение связано с ней, да?
— Да, — признается он. — Я совсем не знал Юлию.
— Они сделали это так, чтобы все вокруг об этом узнали.
— Надеюсь, что нет. Не думаю, что окружающие много услышали.
— Может быть, но они точно хотели, чтобы нападение на тебя все видели.
Он размышлял об этом весь день.
— Да.
— Ты думаешь, что ее брат, которого я убила, — это он с ней спал?
Он шокирован, искренне.
— Что? Почему ты?..
Она пожимает плечами, ее голова все еще лежит на его груди. В комнате стало темнее, огонь почти погас, тлеют угольки.
— Они тебя обвиняют, они тебя убивают, а мертвый ты не сможешь отрицать, что был ее любовником. Такую историю расскажут всему свету.
Марин качает головой.
— Это сложнее, чем нужно. Она ждет ребенка от человека, имя которого не хочет назвать, возможно, он ей не ровня. Они не могут устроить свадьбу. И кто-то, очевидно, действительно видел, как я спускался с их стены зимой.
— Из комнаты служанки?
Он вздыхает.
— Мне пришлось так сказать. Ради Элены.
— Да, — говорит она. — Очень галантно. Но служанку теперь уволят.
Об этом он не подумал.
— Если это произойдет, я устрою ее на работу.
— Это произойдет, — говорит Даница Градек. А потом, после очередной паузы: — Хаджуки напали на нас и сожгли деревню. Убили или взяли в плен почти всех. Они убили отца и старшего брата, увели с собой моего маленького брата.
— О, Джад, — произносит Марин.
— Джада там не было.
Ее голос уже перестал быть ленивым.
Он осторожно спрашивает:
— Значит, ты решила убивать османов, ашаритов?
Она кивает головой, не отрывая ее от его груди. Она так ни разу и не взглянула на него.
— Я не слишком в этом преуспела, — говорит она.
Он пытается придумать какой-то ответ, но ее рука скользит по его животу вниз и находит его обмякший член. Она начинает, как будто небрежно, играть с ним, и очень скоро он перестает быть мягким.
— Полагаю, ты хочешь сказать что-то в утешение, — говорит Даница Градек. — Мне не это нужно.
Марин снова предлагает то, что ей, по-видимому, от него нужно сегодня ночью, и при этом сам испытывает такое острое наслаждение, что его это даже пугает; он видит, как она ему отвечает, слушает ее, делит с ней это наслаждение.
Потом он засыпает.
А когда просыпается, ближе к рассвету, он уже один в постели. Она закрыла за собой окно, лампы и очаг потушены.
Когда он позже спускается вниз, так как опять провалился в сон, ее уже нет в доме, и Леоноры Мьюччи тоже.
— Драго пришел за ними вскоре после восхода солнца, — докладывает слуга в столовой. Марин забыл, что вдову доктора позвали на остров Синан, и она попросила у них Даницу в качестве телохранителя.
Он собирался предупредить Даницу насчет Старшей Дочери, о том, что ей никто не доверяет. И упомянуть другую женщину, которую они могут там встретить. Его собственный опыт подсказывал, что полезно заранее иметь как можно больше информации.
Он недоволен собой за то, что не сделал этого. Он думает, не взять ли еще одну из их лодок, чтобы переправиться на остров вслед за ними. Это будет странный поступок, решает он, так как его не приглашали.
Его мысли все время возвращаются к прошлой ночи. В целом, это не удивительно.
Отец во время их встречи утром высказывает новую идею, интересную. Она касается корабля, который только что приплыл, и купцов, направляющихся в Ашариас. Для этого нужны более надежные сведения о планах калифа относительно войны, чем те, которые у них сейчас есть, считает Андрий Дживо. Марин берется узнать все, что сумеет, в городе. Он действительно пытается это сделать, позже, но почти ничего не узнаёт, кроме сплетен и слухов. Еще слишком рано, как говорят все, весна только началась.
Он продолжает беспокоиться о двух женщинах. Даже один раз спускается к гавани и смотрит на остров Синан. Он так близко, что можно разглядеть купол святилища.
Драго там, с ними, напоминает он себе, и есть причины полагать, что Даница Градек позаботится о человеке, которого ее попросили охранять.
Но все-таки он не очень удивился тому, что они узнали потом, и все равно винил себя.
