Глава 10
Одна из двух женщин, за судьбу которых опасалась в то утро Леонора, — та, которую она никогда не видела, все-таки оказалась жива. Другая, ее подруга, очевидно, не будет казнена.
Даница, возвращаясь из внутренней комнаты в палату Совета, быстро взглянула на нее и слегка кивнула головой. Леонора, стоящая рядом с Драго Остаей под высокими окнами дворца, выходящими на запад, почувствовала, что снова борется со слезами.
Честно говоря, сегодня, немного раньше, она с ними не боролась.
Она возненавидела самоуверенного аристократа, который позволил им подумать, будто он убил свою дочь, только потому, что имел право это сделать, так как она опозорила его своей беременностью.
Стоит ли удивляться, что эта история сильно задела ее — так думала Леонора Валери из Милазии. Стоит ли этому вообще удивляться? Неужели ей следовало тогда, дома, встать на колени и пылко благодарить своего дорогого отца за то, что он оставил ей жизнь? Только убил мужчину, которого она любила, и отправил ее в религиозный приют?
Она могла представить себе этих двоих вместе — Влатко Орсата из Дубравы и Эриджо Валери из Милазии. Представляла себе, как они опустошают одну за другой чаши вина после охоты и жалуются на опозоривших их дочерей и утрату ложной мечты о чести.
Но та, другая девушка — Юлия — не умерла. «Я бы никогда этого не сделал», — сказал ее отец, стоя рядом с мертвым сыном и лужей крови на мраморном полу.
Леонора не находила в себе жалости. Ни тогда, ни теперь, видя, как он выходит из той внутренней комнаты вместе с Даницей, отцом и сыновьями Дживо и Правителем с его помощниками.
Эти люди пытались убить Марина. Даница — ее подруга Даница из Сеньяна — убила младшего Орсата. Второй раз она лишила человека жизни в присутствии Леоноры.
— В Сеньяне все женщины такие? — спросила она тогда, в море, на «Благословенной Игнации». Очевидно, нет. Слухи о том, что женщины Сеньяна отрезают руки и ноги врагов и пьют капающую из них кровь, были всего лишь слухами. «Полезными слухами», — сказала Даница со своей койки в темноте.
Они также не могут управлять ветром, приливами и отливами. «И накормить своих детей во время блокады», — с горечью добавила она.
Сейчас, в палате заседаний Совета, где постепенно удалось навести порядок, Правитель Дубравы быстро разобрал несколько вопросов. Члены Совета снова расселись по своим местам. «Они еще не совсем успокоились, они сильно взволнованы», — думала Леонора Валери. Мужчины все такие. И женщины тоже.
У нее возникло ощущение, что Правитель пытается вернуть спокойствие посредством сухой точности выражений. Она сомневалась, что ему это удастся — после двух смертей, вести о которых наверняка захлестнули город, подобно волнам прилива.
Тем не менее они приступили к решению проблем. Секретарь записывал. Наверное, проблемы здесь решались так же, как и в Совете Двенадцати. Она слышала, что говорит Правитель Дубравы; она была одной из проблем, для решения которых они собрались в это весеннее утро.
Даница Градек, бывшая жительница Сеньяна, теперь проживающая в их республике, будет оштрафована на сто дубравских серебряных сералей. Ее вина в том, что она тайно пронесла и применила оружие в палате Совета.
Это большая сумма. Но приговор тут же был компенсирован похвалой, прозвучавшей с этого красивого кресла. Даницу превозносили за умение быстро соображать и мастерство, которое спасло жизнь ее нанимателя. «Дубрава, — сказал правитель, — обязана поблагодарить ее за то, что она предотвратила это убийство». Эти слова вызвали ропот в палате.
Два благородных семейства их города, как сказал правитель, уладили свои прискорбные разногласия. Он ничего не сказал о Юлии Орсат, и это хорошо.
После этого речь пошла исключительно о деньгах. Семья Орсат согласилась выплатить семье Дживо большую сумму за нападение на Марина.
Правитель заговорил о долгах, возникших во время азартных игр, о споре двух молодых людей из-за ставки. «Таким будет объяснение этой истории», — подумала Леонора. Им только и нужна какая-то история, и не обязательно правдоподобная.
Правитель замолчал. Андрий Дживо поднялся. Он сказал, что Дживо с радостью заплатят штраф за Даницу Градек. Он сказал, что она спасла жизнь его ребенку. Он так и сказал — «ребенку». Марин с непроницаемым лицом стоял в противоположном конце палаты.
Старший Дживо повернулся к Леоноре, поклонился и сказал ей то же самое — что она спасла жизнь Марину. Это она заметила арбалет наверху. Обе присутствующие в этой палате женщины заслужили благодарность семьи Дживо. Он выразил сочувствие семье Орсат в связи с утратой, высказался насчет вреда азартных игр. Сказал, что поговорит об этом с обоими своими сыновьями. На лице старшего сына появилось негодование. Марин слегка улыбнулся. Отец поблагодарил Совет и сел.
Правитель обратился к Леоноре. Она стояла перед ним, опустив глаза, в черном платье. Он выразил сожаление по поводу гибели ее мужа и твердое намерение поступить с ней по справедливости. Он спросил, почти извиняющимся тоном, будет ли приемлемым, если они напишут ее отцу относительно выкупа, выплаченного пиратам. Они надеются, что ее уважаемая семья (опять это слово) решит этот вопрос, понимая, что выкуп потребовали бы с них, если бы ее захватили, и что ей грозила бы большая опасность.
— Конечно, вы можете написать моему отцу, — мрачно ответила Леонора.
Что еще она могла сказать?
Другие касающиеся ее вопросы, заявил правитель, будут рассмотрены в свое время. Он полагает, что она удобно устроилась в доме Дживо?
— Да, — ответила Леонора. — Они проявили безграничное сочувствие к моему горю в это печальное время.
Обсудили планы похоронной службы по Вудрагу Орсату, члену совета. Правитель пообещал проинформировать членов Совета насчет дня ее проведения. Работа органов управления и совещания на это время приостановится — кроме советов по вопросам безопасности.
Они покинули палату. Все они вышли на площадь, потом на улицу, освещенную утренним солнцем. Леонора пошла домой вместе с отцом и сыновьями Дживо, Даницей и капитаном в этот весенний день.
Она не задержалась в доме. Попросила дать ей сопровождающего. Она получила инструкции от Совета Двенадцати, и ей нужно было их выполнять, пока не появится какой-нибудь способ освободиться. Если, конечно, таковой вообще появится.
Дживо отправили с ней телохранителя.
Было еще слишком рано заявить всем, что она не вернется домой. Или, правильнее сказать, не вернется в Серессу, которая никогда не была ее домом. Дома она лишилась. Она говорила об этом с Даницей прошлой ночью. Потом высказала мнение, что она безнадежно поглощена самой собой, если просит совета у подруги, которой завтра предстоит предстать перед судом, после которого ее, возможно, будет ждать палач.
Даница улыбнулась. У нее была одна улыбка, которая не выражала никакой радости или удовольствия. У нее была и другая улыбка — Леонора уже видела ее, — которая могла согреть, но эта улыбка появлялась редко.
Но сегодняшний день стал более светлым. «Возможно, Даница обязана жизнью Орсатам, — подумала Леонора, — организовавшим нападение на Марина Дживо». Так меняется судьба человека. Мужчины и женщины могут жить и умирать так же случайно, как ложатся кости во время игры в таверне. Она подумала о Якопо Мьюччи. Она все еще пыталась удержать в памяти его лицо.
Ее повели по Страден, потом вверх по ступеням узкой улочки. Телохранитель знал, куда они направляются. А она не знала, она только назвала ему дом.
Она подумала о том, получит ли когда-нибудь компенсацию, обещанную за смерть Мьюччи. Почти наверняка не получит. Компенсацию, несомненно, отправят Совету Двенадцати, чтобы они мудро распорядились деньгами на благо молодой вдовы.
Люди умирают, за них расплачиваются деньгами. Влатко Орсат предложил некую сумму за свое покушение на убийство, и Андрий Дживо принял ее. Он казался несгибаемо добродетельным мужчиной. «Наверное, трудно быть сыном такого человека», — подумала Леонора. Но бывают вещи и похуже.
Она ожидала, что Данице придется сказать речь, защищая свою жизнь. Леонора была готова рассказать о том, что она видела, что произошло на корабле с человеком, которого она называла мужем, а потом — с пиратом, который убил Мьюччи.
Марин пришел туда, чтобы сделать то же самое, и Драго (человек, который ей нравился) тоже был готов это сделать. «Этот человек скорее встретился бы с пиратами или демонами из тьмы под землей, чем произнес речь», — решила она.
Ничего этого не случилось. Даже не упомянули о том, что Даница была в числе тех пиратов, которые взяли на абордаж корабль, захватили товары, убили человека, выторговали выкуп за его жену.
Никакого свидетельства не потребовалось. Леонора вспомнила облегчение на лице Драго Остаи.
Ее собственное облегчение тоже было огромным. Они видели ворон на виселицах за воротами, и разлагающиеся тела. Вороны сначала выклевывали глаза, если не вываливались наружу внутренности. У них в Милазии тоже были виселицы.
Ступеньки на этой улице продолжали идти вверх, на север, но ее телохранитель теперь свернул направо, и они пошли по другой улице, параллельной Страден. Затем он остановился у какой-то двери.
Леонора посмотрела на красивое здание и вошла.
В тот же день, немного раньше, художник Перо Виллани также узнал, с большим облегчением, чего сам не ожидал, что женщину-пирата из Сеньяна не станут казнить.
Он был серессцем, его считали важной персоной, и эту новость ему сообщили лично. Он полагал, они ожидали, что она вызовет его неудовольствие. Он сохранил невозмутимое выражение лица.
Теперь, впервые в жизни, он приобрел какой-то вес, благодаря своей миссии в Ашариасе. Его поселили выше улицы Страден в красивом доме для высокопоставленных граждан Серессы. Томо отвели место в помещении для слуг.
Здесь всем распоряжался чиновник, назначенный Советом Двенадцати, он оказывал поддержку путешественникам с помощью довольно большого штата подчиненных. Кажется, этот чиновник был сыном одного из членов Совета Двенадцати. Перо находил свое жилье исключительно комфортабельным. Еще бы, ведь он всего несколько дней назад жил в комнате над кожевней.
«Благословенная Игнация» доставила письмо, в котором имелись распоряжения насчет него для чиновников Серессы. Оно вызвало некоторую суету и волнение, поскольку их не предупредили заранее. Однако это были хорошо подготовленные люди: через короткое время после того, как его вещи привезли из порта, Перо выделили комнату, и он выпивал у очага вместе с их начальником, человеком с чисто выбритым лицом по имени Франи.
Трудно было понять, считал ли его Франи, человек с уклончивыми жестами и речью, отважным или глупым, раз Перо взялся совершить такое путешествие. Он заявил, будто был знаком с отцом Перо. Это могло быть правдой. Он задавал вопросы о драматических событиях на борту «Благословенной Игнации». Перо отвечал на них, как мог. Джорджо Франи часто улыбался, задумчиво сжимал руки, кивал. Он предпочитал духи с ароматом цветов.
Во второй половине дня Перо пошел прогуляться, потом пообедал с несколькими купцами и одним художником в тот вечер, а потом и на следующий день, в резиденции Серессы. Томо ел вместе со слугами внизу. Время от времени до них доносился снизу смех. Время от времени Перо жалел, что находится не там.
Второй художник был старше него, он расписывал фресками святилище у ворот, выходящих в сторону суши. Он изо всех сил старался подчеркнуть свое превосходство над Перо. Упоминал знаменитых коллег, другие заказы. Один — в Родиасе.
Все были выше Перо по положению, это правда, но именно его выбрал Совет Двенадцати для поездки в Ашариас, чтобы написать портрет Гурчу, разрушителя Сарантия, великого калифа Ашариаса.
Это заставляло их по-другому смотреть на него.
Это путешествие могло сделать человека богатым и знаменитым — если он уцелеет. Перо понимал, что встреча с ним, возможно, раздражает и возмущает старшего художника. Перо говорил мало и не вступал ни в какие споры. Обещал прийти посмотреть на фрески перед тем, как отправится на восток. Надушенный Франи заявил, что они великолепны.
За обедом им сообщили, что Совет Правителя должен собраться на третье утро после прихода «Благословенной Игнации», чтобы принять решение относительно женщин, которые прибыли на корабле. Перо полагал, что должен, как и остальные, одобрить идею о том, что женщину-пирата из Сеньяна следует повесить. В резиденции серессцев предпочитали называть сеньянцев червяками.
Он этого не сделал. То есть, не поддержал эту идею. Даница Градек произвела на него большое впечатление в тот момент, когда выпустила стрелу в одного из своих, и он видел, что Леонора, по-видимому, ей доверяет, а он к тому времени уже влюбился в Леонору, и это повлияло на его взгляды.
Он никак не ожидал, что вот так влюбится по дороге в Ашариас. Или в любом другом месте, на этом этапе своей жизни. Одно дело — просто желать женщину, заплатил ли ты за нее, или она твоя подруга, или аристократка, ищущая развлечений. Захватившее его чувство было на другом конце света от подобных вещей. Да и от всего прочего, если честно.
Он уже решил, что никогда не сможет заговорить с ней об этом. Она вернется назад, в Серессу. Мужа убили, ее жизнь погрузилась в хаос и горе.
Здесь замешаны деньги. Джорджо Франи много рассуждал об этом. Кажется, ему нравилось говорить о деньгах. «Вопрос о ее выкупе — дело деликатное», — с энтузиазмом заявил Франи. Знает ли синьор Виллани что-нибудь о ее семье, об их материальном положении? Синьор Виллани с сожалением ответил, что не знает.
Однако он понимал, что Леонора Мьюччи не нуждается в том, чтобы за ней ухаживал неизвестный художник, ни сейчас, ни потом. Он не мог ухаживать за ней. У него не было никакого социального статуса. Одна мысль об этом, учитывая то, что с ней случилось, была оскорбительна, непристойна. Недопустима.
Удивительно, как легко думать о недопустимых вещах весенней ночью после нескольких бокалов вина.
Она умна, грациозна, явно рождена в семье аристократов, и в своих снах и мечтах Перо, к несчастью, до сих пор слышал звуки ее страстного голоса, доносившиеся по ночам сквозь тонкие переборки корабельной каюты до того, как ее муж погиб.
Вино в Дубраве было очень хорошее. Лучше всего белое, слегка сладковатое, с острова Гьядина, как ему сказали. Они проплывали мимо этого острова по пути в гавань.
Шел третий день со времени их прибытия сюда. Совет Правителя заседал этим утром. До них дошли противоречивые слухи о происшествии в палате. Томо, вернувшись с площади, рассказал Перо, что было пущено в ход оружие, погибли люди. Здешние чиновники ждали более ясных новостей с волнением и нетерпением. «Насилие волнует и будоражит некоторых людей», — подумал Перо.
Вскоре пришел Франи и доложил ему, что женщину с Сеньяна, очевидно, не повесят. Какое разочарование — так сказал он.
Перо еще раз пошел прогуляться в одиночестве, сначала по улице, потом спустился по лестнице на Страден. Он свернул налево, к святилищу на площади у дворца Правителя. На западе, над кораблями в гавани, плыли белые облака. Дул легкий бриз. Площадь, залитая солнцем, была полна народу. Он слышал там и тут жаркие споры, то громкие, то тихие. И все здесь были взбудоражены.
Он протиснулся сквозь толпу и вошел в святилище, там было тише. Сделал знак солнечного диска, опустился на колени и помолился — чтобы стало легче на сердце и на душе, чтобы не грозила опасность на предстоящей ему дороге, за успех в конце путешествия и благополучное возвращение домой.
Он до боли ясно сознавал, помимо всего прочего, что от него требуется написать портрет правителя, которого можно по справедливости назвать самым важным человеком на свете. Единственный написанный Перо официальный портрет женщины, занимающей высокое положение в обществе, она сама сожгла, чтобы муж никогда его не увидел.
От него также требуют заниматься шпионажем. Он слышал рассказы о том, как османы поступают со шпионами, если поймают их. Ему также дали еще одно поручение, о котором он старался не думать.
Перед тем, как подняться, он помолился, как всегда, за души матери и отца — да пребудут они в свете у Джада. Теперь ему пригодились бы советы отца, думал он. Иногда трудно примириться с тем, что он одинок, что его считают человеком самостоятельным и успешным.
Однако ему давно пора стать таким! Придется дорасти до собственной значимости — или смириться с ее отсутствием.
Здесь у него есть срочные дела. Он должен найти купцов, которые собираются отправиться на восток. Ему дали инструкции присоединиться к такому каравану, где он будет в безопасности. Франи и его подчиненные ничего пока не слышали о подобных караванах, но должны были ему помочь, и это одно из тех дел, которыми они занимались. На это, возможно, потребуется некоторое время, а, может, и нет — так сказали Перо.
Вчера вечером он спросил, есть ли в Дубраве какие-нибудь официальные представители османов (это ему тоже велели сделать). Нет, ответили ему. Но они могут приехать в любой момент. Ему предложили еще хорошего вина и напомнили, что сезон путешествий еще только начинается.
Сведения о военных планах османов пока еще не дошли до Дубравы. Военные действия, если они начнутся (а они начнутся, так считали почти все), вероятно, снова будут вестись вокруг крепости императора Воберг и в самой крепости, далеко на севере от дороги из Дубравы в Ашариас. Но война — это дикий зверь, и всегда непредсказуема. Так выразился один из его собутыльников вчера вечером, круглолицый торговец оптическими инструментами. Он не собирался ехать дальше Дубравы и говорил, что очень этому рад.
Перо снова сделал знак диска, поднялся, и вышел из святилища. Он опять пересек площадь Правителя и прошелся до самого конца Страден, до ворот.
Дубрава — это не Сересса, но это красивый город, ни одна улица в родном городе Перо не была такой широкой и прямой, как эта. Каналы и мосты у него дома мешали делать улицы такими. Он прошел мимо прочных, трех- и четырехэтажных жилых домов, торговых зданий, складов, нескольких винных лавок. Повсюду красные крыши — отличительный признак Дубравы.
Он миновал три фонтана, вокруг них собирались люди, как и во всех городах с фонтанами. В основном это были женщины, наполняющие водой кувшины и ведра, обменивающиеся новостями и жалобами. Слышался смех. Женщины смотрели на него оценивающими взглядами. В конце дня эта улица заполнится людьми, он это знал. Так происходило везде, так как люди на закате выходили на других посмотреть и себя показать.
Стены города производили впечатление. Грозные, в хорошем состоянии, на расстоянии друг от друга возвышаются сторожевые башни, а по верху всей стены тянется помост для патрулирующих стражников. Эту республику никогда не завоевывали враги. Дубравцы гордились этим (он уже такое слышал), но Перо решил, что за этой бравадой кроется тревога. Если Ашариас, или император Родольфо, или Сересса когда-нибудь действительно захотят, они сумеют завладеть этой маленькой республикой.
Другое дело — удастся ли им ее удержать, учитывая расстояние и затраты на продолжение осады. Именно это, несмотря на всю прославленную дипломатию Дубравы, вероятно, гарантирует истинную безопасность Дубравы, а не только ее стены.
Он увидел виселицу у открытых ворот в конце улицы Страден. Сегодня утром существовала большая вероятность, что тело Даницы Градек будет качаться там. Сейчас на ней висели два разлагающихся трупа. Его разум отказался представить себе эту картину. Он повидал достаточно казней. Неужели в Дубраве действительно повесили бы женщину? Ему говорили, что такое случалось в прошлом.
В переулке, ответвляющемся на юг, он увидел девушку в светло-зеленом платье. Она улыбнулась ему, потом вопросительно наклонила голову к плечу. Он обдумал ее предложение. Он был молод, его мучали сны и желания, вдалеке от всех женщин, которым он был хоть чуть-чуть небезразличен и которые распрощались с ним на его последней вечеринке.
Он улыбнулся ей, но зашагал в другую сторону, опять по широкой улице. У него в какое-то мгновение промелькнула мысль, не пойти ли взглянуть на те фрески, но они его не слишком манили.
Его охватило неприятное чувство чужеродности, понимание того, что он начинает путешествие, которое может полностью изменить его жизнь. По крайней мере, это было путешествие. Он не переплетал книги, чтобы платить за жилье, когда ему не удавалось найти работу художника, и не жил в ободранной, дурно пахнущей комнатке в самом дешевом районе Серессы. Сейчас он куда-то движется.
Его здесь никто не знает. Что они видят, глядя на проходящего мимо художника из Серессы Перо Виллани? Моложавого мужчину, худого, с голубыми глазами, каштановыми волосами, длинными пальцами. С редкой бородкой, которой не мешало бы быть погуще, но что ж с этим поделаешь? Приятное лицо, несомненно. В этом нет ничего плохого. Оно свидетельствует о наличии интеллекта? Возможно. Он подумал: «Никто здесь не узнает моего имени ни в одной винной лавке». В этом было нечто волнующее.
Он зашел в следующую лавку, которая ему попалась. Сел за стол, заказал бутылку островного вина, которое теперь полюбил, и тарелку жареных осьминогов. Хозяин принес ему блюдо с оливками. Всем этим ему не с кем было поделиться, но Перо с удивлением почувствовал, что в этот момент он должен признаться, что счастлив.
Он впервые начал обдумывать детали, каким мастерством ему необходимо владеть, чтобы выполнить то, для чего он отправился в путешествие, — как он мог бы изобразить калифа. Чистая правда: есть художники, готовые убить за возможность это сделать. Или человека могут убить по дороге к этой цели, или за то, что он что-то не так скажет, или просто что-то скажет в какой-то части дворцового комплекса в Ашариасе. Говорили, что только немые допускаются во внутренние покои дворца. Он не знал, правда ли это. Ему предстояло это выяснить.
Перо не просто путешественник по дорогам мира, и не просто еще один шпион Серессы, он — художник, как и его отец, и ему поручено очень важное дело. Возможно, он этого не заслужил, но каждый ли человек получает то, что заслужил, на радость или на горе?
Он сидел в винной лавке Дубравы весенним днем, наслаждался едой и вспоминал те портреты, которыми когда-то восхищался. Интересно, как выглядит калиф. Высокого роста, как он слышал. Бледный. С большим носом.
Можно испугаться, когда перед тобой такая трудная задача. Можно было бы опрометью броситься выполнять эту задачу, как сумасшедший всадник на шеренгу солдат с копьями. Или можно было постараться проявить зрелость, вдумчивость, понимание того, что Джад (и Совет Двенадцати) сделал тебе подарок — или дал шанс получить подарок, — и нужно отнестись к задаче очень внимательно.
Он заплатил по счету и снова вышел на улицу. Уже наступил вечер, солнце опускалось в море и в облака над ним, улица и затененные аркады заполнялись людьми. Перо пошел назад, на запад, потом вверх по лестнице, любуясь фонтанами за стенами и башнями. Потом он опять вошел в дом, где жили серессцы.
Когда он вошел, там была Леонора Мьюччи.
Его интерес к собственному искусству, путешествию и пункту назначения сильно ослабел.
Перо был достаточно самокритичен, чтобы находить это забавным, но лишь немного. Он в нерешительности стоял в дверях гостиной, глядя на нее.
Она была одета в черное, черная шляпка прикрывала заколотые наверх волосы. Рядом с ней сидел Джорджо Франи, в чьи обязанности входило давать советы важным гражданам их республики, когда они проезжали через Дубраву. Разумеется, она относилась к таким людям. Насчет нее должны были принять решения, для выполнения которых потребуются деньги и связи. Вероятно, они уже сейчас окончательно принимаются. Перо этого не знал, не мог знать.
«Когда она говорит, ее рот очень красиво выговаривает слова, — подумал он. И следом: — Я идиот».
Франи вел себя как высокопоставленный чиновник, каковым он и являлся, конечно. Он умел мгновенно становиться и льстивым, и надменным, в зависимости от того, кто ты такой. Сейчас он держался подобострастно. Перо он не нравился. И еще меньше стал нравиться, когда Перо увидел, как близко этот заботливый мужчина придвинул свой стул к стулу вдовы доктора.
Он одернул свой сюрко, придал лицу нейтральное выражение и вошел в комнату. Поклонился.
— Здравствуйте, синьора Мьюччи, — произнес он.
Она подняла на него взгляд. Улыбнулась, потом быстро, скромно опустила глаза.
— Синьор Виллани! Я надеялась найти вас.
Она надеялась найти его?
Перо удалось откашляться и заговорить.
— Я к вашим услугам, синьора.
— Не будет ли с моей стороны чрезмерным злоупотреблением вашей добротой, если я попрошу вас прогуляться со мной? Ваше мнение по одному вопросу было бы очень ценным для меня.
Он был почти уверен, что ему удалось ответить на ее просьбу. Конечно, он ответил, так как несколько минут спустя они оказались на улице, освещенной солнцем. Значит, он произнес нечто подобающее случаю, правда?
На улице она обратилась к своему телохранителю из особняка Дживо, велела ему возвращаться домой и сказать, что синьор Виллани проводит ее до дома. Синьор Виллани энергично закивал в знак согласия.
— Этот ужасный человек! — сказала синьора Мьюччи, когда они спускались по каменным ступеням. — Этот Франи! Его нужно вымочить в фонтане, чтобы избавить от запаха духов. Фу! Простите меня. Я чуть не задохнулась. Мне нужен был предлог, чтобы уйти!
— А! — глубокомысленно произнес Перо. Потом: — Да, — а затем: — А! Духи. Да. Он употребляет большое количество духов.
«Большое количество духов?» Ему захотелось дать себе по голове.
— Вымочить в фонтане, — повторила она.
— Вымочить! — радостно согласился он. Они подошли к Страден. Он увидел фонтан, но не смог придумать никакой остроумной реплики.
Она улыбнулась ему.
— Вы уже заходили в святилище возле дворца?
— Нет, — солгал он.
— Сходим туда? Я бы хотела помолиться — о Якопо, и поблагодарить за сохранение жизни Даницы. И Марина Дживо. И моей собственной, наверное.
— Я могу помолиться в благодарность за все это, — произнес Перо, возможно, с излишним энтузиазмом. Она опять улыбнулась, не разжимая губ, опустив глаза.
На этот раз в святилище оказалось больше людей. Слышались молитвы, произносимые шепотом, мужчины и женщина беседовали — почти наверняка о том, что произошло сегодня утром на противоположной стороне площади. Лысеющий священник расставлял свечи по обеим сторонам от алтаря для вечерней службы. К нему из боковой двери подбежал мальчик с охапкой белых свечей. Поймав взгляд священника, он сбавил скорость и прошел остаток пути шагом.
Они сделали знак диска, нашли место, где смогли встать рядом на колени, чуть в стороне от других. Леонора Мьюччи не пользовалась духами (у нее только что умер муж!), но Перо до боли ясно ощущал аромат ее волос и живо чувствовал ее присутствие рядом. У него кружилась голова, и он был счастлив.
Она закончила молиться, открыла глаза, но все еще стояла на коленях возле него.
— Вы слышали, что произошло сегодня утром?
— Кое-что слышал, — ответил он.
Она рассказала ему. Только люди не должны знать, предупредила она, что дочь семьи Орсат послужила причиной того, что ее брат напал на Марина Дживо.
— Я вам доверяю, — сказала она. — И, возможно, вы сумеете мне помочь. Я бы хотела нанести визит этой девушке.
— Зачем? — удивленно спросил Перо.
Она бросила на него взгляд, на этот раз без улыбки.
— Потому что я сомневаюсь, что к ней допускают посетителей. Она сейчас одна. Но ее семье, возможно, будет трудно отказать мне.
Перо подумал над этим. Покачал головой.
— Если она ждет ребенка, и ее отослали прочь, чтобы это скрыть, семье будет не трудно отказать посетителям, синьора. Особенно иностранцам из Серессы.
Она вздохнула:
— Я боялась, что вы это скажете.
— Мне очень жаль.
Она покачала головой.
— Нет. Мне нужно, чтобы мне говорили правду.
— Я буду говорить правду, — заверил Перо. Он сдержался и не прибавил «всегда». Но потом, через несколько мгновений, прибавил: — Я вам солгал раньше, синьора. Я был здесь сегодня. Но так как вы хотели увидеть святилище, я…
Она тихо рассмеялась. Кто-то оглянулся на них. Она прикусила губу, опустила голову, как требуют приличия. И прошептала:
— Значит, это была добрая ложь, синьор Виллани.
— Вы мне ее разрешаете?
Она не ответила.
Они поднялись и вышли на улицу. Молча повернули в сторону гавани. Ему ужасно хотелось, чтобы она взяла его под руку, но она этого не сделала. Толпа осталась позади, люди шли в противоположную сторону от площади Правителя, по шумной Страден, солнце садилось. Людей посмотреть и себя показать — таков был вечерний променад в тот день, когда появилось так много тем для разговоров.
Они вдвоем спустились к каменному причалу и пошли вдоль него к «Благословенной Игнации», покачивающейся у пирса, безлюдной, со спущенными парусами, удерживаемой толстыми канатами.
Они постояли молча. Вокруг никого не было.
Перо снова прочистил горло и сказал:
— Посмотрите, как освещают закат вон те облака. Они находятся именно там, где необходимо, чтобы создать этот эффект.
Она долго смотрела туда, потом спросила:
— Вам когда-нибудь приходило в голову, что «закат» — неподходящее слово для той красоты, которая таится в нем?
И из-за этих ее слов, из-за всего этого — ее присутствия, нежного вечернего света, соленого бриза, моря, кораблей и чаек, и подаренного им мира — он больше не мог сдерживаться и молчать.
— Я люблю вас, — произнес Перо Виллани. — Простите меня. Я никогда не поставлю вас в неловкое положение и не стану вам досаждать. Клянусь вам могилами моих родителей.
Он увидел, как она мгновенно покраснела. Взглянула на него, потом быстро отвела взгляд на покрасневшие облака на западе и красиво темнеющее небо.
Сердце его сильно билось, во рту пересохло.
— Вы не можете меня любить, — сказала она.
— Я понимаю! — воскликнул Перо странным, скрипучим голосом. — Я только хотел вам об этом сказать, чтобы вы знали. Не надеясь…
— Нет. Вы не можете любить меня, синьор. Вы меня совсем не знаете.
Молотом стучит сердце.
— Мы можем знать человека много лет и совсем не любить его, или знать его несколько дней и на всю жизнь отдать ему себя. Я… именно так случилось со мной.
Она снова взглянула на него. Он увидел слезы.
Он попытался еще раз. Сказал:
— Синьора, прошу вас, это не станет для вас обузой. Я понимаю вашу ужасную потерю. Понимаю, как самонадеянны мои слова. Но, пожалуйста, поверьте в мое уважение к вам. Я только…
— Нет, — повторила она. — Нет… вы не можете понять.
Дунул ветерок с воды и отбросил назад пряди ее волос под шляпкой из черной материи, которую она надела утром.
«Это самые важные слова, которые мне суждено произнести в жизни», — подумал Перо Виллани.
— Я знаю, что за этим стоит своя история, — сказал он. — Я… синьора, вы явно из благородного семейства. Вы нам об этом сказали. И… простите меня, госпожа, такие женщины не выходят замуж за врачей из северных городов и не оказываются в Серессе. Или в Дубраве.
Только что она залилась краской, а теперь стала очень бледной. Лицо ее побелело. Она в ужасе уставилась на него.
«Я погубил свою жизнь», — подумал Перо.
— Это так очевидно? — спросила она. Шепотом. Вытерла слезы со щек. Ему хотелось сделать это самому.
Он покачал головой.
— Нет! Просто я… я много думал о вас, синьора. Я думаю, Совет Двенадцати… они могут теперь стать частью вашей жизни?
Она беззвучно плакала.
— У меня нет жизни, — сказала она.
Он вспоминал, как она шла к поручням «Благословенной Игнации». Он понимал тогда — она шагала так пылко, так целеустремленно, — что она действительно намерена броситься с борта в море.
«Пылко», — подумал он. Это одно из ее качеств.
— Моя госпожа, бывают моменты, когда мы в это верим, — произнес он. — Потом Джад, или судьба, или наши собственные решения все меняют.
Она подняла на него взгляд. Маленькая элегантная женщина в черной траурной одежде. Ему опять захотелось попросить у нее прощения за то, что он имеет наглость вообще разговаривать с ней. Но он молчал, ждал.
Она снова вытерла щеки. У нее за спиной, далеко внизу, на причале появились трое мальчишек. Мальчишки посмотрели на них двоих, и Перо представил себе, с каким раздражением и досадой дети способны смотреть на взрослых, занявших любимое место детских игр. Он смотрел, как они зашагали, а потом побежали в другую сторону, дальше по причалу. Там стоял еще один корабль, его уже разгрузили, несколько матросов заканчивали складывать и привязывать паруса. Солнце соскользнуло за нижнюю границу облаков. Стало прохладнее.
Леонора Мьюччи взяла его под руку.
— Пойдем, — сказала она.
Они не ушли далеко. Она довела его только до пустой винной бочки, стоящей возле каменного волнолома. Отпустила его руку, повернулась и аккуратно забралась на бочку. Перо почему-то некстати вспомнил о своем слепом друге у моста в Серессе, он усаживался точно так же.
Или не совсем так же.
— Я никогда не была замужем, — спокойно произнесла она. — Меня зовут Леонора Валери. Меня отправили к Дочерям Джада возле Серессы рожать ребенка. Его отца мои родственники убили. Они отняли у меня ребенка, когда он родился. Я понятия не имею, где он. Совет Двенадцати предложил мне способ выбраться из того ужасного места, если я соглашусь шпионить для них, притворяясь замужней женщиной, поскольку врачи должны иметь жен, чтобы работать здесь. Я согласилась. Я согласилась, синьор Виллани. А теперь я пропала, у меня нет честного положения в обществе, нет пристойной жизни. Но я ни за что не вернусь в приют и не стану орудием Совета в другом месте, как, по моим предположениям, они теперь потребуют. Вы не можете даже уважать меня, синьор Виллани, не говоря уже… о чем-то другом.
«Я никогда не была замужем», — услышала она свои слова, у воды, недалеко от корабля, который привез ее сюда. А потом она сказала больше. Она так много ему рассказала. И почувствовала такое странное облегчение, освобождение, от того, что не лгала этому человеку. Даже если это означает, что он теперь уйдет от нее, как теперь думала она.
Она не верила, что он ожесточится, станет ей врагом, каким-то хищником, но он, несомненно, повернется и уйдет — ему, такому доброму человеку, захочется уйти от той тьмы, которую, по-видимому, она носит с собой.
В конце концов, те два человека, которые ее любили, умерли.
Она смотрела на Виллани: его манеры делали его более юным, чем он был. Голубые глаза и красивые пальцы. «Он художник, — напомнила она себе, — и ему самому предстоит долгое путешествие». Он постарается благополучно доставить ее домой, а потом займется устройством своей судьбы, своей удачи.
Она вызывающе вскинула голову. «Держись гордо», — сказала она себе. Ей было холодно, не только из-за ветра, но также… ее изменило то, что она сказала. Правда освободила ее.
Перо Виллани серьезно произнес:
— Теперь я понимаю, почему судьба девушки Орсат вас так тревожит, синьора.
Он пока не отвернулся от нее. Его длинные каштановые волосы шевелил ветер с моря. Она кивнула, не доверяя своему голосу.
— Может быть, мы найдем способ повидаться с ней. Дайте мне это обдумать.
«Мы?»
— Вы хоть слышали, что я сказала? — требовательно спросила Леонора.
— Все слышал, — ответил Перо Виллани. И улыбнулся. «Женщинам понравилась бы эта улыбка», — подумала она. — Я буду все так же горевать о докторе Мьюччи, но я счастлив, что вы не его вдова.
Она покачала головой. Мужчины иногда бывают, даже часто бывают, такими наивными.
— Для всего мира я вдова. Должна ею быть. Сересса будет унижена, если будут думать иначе. Я связана с Советом Двенадцати. Они контролируют мою жизнь. Мне придется завтра отправиться на тот остров, в обитель. Там есть женщина, которая принимает доклады от их шпионов в Дубраве.
С того места, где они стояли, ей было видно остров Синан, у самого входа в гавань. Гьядина, более крупный остров, находился на севере, вне поля зрения.
Он снова улыбнулся.
— Я о ней знаю, — сказал он. — Я тоже получил приглашение. Скорее, приказ, я думаю.
— Вы тоже?
Он посмотрел на нее.
— Вы думаете, Сересса послала бы человека в Ашариас, во дворец великого калифа, и не дала бы ему заданий помимо рисования?
— Это же… это опасно, — через несколько мгновений сказала она.
Он кивнул.
— Они мне говорили, что я могу отказаться.
— А вы не отказались.
— Меня дома почти ничто не держит, — он немного подумал. — Но… насчет завтра. Здесь никто не знает, что та женщина на острове — из Серессы. Как она объяснит ваш приезд к ней?..
Леонора скорчила гримаску.
— Дочери Джада проявляют заботу и сочувствие ко всем одиноким женщинам. Они хотят меня утешить, предложить духовное руководство, пока я здесь.
— В самом деле, — сухо произнес он.
— Да. В глазах света я — печальная вдова жестоко убитого доктора. Хороший был человек, должна сказать. Добрый. Он мне сказал, что ему хочется, чтобы мы по-настоящему поженились.
— А вы что ответили?
Он смотрел на остров, а теперь повернулся к ней. У него был задумчивый вид. Только что он нервничал. А теперь — нет. Будто рассказанная ему правда его успокоила.
— Я сказала Якопо Мьюччи, что не могу выйти замуж без согласия отца, а он его никогда не даст. И я не хотела никакого мужчину обременять моим позором.
— А если бы этот мужчина сказал, что это не бремя, а честь — быть рядом с вами?
— Я бы ответила, что это глупость и ребячество. Особенно, если он едет в Ашариас.
У него вытянулось лицо.
— Вы не можете так любить меня, синьор Виллани. Однако я вам доверилась. И с благодарностью приму вашу дружбу, пока вы здесь. У меня только один друг.
— Даница Градек?
Она кивнула.
— Хорошо иметь такого друга, по-моему.
— Вы ее не ненавидите? Вы же серессец!
— Она ваша подруга, синьора. Теперь только это имеет значение.
Она опять спросила, с отчаянием:
— Вы не слышали ничего из только что сказанного мной?
И он опять ответил:
— Все слышал, — и прибавил: — Должен вас предупредить, непостоянство не в моем характере.
И Леонора неожиданно подумала: «Он говорит правду».
— Непостоянство не в моем характере, — услышал Перо свои слова.
И когда он их произнес, он осознал, что это правда.
Он никогда не думал о себе в таких терминах, но подумал о своих матери и отце, все еще любимых, и о друзьях, которых он знал всю жизнь, и которых сохранил, и снова подумал: «Да, я такой». Иногда так случается, мы узнаем правду о себе в одно мгновение, иногда в разгар драматических событий, иногда в тишине. С моря может дуть закатный ветер, мы можем лежать одни в постели в зимнюю ночь, или предаваться горю у могилы среди опавших листьев. Мы напиваемся в таверне, пытаясь заглушить душевную боль, ждем столкновения с врагом на поле боя. Мы носим ребенка, влюбляемся, читаем при свечах, наблюдаем восход солнца, мы умираем…
Но во всем этом есть еще что-то, в зависимости от того, какой мир нас окружает, как мы существуем в нем. Что-то может скрываться в глубине нашей природы, и постоянное течение дней и лет может вынести это на берег, сделать реальностью на этом берегу — или не сделать.
— Вы проводите меня домой? — спросила она.
Он проводил ее. У двери городского дворца Дживо стоял телохранитель — тот самый, который сопровождал ее сегодня, — и Перо увидел на его лице облегчение.
Он кивнул ему. Поклонился ей. Смотрел, как она вошла в дом. Повернул назад, на запад, потом поднялся по уже знакомым каменным ступеням и прошел по верхней улице к своему жилью.
Когда он вошел, к нему устремился синьор Франи из гостиной, сияя улыбкой. Он остановился, сжал руку Перо и сообщил, что только что прибыл корабль из Серессы и привез купцов, которые собираются путешествовать по суше в Ашариас.
Франи взял на себя смелость предложить им включить в свой отряд одного знаменитого художника, и они с радостью согласились.
Когда они отправляются? Кажется, через несколько дней.
Очевидно, судьба несказанно благосклонна к синьору Виллани.
Франи опять улыбнулся. Перо удалось улыбнуться в ответ.
