Девочка проснулась.

Девочка плачет.

Она не должна бы делать ни того ни другого.

Мы не должны были позволить ей этого. Мы не должны допускать ошибок. Но как их избежать? Мы правильно рассчитали дозу. Учли вес, возраст, концентрацию снотворного, уже циркулирующего в жилах. Вовремя дали очередную порцию. Все должно было идти как по маслу. Ошибка исключалась.

И тем не менее это произошло, девочка пронзительно плачет.

Крики – это ничего. Кричи не кричи – никто не услышит. Некому тут слышать. Проблема в другом: она проснулась. А следовательно, она в сознании. Раз кричит, значит, понимает, что находится не там, где должна была быть.

Значит, вспоминает и запоминает. Кое-что о нас, в частности, чего ей помнить не положено. Однако соответствующее лекарство опасно для детей, а она и так уже его принимала в тот день, когда мы ее забрали. Давать ей еще рискованно. Мы ведь не хотим ей повредить.

Не хотим и не должны. Ее час грядет, а нам потребуется идеальная девочка. Безупречная. Совершенно невредимая. Только так, и никак иначе. Если по-другому, ничего не получится.

Вот только воспоминания… Придется, значит, лекарство. Да будет так. У нас нет выбора. Мы это ясно понимаем. Нам это решение не нравится, но придется смириться. Это, кстати, одна из сильных сторон нашей натуры. Мы умеем подстраиваться. Мы очень практичны. Мы управляем событиями. Заставляем других исполнять нашу волю. Мир был бы куда более приятным местом, если бы таких, как мы, было больше.

Таким образом, лекарство. Так-то вот. Решено и подписано. Мы сделали выбор.

В конце концов, из подобного и состоит жизнь, разве не так? Решения, решения, решения… Мы умеем их принимать. И самым главным было похищение этой девочки. Это было рискованно. Потребовалась смелость. После такого о чем еще рассуждать?

Мы это сделаем. И как можно скорее. Прямо сейчас.

Мы знаем, что для этого нужно. Направляемся к тайнику, совершенно секретному, ищи не ищи, все равно не найдешь, набираем жидкость в шприц.

После чего идем к другому тайнику. Этот дом кишмя кишит тайниками. Их тут хватит на сто лет вперед. Потому-то нам здесь так покойно живется, не более чем еще один секрет в длинной череде. Нам нравится вспоминать о них. И мы чувствуем себя прекрасно, размышляя о том, что уже сделано и что еще следует сделать.

Открываем дверь и делаем шаг в темноту.

– Тсс… – произносим мы, беря девочку за обе руки.

Прежде чем она успевает рыпнуться, зажимаем ее между коленями и нащупываем вену.

– Прости, малышка, – говорим мы совершенно искренне.

Ничего не попишешь, у нас просто нет выбора. Ты не должна ничего помнить.

Полночь. А может быть, час ночи. Или два… Джулия не знала. Обхватив себя за колени, она скорчилась на кроватке Анны.

Анна пропала. Надо было окончательно с этим свыкнуться. Она исчезла. Джулия обвела взглядом комнату дочери. Книжки по мультяшному сериалу «Мистер Мен и маленькая Мисс», плюшевый слоненок, с которым она всегда засыпала, комод с ее одеждой – верхний ящик приоткрыт, оттуда свисает уголок красного комбинезончика. Когда-то Джулия полагала, что те, кто сохраняет комнату любимого человека как алтарь, немного не в себе. Теперь-то она таких поняла. И помыслить было нельзя что-нибудь здесь тронуть. Эта комната – книжки, разбросанные игрушки, запах – была словно отпечаток живой Анны, ее личности, интересов, формирующегося характера.

Одеяло осталось скомканным в изножье кровати, как его откинула Анна, поднявшись и побежав в родительскую спальню три долгих дня назад. Правда, родитель там был только один – мама, к которой и прильнула дочка. Отец спал в другой комнате.

– А где папочка? – спросила Анна.

– Наверное, уже спустился вниз, – соврала Джулия, сжимая дочь и думая о том, как трудно будет рассказать ей о разводе. Решила, что это подождет, и бездумно наслаждалась, баюкая дочь в своих объятиях.

Это было ее последним воспоминанием об Анне. Через несколько минут они вылезли из постели и спустились вниз. У Джулии на то утро была назначена встреча, так что она быстренько собралась и уехала, одевал и кормил дочь Брайан.

Только перед тем, как выйти за дверь, Джулия чмокнула Анну в макушку.

– Пока, солнышко, – бросила она. – Хорошего тебе дня.

– Пока, мамулечка, – ответила дочка. – Я буду по тебе очень скучать.

– И я тоже, родная.

Теперь, стоя посреди комнаты и не сводя глаз с пустой кроватки, Джулия гадала, увидит ли она когда-нибудь свою дочь или в тот раз попрощалась с ней навеки.

Это может случиться в любой момент. Каждый день, в любой стране, в любом уголке мира люди весело говорят тем, кого любят: «Пока!», или «Аu revoir!», или «Аuf wiedersehen!», не думая, что это – в последний раз. Наверное, оно и к лучшему. Знай мы о надвигающейся беде, начали бы волноваться о том, что каждое расставание может стать последним, и оказались бы неспособны ничего делать. Впали бы в ступор от страха.

Кто-то из великих, вроде бы Оруэлл заметил, что каждый год мы, сами того не зная, переживаем важную дату: годовщину своей будущей смерти. Но оказывается, имеются и другие неизвестные нам и нежеланные годовщины. Так, например, Джулия не подозревала, что именно тот день станет днем исчезновения ее дочери.

Тем днем, когда Джулия перестанет быть матерью. Может быть, она уже перестала ею быть? Вдруг Анна уже мертва? Неужели Джулия больше никогда не испытает волнения, тревоги и восторга, глядя на спящую дочь? Не почувствует трепета и удивления, глядя на рожденное ею существо? Нет-нет, этого не может быть, такое просто немыслимо. Стиснув кулаки так сильно, что ногти вонзились в ладони, Джулия сосредоточилась на боли, лишь бы отвлечься от мыслей.

Бесполезно. Перед ней голой пустыней лежало будущее без Анны. Мрачное, тусклое, безрадостное.

Она опустилась на кровать дочери и стала ждать, когда мучения отпустят ее. Времени на это потребовалось немало.

Спустившись наконец вниз, Джулия принялась варить кофе. Молока в холодильнике не обнаружилось. Достала кошелек. Пусть на краткое время, но хозяйственные дела отвлекали от мыслей об Анне. Посмотрела на встроенные в духовой шкаф часы: пять утра. Магазин при заправке на шоссе должен был быть открытым. Взяла ключи от машины.

Вождение действительно отвлекло, хотя бы немного. Хотя по пути она все равно краем глаза посматривала на сады, изгороди и поля в надежде увидеть Анну, однако мозг был занят управлением машиной, контролем за сигналами светофоров и маневрами других водителей. От этого становилось капельку легче.

Въехала на заправку. Бензина в баке почти не оставалось, поэтому она решила заодно заправиться. Затем пошла в магазин. Взяла картонную упаковку молока и двинулась к кассе.

Взгляд зацепился за стеллаж с сигаретами. Она не курила уже целую вечность, и вдруг ей ужасно захотелось.

– Третий насос, – сказала Джулия, затем, помедлив, добавила: – И пачку «Мальборо-лайт».

Кассирша, девушка лет двадцати, глянула на нее пустыми глазами, как смотрят ранним утром. Но едва она узнала клиентку, как выражение лица изменилось. На нем мелькнуло любопытство, а затем, к удивлению Джулии, – неприязнь.

На лицо девушки словно бы набежала тень, она покосилась на стопку газет, лежавшую на прилавке. Когда она вновь перевела взгляд на Джулию, то выглядела виноватой, словно ее застигли на воровстве. Девушка быстро схватила пачку, провела по считывающему устройству.

– Пятьдесят пять девятнадцать, – сказала она.

Но отвлекающий маневр не сработал. Джулия посмотрела на газеты. Это была известная бульварная газетенка, только что доставленная, пачка, еще перевязанная крест-накрест синей пластиковой лентой.

На первой странице, в самом центре находилось лицо Джулии.

Фото с той самой пресс-конференции. Крупным планом сняли только ее, Брайан остался где-то сбоку, – так, не более чем туманный образ, что как нельзя лучше соответствовало его реальному месту в жизни Джулии. Однако самое неприятное не в этом.

Прочтя заголовок, она вначале не поверила своим глазам. Потом пришлось схватиться за край прилавка, преодолевая приступ головокружения.

Перечитала.

«ТРАГЕДИЯ, ВЗОРВАВШАЯ ВСЮ БРИТАНИЮ: АННА ИСЧЕЗЛА! В ХАЛАТНОСТИ ОБВИНЯЕТСЯ МАТЬ!»

Джулия взялась за край газеты, потянула. Синяя перетяжка помешала взять газету, бумага порвалась, в руках у нее оказалась лишь половина страницы. Выдернула остаток и сложила лист перед собой.

– Тридцать минут соответствуют тридцати милям, – сказал Коллинз. – Обыскать район радиусом в тридцать миль очень нелегко. Честно говоря, людям, которые занимаются подобными вещами, и пяти минут хватит за глаза. Что еще хуже, удалившись на некоторое расстояние, похитители могут передать ребенка сообщникам, час-два – и бандиты уже покинули страну».

– Господи, – пробормотала Джулия, – но ведь все было совсем не так! – она взглянула на девушку. – Все было не так, клянусь вам!

Кассирша молча стояла за прилавком, уставившись на Джулию. Сбоку светился экранчик с цифрами «55.19». Ценой за покупки.

Дрожащей рукой Джулия протянула кредитку.

– А это… – девушка кивнула на разорванную газету, – вы можете забрать. Бесплатно.

Все стало еще хуже. Домой Джулия возвращалась в каком-то оцепенении и не заметила мужчину, топтавшегося у подъездной дорожки, или просто не придала ему значения. Она уже отпирала дверь, когда он подбежал к крыльцу.

– Миссис Краун! – заорал он. – Миссис Краун, я из «Дейли уорлд»!

Он поджидал ее у дома, у Джулии это в голове не укладывалось. Высокий мужчина за пятьдесят, с чересчур пышной шевелюрой, наводившей на мысли о парике, и клювастым ястребиным носом. Говорил как лондонец и выглядел довольно помятым, похоже, вел машину всю ночь. Репортер улыбнулся, показав желтоватые зубы. Крупные резцы чуть заходили один на другой, что делало его похожим на бобра.

– Миссис Краун, – зачастил он, – это правда, что вы опоздали в школу за Анной? Всего несколько слов, миссис Краун.

– Убирайтесь, – прошипела Джулия. – Вон отсюда.

– Всего пара вопросиков, миссис Краун. Так вы действительно опоздали? Вы сожалеете об этом?

– Прочь, я сказала, – повторила Джулия. – Оставь меня в покое, мерзавец.

– Вы сознаете свою ответственность, миссис Краун? – продолжал тот как ни в чем не бывало. – А может быть, даже вину? Хотели бы вернуться в прошлое и все исправить?

Как люди могут быть такими безжалостными? Если бы Джулия ответила «Да», все приобрело бы вполне невинный оборот: «Мать Анны призналась, что чувствует свою ответственность за случившееся. Она раскаивается, что вовремя не приехала, чтобы забрать свою дочь из школы». Люди по всей стране прочитали бы статейку, жуя утренний бутерброд и кивая головами: «Еще бы она не раскаивалась». А потом бы благополучно забыли обо всем и продолжили жить своей жизнью.

Им не было бы дела, что статейку настрочил лохматый, бессовестный журналюга, вцепившийся в несчастную мать на пороге ее дома, с тем чтобы ранить как можно сильнее своими вопросами. Так вот как работает пресса? Такова цена всех статей? Неужели им нечем больше заполнить свои желтые газетенки?

– Так как, миссис Краун? – произнес мужчина. – Просто скажите «да» или «нет».

– Оставь меня в покое, ты, кусок дерьма! – рявкнула Джулия. – Отвяжись!

Она повернула ключ в замке и распахнула дверь. Шагнув в коридор, обернулась к журналисту.

– Ты мерзок! – закричала она. – Стыдись!

– Ну, положим, – осклабился он. – Да только ведь это не я опоздал забрать свою дочь после уроков.

Джулия с грохотом захлопнула дверь. Стекла в окне над дверным проемом зазвенели, на мгновение Джулии даже показалось, что они разбились. Всем телом привалилась к стене, гладкая поверхность холодила лоб.

– Вот дерьмо, – шептала она, – дерьмо, дерьмо, дерьмо…

И тут только она вспомнила, что оставила молоко в машине. Звезды продолжали шутить.

– Что тут, черт возьми, происходит?

В дверях кухни стоял Брайан. Сам выглядевший как черт. Вообще-то, он был красивым мужчиной. У него были высокие, как у матери, скулы, темные, широко расставленные глаза. Даже располнев (как многие мужчины в его возрасте, начинавшие приобретать животы или вторые подбородки, от которых потом так сложно, если вообще возможно, избавиться), он все еще оставался привлекательным.

Именно его внешность сначала очаровала Джулию. Она и сама понимала тогда, что подход весьма поверхностен, но в конце концов в Лидском универститете на Брайана заглядывались все студентки. В Джулии взыграл охотничий азарт, и она решила во что бы то ни стало завладеть парнем. Что и проделала довольно непринужденно. Несколько словечек, предложение попить кофе и секс на втором свидании. Она сразу поняла, что он не амбициозен, но ей еще было неизвестно, ценит она мужское честолюбие или нет. Более того, спроси ее кто об этом, она бы наверняка заявила, что нет, не ценит. Что амбиции – это ничто, признак неглубокого человека, проявляющего излишний интерес к деньгам и социальному статусу вместо того, чтобы заняться по-настоящему важными вещами… Чем именно? Ну, там, творить добро, менять мир к лучшему, развлекаться… Да какая разница? Главное, не гнаться за деньгами и карьерным ростом.

В общем, Брайан казался идеальным мужчиной, разве что чуточку инертным. Мыслил в либеральном ключе, не готовил себя к вхождению в какую-нибудь корпорацию или политическую партию, внешне был привлекателен (и очень хорош в постели – куда более нежен, чем все предыдущие партнеры Джулии). Его политические и моральные убеждения вполне соответствовали взглядам самой Джулии и ее друзей. Вот только в отличие от них всех он сохранил их, повзрослев. Джулия и другие постепенно забыли о желании творить Добро и незаметно переключились на банальное зарабатывание денег. Они зачерствели. Что там говорится?.. Кто в двадцать лет не был социалистом, у того нет сердца, кто им остался и в тридцать – у того нет мозгов? Джулия и сотоварищи стали живым доказательством правоты неизвестного мудреца, зато их карьеры шли в гору. Но не карьера Брайана. Амбиции так и не пустили корни на пустыре его души. Он оставался все тем же двадцатилетним социалистом, каким был всегда. И все таким же, ну, или почти таким же, привлекательным.

Только не сегодня. Лицо пожелтело, щеки ввалились. Пресловутые широко расставленные глаза помутнели. Проросла клочковатая щетина. Кожа на шее обвисла, намекая на нарождающийся второй подбородок. Джулия заметила, что он постарел.

– Журналист привязался, – пояснила она.

– Журналист? И чего он хотел? За информацией пусть идут в полицию.

– А этот пришел к нам.

– Зачем? Нас лучше бы оставить в покое. Им прекрасно известно, что мы не преступники, а пострадавшие.

– Не совсем, – ответила Джулия.

Она швырнула на стол обрывки газеты и сложила руки на груди, не желая, чтобы он видел, как они дрожат. Брайан взял газету и принялся читать.

– Твою мать, – пробормотал он и повторил с новой силой: – Твою же мать!

– Ну, и как тебе? – поинтересовалась Джулия. – По-моему, обалдеть.

Брайан долго молчал, потом произнес:

– Вообще-то, они правду написали. Мы вряд ли сможем это опровергнуть.

– Без тебя знаю. Не надо мне об этом напоминать. Я в курсе.

– А толку? Анну твое знание не вернет.

– Брайан, зачем ты так? Хочешь, чтобы мне стало плохо? Забудь. Невозможно заставить меня почувствовать себя хуже, чем теперь. Наша дочь пропала. Наверное, похищена. И если еще не умерла, находится в лапах педофилов или работорговцев. Весь остаток своей жизни я буду думать о том, что с ней и где она. Что я – виновата. Все время буду думать. И ты еще надеешься причинить мне боль?

Брайан молчал. Потом поднял глаза:

– А мне без разницы. Мне нет дела, как ты себя чувствуешь. Все это из-за тебя. Ты захотела развода. Ты проворонила Анну. А я потерял все, что у меня было в жизни. И во всем виню одну только тебя. Ничего не поделаешь. Раз наша дочь исчезла через неделю после того, как ты объявила о разводе, мы друг друга поддерживать не обязаны. Ты облажалась, Джулия, – он укоризненно покачал головой. – Ты села в лужу.

Злым человеком Джулия не была. Она обижалась, расстраивалась, раздражалась, но настоящую злобу испытывала крайне редко. Насколько ей помнилось, приступы злобы с полной потерей самоконтроля накрывали ее всего несколько раз, и то когда она была еще подростком. Злилась на мать, пресекавшую на корню ее безусловно разумные и логичные идеи. Как то: обриться наголо, отправиться в ночной клуб или переночевать у приятеля. В ту пору ее гнев усиливали гормоны, бушующие в растущем организме. Однако это была сущая ерунда по сравнению с тем, что она испытывала сейчас.

Да кем он себя вообразил? Зачем без конца твердит, как она облажалась? Ей и без него это прекрасно известно. Она ни на минуту об этом не забывает. Самое отвратительное, что Джулия была уверена: Брайану нравится капать ей на мозги. Она, конечно, ожидала, что ее будут обвинять во всем, но чтобы он получал от этого удовольствие? Неужели пытается заработать лишние очки перед бракоразводным процессом, воспользовавшись исчезновением дочери?! Подобное уже не лезло ни в какие ворота, и уверенность в собственной догадке подлила масла в огонь ее гнева. Пока Брайан был в своем праве, она не могла на него злиться. Но раз уж он поступает подло, тогда пусть пеняет на себя. Плотина ее терпения треснет, и сквозь разлом хлынет поток гнева.

– Может, я и села, как ты выразился, в лужу, не забрав вовремя Анну, – процедила она, – только хватит мне об этом напоминать. В одном я, по крайней мере, не облажалась. А именно в том, что потребовала у тебя развод. Ты еще бо́льшая тряпка, чем я всегда о тебе думала, Брайан. И то, что ты используешь исчезновение моей дочери, чтобы посильнее меня пнуть, самому оставшись чистеньким, является лучшим тому доказательством.

Его потрясенная физиономия лишь подхлестнула Джулию. Она увидела мишень, в которую можно наконец выпустить стрелу.

– Я с самого начала должна была понять, что выходить за тебя замуж – ошибка. Взять хотя бы ту историю с Крисом. Если бы я тебя на самом деле любила, то, безусловно, не стала бы с ним встречаться. Однако я не захотела видеть правды.

Джулия знала, что пересаливает. Причины ее интрижки с Крисом были куда более сложными, и Брайан тут почти ни при чем. Но теперь это было уже не важно. Важно было лишь то, что ее слова причиняли ему боль, а следовательно, она – на верном пути.

– Я сожалею, что совершила эту величайшую ошибку в своей жизни. Единственно хорошее, что из этого получилось, – наша дочь, да и та пропала.

Брайн облизнул губы, с видимым трудом сглотнул.

– Все же брак со мной, – проговорил он, – никак не самая большая ошибка в твоей жизни. Самую большую ты совершила три дня назад, опоздав в школу. Вот это и есть твоя величайшая ошибка, Джулия. Ты прозевала нашу дочь. Может быть, даже убив ее тем самым.

Бывают утверждения, которые опровергнуть легко. Бывают те, которые опровергнуть трудно. Чтобы опровергнуть третьи, требуется покопаться в книгах. А есть те, которые опровергнуть нельзя в принципе. Слова Брайана были как раз из последних, и они оба это знали. То, что они друг другу сейчас наговорили, было очень плохо, но еще хуже то, что почти все это было правдой. Джулия уже не могла пойти на попятный и объяснить, что ничего такого не имела в виду, – ведь развода-то она потребовала. В подобных обстоятельствах утверждение, что их брак является ошибкой, выглядит совершенно здравым. То же относилось и к Брайану: если выяснится, что Анна действительно мертва – или все равно что умерла, – то и тогда это не будет буквально означать, что Джулия убила дочь собственными руками. Однако в каком-то смысле это будет правдой.

Джулия не находила ответа. Что делать, в очередной раз согласиться с обвинением или пропустить мимо ушей? Заорать ему прямо в рожу, как она его ненавидит, или молча развернуться и уйти, чтобы никогда больше с ним не заговорить?

От неразрешимой дилеммы ее спас телефонный звонок.

Звонила инспектор Уинн.

– Миссис Краун, – прокаркал ее голос, – вы уже читали газеты?

– Читала, – буркнула Джулия и пристально посмотрела на Брайана. Ей не нужно было, чтобы он слышал этот разговор. Ни этот, ни какой-либо другой.

– Минуточку, – сказала Джулия, перешла в столовую и плотно затворила за собой дверь. – Я ездила на заправку и там увидела «Дейли уорлд», – продолжила она, понизив голос. В кухне подозрительно скрипнула половица, Джулия как наяву увидела Брайана, прижавшего ухо к двери.

– Полиция приносит вам извинения. Сожалеем, что вам пришлось пережить подобное.

– Да ладно.

– Официально вас заверяю, никто из тех, кто занят расследованием, с прессой не общался, – продолжила инспектор. – Я лично переговорила со всеми. Мы такими вещами не занимаемся.

Джулия понимала, что Уинн звонила отнюдь не для того, чтобы рассыпаться в извинениях, тем более что статья не врала. Инспектор всего лишь хотела дать понять, что ни она сама, ни ее команда к утечке информации не причастны. Джулия, кстати, их и не подозревала. Можно было, конечно, начать выяснять, кто там проболтался, но пока так далеко заходить ей не хотелось. Она еще не оправилась от шока, вызванного статьей и встречей с репортером. Так и не свыклась с мыслью, что сама теперь является дичью. История развивалась закономерно: сперва говорили о пропавшем, вероятно похищенном, а возможно, и убитом ребенке; теперь речь зашла о материнской халатности, приведшей к пропаже, вероятно, похищению, а возможно, и убийству. Симпатии почтеннейшей публики привычно качнулись от сочувствия к укоризне и неприязни: «Как можно было так поступить с собственной дочерью?»

Джулия на них не обижалась. Наверное, людям удобнее считать, что такие истории – вина родителей. Ну или как в данном случае – матери. Это их успокаивает, позволяет верить, что уж с их-то детьми ничего подобного произойти не может, поскольку они – хорошие родители. В конце концов, если все произошедшее с Анной не более чем результат дурного обращения («Как можно было так поступить с собственной дочерью?»), то их собственные чада в полной безопасности, ведь их родители так никогда не поступят. И действительно, куда проще обвинить во всем так называемых «современных родителей» («Какую империю просрали!»), чем признать, что мир изобилует случайностями и их дети тоже не сидят под стеклянным колпаком. Страшненькая перспективка, если подумать. Поэтому ничего удивительного: людям хочется спрятать голову в песок и продолжать верить в собственную власть над судьбой своих детей.

– Откуда, как вы думаете, откуда они взяли информацию? – спросила Уинн.

– Понятия не имею, – ответила Джулия. – О случившемся знает куча народу: школа, родители. Должно быть, кто-то что-то сболтнул.

– Ничего, позже мы разберемся, кто там и что.

– А это не повлияет на ход расследования? – забеспокоилась Джулия. – Я имею в виду, не затруднит поиски?

– Не думаю, – ответила Уинн. – Скорее наоборот. Огласка нам только на руку. Другое дело, это затруднит вашу жизнь. Так что дайте мне знать, если вам потребуется наша помощь.

– Я тут встретила у дома репортера. Вернее всего, он до сих пор околачивается поблизости. Не могли бы вы его шугануть?

– Сейчас же кого-нибудь к вам направлю.

Джулия тупо смотрела на буфет. С левого края стояла рамка с двумя фотографиями. На одной была Анна, совсем еще маленькая, на другой – Эдна и Джим, запечатленный незадолго до своего исчезновения. На другом краю была вторая рамка с фотографией Джулии и Брайана во время их вояжа в Турцию и свадебный портрет родителей Джулии. Отца и матери у нее больше не было, Анна – пропала, с Брайаном она разводится. Казалось, целая семья развалилась почти что в одночасье.

Нет, если Анне удастся как-нибудь выжить, вырасти и родить собственных детей в какой-нибудь далекой стране, их род продолжится, но только номинально. Никто никогда не узнает, так что мечты и цели ее предков в любом случае пойдут прахом.

– Как продвигается расследование? – спросила для порядка Джулия. – Вы нашли того уборщика?

Уинн ответила не сразу, что уже о многом говорило.

– Нет, – наконец выговорила она. – Пока не нашли. Хотя кое-какого прогресса мы достигли. Его зовут Джулиан Ламберт. На его имя не зарегистрирована машина, однако водительские права у него имеются. В настоящий момент мы проверяем, не взял ли он где-нибудь автомобиль напрокат. Опрашиваем всех, кто занимается прокатом машин в этом районе. Больше пока ничего.

– Что, и это все? – возвысила голос Джулия. – Кто-то может вот пропасть, словно в воду кануть?

– Да, это довольно необычно, – согласилась Уинн. – Но мы его все равно найдем.

– Я вам говорю, это он похитил Анну. По-другому и быть не может. Иначе зачем ему прятаться? Это неспроста.

«Неужели это так? – думала при этом Джулия. – Неужели скоро наступит конец всему этому кошмару и Анна ко мне вернется?

– Да, выглядит подозрительно. Но выводы делать рано. Не забывайте о пропавшем отце вашего мужа. Мы пока тоже не можем его обнаружить.

– Он пропал черт-те когда, – хмыкнула Джулия. – Я уверена, ни Брайан, ни Эдна не подозревают, где он живет.

– Я этого и не утверждала. Но нам бы хотелось найти его следы. Его или мисс Уилкинсон…

– Мисс Уилкинсон? – переспросила Джулия. – Та самая учительница?

– Да. Мы переговорили со школьной администрацией и вообще с людьми. Никто из них понятия не имеет, где она может быть сейчас. Во всяком случае, обнаружить ее оказалось не так-то просто.

– Вы думаете, они имеют какое-то отношение к исчезновению Анны? Нет, я понимаю, то, что вы не можете их найти, выглядит странно, но эти люди никогда не встречались с моей дочерью.

– Вернее всего, вы правы. Однако повторяю: в делах подобного рода нас интересует все необычное. Мы обязаны проверить каждую ниточку.

– Я думаю, эта парочка живет где-нибудь за границей, – сказала Джулия.

– Тем не менее обычно найти человека легко. Налоговые декларации, полицейские протоколы, банковские счета… В общем, ничего особенного. – Она помолчала. – Другое дело, человек специально заметает свои следы, не желая, чтобы его обнаружили.

– Специально… – эхом повторила Джулия. – Например, если…

– Причин может быть масса, – перебила ее Уинн. – Представим, что тот же мистер Краун замешан в какой-нибудь неприглядной истории, скажем, с участием несовершеннолетних, а мисс Уилкинсон его покрывала, попав под влияние зрелого харизматичного мужчины. Когда возникла угроза, что история выплывет наружу, они предпочли скрыться.

– Я не в состоянии такого представить. Я была знакома с Джимом. Он совершенно нормальный.

Джулия имела в виду, что Джим никакой не педофил. Она была в этом уверена. Хотя, с другой стороны, откуда ей знать? Чужая душа – потемки.

– И все-таки, нам бы хотелось с ним побеседовать, – настаивала Уинн. – У вас имеются какие-то возражения по этому поводу?

Джулия замялась. Ей-то было без разницы, но что касается Брайана и Эдны…

– Я… Нет, у меня – нет, – ответила она. – Вам надо бы говорить с Брайаном.

– Это очень важно, – продолжала давить инспектор. – И мне не хотелось бы встретить противодействие. Буду с вами откровенна, мы в любом случае сделаем все, что только потребуется для успешного расследования.

«Следовательно, мое мнение ее не особенно интересует, – сообразила Джулия. – Раз так, я могу с легкой душой дать свое согласие. Лишь бы это помогло найти Анну. А с Эдной потом разберусь».

– Хорошо, – сказала она. – Поступайте как, вам угодно. Что-нибудь еще?

– В принципе, нет. Если что-то появится, я дам вам знать. Насчет репортера я помню. Но вам лучше сегодня побыть дома. И в любом случае, не принимайте эти статейки близко к сердцу.

Видимо, Уинн полагала, что дом – это такая безопасная, уютная гавань, где можно укрыться от бурь. Наверняка дом самой Уинн был именно таким. Но, увы, не дом Джулии. Последний наполняли миражи неудавшегося брака и воспоминаний об Анне.

Только идти ей больше было некуда.

– Хорошо, – ответила Джулия. – Я так и сделаю.

– Ну что, с прибытием, – сказал брату Брайан. – Жаль, что свидеться пришлось в таких обстоятельствах.

Саймон поставил на пол сумку и скрестил руки на груди. Он был выше Брайана – где-то шесть футов и два дюйма, – выше и стройнее, но уже начинал лысеть. Лицо было худым, от носа пролегли две глубокие морщины. Саймона можно было хоть сейчас брать на роль офицера Второй мировой: заслуженного, сурового, но доброго, если, конечно, застать его в подходящем настроении.

– Я приехал, чтобы помочь. Брат я тебе или нет? – ответил он. Голос был похож на голос Брайана, но чуть ниже, бархатистее, с мягким североамериканским выговором.

Брайан старательно делал вид, что ему все равно. Однако Джулия прекрасно видела: он одновременно страшно рад видеть брата и ужасно огорчен, что видятся они так редко. Он не мог скрыть своих чувств: в глазах прямо светилась жажда одобрения, дружеского плеча. Брайан обожал Саймона. Вероятно, потому, что расстались они довольно рано и Саймон не успел утратить ауру старшего брата.

Только теперь до Джулии начало доходить, каким же несчастным был Брайан, насколько его подвела семья: отец и брат бросили его, оставив его с такой, как Эдна. Неподходящее условие для счастливой жизни. Если прибегнуть к образной системе психотерапевта Лауры, полки Брайановой кладовки, а возможно и весь дом, были под завязку забиты всякой дрянью.

– Рад тебя видеть, Джулия, – сказал Саймон. – Прими мои глубокие сожаления. Это кошмар какой-то.

– Полиция уже обнаружила один след, – ответила она. – Не бог весть что, но хоть какой.

– Правда? – наклонил голову Саймон. – А рассказать можете?

Брайан поведал о таинственно исчезнувшем уборщике. Это малость разрядило обстановку.

– Да, звучит многообещающе, – согласился Саймон. – Давайте скрестим пальцы, – он перехватил взгляд Брайана. – Как там мама?

– Нормально. Как всегда. Ну, ты же знаешь ее.

– Да уж знаю. Хотя и не так хорошо, как прежде.

– А она не изменилась, – пожал плечами Брайан. – Все та же железная леди, которой была.

Их беседа была странной смесью фамильярности и отчужденности. У обоих имелось много общего. Начать хотя бы с того, что они оба были сыновьями Эдны. В то же время братья неважно знали друг друга. Свою лепту, конечно, внес переезд Саймона, висевший над их головами словно дамоклов меч. Словно безмолвное обвинение в предательстве, предъявляемое младшим братом, и безмолвное же стремление старшего опрадаться. Глядя теперь на них, Джулии захотелось узнать, что именно произошло, когда Саймон уезжал. Что заставило его уехать? И в особенности почему Эдна возненавидела Лауру?

– Ты с ней встретишься? – спросил Брайан. – В гости не хочешь сходить?

– Она меня не приглашала, – ответил Саймон, – а заявляться непрошеным как-то не тянет. Да и вообще, ничего хорошего из этого визита не получится.

– По-моему, вам есть о чем поговорить, – заметил Брайан.

– Есть-то есть. Только, боюсь, матушка наша не из болтливых, – улыбнулся Саймон. – Или хочешь сказать, что она все-таки переменилась?

– Нет, не переменилась.

– Тогда, полагаю, она вновь заведет шарманку о том, что я спятил, женившись на Лауре и покинув Англию. Сомневаюсь, что мы с ней сядем рядышком, признаем собственные ошибки, потому что все это в прошлом, а сейчас пора простить друг друга и двигаться дальше.

– Тебе решать, но не забудь, она – твоя мать.

– Я помню. Просто не уверен, что это по-прежнему имеет значение. По крайней мере, хотелось бы так думать. Последние десять лет, пока ее не было в моей жизни, я чувствовал себя прекрасно. А выковырять ее оттуда было нелегко, поверь. Говоришь, впустить ее обратно? Что-то не хочется. Я здесь ради тебя, Брайан, чтобы хоть как-то помочь. И это единственная причина. – Он поднял свою сумку. – Я снял номер в гостинице «Яблоня». Надо пойти показаться там, ну и отдохнуть немного с дороги. Если я смогу быть чем-то полезен, обращайся ко мне в любой момент. Звони.

– Спасибо, – произнес Брайан. – Не премину.

– Пойду-ка, глотну чего-нибудь. Пока, Саймон, – сказала Джулия и ушла в кухню.

Налила стакан воды. Пить не хотелось, она просто решила оставить братьев наедине. Ей казалось, что она там не к месту. Знала, что в прошлом произошло что-то неприятное, ударившее по отношениям между Брайаном и Саймоном, но не знала – насколько неприятное. Они явно любили друг друга. Привязанность Брайана бросалась в глаза, да и спешный приезд Саймона о многом говорил. Только что-то между ними пошло не так.

Хлопнула входная дверь. «Интересно, – подумала Джулия, – я узнаю когда-нибудь, что у них произошло?»