Глупая маленькая паршивка.

Глупая. Маленькая. Паршивка.

Неужели она действительно полагает, что ей удастся уйти? Неужели не знает, кто ее свекровь? Не знает Эдну?

Нас не удивляет, что она догадалась. У девчонки все же есть какая-никакая искра, некий внутренний стержень. Мы с ней даже чем-то похожи. Доведись нам пересечься при других обстоятельствах, по службе например, мы бы, наверное, сработались. Могли и подружиться, если бы не разница в возрасте. Она умная, цепкая и трудолюбивая. Нам такие нравятся.

Но мы с ней не коллеги. И не приятельницы. Она вышла за нашего сына.

И с того самого дня, как мы впервые ее увидели, нам было ясно, что их брак ни к чему хорошему не приведет. Ее ослепила внешность Брайана, он был красивым молодым человеком. И еще то, что он происходил из приличной семьи с определенным достатком.

Сама же Джулия – девчонка из низшего среднего класса, не признающаяся даже себе самой, что выходит замуж за деньги, хотя это было так. И она никогда в этом не признается. Как же, ведь по расчету женятся одни гламурные мажоры, это против ее правил. А она – современная, свободная от замшелых традиций, вроде всяких там классов и происхождений. Она идет своим путем, и свежий, меритократический ветер сдувает перед ней прочь пыль старых порядков. Времена меняются, происхождение не является больше залогом успеха, который зависит лишь от труда и таланта. И когда Джулия сотоварищи достигнут вершины, они изменят мир так, чтобы у всех в нем были равные возможности.

Вот дуреха. Неужели она не замечает, у кого в этой стране деньги и власть? Не ведает, сколько членов правительства (а мы всегда держимся вместе) посещали одну и ту же школу? Не школы вообще, а одну и ту же школу? Закрывает глаза на статистику, утверждающую, что богатства концентрируются в руках все меньшего числа людей? Что происходит гигантское перераспределение богатств, но не от богатых к бедным, а наоборот? Страна отнюдь не становится более свободной, меритократичной и справедливой. Напротив, она вернется в те времена, когда на троне восседала королева Виктория.

И в любом случае, Джулия – не ниспровергатель классовых границ. Классовое сознание низшего среднего класса чрезвычайно обострено, они же понимают, что отстоят от пролетариата всего на один шаг, перспектива скатиться вниз их ужасает. Поэтому они изо всех сил выставляют напоказ свою «среднеклассность»: водят арендованные, тщательно полируемые по воскресеньям BMW и Audi, а отправляясь на службу в сфере IT или корпоративного страхования, натягивают костюмы «с искрой» от «Hugo Boss».

Как ни странно, в этом мы с Джулией похожи. Наше классовое сознание так же крепко, как ее. Только она отстоит всего на ступеньку выше рабочего класса, а мы – всего на ступеньку ниже высшего. Где-то там, совсем рядом.

Мы надеялись, что Брайан станет нашим пропуском туда. Окончит Оксфорд, сделает миллионы в Сити или войдет в правительство и присоединит к нашему родовому имени приставку «Сэр». На худой конец, женится на какой-нибудь обнищавшей аристократке, и та принесет ему титул своего отца.

Но не задалось. Наш сын поперся в провинциальный университет и сделался учителем в начальной школе. Господи, стыд-то какой. В старшей школе – еще куда ни шло, он мог бы там учить одаренных молодых людей, готовя юные умы к поступлению в лучшие университеты. Увы, нет: он читает сказки восьмилетним соплякам. С подобной работой справится любой кретин. Как же мы все это ненавидели. Не-на-ви-де-ли. Просыпались по ночам от ярости. А ведь он сделал это даже не потому, что бунтовал против нашей воли. Просто – это его настоящий уровень.

Его папочка пальцем не пошевелил, чтобы остановить сына. Улыбался и блеял, что это прекрасная работа, что ранний возраст наиболее важен в развитии ребенка, что у некоторых особый талант заниматься с восьмилетками, и напрасно общество недооценивает таких людей. Что любой кретин с этой работой не справится, а те, кто так думает, – сами кретины.

В таком случае мы предпочитаем общество кретинов. К тому же Джима занимала вовсе не судьба сына, а то, как бы не всплыли его шашни с Линдси Уилкинсон. С этой своей гребаной поклонницей и шлюхой Линдси Уилкинсон. Когда он решился во всем нам признаться, мы с удовольствием сделали вид, что удивлены.

– Я ухожу, Эдна. Не могу больше так. Поверь, мне очень хотелось сказать тебе обо всем раньше, но духу не хватало. Наконец, я набрался смелости. Меня вдохновила Линдси.

В точности как Джулия. Разрушать брак только потому, что чувствуешь себя неудовлетворенным. Это совершенно недопустимо.

Мы прекрасно знали эту самую Линдси. Наблюдали, как она увивается за нашим мужем.

– Что же, – ответили ему мы. – Все понятно. Никаких проблем.

– Спасибо, Эдна, – сказал он. – Передать не могу, до чего я тебе благодарен.

Он нас не понимал. Разумеется, мы ни минуты не собирались прощать наше унижение. Эдна Краун никому не позволяет так с собой поступать. И Джим должен был бы это сообразить.

Тем не менее он крайне удивился, когда мы его убивали, предварительно заставив смотреть, как подыхает его подружка.

Жалости мы не испытывали. Он сам это заслужил. Развод был более чем нежелателен. Значит, у нас не было выбора. Надлежало действовать, чтобы взять ситуацию под контроль. Всего лишь было необходимое зло. Сильный обязан усмирять слабых.

Сознание необходимости ограниченного зла. Вот что отделяет нас от плебса. Мы готовы делать то, что должно.

И вот настал еще один подобный момент.

Ситуация, впрочем, несколько более щекотливая, нежели с Джимом или с нашей матерью.

Однако жестокость диктуется самими обстоятельствами.

Мы рывком распахиваем дверь кухни.

Наша рука сжимает молоток.

Пожалуй, это жестоко.

Но жестокость может быть оправдана.

Джулия услышала, как за спиной стукнула кухонная дверь. Наверняка Эдна. Сейчас начнет ее убеждать, что она тут ни при чем.

«Так я ей и поверила! – мелькнула мысль. – Я теперь точно знаю, как все произошло, и буду непреклонна. Эдна заплатит за все, что натворила, уж я-то за этим прослежу».

Джулия обернулась. Эдна, бледная, с оскаленными зубами и широко раскрытыми глазами, быстро приближалась к ней. Выглядела как сумасшедшая.

В правой руке Эдна сжимала молоток. Замахнулась.

Джулия вскинула руки, пытаясь защититься и…

Наступила темнота.

Постепенно Джулия начала приходить в себя. Делать этого ужасно не хотелось. Она не была уверена, что сможет. Казалось, на нее нахлынула огромная, тяжелая волна, вдавливая обратно в темноту забытья. Очень хотелось последовать за этой волной. У Джулии недоставало сил сопротивляться забвению, но оно казалось ей совершенно необходимым, смутно напоминая ощущения из студенческой жизни, когда она была так глупа, что напивалась до потери сознания. Та тяжесть имела химическое происхождение, и сопротивляться ей было почти невозможно.

Сейчас все по-другому. Нечто, равное той волне, силком вырвало Джулию из бессознательного состояния.

Боль.

Джулия почувствовала себя одним сплошным сгустоком боли.

Болело все: спина, плечи, – кто-то словно пытался оторвать руки от тела, и боль в них вспыхивала с каждым ударом сердца.

Но сильнее всего болела голова, будто молотком ударили. Джулия попыталась повернуть ее, но шея одеревенела, мускулы протестующе взвыли. Что-то посыпалось за шиворот. Засохшая кровь?..

Ее ударили молотком. Эдна ударила ее молотком.

Наконец, Джулия разлепила веки. Она лежала, вокруг была полная тишина. Наверное, уже наступила ночь, но понять было трудно. Она лежала на твердом, холодном, каменном полу. В позе зародыша, колени были притиснуты к груди. Причем спина упиралась в одну стену, а лоб – в другую. Где бы она ни находилась, места было маловато. Джулия попыталась пошевелить ногами. Они оказались связаны. И руки – тоже. За спиной.

Она не знала, где находится, но ясно было одно. Она – в беде. Причем в огромной беде.

И тут Джулия услышала голоса. Слабые и неразборчивые, но она узнала Брайана. Затем послышался резкий, словно скрежет стекла, голос Эдны. И все стихло.

Затем донесся смех. Смеялась Анна.

Джулия хотела было закричать, но почувствовала новый приступ боли. Губы сковывало нечто твердое, вроде тонкой металлической ленты, не позволявшей открыть рот. Джулия попыталась кричать с закрытым ртом, но что-то мешало даже пошевелить языком, она смогла издать лишь глухой стон.

И снова боль. Господи, до чего же больно. Непереносимо. Ее плечи вопили от этой боли. Казалось, мышцы рвутся на лоскуты, волоконце за волоконцем. Джулия вспомнила роды, то ощущение, когда твое тело тужится из последних сил, пытаясь вытолкнуть ребенка, напрягается так, что ты чувствуешь, как рвутся ткани. Но тогда, несмотря на безграничную, невозможную боль, у нее сохранялась мысль, за которую можно было зацепиться и которая давала облегчение.

Эти мысли помогали держаться. Давали силы бороться с болью.

А теперь… Теперь ей не за что было зацепиться. В голове вертелась одна-единственная мысль: ее чокнутая свекровь собиралась ее убить, чтобы самой воспитывать Анну. Эдна действительно оказалась куда более чокнутой, чем Джулия могла себе вообразить. И только богу известно, какой вред она способна нанести Анне.

Джулии стало жаль Брайана. Неудивительно, что у бедняги проблемы. Странно, что он вообще более или менее нормален с такой-то мамашей. Интересно, на что это похоже, вечно жить с призраком Эдны в башке? Сейчас Джулии было ясно, почему он всегда такой послушный, никогда не ссорится с матерью. Раньше она полагала, что это какое-то постыдное отклонение, но теперь все поняла. Это был страх. Он боялся своей матери, просто с возрастом научился скрывать свою боязнь.

Как это должно быть ужасно, вырасти в подобном доме. Без отца, но с Медузой горгоной в качестве родительницы. Джулия вообразила маленького мальчика, стремящегося со щенячьей жаждой любви угодить Эдне, добиться ее одобрения, но получающего взамен только страх, одиночество и искореженную психику.

Такой же будет и жизнь Анны. Деспотичная бабушка и тряпка-отец, не способный защитить любимую дочь.

Джулия вновь закрыла глаза. Ее щеки были мокры от слез. Она перевернулась на спину, уперлась ступнями в стену и постаралась оторвать голову от пола. Ужасно неудобно, зато давление на плечи уменьшилось и боль немного утихла.

Ну, хоть так.

И Джулия медленно погрузилась во мрак.