Зима была поистине временем мрака и смерти. Ясным морозным утром в домах зачастую можно было наткнуться на застывшее тело старика или ребенка, умершего по малолетству от губительного простудного жара. Пришла голодная пора, когда люд победнее уже перешел на кровяную похлебку с овсяным жмыхом и вспоминал землистый вкус старых иссохших овощей, давно уже пролежавших свой срок. В похлебку годилось все – подгнившие морковь и лук, сморщенные брюква и репа. Те, кто позажиточней, позволяли себе сыр, творог и спасающий от холода свиной жир. Так и дюжили подданные короля – на хлебе, яйцах и эле, просыпаясь среди нескончаемых потемок, коротая время разговорами или починкой чего-нибудь, чтобы затем снова лечь и встать, лишь уже когда позднее невысокое солнце возвестит своими красноватыми бликами новый день.

В свою очередь, весна означала нечто куда большее, чем зеленые ростки и подснежники под изгородями. Возрождение сказывалось на ощущении цели, на пробуждении от сна с новой жизнью в жилах. Уже слышался смех, а оставшуюся с зимы еду доедали наспех, словно этим можно было спровадить вконец опостылевшие холода. На городских рынках уже появлялись свежее мясо и зелень. В мягчеющей земле рылись могилы, мелкие и большие, куда из холодных мест в амбарах и подвалах перетаскивались покойники. Жизнь так или иначе продолжалась, и вот уже на люди выходили те, кто хотел обзавестись в этом году женихом или невестой – выходили в чистой одежде, искупавшись по такому случаю в чане с нагретой водой. Радовал первый пот от солнышка, припекающего в день труда, у кого какого: приготовления ли к торговле, подготовке ли земли к весеннему севу.

Блаженствовал и Эдуард Плантагенет, чуя нутром, как со светом зари расходится сок по деревам. Весна после последнего предновогоднего выезда означала новую охоту – с горячей звериной кровью, неистовой скоростью и шумной попойкой вдали от городишек и деревень. Охота выносила на поверхность ярость и страх, раскрывая истинную природу человека. Эдуард улыбнулся своим мыслям, наблюдая, как в королевской конюшне Виндзора седлают его жеребца. Охотничий плащ короля вытрясли, но он все еще был мохнат от застрявшей с зимы стернины. Монарх встряхнул полу плаща и, исказившись лицом, смачно чихнул в густом облаке ворса и пыли. И осклабился.

Конюшни вокруг гудели ульем от сквайров, готовящих своих господ к королевской охоте. Тридцать рыцарей и столько же слуг собирались выехать на забой дичи для собак и ловчих птиц. Эдуард улыбнулся этому энергичному шуму и ногтями поскреб шею своему коню, который в ответ фыркнул и бодро хлестнул хвостом.

За годы правления король обзавелся группой поборников, сопровождающих его в такие вот дни, когда солнце в погожем небе начинает пригревать – люди вроде Энтони и Джона Вудвиллов, сравнимых с государем если не по умению обращаться с соколами, то, во всяком случае, по неуемности.

Огромная птица Эдуарда сидела в колпачке на расписной подставке, поворачивая голову на каждый шум. Временами она издавала резкие клекочущие звуки. Правитель нежно провел по ее оперению – просто из удовольствия, а не оттого, что птице могло понравиться его прикосновение. Кречеты – неистовые, беспощадные убийцы, словно упивающиеся своей способностью доминировать и приводить в ужас уток, куропаток и зайцев, ныряя с безумной скоростью с высоты в тысячу футов и терзая добычу острым, как бритва, клювом так, что только пух вокруг поднимался столбом. Эдуард промурлыкал птице что-то ласковое. С ним она охотилась уже шесть лет и научилась распознавать хозяина по голосу – вот и сейчас, даром что под колпачком, кречет в ту же секунду повернул в его сторону голову. Забавно: не видит, а все равно поворачивает. На глазах у монарха птица щелкнула клювом и, казалось, вопросительно клекотнула. Она была не кормлена, и сердце Эдуарда забилось быстрее от соблазна дать ей волю взмыть в воздух.

Неожиданный стук копыт заставил его поднять голову – одна из лошадей туго натягивала привязь, отходя вбок в глубину конюшни. При этом она шало косила глазами, чем-то напуганная, и, чуя ее испуг, другие лошади тоже стали всхрапывать и бить копытами, будто в готовности защитить свой табун от угрозы хищников.

Пред раздраженным взглядом Эдуарда предстал жилистый сквайр: это он въехал на мерине, всполошившем всю конюшню. Подошедшего король не знал, хотя незнакомцам был заказан доступ даже к конюшням – что уж говорить о монаршей особе, приблизиться к которой значит навлечь на себя беду? Эдуарду нравилось делать вид, что его не интересует опека стражи, хотя в глубине души ему было приятно сознавать, что входящих перед допуском обыскивают. Он хмуро пронаблюдал, как незнакомец спешивается и опускается на одно колено. Поверх кожана и поддевы на нем были кольчуга и табард, пропыленные не меньше, чем лошадь. Видно было, что прискакал гонец издалека, что лишь подтвердилось, когда он заговорил с раскатистым акцентом севера:

– Ваше Королевское Величество, меня к вам послал мой хозяин сэр Джеймс Стренджуэйс, шериф Йорка. Я обязан доложить о восстании ткачей в деревнях вокруг города, со смутой и беспорядками. Число бунтовщиков, Ваше Величество, слишком велико для того, чтобы быть подавленным людьми шерифа. Сэр Джеймс просит о подмоге в несколько десятков людей – шесть или восемь, не больше, – дабы те подоспели к нему на север. Именем короля шериф напомнил бы бунтовщикам, что не им решать, в каком размере платятся подати и каким законам до́лжно подчиняться.

Эдуард поднял брови и почесал щетину на щеках. Бороду он по весне состриг. Месяцы холода и темноты король провел в уединении Виндзора и Вестминстера, объедаясь и обпиваясь, отчего изрядно раздобрел. Эта мысль заставила его похлопать себя по животу – все это на глазах у ждущего гонца.

– Ступай на кухни и скажи, что я велел как следует тебя накормить, – сказал он наконец.

Не глядя на согнувшегося в поклоне, а затем проворно ускользнувшего посланца, монарх отрешенно поглядел на солнечный свет снаружи, не обращая внимания на людей, лошадей и шум. Смешливо фыркнув, он принял решение. Страна пребывала в мире. Зима уступала дорогу весне со всеми ее посулами.

– А наведаюсь-ка я в Йорк, – произнес Эдуард сам себе, сопроводив слова ухмылкой.

Он представил себе лица непокорных ткачей при виде – ни больше ни меньше – короля Англии, явившегося к ним верхом в сопровождении свиты. Зачинщиков, само собой, придется повесить или хотя бы выпороть, это уж как водится. А заодно поохотиться там в окрестностях, тем более что была задумка заставить кречета посостязаться с новым ястребом, которого братья Вудвиллы вырастили из птенца. Забава будет что надо, всем на радость – после того, как ткачи попрячутся по домам.

– Энтони! – позвал правитель.

Рыцарь, наблюдавший за прибытием и уходом гонца, с готовностью вскинул глаза. Вудвиллы вообще быстро откликались на зов.

– Да, Ваше Величество? – подал голос Энтони и склонил голову. Правое запястье и предплечье у него были толсто обмотаны (во время турнира треснула кость), и пальцы торчали из повязки красными колбасками.

– Как рука? – осведомился Эдуард.

– Все еще не срослась, Ваше Величество. Хотя, думаю, не век мучиться. Еще, даст бог, появится шанс искупить свою честь.

– Твое слово. Как пожелаешь, – сказал с улыбкой правитель. Руку Вудвиллу в ходе турнира сломал, собственно, он, так что принять будущий вызов подобало хотя бы из справедливости. – Жаль, что ты не сможешь нас сегодня сопровождать. Ну да ладно, вашего ястребка может запустить и твой брат – разницы особой не вижу. – Ханжески сочувственный вид поднятых бровей второго Вудвилла вызывал улыбку. – И вот еще что. Полагаю, что охота у нас пройдет несколько дальше, чем я изначально задумывал.

Эдуард оглядел участников охоты, что-то подсчитывая.

– Эти молодцы мне здесь, безусловно, понадобятся. Но надо бы еще четыре десятка конных рыцарей… и сотню-другую лучников. Хороших лучников.

– Здесь, в казармах, мастеров не так много, – отозвался сэр Энтони. – Но несколько дюжин я сыщу в Бэйнардз и еще в школе для лучников. – Нетерпеливый жест Эдуарда привел его в движение. – Вот прямо сейчас этим сбором и займусь.

Он затопал прочь, оставляя короля любоваться кречетом, которого тот пересадил с подставки на сгиб руки. Даже через толстые слои кожи чувствовалось, как остры у птицы когти. Ощущение того, что все вокруг растет и зеленеет, пьянило бесшабашной лихостью. Скорее оставить позади этот опостылевший Виндзор, промозглость зимы – и вырваться на волю, с головой уйти в охоту, мчаться в погоне, с легким сердцем карать неугодных… От пьянящей неуемности шла кругом голова, и кречет, очевидно, учуяв это, всхлопнул крыльями и высоким пронзительным кликом призвал к охоте.

К полудню о скором выезде короля знал уже весь Виндзор. Энтони Вудвилл загонял дворецких, заставив их собирать лучников по Лондону и окрестным деревням. Они разъехались на такое отдаление, какое только позволяла решимость, и постепенно к Виндзору потянулись где тройки, где четверки лучников, примыкая к остальным стрелкам. В итоге их скопилось две сотни – с луками и колчанами наготове, с лицами, румяными и оживленными в предвкушении приключений. Сопровождать короля было немалой честью. Сам монарх в это время перешучивался на конюшнях со своими рыцарями и сквайрами. В последний момент перед выездом король Англии что-то передумал и надел более тяжелый нагрудник, а также сменил лошадь на своего огромного жеребца, который в свои шестнадцать был в полном расцвете сил.

Вместе с тем число лучников удвоилось, а охотничья кавалькада все больше принимала вид боевого отряда, к которому подтягивались все, кто так или иначе стремился попасться монарху на глаза и выделиться среди остальных. По меньшей мере сотня человек гарцевала и молодецки осаживала своих лошадей; не меньше лаяло и собак, возбужденных собственным множеством. Всюду слышались перестук копыт, крикотня и смех, а в самом сердце кавалькады находился Эдуард, готовый порвать тенета ожидания.

– Держись, чтоб не упасть! – услышал он знакомый голос.

Король повернул на месте жеребца и увидел, как из толчеи вывернулся на прекрасной кобылице его тесть – вольно распахнутый, в богатом плаще и с копьем на кабана. Графа Риверса Эдуард встретил приязненным смешком. Старик ему нравился, хотя он и встретил его шутливо-укоризненным покачиванием головы.

– Милорд Риверс? Эти парни, если что, на ваш возраст скидку делать не будут. Едва протрубят рога, как молодость возобладает!

– А мне, Ваше Величество, всё нипочем, – отозвался отец Элизабет. – Для меня в радость хотя бы снова выехать, встряхнуться… После такой зимы хоть солнышко на лице ощутить. А если подотстану, то невелика беда: слуги обо мне позаботятся. Так что за меня, парнище, можно не бояться.

Король хохотнул, позабавленный таким панибратством со стороны тестя. Старику было уже шестьдесят четыре. Безжалостность к вину и элю сделала его физиономию красной, а глаза – мутновато-слезливыми. Вместе с тем он был незаменим на попойках, когда рекой лилось хмельное питье вперемешку с небылицами.

При упоминании о слугах Эдуард нахмурился и еще раз оглядел вокруг себя буйное собрание. Первоначальный замысел укрепить охотничью кавалькаду разросся до неузнаваемости. Вместе со слугами, рыцарями и лучниками это была уже небольшая рать числом сотни в четыре человек. Энтони Вудвилл, можно сказать, превзошел себя. Если ждать еще, то глядишь, эта разномастная, радостно-шумливая братия вырастет в размере еще на порядок. Вот она, сила короля во всей своей явственности: народ желает следовать за монархом. Эдуард поднял с опоясывающей грудь кожаной лямки охотничий рог и, приставив его к губам, выдул долгую хрипловатую ноту. К тому моменту, как он перестал дуть, отряд утих, и только собаки продолжали повизгивать и тявкать от возбуждения.

– Меня известили, что окрестности города Йорка взбунтовались! – громогласно сообщил правитель. – Подумать только, ткачи восстали! Они забыли, что обязаны мне самой своей жизнью. Давайте-ка напомним им об их обязанностях. А потому все за мной! На север – и на охоту!

Завывание и лай гончих возвысились до предела, став чем-то несусветным. Загудели рога, и сотни человек, пеших и конных, с гомоном и смехом двинулись вперед, помахав руками провожающим. Все-таки весна пришла.

Ричард Уорик шел через большой зал замка Бэйнардз на берегу Темзы. Последний раз он проходил мимо этого камина в ночь, когда Эдуард в Дворцовом зале провозгласил себя королем. При воспоминании об этом Уорик качнул головой, не чувствуя, впрочем, никакого сожаления. На тот момент дело было, безусловно, правильным – в этом сомнения нет. Если б не сень королевского штандарта, победы в Таутоне ему не видать. При всех своих дарованиях Эдуард не смог бы привлечь под свою корону достаточно людей, особенно при тогдашней нехватке времени. В том был неоценимый вклад и его, графа Уорика.

И что же тому наградой? Бессчетные посягательства на владения его семьи и на ее честь. Правитель словно намеренно использовал корону для совершения беззаконий, причем без мысли о последствиях. Ричард на ходу поджал губы. Да сбудется по делам его! Ладно б еще все это исходило от самого Эдуарда – это еще как-то можно было бы превозмочь. Но чтобы вот так, вторично в жизни, подвергаться черной опале со стороны королевы… Мало ему было одной Маргарет. И вот теперь снова переносить такое!

Герцог Кларенский Джордж вошел в зал, отирая лицо исходящим паром полотенцем: для прихода сюда он был вынужден отвлечься от бритья. На приближение Ричарда Невилла он отреагировал замешательством:

– Милорд Уорик? Вы ищете меня здесь… что-нибудь стряслось? – Тут лицо его побледнело. – Что-то случилось с Изабел? Милорд, она занемогла?!

Граф поклонился, блюдя каноны этикета перед превосходящим титулом.

– Изабел со мной, Джордж. Стоит снаружи и полна жизни.

– Тогда не понимаю, – сказал Кларенс, вытирая шею и отбрасывая полотенце дворецкому, который угодливо его подхватил. – Мне пойти с вами, чтобы ее увидеть? Сэр, вы ввергаете меня в растерянность!

Уорик взглянул на слугу, взглядом намекая, что они здесь не одни, а затем указал на дверь, ведущую на лестницу вверх, к железной крыше замка, откуда можно было следить за звездами. Там, наверху, было тихо и не имелось посторонних ушей, способных затем передать подслушанное королю.

– То, что мне нужно сказать, предназначено одному вам, милорд Кларенс. Соизвольте пройти со мной. Я все объясню, – сказал граф.

Молодой герцог двинулся за ним без колебаний, не выказывая никакой подозрительности, когда они поднимались по железным ступеням и открывали заслон выхода на свежий воздух. Любой, кто увязался бы следом для наушничанья, был бы услышан, а потому Уорик вдохнул свободней, чем за предшествующие дни. Сверху открывался величавый вид на город, где над серебристым разливом реки кружили и пронзительно кричали чайки.

– Ты веришь мне, Джордж? – без обиняков спросил Ричард вставшего рядом молодого человека.

– Безусловно, сэр. Я знаю, что вы поддерживали мое ходатайство к королю. Что стояли за меня и пробовали спорить, и благодарен за это так, что вы даже не представляете. Жаль только, что это ни к чему не привело… Как там Изабел, все ли у нее ладно? Последние месяцы я не осмеливаюсь ей писать. Могу ли я увидеть ее хотя бы в момент вашего отъезда?

– Это зависит от тебя, Джордж, – сказал Уорик со странно играющей улыбкой. – Я пришел, чтобы отвезти тебя к побережью, если ты того пожелаешь. Там ждет корабль – хорошее крепкое суденышко, готовое доставить нас в крепость Кале. Там у меня уже приготовлены подорожные на наш проезд через ворота и далее по Франции.

Кларенс озадаченно накренил голову.

– Я не вполне вас понимаю. Вы хотите, чтобы я поехал… с Изабел?

Граф Уорик глубоко вздохнул. Это и была суть и часть того, что он замышлял на протяжении зимних месяцев.

– Твой брат не сможет расторгнуть брак, если вы уже будете обручены. Если ты обвенчаешься с моей дочерью, то Эдуард воспрепятствовать уже ничем не сможет. Ты ведь его родной брат, и у меня ощущение, что он сердцем разглядит правильность твоего поступка.

Джордж Кларенский неотрывно смотрел перед собой. Ветер высоты трепал ему волосы, занося прядку на глаза, глядевшие вперед с радостным испугом.

– Вы хотите позволить мне жениться на Изабел? Во Франции?

– Милорд Кларенс, это может осуществиться уже сегодня до заката, если только ты вовремя решишься. Я для вас уже все устроил. Вопрос лишь в том, есть ли у тебя желание жениться и готов ли ты рискнуть навлечь на себя гнев брата.

– Жениться, на Изабел? Тысячу и тысячу раз! – задохнулся от истовости молодой человек, так сильно хватая своего будущего тестя за руку, что тот невольно поморщился. – Да, милорд, да! Благодарю вас! Конечно же, я еду во Францию, и – о да, я женюсь на вашей дочери и, клянусь, буду оберегать ее всей своею честью, как щитом!

Герцог туманящимся, несколько шалым взором оглядел скопление лодок на Темзе. Внезапно глаза его приугасли, и он, обернувшись, тихо спросил:

– А как же быть… вам, милорд? Меня-то брат простит, можно не сомневаться. И мою жену он простит. Сам-то он женился разве не по любви? Поначалу, понятно, взбесится, переколотит сколько-нибудь горшков, но потом-то наверняка все взвесит и не станет меня третировать. А вот в отношении вас его гнев…

Джордж Кларенс умолк, понимая, что своими словами подтачивает уверенность самого Уорика.

– Я у него первый лорд и член совета, – с легкой задумчивостью произнес тот. – После Таутона он нарек меня компаньоном, а моя семья поддерживала и Эдуарда, и вашего отца еще с самого начала. Понятное дело, он взъярится – но ведь мы с ним друзья, так что страсти со временем поулягутся.

Говорил Ричард непринужденно, но сам своим словам веры уже не давал. То ли Элизабет Вудвилл капнула в ухо Эдуарду какого-то зелья, то ли в короле взыграл бес предательства и детская своенравность, но было отчетливое ощущение, что вслед за этим отчаянным поступком непременно последует разрыв. На обдумывание всего этого у Уорика ушла не одна темная ночь.

Джордж услышал то, что и хотел услышать, – что со свадьбой можно не откладывать, а со временем все образуется. Молодой герцог порывисто обнял графа, чем привел его в немалое удивление, и метнулся вниз по лестнице с такой скоростью, что так недолго и шею себе свернуть.

Внизу он припустил по залам еще более быстрым галопом, и Уорик за ним не угнался. За внешние ворота замка Бэйнардз Ричард вышел как раз в тот момент, когда Джордж запрыгивал в карету с открытым верхом; там он схватил в охапку плачущую от счастья Изабел Невилл, чем изрядно всполошил кучера, двоих стражников и стайку зевак.

Сам Уорик вспыхнул от смущения и на подходе громко кашлянул, заставив парочку спешно расцепиться с виноватым видом, за которым скрывалась безошибочная страсть.

Забравшись в карету, граф Ричард Уорик намеренно сел посередке, деревянно уставившись перед собой, в то время как молодые норовили смотреть друг на друга за его спиной. Глаза у обоих сияли смехом и счастьем.

– Гони! – скомандовал Уорик, надергивая всем на ноги меховую полсть.

Кучер взмахнул бичом над парой упряжных лошадей, и те резвой рысцой зацокали по грязным улицам. Было видно, как люд на обочинах останавливается и удивленно, указывая пальцами, смотрит на странное зрелище – кареты в Лондоне были совсем еще внове. Однако новость вряд ли могла пронестись по городу с той же скоростью, с какой ехали они. К тому времени, как кто-то о чем-либо догадается, венчание уже состоится, и брат короля станет для Невиллов зятем.

Они пронеслись на огромной скорости через Лондонский мост, над которым еще несколько лет назад торчала голова Джека Кэда. Уорик невольно вздрогнул, завидев железные острия – вспомнились темные дни и участь собственного отца. Возможно, он чересчур уж рьяно стремился к недосягаемому, но теперь спорить об этом поздно. Ричард туго сжал кулак, невидимый под меховой полстью. Безответное страдание было слишком уж длительным. Святые и те едва терпели бы так долго, как он. Но терпение это подошло к концу. Литье отлилось в форму, план начал осуществляться. Теперь уже ни королю Эдуарду, ни Элизабет Вудвилл его не остановить. Протянув руку, Уорик на удачу коснулся деревянного бока кареты, свернувшей на древнюю дорогу к южному побережью, до которого отсюда оставалось не более шестидесяти миль. На их пути солнце все еще лишь всходило над столицей.