– Ну так что же мне, по-твоему, делать, брат? – подавленно спросил Уорик. – Потребовать от короля Эдуарда запрета на вступление Вудвиллов в брак? Приказать ему вернуть наши утраченные награды? Эдуард не настолько ушиблен головой, чтобы жертвовать моим расположением ради прихотей своей жены!

За два месяца, истекших от возвращения графа Уорика из Франции, лето созрело в осень. Из окон Миддлхэмского замка взору открывалось необозримое пространство неба и золотистых полей, где шла жатва пшеницы – взмах за взмахом, сноп за снопом, – которую собирали сотни местных крестьян. Для сбора господского урожая они сходились целыми деревнями, чтобы затем отпраздновать его выпивкой, музыкой и плясками, а еще кострами и тайными поцелуями на просторах опустелых полей.

Джон Невилл снова был лордом Монтегю, получив титул маркиза с пояснением, что это где-то между графом и герцогом. Какое-то время он на это втихую ярился, в основном своим братьям (слава богу, не на слуху у тех, кто возжелал бы ему вреда!). Гнев его был, конечно же, понятен. Джон обрел то, чего желал больше всего на свете, а теперь его этого в одночасье лишили.

А в Нортумберленде вновь, как и в прежнюю пору, главенствовал Перси. Получается, зачем было упекать Генри Перси в лондонский Тауэр – только для того, чтобы его оттуда выпустить? Между тем король Эдуард был явно доволен увидеть того молодого человека в добром здравии – впечатление создавалось такое, будто тот и не томился в каземате. Уорик знал: Перси за доброе отношение чувствовал себя обязанным. Их расставание мало чем отличалось от расставания отца с сыном. Теперь, когда на правах подопечного здесь, в Миддлхэме, жил один лишь брат короля, замок заметно поутих. Ричард Глостер все еще не оправился от болей в спине, вызванных нещадным натаскиванием в ратных упражнениях (он столько времени проводил, практикуясь с мечом и топором, что ему пришлось справить абсолютно новые доспехи под его обновленную, налитую силой фигуру). Что, в общем-то, и к лучшему: сейчас он хотя бы не маячил на площадке для упражнений. Для прыткого и точного юноши Уорик стал слишком медлителен.

Маркиз Монтегю Джон Невилл вместо ответа вывернул ножку из жареного каплуна и придвинул к себе кубок с вином. Чувствуя, что старший брат так и не сводит с него глаз, он раздраженно махнул той самой ножкой. Во имя короля Джон Невилл лично казнил десяток человек. Его преданность Эдуарду была абсолютной, непререкаемой. А наградой за это стало лишение титула с передачей его отпрыску Перси. Раздумывая над этой несправедливостью, Джон не отваживался высказывать своих мыслей вслух даже своему брату. Ричард, похоже, готов был терпеть любое унижение вместо того, чтобы готовиться к грядущим событиям, которых, скорее всего, не миновать.

Эдуард со своей женой думают выжить их на задний двор, к свиньям и гусям, а там и вовсе сжить со свету – в этом сомнения нет. У Джона, понятное дело, душа изболелась за братьев: то, как подло с ними обошлись, просто ошеломляло. Уорика послали во Францию, где унизили и использовали как пешку. У Джорджа, пригрожая мечом, отняли Большую печать. А у него, Джона, оттяпали драгоценный титул и отдали последышу врагов. Это уже не размолвка, а откровенная травля. А стоит за всем этим Элизабет Вудвилл – безусловно, это ее затея. Просто оторопь берет при мысли, что на Уорика давят уже две женщины, готовые на какие угодно гнусности, лишь бы насолить его семье. А ведь если б интересы этой семьи совпадали, то глядишь, она могла бы возвести на трон Англии кого-нибудь из Невиллов.

В дверях появилась одинокая фигура Джорджа Невилла. Шелестя одеждами, он подошел к братьям и, поочередно обняв их обоих, сообщил:

– Прибыл дядя Фоконберг. Послать, чтобы его сюда провели?

– Он не извещал о том, что приедет, – насторожился Уорик, оглядывая своих родных. – Гм… Что здесь такое затевается?

– Мать, – коротко ответил Джордж. – Она решила, что не мешало бы собрать Невиллов в одном месте. Видит бог, мы уже не те, кем были когда-то! Пусть число не ахти, но все равно за нами значится довольно земли и угодий. Мы в самом деле ослаблены, Ричард. Тряпье от некогда роскошных знамен, но при этом ты все еще глава семьи.

– По ее мнению, нам не мешает обсудить хотя бы пару предстоящих лет, – приобщился к разговору Джон Невилл. – Во всяком случае, пока король Эдуард не родил сына и наследника. Покамест у него три дочери, но у этой плодовитой кобылки уже есть и мальчики. Так что кто-нибудь да народится, тут и гадать нечего. И как тогда, по-твоему, быть Невиллам – их к той поре изгонят окончательно? Не представляю, как при нынешнем напоре ее злой воли мы продержимся хотя бы год. Да что там год – хотя бы до весны…

Объяснять, кого он имеет в виду, в этой компании нужды не было.

– Об измене я ни с кем рассуждать не буду! – блеснул Уорик рассерженными глазами. – Видеть своих кузенов и дядю Фоконберга – пожалуйста, буду рад, но только без всяких там шептаний о заговорах, что может дать повод королю Эдуарду усомниться в нашей преданности. Вы что, хотите, чтобы я спалил этот дом? Ведь вы же этим рискуете! Бог ты мой, да ведь здесь живет брат самого короля!

– Не считай меня за глупца, Ричард, – укоризненно поглядел Джон Невилл. – Пару часов назад его услали на рынок за мальвазией. Если он и наушничает для короля, то до вечера или даже до следующего утра он этой возможности лишен. А вообще скажу вот что: этот твой подопечный – уже не мальчик, и не мешало бы отправить его домой к матери. Ты свои обязательства выполнил с лихвой. – Джон, смиряя гнев, резко втянул носом воздух. – Не понимаю, как ты можешь все еще терпеть и гнуться после страданий, которые мы вынесли.

– Видимо, он ждет ответа на свое прошение, – поддел Джордж Невилл.

– А, ну конечно, – кисло кивнул Джон. – Имеет полное право. Наш брат все еще надеется, что его просьба будет удовлетворена и его Изабел обручится с одним из Плантагенетов. Однако смею заверить: она не допустит этого ни за что, а король Эдуард уже не раз демонстрировал, что дает больше веры ее словам, чем своему совету лордов, служивших ему верой и правдой. Истинно говорю, в постели этой ведьмы он превратился в слабака.

– Да, я действительно надеюсь, что моя дочь обретет мужа в герцоге Кларенском Джордже, – ответствовал Уорик. – Изабел этой партией довольна. Он старше ее всего лишь на год, и… они прекрасно подходят друг другу. Она станет герцогиней, а Кларенс по истечении времени обретет ее имения.

– И давно ты испрашивал соизволения у короля? – полюбопытствовал Джон.

Ричард упрямо качнул головой.

– Думаешь вселить в меня беспокойство? Не выйдет. Да, несколько месяцев назад – ну и что? Такое соединение домов не решается так запросто, щелчком пальцев. Это дело медленное, кропотливое, с большим тщанием и оглядкой на все ветра, какие только в связи с этим могут подуть.

Джон покосился на своего старшего брата – Уорик или слеп, или предпочитает ничего не видеть.

– Ты глава семьи, Ричард, – сказал он со вздохом. – Хочешь – жди до зимы, а то и до весны, если пожелаешь. Только при ней – при Элизабет Вудвилл, что водит рукой короля – ожидания твои будут бесплодны. А она наплодит наследников и пожелает, чтобы им достались твои имения.

Эдуард сидел и смотрел, как от груди Элизабет кормится его дочурка. Потрескивал огонь, тоже кормясь от такой кучи дров, что жар этой вестминстерской опочивальни бросал в пот. Напротив камина, в самой близости, растянулся с высунутым языком мастифф Беда, и правителю пришлось отодвинуть пса ногами, а то как бы на нем не задымилась шкура. Иных звуков, кроме как потрескивания огня и уютного похрюкиванья младенца, не доносилось: были отосланы даже личные слуги.

Видя на лице мужа умиротворенность, Элизабет одарила его улыбкой.

– Знаешь, а ведь я, когда тебя впервые увидел, всего этого и представить не мог, – сказал Эдуард. – Как ты вылезла там среди листвы и пыли, спасая свою собаку от волков.

– Ну да, и грохнулась вниз. А один здоровенный олух там, внизу, даже не удосужился меня подхватить.

Монарх улыбнулся. Колкости между ними за годы утратили остроту, а вот близость от подобных припоминаний доставляла удовольствие. Эдуарду нравилось чувствовать взаимную близость от таких общих воспоминаний и видеть, что его общество вызывает у жены приязнь.

– Знала б ты, сколько я повидал мужчин, вынужденных требовать от своих жен уважения!

– Это не так уж странно, муж мой. Сам Господь сотворил Еву помощницей Адама. И в природе заведено, чтобы ярочки в стаде шли за бараном.

– Да, Элизабет, но… – Эдуард потер себе лоб между бровями, подыскивая слова. – Мужчинам нужно, чтобы ими восхищались. Пусть даже они слабаки или рохли, трусы и глупцы. Жалки те, на кого визжат и бранятся жены. Они не хозяева своему дому.

– Некоторые из женщин понятия не имеют, как обращаться со своими мужчинами, – с толикой самодовольства сказала Элизабет. – И своими жалобами и нытьем лишь усугубляют собственную униженность. Они глупы по отношению к самим себе.

– А вот о тебе этого сказать нельзя, – улыбнулся монарх. – Со мной ты обращаешься так, словно нашла чудо света. И я, знаешь ли, хочу этому соответствовать. Я желаю быть хозяином моего дома, но только потому, что я, черт возьми, действительно им являюсь. Не потому, что меня к этому понуждают законы, созданные Богом и людьми, но потому, что я создан для того, чтобы вести за собой.

– Создан быть моим королем, – с сипловатой истовостью прошептала Элизабет.

Она приподняла лицо для поцелуя, и ее муж, в три шага пройдя через комнату, приник и длительно поцеловал ее в губы. Потерявшая сосок малютка при этом завозилась и плаксиво сморщила личико.

– Я хотела бы назвать ее Сесилией, в честь твоей матери, – отзываясь на неуклюжую мужскую ласку, нежно сказала королева. – Если девочка будет жить, она станет тобою гордиться.

– Моей матери будет приятно. Хотя, если честно, Элизабет, я был бы больше рад сыну.

– Милый, для почитания тебя в старости понадобятся дочери. А еще они – будущие невесты, которые через свое замужество будут крепить королевство и приводить в твой стан союзников. О своих нынешних малютках ты в будущем не пожалеешь, ни об одной из них.

– Да знаю, знаю. Но мальчик… Я бы показал ему, как охотиться с соколом на голубей и кроликов, как всего лишь с собаками и ножом ходить на вепря, как наращивать силу для сражения в доспехах… – Эдуард мечтательно вздохнул. – Я… Я ведь и сам был мальчишкой. И те свои годы вспоминаю с отрадой. Я сделал бы его пажом при рыцаре – может, при одном из твоих братьев. Чтобы он постиг, какой это тяжкий труд – состоять на королевской службе.

– Я была бы рада, – одобрила правительница. – И для сына ты был бы прекрасным наставником. Так что в следующий раз обещаю постараться. Надеюсь только, что твое обучение будет предусматривать и защиту на тот случай, если ему бросят вызов будущие сыновья твоего брата.

– Опять ты за свое? – отпрянув, досадливо бросил Эдуард. – Я же говорил: поспешности я не допускаю. Уже пройдено испытание и временем, и терпением. Прошение подано несколько месяцев назад, и знаешь, я не вижу никакой опрометчивости в том, чтобы все вотчины и богатство Уорика со временем перешли к моему семейству, прямиком под мою крышу!

– Эдуард, пойми, это важно. Я уже жалею, что это никак нельзя обойти. Если ты допустишь женитьбу Джорджа на этой Изабел Невилл, то он унаследует сотни маноров и угодий – сотни, а не десятки. Замки, деревни, города… Уорик и Солсбери нынче срослись воедино, это самое крупное наследие крупнейшего состояния в Англии.

– Которое, получается, я вручаю своему брату! Они с Изабел подходят друг другу по возрасту. Они даже любят друг друга, как он мне говорит. Кто я такой, чтобы отказывать брату в его любви, тем более что в приданое ему достанется добрая половина Англии?

Элизабет поджала губы, с трудом сдерживаясь. Она заправила грудь в платье и хлопнула в ладоши, подзывая служанку. Малютка расхныкалась, но все равно была передана с рук на руки: на кухнях сидит кормилица, пускай докармливает.

Когда они с супругом остались одни, королева, сцепив перед собой ладони, подалась вперед.

– Эдуард, муж мой. Нет слов, чтобы описать мое восхищение пред тобой: ты истинный хозяин своему дому, что бы мы с тобой под этим ни подразумевали. Если ты скажешь мне, что это твое последнее слово, то я его приму, клянусь тебе. Но вдумайся только в одно: твоя кровь не королевской линии. – Видя нарастающий гнев мужа, она чутко вскинула руку. – Прошу тебя, выслушай. Твой прадед, Эдмунд Йоркский, был у короля четвертым сыном. До короны, которую ты сейчас носишь, он не дотягивался, однако был богат. Он удачно женился, а его сын и внук оба вышли и телом, и умом. Оба стяжали огромные состояния, а заодно и титулы – за счет браков и по заслугам, – и в итоге твой отец возвысился настолько, что мог и вовсе претендовать на престол.

– Я понимаю, – отрывисто кивнул правитель.

Это и впрямь читалось по его поджатой челюсти, но Элизабет с напором продолжала доносить до него смысл своих слов, чтобы уж окончательно и наверняка.

– Твой брат Джордж Кларенский – тоже сын своего отца. Он тоже вышел и умом, и силой. Если ты позволишь ему обрести в браке состояние Уорика, то со временем он может бросить тебе вызов – если не он, то его сыновья или внуки. Таким образом ты посеешь грядущую беду – войну между кузенами и братьями. Прошу тебя: при всей уязвленности, которую, возможно, придется испытать Джорджу, отвергни этот брак, ради своих собственных детей.

– Такой довод я ему выдвинуть не могу, – мрачно возразил Эдуард. – Ты хочешь, чтобы я сказал ему: «Джордж, я не хочу, чтобы ты преуспел, а то вдруг твои сыновья станут угрожать моим», – так, что ли? Да это же ответ труса, Элизабет! По-твоему, я должен остерегаться своих родных братьев, Джорджа и Ричарда? Учти, моя мать Сесилия не растила слабаков, но не растила она и предателей. А потому я не держу страха ни перед братьями, ни перед их сыновьями.

– Возможно, хотя твоя линия не самая чистокровная. Теперь ты король, Эдуард. Тебе нужно смотреть дальше, на тысячу лет вперед, начиная от малышек, которых я вскормила собственной грудью. Джордж Кларенс произведен в герцоги твоей рукой. Пускай удовольствуется этим. Я найду ему другую жену. Ну а если он решит сделать Изабел Невилл своей конкубиной, это, разумеется, его дело. Таковы должны быть решения и преференции истинного короля. Твой брат это поймет.

– Но ведь он спросит меня о моих доводах? – потерянно спросил монарх.

Супруга ответила ему улыбкой.

– Если очень уж надо, можешь сказать, что не доверяешь его тестю. Или что девица бесплодна, или что луна в урочный час была темна. В сущности, это не важно. Он дал клятву, что будет служить тебе верой и правдой. Если что, напомни ему об этом.

Несмотря на то что на холоде было пройдено всего-то пять или шесть миль, Уорика одолевала задышливость. Поместье Миддлхэм к зиме утихло. Половину огромного дома заперли и заколотили досками, заделав окна, чтобы там не поселились птицы и летучие мыши; но все равно какая-нибудь сова или воробей непременно там обоснуется. Так было всегда, и по весне первым делом приходилось очищать дом от мелких трупиков, на вес гораздо мельче, чем на вид.

– Здесь с минутку можно передохнуть, – сказал Ричард. – В основном тебе, Изабел. Я хоть весь день могу так шагать.

– Надеюсь на это, отец, – отозвалась его дочь, совершенно, похоже, не замечающая, что у графа колет в боках и он утомился. Скажи он ей об этом, она все равно не поверит.

Уорик облокотился о деревянный столб изгороди и оглядел растянутый через долину темный холм, тронутый первыми морозами. Половина птиц к этой поре улетает в теплые края. Какое-то время единственным на всем свете звуком был сип его собственного дыхания, на удивление громкого.

Какая все же красавица у него дочь: шея лебяжья, щеки румяные, зубы как жемчуга, заточенные о любимые ею яблоки… Выросла Изабел, как и он, в Миддлхэме, где ее основную часть года сопровождали его жена и мать – три женщины, хлопочущие в имении и (слава тебе, Господи!) ладящие меж собой настолько, что напоминали сестер или подружек. Брат Джон как-то раз грустновато пошутил насчет трех возрастов женщин, вызывающих уныние, хотя Изабел смотрелась доподлинно девой, а жена Уорика Анна вполне себе матерью, и лишь его мать Элис стала старухой, исплаканной и увядшей со смертью отца, как будто тот унес какую-то ее часть с собой в могилу.

Всякий раз поутру Изабел просыпалась в надежде, что вот сегодня ее ждет письмо, прибывшее с ночи. А у Ричарда всякий раз ныло сердце при виде ее огорчения от того, что письма все нет. Было непросто, и когда он в Лондоне целыми днями находился подле короля. Но тогда он хотя бы возвращался к себе в имение с какими-нибудь сластями или подарками.

Миддлхэм Уорик не покидал уже три месяца, с начала осени. Золотисто-погожие, уже нежаркие дни дали им столько фруктов, что дом на несколько недель взяли в осаду осы, пьяно ползая внутри по всем окнам. Все это время граф коротал долгими прогулками по окрестностям, возвращаясь, между тем, с еще более распаленными угольями в сердце. Из Лондона к нему приходили письма, и некоторые из них были с печатью Тайного совета короля. Однако ни в одном не содержалось монаршего соизволения на брак Изабел и Кларенса – этого предмета словно не существовало.

Уорик этого не знал, но Изабел тщательно следила за ним, пытаясь выявить градус его настроения и удрученности. Она слышала его гневливые сетования на то, что у его брата отняли Большую печать или, что еще болезненней, что отняли титул у Джона. Наедине с женой Ричард давал волю своему негодованию и разочарованности, не сознавая или не обращая внимания на то, что дочери его слышат.

Сейчас небо было пронзительно-синим, без намека на непогоду. Травы вокруг побурели от мороза, а изо рта при дыхании вырывался парок – зима стояла уже на пороге.

Эти минуты передышки Изабел и улучила для разъяснения.

– Отец, как ты думаешь: король когда-нибудь ответит своему брату? – спросила она. – Джордж не приезжал ко мне сюда с самого урожая, а в его письмах нет даже упоминания о поданном прошении, как будто бы и шансов никаких нет. А ведь столько времени прошло! Честно признаться, я уже теряю надежду.

Ричард посмотрел на свою дочь. Уголок рта у нее подергивался, выдавая тщетно скрываемое волнение в ожидании его ответа. Прежде чем заговорить, он сжал холодный столб так, что побелели костяшки пальцев.

– Прости меня, Изабел. Я прождал уже полгода, если не дольше. Все мои письма остаются без ответа. Теперь я уж и не верю, что король Эдуард даст свое разрешение.

– Но ведь он посылал за тобой, разве нет? Я ведь видела гонца. Возможно, король Эдуард согласился на брак и тебе нужно единственно приехать в Лондон?

– Изабел, всякий раз, когда я попадаю к нему на аудиенцию, он измышляет очередной способ отнять что-нибудь из того, чем я дорожу. Словно в нем таится какой-то лукавый бес, дразнящий меня. Клянусь, я этого не заслужил! Даже не знаю, отчего этот верзила так поступает: то ли из ревности, то ли из непонятной боязни, или же он просто игрушка в руках своей жены; но последние несколько лет для меня – сущее испытание. Мне… мне милее оставаться здесь, на своих землях, радеть о них и о живущих на них людях, подальше от дворцовых интриг. – Он сделал глубокий, обжегший холодом вдох, от которого чуть не закашлялся. – Оглядись. Вот что мне нужно, а не злошептательство и ложь.

Подступив на шаг, граф увидел, что глаза его дочери незрячи от накипевших слез. Сердцу стало больно до тошноты, и он обнял свою Изабел так нежно, как только мог.

– Прости. Я знаю, тебе от этого тяжелее, чем мне. Я утратил доверие короля, а ты, похоже, – своего первого поклонника.

– Мою первую любовь, – поправила девушка тихим, дрогнувшим голосом. – И другой у меня не будет.

– О, Изабел… – выдохнул Ричард ей в волосы.

– Ты попросишь за меня еще раз? – Она подняла полные слез и надежды глаза. – Всего разок? Я знаю, что Джордж вроде как должен обратиться к королю, но только не знаю, сделал ли он это. А если попросишь ты, то у меня хотя бы будет ответ. Хотя если это будет «нет», то я не… я не… – Уткнувшись лицом отцу в плащ, она приглушенно зарыдала.

Не в силах больше терпеть мук дочери, Уорик принял решение:

– Да, я, конечно же, попрошу. Думаю, за неделю успею обернуться туда и обратно. Ты права: лучше уж все знать наверняка.

Он стоял, с задумчивой нежностью гладя дочерины волосы. Близилось Рождество, и поездка в Лондон могла поспособствовать праздничным приготовлениям в Миддлхэме, когда к столу в зале, где жарко от ревущего пламени камина, подаются жареные гуси и приправленная гвоздикой ветчина. И вино, много вина.

В Лондон Уорик отправился вместе с Ричардом Глостером, груженный страхами и надеждами своей дочери. Молодой герцог сам вызвался сопровождать своего попечителя в столицу, вероятно, чувствуя, что время в Миддлхэме для него истекает и что скоро ему предстоит перебираться ближе к дворцу. На обоих путниках поверх кольчуг были кожаные плащи, ноги их от холода защищали толстые шоссы, а жизнь от случайных врагов – длинные мечи у бедра.

Первый день пути прошел почти в полном молчании. Будучи весь в мрачном предвкушении того, что его ждет в Лондоне, Уорик был несловоохотлив. После скудного ужина в придорожной гостинице он, буквально кивком пожелав своему подопечному спокойной ночи, уединился у себя в комнате. Обоим не хватало веселой беспечности Генри Перси, которая вносила в разговор непринужденность. Без его болтовни Уорик и Ричард чувствовали, насколько тягостно молчание.

Наутро граф пробудился с головной болью, хотя выпил накануне всего одну кружку вина. Все вызывало у него недовольство: и горячая овсяная каша с медом, и копошащиеся гостиничные слуги, и то, что не получалось толком владеть собой. Пока он возился, Ричард успел вычистить и заседлать его коня.

– Спасибо тебе, – поблагодарил Уорик, перебрасывая с приступки ногу через седло. – А то от дум в голове тесно. Боюсь, компаньон из меня неважнецкий.

– Я понимаю, сэр. Вы боитесь, что мой брат вам откажет.

Уорик вскинул глаза, разом пронизанный и удивлением, и беспокойством.

– А ты откуда знаешь?

Ричард Глостер блекло улыбнулся: попытка впечатлить опекуна вызвала у него нежданную гневливость.

– Изабел последнее время только об этом и судачит. Да и мой брат Джордж: мы ведь с ним состоим в переписке.

Уорик моргнул, с трудом подавив желание спросить мнение у своего пажа. Нет, не годится. Вместо этого он натянул поводья и повернул коня к воротам гостиничного двора, откуда в каких-нибудь тридцати ярдах тянулась Лондонская дорога.

– Надеюсь, сэр, что король все же удовлетворит прошение. Я бы так хотел видеть Изабел счастливой! – сказал Глостер.

– Я тоже, – буркнул Ричард Уорик и, покрутив для разминки шеей, резвой рысью направил коня к дороге. Его спутник поехал следом, от души жалея, что ничем не может воздать своему попечителю за доброту.

Аудиенцию с королем графу Уорику предоставили без промедления. От постоялого двора он поехал вдоль реки в Вестминстерский дворец. Ричард Глостер не расставался со своим опекуном до самых дверей королевских покоев. Здесь в ожидании приема они стояли бок о бок. Уорик, воспользовавшись паузой, оглядел своего подопечного и отряхнул с его плаща пыль (жест, вызвавший у юноши улыбку). Вскоре створки дверей перед ними распахнулись, и они вошли внутрь.

Ричард Уорик напрягся лицом, увидев монарха в обществе Элизабет и в окружении их детей: эдакая сценка семейной идиллии с изрядным оттенком фальши. Граф рассчитывал, что Эдуард рассмотрит его прошение как король, а не как отец в кругу семьи, где рядом с муженьком сидит любящая жена, а у их ног воркуют детишки. Тут уж, извините, или одно, или другое.

Уорик с Глостером преклонили колена перед королевским семейством и встали, лишь когда Эдуард сам направился к ним для приветствия. Своего брата он обнял так, что тот задышливо крякнул.

– А ты стал силен! – похвалил Эдуард, сжимая брату предплечье, словно бычку на рынке. – Должен сказать тебе за это спасибо, – поглядел он на Уорика, который сдержанно кивнул, по-прежнему ощущая напряженность.

– Он трудился весьма усердно, Ваше Величество. Меч, копье и алебарда, верховая езда, латынь, французский…

– А еще юриспруденция и тактика, Эдуард, – подключился к перечислению Ричард. – Потому как я желаю быть полезным тебе.

– Ты пригодишься, в этом сомнения нет, – ответил правитель. – Моя мать просит моего брата к себе, Уорик. Ты передашь его теперь мне из-под своей опеки?

Ричард Уорик кашлянул, растягивая время ответа.

– Ваше Величество, вообще-то я не думал… освобождать своего пажа от обязанностей именно сегодня.

– Ничего-ничего. И все же я рад тому, что вижу в нем. Моя тебе благодарность. От обязанностей пажа я его освобождаю, но тебя, тем не менее, хвалю. Хорошо справился.

Смущенные под неотрывными взглядами короля и королевы, Уорик с Глостером пожали друг другу руки и неловко обнялись. Граф хотел что-то сказать насчет всех лет, проведенных юношей под его опекой, но тут Ричард Глостер угловато поклонился королю, развернулся и быстро вышел за дверь. Его теперь уже бывший опекун остался стоять, по-прежнему чувствуя на себе взгляды монаршей четы. Самозабвенно резвились лишь детишки, которых чутко стерегла няня, не давая им отходить слишком далеко. Чувствуя в себе неприютную легкость, Уорик понял: момент настал. Удерживаться больше не было ни сил, ни смысла.

– Ваше Величество, прошло уже много месяцев с того времени, как я подал вам прошение об обручении моей дочери с вашим братом Джорджем Кларенсом. Пользуясь вашим дружеским расположением, позвольте спросить: каков ваш ответ?

– Гм. Я много над этим думал, Ричард, – с ленцой ответил Эдуард. – Моему брату Джорджу всего девятнадцать. Несомненно, он полагает, что влюблен. Но я выберу ему жену лет через несколько. Так что ответ на твое прошение – мое королевское «нет».

Уорик замер на месте. Выражение его лица, в сущности, не изменилось, но гнев ощущался так же явственно, как усилие сохранять самообладание. Позади монарха чуть подалась вперед Элизабет – с хищным азартом, дремливо приопустив веки и приоткрыв карминные губы, будто буквально вкушала это унижение одного из Невиллов.

– Благодарю, Ваше Величество, – с безукоризненной куртуазностью ответствовал граф. – Лучше знать и чувствовать разочарованность, чем не знать вовсе. Теперь, с вашего позволения, я хотел бы отправиться на лондонские ярмарки, купить кое-что к рождественскому столу в Миддлхэме.

– Разумеется, Ричард, – мягко выговорил Эдуард. – Мне, право, очень жаль.

Уорик склонил голову. Глаза его были темны от боли.

Изабел ждала Уорика на дороге. Здесь она в отчаянном ожидании вестей часами простаивала по утрам и вечерам. Завидев отца, девушка без всяких слов, по одному лишь выражению его лица все поняла. Три дня она не выходила из своей комнаты, плача по суженому, любовь к которому оказалась обреченной.

Тем временем Ричард проводил часы в приватных разговорах с визитерами, что вереницей тянулись в Миддлхэм отдать дань уважения главе мощного рода. Уже, казалось, целую вечность Невиллы терпели поражение за поражением. Они теряли земли, состояния, титулы и влиятельность. Все это время Уорик требовал от своих близких терпеть, сносить и молчать, не ропща на короля ни словом, ни мыслью. Но вот чаша весов стала склоняться в другую сторону. С январской теменью и холодами пришло решение поднять голову.