Дворец Лувра, как и ожидалось, впечатлял: размером втрое больше лондонского Тауэра, и это не считая просторнейших садов. Когда Париж был под англичанами, Лувр почти что пустовал. Лишь небольшая его часть использовалась под конюшни и жилье королевских помощника и гувернера.

Увы, все это, безусловно, было в прошлом, и на возвращение этих дней рассчитывать не приходилось – разве что наблюдать когда-нибудь с того света. Душу томило проезжать по местности, которая легко могла бы сравниться с Кентом, Сассексом или Корнуоллом. Нормандия и Пикардия так походили на Южную Англию, что совершенно естественно смотрелась тяга английских королей прибрать их к рукам, и подобное раз или два случалось в истории. Озирая нарядные живые изгороди, что тянулись вдоль берегов Сены, казалось, на мили, Уорик улыбнулся своему отражению в одном из дворцовых окон. Впрочем, с возложенными на него ожиданиями подобные мысли казались неуместны.

Присутствие молодого герцога Кларенского делу, надо признать, совершенно не вредило. С того момента, как об их прибытии во французскую столицу было объявлено официально, король Людовик и его самые знатные придворные не скупились ни на подношения именитым гостям, ни на лесть. Само присутствие брата короля Эдуарда встречало щедрое одобрение, словно присылка Кларенса ко двору свидетельствовала об обновленном желании англичан к поиску мира и легализации торговли. Помогало и то, что юный герцог прекрасно говорил по-французски – настолько, что Уорик был вынужден указать ему ограничиться комплиментами дворцу и городу.

Король Людовик, судя по всему, вставал рано. Этикет требовал к появлению монаршей особы быть уже на месте и ждать, поэтому графу Уорику приходилось вставать задолго до рассвета и править коня по сизовато-туманным улочкам Парижа, будя древний город перестуком копыт. Он завел себе правило притормаживать возле мелкой пекарни неподалеку от дома, где остановился, и брать там еще горячий каравай хлеба, который он на пути ко дворцу увлеченно сгрызал. Его рыцари в городе разместились кто где. Себе Ричард оставил всего пару самых бывалых, а также герцога Кларенского и двух слуг, которые по утрам неизменно сопровождали его в королевский дворец. В иные годы – Уорик об этом знал – его заставляли бы томиться в ожидании целыми днями, но нынче задержка чудесным образом получалась совсем небольшая, и вот уже король, свежий после омовения, отзавтракавший и напомаженный, в вычищенных бархатных одеждах, всходил подобно солнцу над горизонтом. Ричарду льстило добродушное внимание французского монарха, приветствовавшего его по утрам столь учтиво, будто они с ним чуть ли не друзья.

Двери в конце анфилады распахивались – сигнал всей страже и слугам встать навытяжку. Герольд начинал витиевато перечислять множественные титулы государя, а Уорик с Кларенсом опускались на одно колено – образцовая пара английских придворных во всей своей галантности.

Далее мимо своих герольдов шествовал король Франции, пурпурную мантию за которым несла стайка мальчиков в одинаковых, синих с белым, одежках. Монарха окружал десяток писцов с тонкими лицами, которые записывали каждое произнесенное им слово, шурша перьями на скорописи, чтобы поспевать за монаршей речью. Два дня назад на глазах у Уорика один из этих утонченных лишился чувств. Сейчас его нигде видно не было: разумеется, заменили другим, способным угоняться за словесным потоком. Уж чего-чего, а поговорить король Людовик любил, хотя пустой болтовней это ни в коей мере назвать было нельзя. Слова он изрекал подобно рыбаку, забрасывающему приманку – а ну-ка посмотрим, что там всплывет из глубины?

– Поднимитесь, благородные английские лорды, вставшие до рассвета, чтобы приветствовать меня нынешним утром! Насыщен ли ваш аппетит, утолена ли жажда?

Подлинного ответа, понятное дело, не ожидалось, и Уорик с Кларенсом лишь степенно кивнули и поклонились дефилирующему мимо монарху. Гости стояли особняком в полной тишине, а в это время из боковых дверей втекала вереница придворных. Людовик тем временем занимал место во главе черного мраморного стола. Во всем этом, судя по всему, наличествовал некий смысл, хотя толком неясно какой. Ричард обратил внимание, что редко кто из придворных при передаче чего-то не притрагивался ладонью к столешнице – то ли на удачу, то ли по заведенному обычаю (спрашивать было неловко). Слуги принесли фрукты и еще стульев, а вместе с этим в зал вошли восемь или девять незнакомцев, которые поочередно что-то нашептывали королю на ухо. Возможно, эта пантомима была устроена для того, чтобы впечатлить гостей, а впрочем, нет: чувствовалось, что обсуждаются какие-то вполне серьезные дела и до короля доводятся сведения, на которые он отвечает, бдительно загородившись ладонью, чтобы посторонним не было слышно.

Минул час, пошел второй, но Уорик с Кларенсом не выказывали ни малейших признаков утомления или скуки. Ричард превратил это в подобие игры на выносливость: не важно, как долго длилась задержка, они могли лишь исподтишка встречаться друг с другом глазами, в которых сквозила смешинка или ироничный интерес.

– Мессиры… точнее, милорды! Прошу вас, приблизьтесь ко мне. Да-да, сюда. О, как я сокрушаюсь тем, что заставил вас ждать здесь целую вечность! Канцлер Лалонд, разумеется, тоже будет присутствовать с нами, ради мудрого совета. – Король повел на старика глазами, словно вызывая его на ответ. Тот молча смотрел, согнувшись над своей тростью. – Знаете, господа мои, каждое утро я поднимаюсь с тягостной мыслью о том, что когда-нибудь Лалонд нас покинет и не явится по моему зову во дворец. Я заранее горюю – прошу понять меня правильно, – представляя, какую скорбь я безусловно буду ощущать, – и таким образом как бы смягчаю боль утраты, поскольку переживаю ее заблаговременно.

– Думается мне, Ваше Величество, что даже при этом вы все равно будете скорбеть, – сочувственно вздохнул Ричард. – Я постиг, что время может сглаживать жжение от пореза, но оно мало что может сделать с самой раной, которая более глубока.

Король Людовик перевел взор с Уорика на Кларенса и продолжительное время его удерживал, в кои-то веки примолкнув. Затем, воздев палец, глубокомысленно подержал его и приложил к губам.

– О! Ваш отец. Граф Солсбери. И конечно же, герцог Йоркский, великий человек и друг этого дома. Да, милорды. Вы оба закалены болью утраты. Таково, кажется, английское слово? Сделавшись сильнее, словно металл в горниле. Знаете, когда сей мир оставил мой отец, мы с ним были, как бы это сказать… разобщены. В общем, не примирились друг с другом. Он словно бы усматривал во мне угрозу – заблуждение, в целом ему не свойственное. Он считал, что я понапрасну растрачиваю свои таланты. И тем не менее мне его недостает.

Неожиданно, без всякого перехода, глаза короля наполнились слезами, и он, задавленно взрыдывая, замахал рукой. К нему моментально подлетели слуги – кто с водой, кто с шелковыми платками, кто с вином. Еще одна секунда, и всякий намек на горе прошел, а взгляд монарха сделался холодным и острым, как шпора. Уорику оставалось лишь склонить в поклоне голову (в очередной раз возникло странное ощущение, будто этот человек неотрывно за тобой наблюдает, словно глаза у него – это цветные непрозрачные стеклышки, а поток мыслей и слов скрывает того подлинного, кто находится за этой маской и время от времени из-под нее выглядывает).

– В вас, милорд Уорик, я с первого же мгновения разглядел чувствительную, трепетную душу. Человека, который – уж простите мне невольную лесть – достоин моего времени и способен воздать мне за доверие. Вы явились ко мне без коварства и всяких там лукавых игр, изложить свое желание мира и торговли на свой восхитительно откровенный английский манер – начистоту, словно выложенные на доске фасолинки, которые можно сосчитать и смахнуть или же бросить в общий котел. Отец мой относился ко всем вам с неприязнью, и это, безусловно, можно понять, учитывая то, как всякий там английский сброд и простолюдины расхаживали по его улицам с видом хозяев.

Ричард улыбнулся в предвкушении вопроса или мнения, которое неизбежно должно было последовать за этой тирадой.

– И вот сейчас, милорд Уорик, предо мной стоит выбор в отношении вас, выбор, который доставляет мне боль. Прежде чем вы уйдете сегодня, я должен решить для себя, кто передо мной: глупец и простофиля или же часть коварных стратагем вашего двора там, в Лондоне!

К несказанному удивлению графа, король встал со своего кресла и ткнул в его сторону пальцем, затемнив при этом глаза явным гневом. Шелковистость манер и философское мудрствование в этом человеке сменились таким накалом ярости, что в лицо англичанам словно пахнуло жаром.

Перемена была столь внезапна и разительна, что Уорик напрягся всем телом, чтобы не расхохотаться. Несмотря на эпатаж, в этом венценосном буффоне было что-то донельзя комичное.

От недюжинного усилия сдержать себя Ричард как-то даже обмяк.

– Ваше Величество, я не вполне понимаю…

– Значит, все-таки простак? Ни за что бы такое о вас не подумал. Ричард Невилл – человек, заточивший в лондонский Тауэр короля, оказавшегося в проигрыше… Скажите начистоту: король Эдуард думает меня вами устрашить? Желает, чтобы в вашем облике я углядел какую-нибудь угрозу?

Уорик от неловкости сглотнул.

– Клянусь, такого намерения у него нет. Если б вы, Ваше Величество, встретились с королем Эдуардом, вы наверняка убедились бы, что он в такие игры не играет – в такие извилистые игры. Именем моим и честью…

Король Людовик вскинул руку, чистую и белую.

– Я дал вам в дар, милорды, золотую и серебряную утварь. От купцов в Париже я потребовал, чтобы они не брали с вашего отряда никакой уплаты – ни-ка-кой! Даже шлюхи, и те не должны были требовать с ваших людей ни единой монеты. Я повелел самым искусным швеям, ткачам и красильщикам Франции снять мерки с каждого, кто прибудет вместе с вами с побережья. В самом деле, милорды, почему бы нет? Домой они вернулись бы в более нарядной и добротной одежде, чем та, в которой они прибыли из Англии. Мои мастера-портные могли бы показать свои товары английским семьям, которым хватает достатка заказать себе еще. Вы понимаете? Та нить, что связует нас, – это торговля, а не война! Англичане исстрадались по лучшему вину, чем то, которое им поставляют ваши неважнецкие, скудные виноградники. То же самое касается и сыров. А взамен, кто знает, может, у вас отыщется что-то, чего недостает нам?

– Лучники? – невинно проронил герцог Кларенский Джордж.

Намеревался ли он защитить этим Уорика от напыщенной тирады, или же это вырвалось у него по юношеской ершистости, сказать сложно. Ричард лишь инстинктивно ухватил молодого человека за руку, чтобы тот подуспокоился.

– Ваше Величество, я не понимаю причины вашего гнева, – поспешно заговорил граф Уорик. – Подозреваю, что налицо какая-то путаница. Быть может, неверно истолкованное послание или же козни некоего злошептателя, который вопреки всему…

Король Людовик поглядел на него искоса и произнес с горьким вздохом:

– По всей видимости, Ричард, вас даже не известили. Вот почему я так досадую, отчасти и за вас. В самом деле, как вам быть теперь? Теперь, когда ваш король вновь, вторично, выставляет вас глупцом? Заставляет вести переговоры насчет французской принцессы и вдруг – оп! – выбивает у вас из-под ног всю почву: «Я, знаешь ли, уже женат». А нынче, милорд, он присылает вас ко мне снова, обсуждать мирный договор, цена которому… ладно, не будем об этом. А пока вы здесь, во Франции, он заключает свой собственный договор с герцогом Бургундии, насчет торговли и прочего. Прочего! У меня есть сведения, что он заключил пакт – пакт! – с мессиром герцогом Бургундии, премилым Филиппом! Пакт о взаимной защите от Франции! Какая низость, какое двурушничество… И вместе с тем я страшусь за вас, милорд. Так быть преданным своим королем! Как бесчестно! Вы думаете, между нами быть войне? Таково намерение короля Эдуарда?

Уорик стоял, окаменев, едва сознавая, что рядом, разинув рот, топчется молодой брат этого самого короля. Причин подозревать французского монарха во лжи не было. Сама нелепость и ужасность его слов подразумевала, что все это, по-видимому, правда. Знание проявлялось на лице Людовика, которое сейчас было без маски.

– Значит, все-таки простак, – с печалью в голосе заключил он. – Вообще-то я это предполагал, несмотря на вашу репутацию. Ваш король Эдуард весьма рискует, уязвляя меня второй раз. С вами ему, должно быть, полегче.

– Вероятно, у моего брата имелись резоны… – начал герцог Кларенский.

Ричард, обернувшись, велел ему замолчать, и юноша осекся, не договорив.

– А как же, милорд Кларенс, – с глазами, полными жалости, сказал Людовик, – конечно, у вашего брата имеются резоны, как и у всех. Бургундия знает, что вы в Париже и ведете со мной переговоры. Сомнений не держу, что шпионы доложат даже об этом разговоре, точно так же, как и о том, что было вчера и позавчера. Шорох голубиных крыл слышится над всем Парижем, над всей Францией. Я уверен, ваш брат выгородит для своей страны отличные условия, и в торговле, и в защите. Только вот у меня с бургундцами добрососедство последние годы что-то не ладится. Возможно, это я толкнул их в руки англичан. Не знаю. Ваш король Эдуард проложил себе торговый путь на остальной континент, а в ответ рискнул сделать из Франции врага. Может, и из Уорика с Кларенсом, кто знает? Короли как дети: тянутся и хватают, хватают и тянутся, пока не обнаруживают, что силенок больше нет. Так уж, видно, самим Богом устроено.

Взгляд Людовика скользнул по гостю – по его удрученно-потерянному выражению глаз, по обвисшим губам… Видя подтверждение всем своим догадкам, он кивнул сам себе. Уорик действительно ничего не знал.

– Дары, милорды, можете оставить себе. Разве мы не остаемся друзьями? Я печалюсь по вам и по тому доверию, которое начинало между нами складываться. Впереди я видел наш общий славный путь, а теперь там только пустыня. Мне искренне жаль.

Ричард понял, что аудиенция на этом заканчивается, но для продолжения не мог подыскать ни слов, ни нужных аргументов. Стиснув губы, он медленно выдохнул. Когда они с Кларенсом откланивались, король Людовик снова возвел палец:

– Милорды. Я тут подумал… нет, я намеревался сделать последний подарок этому прекрасному молодому человеку: доспех, созданный лучшим мастером Парижа. Мастер Огюст учел все последние достижения в области своего ремесла, доведенного до искусства. Ему нужно лишь снять с вас мерку, и тогда… а, ладно! Нет, какая все-таки потеря! А какие расходы! Тем не менее я все равно отошлю его вам, в знак своей дружбы и признательности.

Сумрачный настрой, от которого Джордж Кларенс хмурил лоб, исчез при этих словах, как не бывало. Он украдкой покосился на Ричарда, взглядом вопрошая о согласии принять этот дар.

– С позволения милорда Уорика, я бы с немалым удовольствием посмотрел на эту вещь. Помнится, всего лишь вчера я рассказывал ему о доспехах, виденных мной на вашей площадке для упражнений. Меня просто одолевала зависть… Ваше Величество, это поистине королевское предложение. Я ошеломлен!

Восторг молодого человека вызвал у Людовика благосклонную улыбку.

– Что ж, в таком случае ступайте, пока я не передумал или не впал в скупость. Следуйте за этим вот господином, и он проведет вас к мастеру Огюсту. Уверен, что вы не разочаруетесь.

На умоляющий взгляд Кларенса Ричард ответил кивком.

– Не беспокойся, – сказал он с улыбкой. – Если что, я найду, к чему придраться.

Энтузиазм молодого человека был поистине заразителен, а подарок – и в самом деле королевским.

После того как дверь за герцогом Кларенским закрылась, Людовик снова расположился в кресле с высокой спинкой. Уорик повернулся к нему с приподнятой бровью, что вызвало у французского монарха смешок.

– Да, милорд, мне подумалось, что на протяжении следующего часа юношу лучше отвлечь. О да, безусловно, он получит этот доспех, а мастер Огюст действительно гений, но это не связано с тем, за кого вас, мягко говоря, держит ваш король. Тут есть другой вопрос, обсуждение которого я желаю лицезреть.

Под смятенным взглядом графа король Людовик подал знак канцлеру Лалонду, который, в свою очередь, указал тростью на еще одни двери, теперь уже с другой стороны зала. Ну не дворец, а просто улей или муравейник, где по желанию сюзерена тут же открывается взору то, чего он хочет увидеть, и, наоборот, скрывается то, что он хотел бы сохранить в тайне! При всей внешней доброжелательности в короле чувствовались хладная ярость и острый ум. Ухо с ним в любом случае надо держать востро…

Уорик застыл, уронив руку туда, где у него обычно висел меч. Оружие у него на входе, конечно же, забрали – правило обычного этикета при иноземном дворе. Пальцы машинально скользнули к тому месту, где за поясом таился миниатюрный стилет – выхватить его, если что, будет делом одной секунды.

В дверях показался Дерри Брюер. Он вошел вприхромку, опираясь на тяжелую трость, низ которой разрастался в утолщение, придающее ей сходство скорее с палицей, чем с палкой для калеки. Видя, что при ходьбе он подволакивает ногу, а смотрит одним глазом, Ричард подуспокоился, стараясь не выказывать тревоги от вида фигуры, что приблизилась по надраенному паркету и остановилась чуть сбоку, совсем вблизи. Поверх кожана и бежевых шоссов – добротных, толстой шерсти, оберегающих кости от холода, – шпионских дел мастер был облачен в бурый плащ.

Уорик внутренне подобрался, не позволяя себе выказать страх или дать себя устрашить. Вместе с тем он с содроганием в сердце чувствовал, что боится, как бы ни старался этого скрывать. Перед ним стоял заклятый враг, а сбоку у себя на лице граф ощущал горящие недобрым, беззастенчивым любопытством глаза французского короля.

– Доброе утро, милорд Уорик, – поприветствовал Дерри. – Извините, что не кланяюсь, из-за этой вот своей конечности. Досталось ей, бедной. Несколько лет уже прошло, а все не гнется…

– Чего тебе нужно, Брюер? О чем ты вообще рассчитываешь со мной говорить? – отозвался граф.

– Король Людовик явил большую милость, Ричард. Я попросил его для начала о личной встрече с тобой: а то вдруг ты выхватишь тот свой кинжальчик, что хранишь за поясом, и начнешь им размахивать? Как же я рискну подпустить к тебе мою госпожу? Сам понимаешь.

Уорик похолодел, застигнутый врасплох. Стилет в кожаных ножнах, влажных от пота, терся о кожу под рукой.

– Королеву Маргарет? – спросил он, по старой привычке называя ее титул, что вызвало у Дерри ядовитенькую ухмылку.

– Надеюсь, Ричард, ты не будешь безумствовать? Она хочет единственно расспросить тебя о своем муже. Согласись, это не так уж много. Говорят, ты сам заключил Генриха в его каземат, а затем наведывался туда к нему. Так позволь же жене узнать о своем супруге! Прояви благородство.

Граф сознавал, что Дерри Брюер чувствует каждый извив его мысли. Маргарет повинна в гибели его отца. Она видела расправу над Йорком и Солсбери, и она же повелела выставить их нанизанные на острия головы на городской стене. Соглашаться разговаривать с ней – значит смотреть в глаза, взиравшие, как отрубленная голова отца катилась по земле. Ох непросто выполнить такое пожелание!

– Сделав это, вы почтите меня, милорд Уорик, – послышался за спиной голос Людовика. Ричард обернулся, но только наполовину, чтобы не терять из виду Дерри Брюера. – Маргарита, кстати, моя кузина, и здесь в Париже она, как и вы, под моей защитой. Согласитесь, было бы неучтиво отказать ей в ее скромной просьбе.

Надо же, сплошные нелады… Мало того что он узнал о подличанье со стороны короля Эдуарда, так еще почти в ту же минуту встретил врага. Это сколько же часов они провели за обдумыванием, когда и как именно его сюда улучить?

– Ну так веди ее, – пожимая плечами, сказал граф шпиону. – И кинжал мой можешь взять, если хочешь. Женщинам я не мщу, мастер Брюер. А вот твою палку взял бы с удовольствием и понаделал тебе еще шишек.

– Буду в восторге, милорд Уорик, если вы на это отважитесь, – осклабился Дерри в улыбке, показавшей, что половина зубов у него начисто отсутствует. Было видно, что перепало ему и впрямь не на шутку. Однако силы в нем, похоже, не убавилось, и рука в бурых прожилках сжимала рукоять трости весьма крепко. Лишь кривая нога и пустой глаз свидетельствовали о том, что ему довелось перенести.

Маргарет ступила в залу без фанфар и слуг, в длинном синем платье, стелющемся по полу. Вопреки ожиданию, вместо согбенной годами и поражениями фигуры Ричард увидел горделивую прямую осанку и яркие глаза. Но еще больше удивлял идущий рядом с ней молодой человек – темноволосый, стройный, с широкими плечами и гибким станом. Эдуард Вестминстер поднял голову в приветствии, и Уорик решил, что сыну королевы уже лет четырнадцать, а то и пятнадцать. Ростом мальчик уже выше матери, и сразу видно, что умеет владеть мечом. Граф поймал себя на том, что очарован.

– Спасибо за согласие, Ричард, – с простой приветливостью сказала Маргарет.

– Дань вежливости моему хозяину, не более того, – отозвался Уорик.

При этом он машинально отвесил легкий поклон, вызвав у стоящей перед ним женщины улыбку.

– Сожалею о потере вашего отца, Ричард. Поверьте, я говорю это искренне. Я стояла против Йорка, а он решил стоять против меня со своим другом. Но врагом вашего дома я никогда не была.

– Что-то не верится, миледи.

К удивлению Уорика, Маргарет поглядела на него несколько уязвленно.

– А я по-прежнему помню, Ричард, как мы с вами сражались на одной стороне, против Джека Кэда и его разбойников. Вы об этом не вспоминаете? Да, нас действительно разнесло по разные стороны. Но полагаю, это не значит, что мы должны навсегда оставаться врагами.

– О, джентльмены, да простит нас миледи! – галантно всплеснув руками, встал с кресла Людовик. – Мой дворецкий совсем меня замучил: машет мне, как ребенок. Кажется, он приготовил нам легкую трапезу. – Король непринужденно профланировал мимо гостей. – Если вам хватает смелости, то мы можем отведать кое-какие блюда, способные угодить даже самому привередливому чуду света: прославленным гурманам, имя коим – англичане. Прошу следовать за мной!

– Где бы я был без тебя? – бормотал Эдуард, пряча лицо между грудями жены. – Без всего этого!

Жаркое дыхание щекотало, и Элизабет смешливо фыркнула, сталкивая голову мужа с округлости своего живота.

– Ты бы уже с час как был одет, – уточнила она.

Перевернувшись на ложе, королева ахнула при виде своего мастиффа. Роста псу вполне хватало на то, чтобы его большущая черно-белая голова торчала над краем кровати и глазела на хозяйку с глуповато-добродушным терпением.

– И долго ты уже здесь подглядываешь, Беда? Ах ты, бесстыдник! А ну кыш отсюда!

Элизабет повернулась к своему мужу, который сидел сбоку, и вкрадчиво обвилась вокруг него.

– Без меня ты не разглядел бы сетей, которыми оплели тебя Невиллы. А я увидела их с самого начала, свежим взглядом. Куда ни ткни, везде они – в каждом доме, в каждой благородной родословной…

– Куда ты при каждом удобном случае суешь своих Вудвиллов, – подначил ее Эдуард, на что она снова фыркнула, вызвав у него смешок.

– Мы лишь подрезали лозу до того, как она тебя удушила, только и всего! А вообще не путай одно с другим. Моя родня – сплошь добротные, от земли селяне, а не эти лживые ворюги и заговорщики. Мы знаем толк и в скоте, и в людях, а эти твои Невиллы, гм… они хитрее, чем я поначалу думала. Пожалуй, со временем они обнесли бы тебя оградой, как быка в загоне, – так, чтобы ты не видел, что там делается на соседнем поле.

Она провела пальцами по его широченным плечам – это ж какая в них силища, от махания всю жизнь мечом и секирой! При движении мышцы под кожей монарха ходили ходуном – Элизабет ощущала это ладонями, пока муж не заерзал под ее настойчивым поглаживанием и не потянулся за рубахой.

– Насчет Джона Невилла, Элизабет… Не знаю, что тебе и сказать. Мне он вреда не делал, а, по сути, это низменно – думать об отъеме того, чем он дорожит больше всего на свете.

Королева села прямо, вытянув перед собой ноги и прикрыв груди одной рукой.

– Речь не о вреде, Эдуард, а о равновесии, как мы с тобой говорили. Невиллы всё еще слишком сильны, и получается, что политика трона всегда нацелена на извлечение для них пользы – для них больше, чем для тебя или для Англии! Я уж не испрашивала, чтобы канцлером у тебя тоже был кто-нибудь из Вудвиллов, лишь бы только ты урезал влияние архиепископа, с этой его преданностью своему семейству и Риму.

– Но он со мной не грызся, как ты предполагала, – нехотя заметил король. – Вел себя, как агнец.

– Еще бы, при таком отряде рыцарей рядом с тобой! А при нем, ты говоришь, оказалось всего несколько слуг. Что ему еще оставалось, кроме как безропотно отдать тебе печать? Нет, все было сделано правильно, приведено в равновесие. Ты воплощаешь линию Йорков, утверждаешь ее. Если ты сейчас подкорнаешь Невиллов, то твоим дочерям и сыновьям не доведется лет через тридцать встать у черты еще одной войны, да и твоим внукам тоже. Равновесие будет восстановлено, и ни одно семейство не будет иметь верховенства над всеми остальными – кроме твоего, разумеется!

– Семейство Перси, ты знаешь, поддерживало короля Генриха. Если б я выпустил их наследника из Тауэра и вернул его в Нортумберленд, то мгновенно превратил бы Джона Невилла из друга во врага.

– «Короля Севера»? Так его нынче кличут. Из Нортумберленда Невиллы держат под собой весь север, от границы с Шотландией до реки Трент. Они и их брат Джордж, архиепископ Йоркский. Теперь ты видишь? Нельзя повелевать всего лишь половиной страны, Эдуард, когда этих половин две! Перси и Невиллы грызлись меж собой целое поколение. Есть такие, кто говорят, что вся та война изначально была вызвана их междоусобицей. А ты взял и отдал Нортумберленд Невиллам… Любовь моя, у тебя щедрое сердце. Щедрое и доверчивое, гораздо более доверчивое, чем подобает иметь человеку, а уж тем более королю. Нортумберленд – чересчур большой кус.

– Возможно, я мог бы сделать его маркизом, – вслух подумал Эдуард. – Титул этот не так часто используется, но он роскошный. Какое-никакое, а воздаяние за утрату Нортумберленда.

– Двух королей у Англии быть не может, – упрямо повторила Элизабет. – Из всех людей ты должен чувствовать это буквально нутром. Я опасаюсь за будущее, если ты позволишь Невиллам укорениться на севере.

Уставший от этого диспута правитель вяло махнул рукой.

– Ладно, хватит. Я обдумаю это, лишь бы ты оставила меня в покое. Просто… Невиллы так хорошо мне служили…

– Чего б им не служить, ради своих-то интересов! – усмехнулась королева.

Неожиданно она схватилась за свой разбухший живот и со стоном откатилась на сторону.

– Охх! Знаешь, любовь моя, придется тебе нынче попользовать кого-нибудь из фрейлин. Тягость немыслимая от твоего ребенка.

Эдуард задумчиво кивнул, оперевшись подбородком об руку.