Уорик нахмурился, малозаметным кивком отгоняя двух слуг, силящихся поймать его внимание. Из них каждый был способен поставить его в неловкое положение, и поэтому перед их привозом в Лондон оба получили строгие наказы. На обоих были ливреи – бордовые с черным, под его фамильные цвета. Старшим из них по возрасту был Генри Перси, последыш некогда славного рода Нортумберлендов. В недавних войнах мальчик лишился отца, деда и дяди, а затем последовало еще и лишение всех семейных титулов, которые он мог бы унаследовать. Правда же заключалась в том, что по возвращении из Таутона Ричард Невилл не сыскал в себе жестокосердия оставить рыдающего отрока в лондонском Тауэре. И с той поры четырнадцатилетний парнишка, истово благодарный, служил у него на посылках.

Было вполне очевидным отдать его в обучение вместе с Ричардом – герцогом Глостерским, пока еще слишком юным для своего титула. Граф Уорик потел от усилия не замечать, как мальчуган в усердии привстает на цыпочки, силясь привлечь его внимание. Оба этих подростка, яркоглазые, с трудом сдерживали смех, и Уорик колебался между раздражением и снисходительностью на эдакое фиглярство. В Миддлхэме эти непоседы то и дело учиняли шумные проказы, от которых сотрясался степенный уклад всего замка. Однажды их всем подворьем пришлось уговаривать спуститься с гребня самой высокой крыши, где они устроили шуточный поединок на мечах, иначе б они запросто упали и разбились.

Аппетит у обоих был безудержный, а с ним и шкодливость: местные девицы не раз визжали от подброшенных им пауков, рогатых жучищ или от лис, тайком пойманных в лесу и коварно пущенных на волю в самый неподобающий момент. Но при всем этом Ричард Уорик ни разу не пожалел, что по зову сердца взялся за наставничество над этими сорванцами. Своих сыновей у него не было. Когда он гостил дома, а уютный мирок Миддлхэма вдруг взрывался дурашливым шумом и гамом, граф лишь задумчиво, с легкой грустинкой усмехался. В такие минуты мать или жена, поймав его взгляд, с нежным смехом обнимали его и прижимали к сердцу. А затем устраивали мальчуганам допрос или взбучку, в зависимости от того, что они в тот день учудили.

Сейчас, в окружении депутации французского двора, Уорик, как мог, игнорировал эту пару, скачущую сбоку нетерпеливыми воробьями. Что бы там ни стряслось, оно, безусловно, может подождать, а этим молодцам не мешает подучиться терпению. С такой мыслью Ричард повернулся к ним спиной.

Чувствуя на себе скрытно-пытливые взгляды, он приподнял свой кубок в сторону главы депутации французов, посланника Лалонда. Этого требовала почтительность хотя бы к его преклонному возрасту. Старик опирался на серебряную трость, нависая над ней сгорбленными плечами. Но не это заставляло Уорика замирать с тайной зачарованностью. Время от времени старик отдавал свой кубок персональному слуге, а сам из привешенного к поясу мешочка вынимал склянку с какой-то мазью, брал ту мазь на кончик пальца и проводил себе по ряду желтоватых зубов, торчащих во рту. Было непонятно, взяты ли они от обычных мертвецов (Уорику как-то об этом рассказывали) или же вырезаны из слоновой кости, а затем закреплены на дощечке из красного дерева, пригнаны, вставлены и примотаны во рту проволочкой, чтобы держалось. Ощутимый результат был, пожалуй, один: выспренняя речь престарелого француза, вырываясь наружу с присвистом, шипеньем и клекотом, становилась совершенно непонятной.

Графу Уорику оставалось лишь ждать, бессмысленно наблюдая, как старик смазывает свои фальшивые зубы, пока качество смазки наконец не начинало его устраивать. Когда прислужник в очередной раз передавал Лалонду его кубок, Ричард неожиданно почувствовал на руке робкое прикосновение. Обернувшись, он увидел возле себя Генри Перси, с настойчивыми глазами и разрумяненным лицом. Под клейкими взглядами французской депутации Уорику оставалось лишь улыбнуться: дескать, я сам распорядился, чтобы ко мне подошли.

– Что-нибудь важное? – спросил он паренька.

Тот резко кивнул, явно нервничая в компании таких высокопоставленных особ. Уорик слегка расслабился. Французские гости вряд ли ожидали, что простой слуга общается на их языке. Между тем последыша Перси обучал французский воспитатель, и на французском мальчик говорил с завидной беглостью. Ричард даже подумывал поставить его прислуживать рядом с посланником: вдруг расслышит что-нибудь из приватного. Теперь же угадывалось, что паренька буквально разрывает от каких-то новостей. Уорик взял его за руку и повел к выходу из зала. На ходу он краем глаза заметил, как двое из депутации напряженно склонились перемолвиться со своими слугами – с чего бы? А еще один заспешил поклониться своему хозяину – спрашивается, зачем?

Что-то определенно происходило. Сомнения нет, что кое-кто из слуг у французов – шпионы или осведомители, а также те, кто умеет делать наброски лиц или рисовать, где что находится, – в том числе изгибы рек и крепости. В сущности, каждая депутация из Франции вела себя примерно одинаково, равно как и английская, что направлялась через Канал ко двору Людовика.

Посланник Лалонд обратил свои зубы в сторону слуг-французов, ну а Уорик крепче ухватил парнишку за руку и повел его подальше от французских ушей – туда, где у открытых дверей в зал переминался Ричард Глостер.

– Ну, что у вас? – прошипел наконец граф. – Говорит один. Давайте, быстро.

– Ваш брат, милорд, – зачастил Генри Перси. – Граф сэр Джон. У него в плену король. Возле Святого Павла, у Ладгейта.

– Что за вздор? С чего бы мой брат… Погоди… Король Генрих?

– Ага, пленником, – по-птичьи кивнув, высоким голосом вставил Глостер. – От вашего брата примчался человек, и мы сказали, что передадим вам его слова. Он там, ждет снаружи.

– Понятно. Что ж, тогда вы оба молодцы, – растерянно похвалил Уорик.

Под неотрывными взглядами якобы совсем не смотрящих в его сторону французов он, как мог, сделал непроницаемое лицо. И еще раз, уже с новым выражением, взглянул на французского посланника и его свиту из тридцати шести человек, что высадились на побережье позавчера утром. В полдень сюда ожидался король Эдуард, поприветствовать именитых гостей и показать, какой он распрекрасный, здоровый и статный мужчина и завидный жених – не потраченный годами, без язвин и шрамов, которому Англией повелевать как минимум ближайшие полвека. Безусловно, все это будет скрупулезно передано в розовые, похожие на ракушки уши французского короля.

– Скажите тому человеку, что я иду, – велел Ричард своим подопечным.

Усылая их, он легонько толкнул к выходу младшенького брата Эдуарда и рассеянным шлепком спровадил следом Перси. Было видно, как весть, словно сама собой, проникает, разлетается по залу, где сидят гости. Что с этим поделать? Ничего, кроме как задержать их в том самом зале.

– Милорды, мессиры! – возгласил Уорик бравым голосом.

В упавшей тишине все дружно обернулись к нему – одни с нескрываемым подозрением, другие с якобы нейтральным интересом.

– К сожалению, я вызван по одному неотложному делу, – продолжил граф. – Мне необходимо явиться к Его Величеству королю Эдуарду – на час, а может, и того меньше.

Уорик щелчком пальцев подозвал трех слуг и, скороговоркой раздав приказания, снова возвысил голос:

– Милости прошу продолжать наслаждаться этим отменным кларетом и мясными закусками. Их подадут еще, так что ни в чем себе не отказывайте. Эти слуги воспользуются честью показать вам зал, где заседает наш парламент, и вообще прогуляться, а может, и спуститься к реке…

На этом словоохотливость Ричарда иссякла, и, ограничившись поклоном посланнику Лалонду, он заспешил на выход; у дверей предусмотрительно велел начальнику стражи никого не выпускать. Уже в отдалении у него за спиной послышался яростный спор, гулко разлетающийся под сводами: французские слуги обнаружили, что их не отпускают следом за англичанином.

Конь Уорика был все еще в убранстве, в которое конюшие обрядили его для встречи французов: красно-золотое оголовье до самой шеи, из-под которого видны только глаза. Но животному этот наряд явно не нравился, и оно строптивилось, фыркая и раздраженно встряхивая головой. Граф на это дал коню шпоры и погнал его галопом вдоль прибрежной дороги к городу. Конь летел, взбрасывая комья глины вперемешку с навозом и отпугивая с дороги детей с матерями, так что вслед Уорику неслись или возмущенные возгласы, или радостное улюлюканье. К каменному мосту через Флит и воротам Ладгейт он подлетел, уже с ног до головы заляпанный грязью. Отрадно было видеть, что отряд охотников брата еще не вошел в город и непринужденно дожидается на въезде.

Уже на расстоянии узнавался темный плащ, который Джон носил поверх серебристых доспехов. В посадке и развороте плеч брата читалась безошибочная гордость. А рядом, на расстоянии вытянутой руки, виднелась субтильная поникшая фигура.

Сбавив ход коня на подъезде до резвого шага, Уорик подъехал к отряду. Перед ним, старшим, бывалые рубаки Джона Невилла расступились. Репутация у них заслуженная, но если они своими орлиными взорами думают заставить его струхнуть, то тут просчет: он птица более высокого полета и на равных общается только с королем.

То, что с Генрихом не церемонились, было видно сразу: ноги короля привязаны к стременам, кожаное седло темное от мочи. Пленник слегка покачивался, глаза его были мутными, угасшими. Лошадь короля держал за узду один из ратников, хотя было видно, что бедняга совершенно не собирается никуда бежать. Худой, запущенный, осунувшийся, он едва сознавал себя.

Такого и ненавидеть сложно. В известном смысле слабость Генриха привела к гибели Уорикова отца. Однако крови мщения, глухо и черно вскипающей в жилах, Ричард в себе не чувствовал: все откипело, улеглось за годы после Таутона. Если разобраться, то король пострадал не меньше других – иное дело, сознает ли он вообще свои страдания? Уорик вздохнул, чувствуя опустошенность. Брат Джон наверняка ждет похвалы, но радости в душе что-то нет. Генрих был по-своему безвинный, блаженный. И в поимке такого человека удовольствия мало, пусть он даже само воплощение дела Ланкастеров.

– Передай его мне под стражу, брат, – обратился Уорик к Джону. – От меня ему не сбежать. Я отвезу его в Тауэр.

К его удивлению, Джон Невилл нахмурился и тряхнул поводьями, заставив коня под собой заржать и переступить копытами назад и вперед.

– Он мой пленник, Ричард. Не твой. Ты, видно, хотел бы забрать хвалу, что причитается мне? – спросил он и при виде гневливого румянца на щеках Ричарда продолжил: – Ты за ним не охотился, не преследовал по болотам и пустошам. А я подкупал и десятками выслушивал всякую голь и рвань, всяких посконных простолюдинов, которые за сведения о нем получали свои пенни. Иуды. Так что он мой. Памятью нашего отца.

Младшего брата сейчас окружали десятки бывалых рубак, и требовать выдачи Генриха под угрозой силы было бессмысленно, если не сказать опасно. Но что жалило Уорика больнее всего, так это неблагодарность и подозрение в низменном, замешанном на корысти плутовстве. Он, Ричард Уорик, как никто другой добивался – и добился! – того, чтобы его младший брат Джон Невилл из рядов рыцарства перешел в знать. Именно ему брат обязан своими имениями и титулами. Уорик полагал, что тот понимает и ценит это. И тут вдруг младший Невилл ведет себя так, будто никаких долгов между ними нет. И тем не менее Генриха из его хватки не вырвать, во всяком случае, при такой стае вооруженных бригандов вокруг.

– Брат, я не давлю на тебя своим старшинством по титулу… – начал Ричард.

– Еще б ты давил! – возмутился Джон. – Ты что, герцог? А я-то думал, мы пока еще графы, ты и я! Брат, я не ожидал увидеть в тебе такую спесь. А первым я тебя позвал потому, что это дело Невиллов, а…

– …а во главе дома и клана Невиллов стою как раз я, – сказал, как припечатал, Уорик. – Как до меня наш отец. И именно я попросил, чтобы тебя сделали графом Нортумберлендским, когда король Эдуард спросил, чем он может вознаградить мою семью. И не испытывай на этом мою добрую волю, Джон. Я не ищу себе прибытка или славы, но это я доставлю Генриха в Тауэр, точно так же как четырнадцатилетнего наследника Перси, который томится в каземате, в то время как ты роскошествуешь на принадлежавших ему землях.

Время открыть, что тому парнишке он дал другое имя и взял его к себе в услужение, по всей видимости, еще не настало. Уорик, когда действительно припекало, не чурался манипулировать своим братом. Как и в случае с королем Эдуардом, если окружающие не прозревают пути, который для них же лучше, то твоя задача – согнуть их под твою волю тем или иным способом. Не важно, лестью, силой или уговорами; важно лишь, чтобы они двинулись этим путем.

Граф сэр Джон Невилл, видя, что у старшего брата на скулах играют желваки, воззрился на него в отчаянии. О, как он восторгался Уориком в детстве, когда ни один из них еще и знать не знал, что такое имения и титулы! Ну а в молодые годы Джон не на шутку воззавидовал тому, как грандиозно старший брат выиграл от женитьбы. Одним ловким движением Ричард Невилл заполучил именитость и земли, достаточные, чтобы восседать за самыми знатными столами в Англии. Именно с той поры Уорик и заделался близким компаньоном отца и важнейшим сторонником Йорка, задав курс в войне за престол. А он, Джон Невилл, был все это время обыкновенным рыцарем и даже не членом престижного ордена вроде Подвязки. Смерть отца сделала его лордом Монтегю, а Таутон и щедрость короля – графом. На его глазах брат Ричард сросся со своими титулами, нося на себе сень власти, словно удобный старый плащ. Даже сейчас, в окружении людей Джона, Уорик устрашал своей уверенностью.

Молодого Невилла тяготило нелегкое сомнение, сможет ли он когда-нибудь носить на себе властность так легко. Сморщившись, он мучительно тряхнул головой. Вот он – граф Нортумберлендский и компаньон короля. Но при этом его колола мысль о том, что Генрихом придется поступиться, сдать его Ричарду. Как бы Джон ни убеждал себя, что это больше не король, но взирать на него без благоговейного ужаса не получалось. И ему по-прежнему жгло руку в том месте, которое при пощечине соприкоснулось со щекой Генриха. При воспоминании об этом лицо Джона Невилла зарделось – он заранее знал, как отреагировал бы Уорик, если б прознал об этом.

Жгучий взгляд брата Ричард сносил, казалось, целую вечность. Он знал, когда от нажима в пользу своих доводов следует воздержаться, и давал своему младшему брату вспомнить, чем и насколько тот ему обязан. Чувствуя в Джоне гневливость, он не мог понять, как она вообще может присутствовать при всем том, что он для него сделал. Возможно, постоянно чувствовать благодарность утомительно, но это не означает, что он, Уорик, ее не заслужил. Простая правда состояла в том, что его брат не равнялся ему даже наполовину, и Ричард ожидал, что Джону Невиллу это ведомо.

– Будь по-твоему, – хрипловато выдавил Джон. – Отдаю Генриха Ланкастера тебе под караул. Еще даю дюжину моих людей, чтобы обеспечить безопасный проход через город к Тауэру. А то при виде его на вашем пути соберутся толпы.

Уорик степенно кивнул, отрадно тронутый тем, как младший Невилл возмужал за это время. Он все еще был очень гневливым молодым человеком, но присутствие на казнях десятков ланкастерских рыцарей, капитанов и лордов давало о себе знать. Быть может, вся эта кровь несколько остудила тягу Джона к мести, хотя бы немного. Хотелось на это надеяться.

Генрих не противился, когда Ричард взял поводья у того, кто их держал, и через Ладгейт повел лошадь в город. Здесь над улицами высилась тяжелая громада собора Святого Павла, внутри которого тихо, ангельски пели голоса.

В темноте лондонский Тауэр был местом откровенно пугающим. Главные ворота освещались всего двумя небольшими жаровнями на железных столбах. Мутной желтизной светились каменные глазницы воротной башни, а стены внутри терялись во мраке. Высокопоставленным узникам разрешалось иметь у себя в казематах свечи и светильники, которые на срок заключения должны были по желанию поставлять семьи заключенных. Но в большинстве своем древняя крепость не освещалась, и камни ее сливались с текущей поблизости черной рекой.

Прибытие Эдуарда Уорик заслышал задолго до того, как увидел. Он нервно сглотнул, толком не зная, свидетелем чего ему в эту ночь предстоит стать. О том, что он прибудет, король известил загодя, и потекли часы ожидания, на протяжении которых стража Тауэра носилась чуть ли не бегом, все проверяя и обо всем докладывая констеблю Тауэра, чья служба начиналась и заканчивалась присутствием здесь правителя. Растянутый комплекс башен, строений, узилищ и рвов был исключительной собственностью монарха, включая Королевский монетный двор и зверинец в этих стенах. В отсутствие короля Тауэром управлял констебль, надзирая за всяким перемещением стражников и ключей.

Ворота отворились, впуская Эдуарда и группу из трех вооруженных всадников, с бойким цокотом, стремительно, как предпочитал сам король, внесшихся во двор. Здесь они спешились и двинулись за Эдуардом и идущим впереди констеблем, который повел их к комнатам, куда заточили Генриха.

Вначале до слуха донеслось позвякивание металла, и уже затем показался сам Эдуард – простоволосый, с сумрачным лицом. Уорик опустился на одно колено и склонил голову. Молодой король тяготел к внешним проявлениям почета, хотя обычно являл добродушие и быстро поднимал коленопреклоненных на ноги.

– Встань, Ричард. А то еще колени разноются на этих холодных камнях.

Уорик ответил сухой улыбкой, хотя замечание было верным: в свои тридцать шесть, когда ему случалось надавить на колени всем весом, он чувствовал, как их острой спицей пронзает боль.

– Моего брата Джорджа ты знаешь, – непринужденно сказал Эдуард, глядя мимо Ричарда в каменное ответвление коридора.

Уорик с улыбкой отвесил поклон:

– Да уж как не знать! Добрый вечер, ваша милость.

Три года назад, на формальной коронации Эдуарда, этот пятнадцатилетка был объявлен герцогом Кларенским и поднят своим старшим братом из безвестности к вершинам богатства и власти.

Превратности детства и невзгоды войны у Йорка пережили всего три сына – прекрасное обоснование для того, чтобы обоих своих братьев Эдуард возвел в высший ранг знатности. Не исключено, что щедрые подарки и высокие титулы были своего рода компенсацией за утрату горячо любимого отца. Ступая в тишине по угрюмому коридору к узилищу Генриха, Уорик снова задумался о своем брате Джоне, ныне графе Нортумберлендском. Отца к жизни этим не возвратить, но если б старик мог все это видеть, он определенно загордился бы. Это многое значит. Со дня гибели отца Ричардом владело ощущение, будто тот смотрит на него, а в самые тайные моменты видит и судит. При всей любви к старику, ощущение не из приятных.

Но винить молодого короля за такие проявления щедрости, безусловно, не стоит. Эдуард был любителем широких жестов, способный дать графский титул с такой же легкостью, как и посадить в тюрьму или казнить. Очень переменчивой натурой был этот Эдуард. Прямо-таки ртуть, а не король. И лучше было выказывать ему почитание и уважение. Тонкой куртуазности он как будто не замечал, но четко улавливал, когда они не оказывались.

Сейчас Эдуард вел вперед своего брата Джорджа, направляясь к внешней двери Генриховых комнат. Королевская длань покровительственно лежала на руке герцога Кларенского, и Уорик невольно улыбнулся, понимая, что цель этого визита состоит всего лишь в том, чтобы показать младшему брату низвергнутого короля.

Эдуард ткнул кулаком в дубовые доски. Они дождались, когда отодвинулся и снова задвинулся щиток на глазке, после чего дверь открыл один из стражников, сидящий безотлучно при Генрихе Ланкастере, как слуга и тюремщик в одном лице. Через дверь новый монарх не сразу признал в коленопреклоненной на каменном полу фигуре своего старого врага, приподнятое лицо которого было направлено к зарешеченному окну с цветным стеклом. Света снаружи не было, но внутри лицо узника скупо освещал масляный светильник в нише. Глаза Генриха были закрыты, а руки сцеплены перед собой. Вид у него был вполне умиротворенный, отчего Эдуард в безотчетном раздражении нахмурился.

Уорик отчего-то взволновался, припоминая, как они с ним однажды застигли Генриха в его шатре и взяли его в плен без всякой борьбы. Сам Эдуард не раз размышлял о том, как бы складывались их годы, если б они тогда прикончили Генриха.

Сейчас пленный король был в полной власти нового правителя, без единого друга или сторонника. Взгляд графа Уорика был направлен на Эдуарда, и тот, чувствуя это, повернулся к нему с неожиданной улыбкой. Одной рукой он подтолкнул своего брата Джорджа поглядеть на коленопреклоненного монарха и одновременно с этим подступил к Уорику и зашептал ему на ухо:

– Не бойся, Ричард. Я пришел сюда не за насилием – во всяком случае, сегодня. Я ведь, в конце концов, теперь король, благословленный Церковью и опробованный в победоносном бою. И тому молельщику у меня этого не отнять.

Граф Уорик кивнул. К его смятению и неудовольствию, Эдуард потянулся и потрепал его по затылку, как перед неуклюжим объятием. Быть может, это был жест приободрения, но когда тебе тридцать шесть и ты женатый человек и отец двух дочерей, это ощущается, как «что-то не то». И когда тебя похлопывают, будто любимого пса, – удовольствие малоприятное. Под рукой Эдуарда Ричард стоял натянуто, и тот, почувствовав глухое сопротивление, поглядел на него непонимающим взглядом. Взяв Уорика за руку, он отвел его во внешнее помещение, в сторону от коленопреклоненного короля в неверных факельных отсветах.

– При виде него я чувствую только жалость, – тихо произнес Эдуард. – Клянусь тебе, Ричард, он вне опасности. – Он усмехнулся с толикой горечи. – Если уж на то пошло, то пока Генрих жив, его сын не может претендовать на мой трон. Поверь мне, я желаю этому простофиле еще полста лет доброго здоровья – чтобы нового короля в стране не появилось. А потому за Генриха Ланкастера под моей опекой можешь не переживать.

Ричард Уорик приободрился, хотя чуть не допустил оплошность, думая отвести от себя руку Эдуарда. Король был намного чувствительней Уорика, особенно в своей рассеянной юности. Проходя мимо рыцарей, поедающих правителя глазами, граф молчаливо вздохнул.

Коленопреклоненный монарх был хотя бы чист, но при этом болезненно худ, кожа да кости. За все время под взглядом Уорика он не раскрыл глаз, а его руки на весу чуть заметно дрожали. Поза у него была не мирная, а исполненная отчаяния и горя. Ричард покачал головой, жалея этого сломленного человека и все то, что он утратил.

Рядом с Генрихом на колени ненадолго опустился герцог Кларенский Джордж, склонив голову в молитве. К ним примкнули рыцари и король Эдуард, все вместе прося Всевышнего о прощении грехов. Затем, один за другим, сотворив крестное знамение, они стали уходить, пока в комнате не остался один лишь ее постоянный обитатель со своим стражем. В дверях Уорик окинул взглядом помещение – узкую кровать в дальнем углу, стопку книг на столе в соседстве с кувшином вина и двумя яблочками. Немного для человека, правившего всей Англией. Хотя могли не дать и этого.

Снаружи от усердия буквально на цыпочках гарцевал констебль Тауэра, рассыпаясь в благодарностях королю за визит. Граф Уорик вместе с этим мелким отрядом выехал из главной воротной башни, за воротами вдохнув всей грудью – удовольствие скромное, зато это был вольный воздух, которого не было в тюремных стенах. С груди его словно опал некий замок, и теперь она поспешно и часто дышала, торопясь отрешиться от самой памяти о неволе.

Видя, что на всех наползло созерцательное настроение, Уорик подвел своего коня ближе к королю.

– Ваше Величество, – заговорил он, – вы не сказали мне, как прошла встреча с французским посланником. Завтра утром у меня с ним встреча и обсуждение, какой из очаровательных французских принцесс выпадет счастье составить с вами альянс.

Впереди лежали недели переговоров, и последние слова он произнес со смешком, но молодой король не откликнулся, а наоборот, ушел в себя. Глядя на воды Темзы, он щеками выдохнул воздух.

– Эдуард? – переспросил Уорик. – В чем дело? Мне следует что-нибудь знать?

Он знал этого человека почти всю его жизнь, а потому был удивлен гримасе растерянности на его лице. Было видно и то, как брат Эдуарда Джордж отвернулся, намеренно уставившись на реку. Лицо молодого герцога пламенело. Он что-то знал.

– Ваше Величество, если я служу вам в этом вопросе, то я должен… – снова начал граф.

– Я женат, Ричард, – внезапно сказал Эдуард и всей грудью выдохнул. – Вот, таковы мои слова. Уф-ф, облегченье-то какое! Я не знал, как мне сказать это моему совету лордов, пока ты там любезничал с французами. Затем они уехали в Лондон, а я подумал, что надо бы сказать тебе правду: все зашло слишком уж далеко…

Король продолжал что-то говорить, а Уорик лишь ошарашенно, абсолютно неподвижно глядел перед собой. До него дошло, что рот у него потрясенно открыт, и он осторожно закрыл его: на ночном воздухе в нем успело пересохнуть.

– Я не… Эдуард, кто она? Ты женат? Как? Когда, господи боже?! Нет, на ком? Это будет важнее прочего! – засыпал он монарха вопросами.

– На Элизабет Грэй, Ричард. Или Элизабет Вудвилл, как она звалась до замужества.

Король подождал, когда его слова осядут, но Уорик лишь смотрел перед собой, кривя от напряжения рот.

– Ее муж погиб во второй битве при Сент-Олбансе. Рыцарь сэр Джон Грэй, сражался за королеву и короля Генриха. – Эдуард решился на робкий взгляд искоса. – Твоя оборона обернулась гибелью для одного человека, который мог помешать моему счастью. Странно все же, правда? Наши жизни порой переплетены, как…

– Ее семья не королевской крови? – переспросил Ричард в замешательстве. Было видно, как цвет лица у Эдуарда меняется, как с его языка готов излиться гнев – король не терпел, когда его перебивают.

– Нет, то есть да, хотя отец у нее барон Риверс. От первого мужа у нее двое сыновей. Оба славнецкие парни.

– Ну конечно. Двое сыновей. А я теперь должен пойти и сказать французской депутации, чтобы они грузились на корабль и убирались с пустыми руками к своему королю Людовику. Похоже на насмешку, причем оскорбительную. Как будто мы затеяли всю эту возню только для того, чтобы над ними потешиться.

– Я сожалею, Ричард. Правда. Хотел рассказать тебе все раньше, но знал, что это будет непросто.

– Непросто? – Граф иронично хмыкнул. – Да во всей истории не бывало такого, чтобы король Англии женился на ком-то не из королевского дома! Со времен Этельстана. Никогда. Можно, конечно, поспрашивать летописцев в Белой Башне, но не думаю, чтобы такое когда-нибудь было. Да еще на уже замужней и с двумя младенцами.

Эдуард кивнул, а затем спохватился:

– Вообще-то они не младенцы. Старшему уже десять.

– Да ты что? А матери сколько? – спросил Уорик.

– Кажется, двадцать восемь. Или тридцать. Она мне не говорит.

– А, ну да. Старше тебя. Что ж, этого стоило ожидать. Была замужем, не королевского рода, мать двоих детей, старше тебя… Что-нибудь еще? Представляю, как меня будет расспрашивать посланник, а я буду нести невнятицу о том, как король Англии тайком женится, не заикаясь об этом ни одной живой душе! Кто же у вас присутствовал на венчании? В какой церкви оно проходило?

– В ее семейной часовне, в Нортгемптоншире. А вообще эти вопросы, Ричард, начинают меня утомлять. Я не школяр, а ты мне не учитель. Я все сказал. Как мой советник, можешь сказать французам, чтобы отравлялись домой. И хватит на меня глаза лупить. Джордж, за мной!

Правитель дал шпоры своему скакуну, направляя его галопом по мощеной улице. Следом без оглядки рванули двое рыцарей. Герцог Кларенский, восхищенно глянув на Уорика, кинулся вдогонку за старшим братом, встряхивая для скорости поводьями. Услышанным он был явно доволен.

Ричард остался в темноте один, будучи не в силах даже представить, что ему с восходом солнца говорить французской депутации.