В темени зимнего утра рассвет все никак не наступал. Слуги с суетливой поспешностью зажигали свечи факелами, укрепленными на длинных шестах. Те, кто собрался в Вестминстер-холле, могли различать на морозном воздухе пар от собственного дыхания.

Эдуард Йоркский стоял в темно-синей с золотом перепоясанной мантии, надетой поверх доспеха. На бедре у него висел длинный меч на перевязи. На глазах у Уорика юный герцог нервно скреб себе бороду, кожу под которой что-то явно покусывало. Сапоги Эдуарда были в задубевшей грязи. Интересно, видел ли он часовню Генриха V в аббатстве через дорогу? На своем скульптурном изображении король-воин («Молот галлов», указывалось на надгробии) тоже был в мантии, делающей его похожим больше на угодника, чем на воителя.

Эдуард более чем на голову возвышался над епископом Джорджем Невиллом, да еще и его не прижатые шлемом волосы дыбились, зрительно увеличивая рост. При своей вышине молодой герцог Йоркский мог из конца в конец прозревать огромный зал, освещенный таким количеством свечей, что все громадное гулкое пространство играло золотистыми отблесками.

Королевская Скамья представляла собой простое сиденье из мрамора, стоящее за Высоким Столом, таким широченным, что на нем запросто могли бы улечься двое взрослых мужчин. Сейчас Эдуард стоял за массивной дубовой столешницей, чуть подавшись вперед и уткнув в нее латные рукавицы. Плечи у него были вздыблены, как у готовой прянуть хищной птицы.

Весть разлеталась быстро. Члены Парламента уже заняли свои привычные места вдоль стен, в то время как судьи, шерифы, купечество и прочая почтенная публика, успевшая проснуться в столь ранний час, валом валила в исполинские двери. Было видно, как за их спинами с улицы наседает дрожащая от волнения и холода разношерстная толпа, стремясь попасть на редкостное зрелище. Вестминстер-холл был способен вместить тысячи, и горожане обоих полов скорым шагом входили, выискивая местечко, откуда можно будет укромно все пронаблюдать. Слух прокатился уже по всему Лондону, разносимый бегущими ногами и голосами булочников, истопников, мальчишек на побегушках, монахов и вообще всех, кто в этот час не спит.

Эдуард степенно опустился на скамью, положив перед собой руки на стол. Епископ Джордж Невилл подал ему взятый в Тауэрской сокровищнице золотой скипетр. По морозному воздуху зала пронесся единый огромный вдох. Значит, это не ложь. Дом Йорков и вправду претендует на корону, и все это при живом короле Генрихе.

Было видно, что стол создавался под человека именно таких габаритов, как Эдуард Йоркский. Высоким Столом он пробыл уже сотни лет, по важности уступая лишь Коронационному Креслу в Вестминстерском аббатстве. Но до этого дело еще дойдет. А пока на очереди Вестминстер-холл – дворцовый зал для провозглашений. Улыбка Эдуарда свидетельствовала, что происходящим он вполне доволен. Нельзя было отрицать, что на возвышении он действительно смотрелся выше всех – тяжелым воином силы и вдохновенным воином духа, облитым золотистым сиянием под сводчатой глубиной теряющегося где-то сверху нефа.

Стоящий в полном облачении и с епископским посохом в правой руке, епископ Невилл возложил левую длань Эдуарду на плечо. Посыл был ясен: Церковь будет стоять с Йорком. И когда юный герцог и наследник склонил голову, епископ начал свое благословение, призывая святых направить всех стезею мудрости. Когда его речь закончилась, все присутствующие сотворили крестное знамение и подняли взоры.

Накануне ночью епископ объяснил суть клятвы, которую нужно будет произнести. Эдуарда вся эта церемонность раздражала, но понятно было, что ее не обойти. Он нуждался в людях, которые будут за него сражаться, причем большим числом. Призвать к оружию всю страну по силам лишь королю Англии. Только король может выпотрошить каждую вассальную деревеньку, уведя из нее лучников и вообще всех, кто способен носить оружие.

– Милорды, джентльмены, – начал Эдуард. – Я Эдуард Плантагенет, граф Марчский и герцог Йоркский. Милостью Божией я действительный и правомерный наследник на трон короля Англии, Уэльса, Франции и Ирландии. Об этом своем праве я заявляю перед всеми вами здесь, в этом священном месте, за этим Высоким Столом. Заявляю об этом через кровь отца моего Ричарда, герцога Йоркского, который ведет свой род от короля Эдуарда Первого и через него восходит к Вильгельму Нормандскому, именуемому Завоевателем. Мало чем уступает по своей чистоте и линия матери моей, которая сама ведет род от герцога Кларенского Лайонела, второго сына короля Эдуарда Третьего и отца Джона Гонта. Эти две драгоценные нити я держу в своей руке, и вместе они перевешивают любое другое притязание на этот трон и эти земли. Право на мое наследие Генриха Ланкастера я отрицаю. А следовательно, милостью Божией, беру королевство под руку свою. Настоящим я нарекаюсь королем Эдуардом Четвертым. Нет линии более великой, и я не признаю над собой никакого другого человека!

Он сделал паузу, и Уорик увидел, что по лицу его струится пот. При всех его габаритах и косматой бородище как-то не сразу вспоминалось, что Эдуард каких-то два месяца назад лишился отца, а от роду ему всего восемнадцать лет. Тем не менее голос его звенел силой и уверенностью, на удивление громко в гулком пространстве Вестминстер-холла.

Уорик оглянулся через плечо, чтобы уяснить источник перешептывания и шарканья, которые он игнорировал все то время, что говорил Эдуард. Оглянулся – и застыл при виде моря людских лиц, заполнивших всякую свободную щель пространства, стоящих во всех проходах и стенных нишах, на каждой ступени и выступе. Мужчины и женщины держали у себя над головами детей, чтобы тем было видно, или усаживали своих сонных зевающих отпрысков себе не плечи. В основном эти лица растерянно улыбались, а в глазах у них отражались огоньки свечей. Люд слушал, стараясь не пропустить ни единого слова, ни единого жеста.

Рядом с Уориком стоял Хью Поучер, сухопарый дворецкий Эдуарда. Ричард осклабился при виде его открытого рта и ошеломленного взгляда.

– Я вижу, твой хозяин не поделился с тобой своими задумками? – чуть подавшись к дворецкому, панибратски спросил он.

Поучер, совладав с собой, закрыл рот и медленно повел головой из стороны в сторону. Затем, к удивлению графа, смахнул слезу и шмыгнул носом.

– Нет, – шепнул он. – Но я не подведу его, милорд.

Уорик и сам, можно сказать, только сейчас осознал всю меру своей ответственности и участия в том, чтобы Эдуард оказался возвышен к короне. Безусловно, впереди еще и официальная коронация в Вестминстерском аббатстве – церемония слишком важная, чтобы проводить ее вот так, скомканно и в неурочный зимний час. Когда настанет тот день, жизнь в Лондоне, без сомнения, замрет, а затем за Эдуарда начнут шумно поднимать здравицы в каждом доме, на каждой улице, на палубе каждого плывущего по Темзе корабля с курсом на море. И над всем городом будет расстилаться колокольный медный бархат.

– Я – король Эдуард Плантагенет! – снова услышал Уорик и вскинул глаза во внезапном испуге, что их на первый взгляд стройный план может быть в одночасье порушен этим олухом в силу его несдержанности.

– Вы спросите, как такое может быть – два короля у Англии? – обратился Йорк ко вновь притихшей толпе, завороженно внимающей его словам. – Я отвечу: нет, такого быть не может. Король только один. И, как ваш король, я призываю всех людей чести сорвать знамена узурпатора Ланкастера. Встать рядом со мною в войне против моего врага.

Расширив глаза, Ричард смотрел, как Эдуард встает и откидывает мантию. Он властно простер руку, и кто-то из людей с готовностью протянул ему блеснувший стальной шлем с золотым кружком на лбу. Уорик невольно приподнял руку и застыл: Йорк запросто мог водрузить на себя шлем самолично, и тогда получается, что он как бы сам себя короновал, надсмеявшись над Церковью. Это может привести к тому, что их всех отвергнут и проклянут. Но что бы там ни замысливал Эдуард, епископ Невилл оказался проворней: ловким движением он вынул шлем из рук претендента на престол, и молодой человек не успел и глазом моргнуть, как шлем был водружен ему на голову епископом.

Толпа одобрительно взревела, и граф Уорик вновь повернулся к ней лицом, понимая, что люд наблюдает событие, которое будет помнить всегда. Подобно рождению первенца или дню венчания, оно осиянным златым венцом останется с ними вплоть до того дня, когда их, старых и немощных, поглотит смерть. Для них это особого рода блаженство: видеть помазание короля и начало войны.

Крик о славе Эдуарду вознесся до самых стропил дворца, множась и усиливаясь. В ответ загудел древний бронзовый колокол Вестминстера, который подхватило вначале аббатство, а затем и другие церкви, и вот уже в окна всего города стал втягиваться раскатистый, словно пасхальный, гул благовеста – звонко и глухо, отрывисто и протяжно, в то время как люди просыпались ко дню, а над горизонтом, краснея в морозном пару, наконец показалось солнце.

Уорик смотрел, как короля Эдуарда поздравляет дюжина крепких осанистых мужчин, в их числе и его дорогой дядюшка Фоконберг. Отчего-то вспомнилась история коронации Вильгельма Завоевателя. Люди Вильгельма по своей крови были викингами и говорили на французском и скандинавском, а английского не знали. Англичане, наоборот, ни слова не понимали по-французски. Обе стороны кричали во весь голос свои поздравления все громче и разъяренней, стараясь переорать друг друга. Стража короля у аббатства решила, что началась какая-то заваруха, и пустилась поджигать соседние дома, сочтя, что столбы дыма прервут злокозненные замыслы, если таковые где-то зреют. В общей панике и смятении по всему Лондону разразились бунты и резня.

Ричард машинально понюхал воздух – дымом не пахнет, хотя кровопролитие наверняка скоро последует. Эдуард жаждал его больше всех. Молодой воин не держал страха перед полем брани. Единственное, чего он хотел, – это чтобы с ним в бой вышло достаточно ратной силы.

Через ликующую толпу к Уорику пробирался его брат Джордж.

– Молодец, брат, славная работа! – похвалил граф, которому из-за шума приходилось кричать.

Епископ кивнул, аплодируя вместе с остальными.

– Славная-то оно славная, Ричард, – вымолвил он. – Надеюсь лишь, что наш путь верен. Ведь я, похоже, нарушил церковный обет, благословив на престол иного.

Уорик оглядел лицо своего младшего брата, в глазах которого читалась неподдельная мука. Для епископа Святой Церкви иначе быть не могло. А то, что он высказал это вслух, намекало на безбрежную скорбь, сокрытую под сухой улыбкой и отрешенным взором.

– Джордж, это я понудил тебя на такой поступок, – сказал Ричард, приникнув так близко к брату, что его губы коснулись уха священнослужителя. – И если что, то это я, а не ты за это в ответе.

Брат, отстранившись, сдержанно качнул головой.

– Ты не можешь взять бремя моих грехов на свои плечи. И если я нарушил налагаемый на меня саном обет, то я исповедаюсь и понесу епитимью. – Видя в глазах графа беспокойство, он вымученной улыбкой попытался смягчить его. – Да, я епископ. Но ведь ты знаешь, что прежде я был Невиллом. – На смешок старшего брата он посмотрел с холодным упреком. – И так же, как ты, я сын нашего отца. И его убийц я жажду видеть катящимися к смерти и проклятию.

Йорк был вторым городом в Англии, с высокими стенами и развитой торговлей, на которой вызрела прослойка купцов, соперничающих меж собой в том, кто кого переплюнет – размером ли дома, числом ли сторожей, стерегущих их добро. С каждым днем армия вокруг стен города все разбухала. Разрастался вширь и лагерь (не рос он лишь в сторону приюта для прокаженных, от обитателей которого воинство поспешило отгородиться веревками и частоколом).

Сделав добрый глоток эля, Дерри Брюер причмокнул и отер губы и бороду, которую с некоторых пор отращивал. Борода была с проседью, и это удручало. Хотя чего тут ждать, когда тебе пятьдесят три с гаком? Уже и колени болят, и длины рук не хватает, чтобы держать перед глазами то, что подлежит прочтению. А так ничего, и настроение в целом бодрое.

Помимо Дерри, в помещении находился всего один человек – прикованный к стене, но не сказать, чтобы накрепко. На нем были ручные кандалы без шипов и утяжеляющих гирь, ранящих плоть и сбивающих ее до кости. Будучи братом Уорика и персоной знатного происхождения, лорд Джон Невилл Монтегю был слишком ценен, чтобы метить его синяками. Брюер чистил себе ногти крохотным, безукоризненно отточенным ножичком. Чувствовалось, что младший брат Ричарда Уорика не сводит со своего визави глаз, куда бы тот ни посмотрел. Хотя смотреть в небольшом каземате под йоркской ратушей было особо и некуда. Единственный свет струился из оконной щели на уровне улицы, выходящей в какой-то уединенный двор, куда путь прохожим был закрыт. Место тихое, его не видно и не слышно.

Дерри заглянул в кувшин с элем, где оставалось еще с пинту. Губы у Джона Невилла были потрескавшиеся оттого, что он их постоянно нализывал. Эль вообще-то предназначался ему, но шпион чувствовал жажду, а как гласит пословица, пить эль полезней, чем смотреть на него.

– Вы что, милорд, не с той ноги встали? – спросил Брюер пленника. – Стражники говорят, вы тут снова поднимали шум, кричали о своем праве на священника или на что-то там еще… А выкуп за вас, между прочим, так еще и не поступил. Но мы, тем не менее, держим вас живым-здоровым и в относительном благополучии, как оно и положено персоне вашего ранга. То есть ведем себя благородно, в отличие от вас. А вот если я возьму и передам этот ножичек нашей королеве и оставлю ее с вами наедине? Чтобы она им пощекотала вам кое-какие места, а? Отсекла ваш сморщенный кошелечек и держала в нем свои наперстки и иголки? Хоть какая-то польза, в отсутствие мзды… Мне почему-то кажется, что она не отказалась бы. А вам?

Узник в своих оковах расправил плечи и взглянул на Дерри со всей уверенностью человека, которого никогда не подводило его тело. При виде такого высокомерного презрения невольно хотелось если не оскопить этого субъекта, то подрезать ему, скажем, подколенную жилу, чтобы он охромел. Уж тогда семейство Невиллов будет помнить имя Дерри Брюера до самого Судного дня.

– Вам, наверное, хотелось занять престол короля Генриха? – спросил тот молодого лорда Невилла. – Но Бог на стороне Ланкастера, сын мой, на сегодня это неоспоримо. Мне вот помнится, как мы отсекали голову твоему дорогому отцу. Я тогда сказал…

Он сделал паузу: на него метнулся ощеренный Монтегю, рыча и остервенело дергая свои вериги. Вероятно, этот юноша полагал, что вырвет цепи прямо из стены, но под хладным взором Дерри он бросил это занятие и отшагнул назад, яростно встряхивая свои стальные путы.

– Твой отец действительно был глуп, Джон, – сказал шпионских дел мастер. – Он так был одержим своей междоусобицей с Перси, что чуть не сверг при этом короля.

– Если б он это сделал, то Йорки были бы на троне! – яростно выдохнув ноздрями, бросил в ответ Монтегю. – При всей твоей заносчивости, Брюер, ты состоишь на оплате. И тебе невдомек истинное понятие чести или достоинства. Сомнительно, что ты хранишь верность даже тем, кто вжимает тебе в ладонь монеты. Так ты кто, Брюер, – слуга?

– Больше нет, – ответил Дерри, блестя странно зажегшимися глазами.

– Как? Ты сказал: «Нет, я больше чем слуга»? Или что ты не более чем слуга? Или… что больше уже не слуга? Это и есть те глупые игры, в которые ты играешь? Да будь у меня хоть сколько-то слюны, я бы плюнул в лицо и тебе, и им!

Лорд-узник с презрением отвернулся, а Брюер подошел к нему на такое расстояние, куда дотягивались цепи. Монтегю рывком повернул голову, и в этот момент Дерри саданул его дубинкой, в аккурат туда и так, что молодой человек грузно рухнул на нечистую солому. Брюер замер над ним, переводя дух и удивляясь, отчего столь пустяковое усилие сопровождается таким тяжелым дыханием. Эх, где же ты, былая молодость, сила и уверенность в своих действиях?

Дело в том, что как раз этим заиндевелым утром Уорик прислал за своего брата выкуп – прислал без единой оговорки и малейшего промедления. Сундук с золотыми монетами прибыл в Йорк на телеге, в сопровождении дюжины латников. Их продвижение через скученные позиции королевской армии едва не увенчалось смертоубийством: стражи, как у лорда Монтегю, у этих бедолаг не было, а по сведениям Дерри, их, схватив, еще и с пристрастием допросили насчет их господ (в ход пошли огонь и железо). В общем, как ни крути, а Джон Невилл из рук уплывал. Простое соображение безопасности для лордов, составляющих окружение короля Генриха и королевы Маргарет. Если они не будут отпускать своих высокородных врагов, то враги не будут отпускать и их самих, если судьба, не ровен час, обернется против них. Перед закатом Монтегю дадут лошадь и выведут на дорогу к югу. По традиции и понятиям чести, должно минуть три дня, прежде чем его снова можно будет схватить.

Н-да. Вот так и получается, что шпионских дел мастер не может быть благородным даже при короле. От этого в Дерри вскипала потаенная злость, которую никак было нельзя озвучить. Пятнадцать лет он постоянно убегал и прятался, не даваясь в руки Йорку, Солсбери и Невиллам. Да, победа в итоге оказалась за ним, но глухо клокочущего гнева это нисколько не смягчало.

– Мастер Брюер? – прервал его мысли голос сверху, с лестницы. На ступеньках стоял посыльный одного из городских шерифов – молодой, с пушком на щеках, и важный от возложенных на него обязанностей. – Вы уже освободили лорда Монтегю? Там его ждет оседланная лошадь. А я…

Голос осекся, и Дерри, не оборачиваясь, понял, что посыльный заглядывает на простертого внизу пленника.

– Он что, занемог? – спросил гонец.

– Да нет, сейчас оправится, – стараясь не отвлекаться от мыслей, ответил Брюер. – Дай мне еще несколько минут с ним наедине, не дыши в шею. Мне нужно с ним поговорить. Точнее, договорить.

Молодой человек, к удивлению, замешкался.

– Он как будто в бесчувствии, мастер Брюер. Вы его что, ударили?

– Я ударил? – встрепенулся Дерри и осерчал. – Утри сперва молоко с губ! Выйди и жди с лошадью. Возможно, лорду Монтегю понадобится помощь, чтобы сесть в седло. Бог ты мой, да ступай уже!

Лицо гонца вспыхнуло не то от гнева, не то от унижения. Брюер буквально ощутил расходящийся жар, в то время как посыльный взбегал по ступеням (наверное, побежал доносить вышестоящему начальству). Дерри вздохнул: времени в обрез, действовать придется без изысков.

Взяв бесчувственную руку Джона Невилла, он повернул ее ладонью книзу, сложив пальцы в кулак, и двумя быстрыми движениями высек на ней литеру «Т».

Брызнула темная кровь, тотчас заполнив контуры порезов. При этом Монтегю пришел в чувство и открыл глаза, отдернув руку. Он был еще квел, и поэтому, когда Дерри снимал с него кандалы, не представлял опасности. Шпион снова огрел его дубинкой, и тот упал лицом вперед.

– Мастер Брюер? – рыкнул с лестницы уже другой голос. – Немедленно выдать мне пленника!

Шериф Йорка был немолод. Этот седовласый педант за годы службы явно понавидался и пыточных, и допросов с пристрастием, так что вид крови на кулаке и носу Монтегю его нисколько не смутил, как и манера обращения Дерри, который, сняв с узника вериги, бесцеремонно протащил его по плитам пола и соломе. От глаз шерифа не укрылась и кровавая буква.

– Хорошая работка, – скупо одобрил он. – Вы мозги ему не вышибли?

– Да вроде нет, – ответил Дерри, довольный таким хладнокровием.

С нежданной ловкостью старикан вдруг подскочил к обвисшему на руках Брюера узнику и влепил ему кулаком под ребро. Монтегю застонал, мотая упавшей головой.

– Подлец, осмелился восстать против короля, – прошипел шериф. – Да ему за это яйца отрезать мало!

– Готов исполнить это ваше пожелание, – не замедлил отреагировать Дерри.

Старикан призадумался, а Монтегю, чувствуется, начал постепенно оклемываться и смутно соображал, о чем они меж собой говорят. Брюер изготовил дубинку, чтобы, если что, снова оглушить Джона Невилла.

– Да нет, пожалуй, не надо, – проворчал шериф. – А то как бы мне своих потом не лишиться за самоуправство… Привяжу его к лошади, чтобы не свалился. Но вам надо привести его в чувство, чтобы он хотя бы сумел написать свое имя. Иначе отпустить его я не могу.

Дерри хлопнул старикана по спине, чувствуя родственную душу. Вдвоем они взволокли Монтегю вверх по лестнице, к гаснущему свету дня и обретенной им свободе. Кровь, сбегая с ран на руке родовитого пленника, оставляла темный след. Эти раны затем зарубцуются в шрамы, которые ничем не смыть.

Перед неровным, разномастным строем шотландцев Маргарет бил озноб. Бил вовсе не от страха: эти бородачи служили ревностно и верно – если не ей, то своей собственной королеве. Просто очень уж лют был холод, крепчающий с каждым днем – холод и ветер, от которых не спасали ни плащи, ни слои шерсти и исподнего. Шел уже март, а весна так и не наступала. Мороз окаменил землю, и распахивать поля не было никакой возможности. Город Йорка ютился вокруг очагов и поедал тушенку из мешанины бобов – припасы еще с прошлых лет, идущие в ход, когда есть больше уже нечего. Зима значила погибель, и королеве сложно было представить, как эти люди вот так, с голыми ногами, отправятся в обратный путь к себе на север. Почесывая плечи ерзающим плащом, Маргарет неуютно подумала, что разом лишиться четырех тысяч отборного войска – достаточно серьезное испытание. Однако она уже выставила им все, что у нее было, и больше их здесь ничего уже не удерживало.

– Миледи, для моих парней это было почетно! – сверкнув зубами сквозь смоляную бороду, воскликнул лэрд Эндрю Дуглас. – Вы наглядно показали им, как держится поистине благородная леди. Все это я передам нашей королеве – и о разгроме ваших заклятых врагов, и о том, как удалось вызволить вашего мужа, короля Генриха, из хватки тех, кто мог причинить ему вред.

Дуглас удовлетворенно кивнул, и в такт ему это же проделали множество конных и пеших молодых бородачей, гордых тем, чего им удалось осуществить.

– Никто не смеет сказать, миледи, что мы не выполнили свою часть сделки. Мои парни не скупясь полили эту землю кровью, ну а в ответ вы обещали нам Берик и будущий брачный союз с вашим мальчуганом Эдуардом.

– В напоминаниях, Эндрю, я не нуждаюсь, – неожиданно резко сказала Маргарет. – Обо всем содеянном мной я помню. – Секунду повременив, дожидаясь, пока шотландский лэрд зардеется, она продолжила: – И все свои обещания я чту. Я бы посулила и больше, милорд, если б вы решили остаться. Ваши люди показали и свою силу, и свою верность.

Здесь ей, пожалуй, не мешало бы прикусить себе язык: верность шотландцев наверняка предназначалась их собственной королеве, хотя они действительно выполнили все, подлежащее исполнению с их стороны, и помогли Маргарет отвоевать то, что она в свое время утратила.

– Моих людей, миледи, ждут их фермы и весенний сев, хотя отрадно сознавать, что нас почитают так далеко к югу.

Было немного забавно, что шотландец считает Йорк южным городом.

– Хотя мы не оставили бы вас, если б поднять за вас оружие не сошлось пол-Англии, – добавил лэрд.

Он широко повел рукой на огромный лагерь у городских стен, куда стекались рыцари и простые воины с севера, запада, юга и даже из прибрежных деревень, куда кораблями тоже прибывали и высаживались ратные люди. Такой массовой поддержки и близко не наблюдалось, когда Генрих томился в плену, а Маргарет преследовали, как волки трепетную лань. Теперь все изменилось. В знак уважения к лэрду королева учтиво склонила голову, и тот зарделся еще ярче. Протянув руку, правительница тронула его за предплечье.

– Эндрю Дуглас, у вас мои письма к королеве Марии. В них я выражаю ей признательность, не умаляя и вашей роли в общей победе. Вы пришли на помощь, когда я потерянно блуждала во тьме, и хоть бы один светильник указывал мне путь! Да благословит вас Господь, ниспослав вам благополучное возвращение на родину!

Лэрд вознес руку, и его капитаны разразились громогласным кличем, потрясая оружием. Маргарет слегка обернулась: сзади к ее плечу приблизился Дерри Брюер, глянуть на сцену отхода шотландцев.

– Ай-яй! – протянул он. – Просто слезы на глаза наворачиваются – лицезреть такое. – Видя удивленные глаза Маргарет, Дерри и сам приподнял брови. – Когда я думаю, миледи, сколько они здесь покрали и сейчас утаскивают в своих плащах и килтах, то просто оторопь берет.

От неожиданности, а еще больше от удивления королева прикрыла себе ладонью рот, смешливо округлив глаза. Дерри же, довольный тем, что развеселил ее, продолжил:

– Мне кажется, они на ходу позвякивают, миледи. Этот их бородатый лэрд, сдается мне, упер с собой кинжал Сомерсета и сапоги лорда Клиффорда. Впрочем, я бы на их месте скупиться не стал: пускай себе носит.

– Какой вы зловреда, Дерри. Эти люди пришли мне на помощь, когда я в ней так нуждалась, – возразила королева.

– Это так, но взгляните на нас теперь, – сказал Брюер, гордо вскидывая голову.

Пятнадцать тысяч войска королевы за эти дни успели удвоиться, а народ все прибывал. Шотландцами теперь можно было и поступиться. Попроси она их задержаться, они все равно ушли бы, так как служили другой королеве.

В приязненном молчании Дерри и Маргарет смотрели, как истаивают вдали походные ряды шотландцев, пока густеющие сумерки и всепроникающий холод не сделали это занятие невыносимым.

Проталкиваясь сквозь трезвон колоколов и гомон толпы, Эдуард лучился довольством. Снаружи озабоченными пчелами роились лондонцы, заполняя всякий пятачок пространства между Аббатством и Вестминстерским дворцом. Наиболее пронырливые и удачливые урывали себе местечко у подножия колонн, где был шанс ухватить взглядом нового короля. Генриха Ланкастера с его француженкой-женой горожане уже отвергли и, возможно, опасаясь за дальнейшую судьбу города, поспешили склониться перед Йорком. Не все еще осознали новую для них реальность, но их нынешнее ликование обнадеживало.

Новый король ступал по центральному проходу, а цепочка его людей сдерживала наседающую толпу. Позади него дорожка сужалась под людским напором. Все, кто мог, изо всех сил тянулись, пытаясь коснуться Эдуардова плаща или доспеха.

Уорика с его братом-епископом оттерли вбок, в толчею мужчин и женщин, которые, кряхтя от натуги, лезли следом за Йорком на вольный воздух. Оголтело звонящие на все лады колокола вздымали огромный, до неба, железный круглый гул. Ричард ругнулся: какой-то тучный красномордый купец пробороздил сапогом ему по лодыжке и отдавил ступню в попытке высунуться над головами остальных. Уорик саданул его локтем в бок и, протираясь мимо, командно рявкнул: «А ну пропустить! Дайте дорогу!» Норфолк со своими молодцами в усмирении толпы не церемонились: их проход наружу сопровождался вскриками боли.

Впереди по-прежнему виднелись голова и плечи новоявленного короля, возвышающегося над всей толпой. Успело взойти солнце, и граф Уорик на мгновение застыл, когда на шлеме выходящего наружу, на еще более холодный воздух Эдуарда полыхнул сполох света, золотисто сверкнув на навершии. Даже сейчас, в этой немилосердной давке, в мыслях о прорве несделанных дел, Ричард чутко замер от нового, еще более громкого рева голосов снаружи. В следующую секунду он подался вперед и стал пропихиваться вперед еще ожесточеннее, игнорируя ойканья, извинения или гневные окрики тех, кого толкнул или сшиб с ног.

К той поре, как Уорик вырвался на воздух, он уже раскраснелся и запыхался, а пот с него стекал струйками, сразу обсыхая на коже. Появление своего взъерошенного сподвижника Эдуард встретил смехом.

– Глянь, Ричард! – выкрикнул он, перекрывая шум. – Они как будто ждали этого момента так же долго, как я!

Размашистым движением он вынул из ножен меч и воздел его над головой (Уорик с кривой ухмылкой отметил: лезвие-то целехонькое, не треснутое).

Над толпой вскинулись руки и взмыли голоса: вот он, король Англии, перед ними – не хрупкая, согбенно-благочестивая фигура, но воин такой вышины и телесной мощи, что и впрямь является воплощением величия. Кое-кто встал перед ним на колени, упираясь ими в булыжник – такой ледяной, что плоть вмиг немела. Первыми это сделали всего несколько монахов, но вскоре коленопреклоненной была уже вся площадь, открыв за собой молчаливо стоящих членов Парламента.

Взоры властей предержащих Эдуард встретил без всякой сконфуженности, и тогда они тоже стали опускаться на колени. Это они сделали его отца наследником престола, они держали призрачные бразды правления, но среди них не было никого, кто бы неверно оценил создавшееся положение. В эту минуту Йорку стоило лишь указать мечом, и они все оказались бы растерзаны толпой, не успев даже взмолиться своему новому королю.

– Лондон – великая крепость на великой реке, – внезапно изрек Эдуард. Голос его был настолько жестким и чистым, что звоном рикошетил от окружающих стен.

Ну просто Цезарь! Глядя на этого юношу, Уорик ощущал, как в душе у него взмывает скорбная радость. Впервые после известия о смерти отца в нем затеплилась надежда.

– Вот он я, Милостью Божией ставший от сего дня королем Эдуардом Четвертым – монархом Англии, Уэльса и Франции, лордом Ирландии, – продолжал Йорк. – В присутствии Святой Церкви, во имя Иисуса Христа. Аминь.

Последние его слова умножились тысячегласым эхом. Люди крестились, и никто не поднимался с колен, несмотря на льдистый, до костей пробирающий ветер. Эдуард сверху властно озирал толпу.

– Как ваш сюзерен, я взываю к вам. Всех призываю на свою сторону, знатных и простых. Несите с собою мечи и топоры, кинжалы и копья, луки и палицы. Я, Эдуард Плантагенет, король Англии, шлю вам слово, взываю к вам. Ступайте за мной!