– Я – наследник трона, – обращаясь ко всем, объявил Эдуард. – Еще года не прошло, как актом этого лондонского Парламента отец мой был провозглашен наследником короля Генриха. – Легкая дрожь в голосе выдавала его нервозность, вместе с тем как он прочистил горло и продолжал: – Я – первый сын Йорка. И эта честь выпадает мне.

Зал был набит, и не только теми, кого Уорик и Эдуард привели с собой в город. По мере того как углублялась ночь, Ричард замечал все больше благородных ноблей, пришедших с холода для того, чтобы внимать Йорку. Несколько сбоку виднелась большая голова мэра с тремя его ольдерменами. Пришли также члены Парламента, чтобы вынести свое суждение и отчитаться о нем своим коллегам. Но, что было едва ли не более важно, Уорик углядел глав двух купеческих гильдий и настоятеля монастыря Святой Троицы. Если услышанное придется им по нраву, они могут предоставить крайне важные займы.

Помимо голоса Эдуарда, слышался лишь треск огня. Этой ночью большой зал замка Бэйнардз был, пожалуй, самым теплым местом в Лондоне. Краснолицые слуги по-прежнему подкидывали в камин дрова, появляясь с охапками и исчезая. Поварята добавляли из железных ведерок куски угля. Пламя росло с потрескиванием и пошипыванием оттаявшего древесного сока, пыша жаром, заставляющим расслаблять воротники и отирать с лиц пот. Хотя после месяцев зимней стужи и занемевших от холода ног лишним оно быть не могло. При всем своем буйстве огонь был благословением для собравшихся вокруг него людей, из которых лишь некоторые держались в стороне от света и тепла.

Граф Уорик молча стоял вне жмущейся к камину людской гущи. Чтобы примыкать к ней, нужно было иметь в Лондоне изрядную власть и весомость. Знати этого города мало чего оставалось после того, как она, после отказа королю и королеве, выразила поддержку Йорку. Третьего или какой-либо середины здесь не было. Эдуард поджал губы, чувствуя, как стиснуты его челюсти. Правда в том, что Генрих Ланкастер и с дюжину влиятельных лордов все еще стояли на пути у его неутоленных амбиций. И реальность этого вызывала у Йорка беспокойство. Этот молодой человек не скрывал своих амбиций, не пытался отмалчиваться. Желанием Эдуарда было встретиться с Ланкастером на поле брани и решить там спор за власть раз и навсегда. Сын Йорка облокотился на массивный кирпичный контрфорс, уходящий вверх к самому карнизу. Огонь у него за спиной пыхтел и дышал, как живой, и сам Эдуард приобрел некий переливчато-золотистый оттенок. Других людей Уорик лицезрел так же близко, как и молодого герцога, – он внимательно смотрел, как они стоят и как реагируют. Кровь определенно имела силу. По мужской своей линии дом Йорков вел прямую линию от королей, и этот простой факт давал Эдуарду верховенство над всеми, кто допускал такой довод. Глыбообразный Норфолк, вдвое старше и опытней Йорка, стоял, слегка потупившись и глядя исподлобья. Это к лучшему – Эдуарду нужны были его солдаты и сила оружия.

То, что у герцога Йоркского такая исполинская фигура, делу ни в коей мере не вредило. И дело тут было не только в росте, хотя за всю свою жизнь столь высоченных людей Уорик знавал всего дважды. Но те двое были так неказисто сложены, что воинов напоминали лишь с большой натяжкой. Эдуард же в сравнении с ними имел такую толщину конечностей и ширину плеч, что смотрелся воплощением силы в любом помещении. В доспехах же его фигура и вовсе вселяла во врага ужас. Помимо выучки и силы, в Йорке была также юность, со всем своим проворством и бесконечным запасом прочности. Смотреть на него было все равно что смотреть на быка в броне. Родись Эдуард, скажем, кузнецом или каменоносцем, он бы со своими габаритами дослужился до рыцаря или прославленного капитана. Ну а при крови его и титуле для конечного роста ему фактически не было предела.

– Я наблюдал борьбу отца с ужасающими силами, – продолжал звенеть его голос. – Я видел, что он борется с почтением, которое ощущал к королю Англии, и отчаянием, которое он ощущал к человеку, занимавшему трон. С одной стороны, мой отец отдавал честь и преклонял свои колена перед троном – как он и должен был делать, будучи связанным на это клятвой! – По залу прошел одобрительный, слегка нервозный ропот. Эдуард окинул всех взглядом, остановив его наконец на Уорике и кивнув ему. – С другой стороны, он считал, что сидящий на престоле безбородый блаженный своим правлением бесчестит Англию. Во Франции терпит поражение за поражением. Разоряет знатные дома. Видит, как Лондон наводняют толпы, врываясь в Тауэр. Допускает разлад, а также то, что по стране необузданно рыщут вооруженные шайки. Через слабость свою король Генрих довел Англию и Уэльс до хаоса беззакония. Мне кажется, нет головы, менее достойной носить корону, чем эта.

Эдуард сделал паузу, отвлекаясь, чтобы отпить из кубка подогретого вина с пряностями и давая толпе возможность перевести дух. Несомненно, что в эту минуту люди слушали слова государственной измены. И это знание всех потрясало.

Граф Уорик припоминал, что этому молодому человеку в свое время ничего не стоило выхлестать дюжину больших кружек эля и требовать себе еще. На фоне ревущего огня, согревающего его с одного бока, и темного холода с другой, Йорк сделал еще один крупный глоток и поставил кубок греться на кирпичи. В эту минуту взвинченным он не казался – во всяком случае, Ричарду. Молодой человек стоял спиной к печи, обращаясь к людям так, словно строил планы не более чем на завтрашнюю охоту. Его ждали в тишине, подчеркивающей значимость произносимых им слов.

– Дом Ланкастеров стоял выше дома Йорков, – говорил Эдуард, – за счет дистанции в одного сына, Джона Гонта, великого советника, стоявшего над моим предком Эдмундом Йоркским. Дом Ланкастеров дал нам двух великих королей и одного слабого, подпортив тем самым сильную линию. Сколь часто мы видели, как за добрым вином следуют годы плохого винограда! Так вот и с кровью происходит то же, что и с вином, – потому-то Парламент счел уместным сделать наследником трона моего отца. Как и всякий рачительный садовод, они протянули руку к хорошему зеленому побегу, покуда лоза не захирела, а ущербный побег предпочли срезать.

Кое-кто из собравшихся при этом хохотнул, а некоторые буркнули в бороды «да», склонив головы, или даже стукнули кубками о металл, так что по залу к стропилам поднялось подобие колокольного звона.

– Вот и я от того, хорошего побега, – произнес Эдуард.

Уорик был среди тех, кто в ответ на это выкрикнул: «Да!»

– Я – герцог Йоркский. Я – наследник трона.

– Да! – в радостном упоении кричали собравшиеся.

– И я буду королем, – сказал Эдуард голосом, набирающим громкость и силу. – Стану им нынче же!

Смех и шум прервались так резко, будто кто-то захлопнул дверь. Толпа замерла, хотя кое-кто, вспотев, почесывался, а у кого-то по спине льдистой струйкой сбегал холодок. Уорик знал, что именно скажет Йорк, но с этим своим знанием он был одним из немногих. В результате он мог разглядеть остальных и разобрать, где местами встречаются очаги сопротивления. Ричард следил зорко и понял, что от гиганта, стоящего у буйного огня, взглядом не увиливает, в сущности, никто. На Эдуарда здесь все взирали так, словно он был источник света.

Миг общего потрясения миновал. Люди принялись топать ногами и победно восклицать, все громче и громче по мере того, как Йорк оттолкнулся от стены и встал во весь рост впереди публики. Одним взмахом он поднял кубок для тоста. Несмотря на то что ножка кубка от жара кусала руку, Эдуард, превозмогая боль, крупными глотками выпил его содержимое. Все вокруг поступили так же, а слугам велели наполнить кубки по новой.

– Кружку или две, милорды и джентльмены, не больше! – со смехом воскликнул Эдуард.

От зноя борода у него курчавилась, а глаза, несмотря на улыбку, были напряжены. Он оглядел толпу в поисках Уорика и кивнул ему. Его слова они согласовали загодя, и все равно граф секунду-другую помедлил. Чувствовалось, как момент давит на него своей неотвратимостью, и когда он открыл рот, будущее метнулось на него словно всепоглощающее пламя. Ричард вдохнул воздух, наполнивший грудь прохладой в сравнении с накаленным дыханием огня. Кровь от этого поостыла.

– Милорд Йорк! – воскликнул Уорик поверх толпы. – Если королем вам стать нынче же, то понадобятся корона и присяга, а также епископ, представляющий Святую Церковь. Кто мог бы стать этим человеком, милорд?

Возле плеча Ричарда стоял в парадном облачении его брат, сцепив перед собой руки, как в молитве. Епископ Джордж Невилл знал, что именно от него ожидается, и тотчас заговорил то, что уже было подготовлено и отрепетировано. В огромном пространстве зала его голос зазвенел с силой, больше той, какой он, казалось, владел.

– Милорд Йорк, твоя родословная идет от королей. По закону ты наследник трона, никто не может этого отрицать. Однако престол уже занят другой особой королевской крови. Что ты на это скажешь?

Более сотни голов дружно обернулось, млея от драматичности поставленного вопроса. Всем хотелось видеть, устоит ли Эдуард под этим разящим ударом, как в момент кульминации лицедейской мистерии. Тем не менее Йорк был к этому готов и держался прочно и уверенно. Этот же удручающий вопрос он накануне задал себе сам. Как может он быть королем, когда живет и здравствует король Генрих? С последним он был бы не прочь встретиться на поле брани, но отказывать тому же Генриху в праве на престол, пока тот его занимает, молодой человек был не в силах.

– Какое-то время королей у Англии будет два, это неизбежно, – сказал ему в пути Уорик. – Как король Эдуард, ты сможешь собрать людей, которые нам столь нужны. К королю из Плантагенетов охотно устремятся рыцари и лорды со своими отрядами. Что бы ни происходило, ты не должен покидать Лондон без короны на голове. С нею ты действительно возобладаешь властью. Ну а без нее, Эдуард, все твои устремления и жажда отмщения окажутся попраны вместе с твоими знаменами. О своих намерениях ты должен заявить во всеуслышание и осуществить их на деле. Или же, при отсутствии духа, сидеть молча.

– Ну уж нет, молчать я не буду, – ответил тогда Эдуард. – Я дерзну и решусь на все. Найди мне корону. Пусть твой брат коснется ею моего лба. Я буду ее носить. Да еще и тебе покажу, как она на мне сидит!

В большом зале лондонского замка Бэйнардз, под шум омывающей его стены Темзы, Йорк заговорил снова, и в его голосе не было ни намека на слабость.

– По моему убеждению, ваша милость, престол Англии пустует, даже с сидящим на нем королем Генрихом. – По залу эхом разошлись смешки. – На трон я претендую, имея законное право – право крови, моего меча, и право мести против дома Ланкастеров. Ныне же я заявляю, что этой ночью буду коронован в Вестминстере, как и столь многие до меня. К рассвету, джентльмены, я присоединюсь к братству королей. Кто из вас поедет со мною туда, в те священные стены, и увидит, как я всхожу на трон? Здесь, в Лондоне, я болтаться не буду. У меня много дел, и церемония коронации будет скромной. Так кто из вас будет моими свидетелями? Повторять это дважды я не буду.

Уорик перекрестился, попутно заметив, что он не единственный, кто это сделал. Слова Йорка граничили с богохульством и изменой, однако Эдуард в самом деле имел право на престол, если только не пропускать эту процедуру через сети крючкотворства. Он был наследником и имел поддержку армии за стенами этого города. Пожалуй, даже у Вильгельма Завоевателя прав на трон было не больше, однако он ничтоже сумняшеся короновался под сводами Вестминстерского аббатства в светлый день Рождества, в год одна тысяча шестьдесят шестой от Рождества Христова. Так что лик Всевышнего видел и такое. И вот теперь увидит снова. А почему бы нет? Если надобность достаточно велика, все законы могут пересматриваться силой оружия. А людская толпа под силой порыва гнется, подобно степной траве. Если кто-то и ощущал в себе неуверенность или неверие в бросании вызова богоизбранному королю, то виду не показывал. Вместо этого все замахали кружками и стали швырять их в пламенеющие дрова и угли. Чернели и лопались кубки, просверкивая сквозь швы яркими жалами огня.

Кто-то нараспев читал псалмы, другие вразнобой твердили присягу на верность, третьи выкрикивали что-то патетическое. И когда Эдуард тронулся с места, все они двинулись за ним.

Из-за инея, устлавшего все вокруг своим серебристым покровом, ночь была заколдованно-светлой. Остро и ярко сияли чистые ледяные звезды. Толпа с Эдуардом по центру выкатилась во двор с бравурными возгласами и гомоном, которые, впрочем, длились не дольше минуты. Кусачий мороз и вид пустых улиц быстро протрезвил захмелевшие головы. Засуетились слуги, подводя лошадей, но настрой был уже не тот, к тому же до умов стал доходить подлинный охват того, на что они готовились решиться. Все те же слуги в тишине вынесли знамена Йорков – темные полотнища с изображениями белой розы, а также сокола и конских пут. Когда их разворачивали, в воздухе заплясала холодная радужная пыль, словно источая свой собственный свет. Эдуард оглянулся на десятки своих квелых тяжелых полотнищ. Это были символы благородства его дома, и он преклонил голову, шепотом молясь за душу своего отца, после чего снова возвысил голос.

– Некоторые из вас были со мной в Уэльсе, – сказал он. – Перед битвой при Мортимерс-Кросс мы видели, как солнце взошло сразу в трех местах, отбрасывая странные тени, каких я прежде не видывал. Три солнца, светящие на дом Йорков. Я до конца своих дней буду благословлять нашу белую розу, но на моем собственном щите пребудет солнце. Оно согревает тех, кого любит, но оно же и испепеляет. Жизнь и разрушение – смотря что из них я изберу.

Эдуард улыбнулся, наслаждаясь минутой своего триумфа, а Уорик невольно сглотнул от ощущения глубины гнева, тлеющего угольями в этом молодом человеке.

Двум королям в Англии не бывать. Стоит нынче одному провозгласить себя монархом в Вестминстере, и начнется война без пощады и отдыха, пока из двух королей не останется снова один. Как враждующие меж собой рои из разных ульев, сторонники двух разных монархов не потерпят друг друга на этом свете. Таков их курс, их компас. Таков путь, предложенный им, Уориком, которым решил последовать Йорк. При езде знамена с белыми розами и белыми соколами затрепетали, захлопали, наполнившись ветром. Колонна всадников держала путь из Бэйнардз к Вестминстерскому дворцу – вдоль реки, черной смолой текущей в ночном сумраке.

Маргарет благосклонно взирала из угла нарядной теплой залы, блаженствуя от запаха вощеного паркета и сухих цветов. Вокруг негромко жужжали голоса ее лордов, слегка сконфуженных присутствием короля Генриха. При взгляде на него в их глазах читалось что-то похожее на досадливую жалость: они ожидали от монарха какой-нибудь, пусть даже мимолетной, искры осмысленности, ума и жизни, а он лишь слабо и благодарно кивал с безжизненной улыбкой, лишний раз демонстрируя пустоту, которая привела их всех на край пропасти. Маргарет уж и не помнила, когда последний раз испытывала к своему мужу сострадание. Его слабость ставила в уязвимое положение их сына, принца Эдуарда. Ради этого милого мальчика ее материнское сердце горело любовью, но даже в эти пронзительные, взмывающие моменты чувства она лишь снова ощущала у себя в сердце шипы при виде пустых глаз и слабоумной улыбки Генриха.

Будь он каким-нибудь умалишенным плугарем, на это, вероятно, можно было не обращать внимания. Но когда отсутствие воли в нем грозило обернуться опасностью для его жены, сына и всех мужчин и женщин, верных его делу, это не вызывало ничего, кроме горького гнева.

Лорды Сомерсет и Перси переговаривались меж собой голосами, отчетливо слышными с того места, где сидела за вышивкой Маргарет. Работала она вполглаза, так что узор в итоге, скорее всего, придется распустить, но зато это позволяло ей неброско сидеть и слушать, улавливая все, что нужно было услышать. С возвращением мужа эта тонкость сделалась необходимой для того, чтобы лорды постоянно помнили о венценосной роли своей королевы.

Эта мысль вызывала улыбку. В юности Маргарет как-то не придавала значения тому, насколько мужчины озабочены своим положением в обществе. Им необходимо знать, кто стоит над ними, а кем из нижестоящих можно благополучно помыкать. Не думала будущая королева Англии и о том, сколько времени подобным вычислениям уделяют женщины. Губы ей тронула ухмылка. Женщины тоже хороши: теснят локтями своих сестер так, что будьте любезны! А все ради собственной безопасности. Потенциал угроз среди окружающих женщины чуют гораздо острее мужчин.

Стены Йоркской гильдии торговцев тканями были, понятное дело, увешаны великолепными гобеленами, каждый из которых, безусловно, являл собой кропотливый труд длиной в несколько лет. Оглядывая их, Маргарет сознавала стремление их создателей распланировать свою будущность, начать дело, которое не завершится с окончанием того или иного полотна. «В этом сама суть цивилизованного уклада и порядка», – подумала она с толикой самодовольства. Примерно то же можно сказать и о ее усилиях, размеренности и терпении. Благодаря им ее самые могущественные враги повержены. На это ушли годы, но зато сотканное ею полотно крепко и тонко выделано и сохранит свои цвета еще на сотни лет после того, как сами враги обратятся в прах.

Поначалу, когда Лондон отвернулся от ее мужа, Маргарет ярилась. На тот момент она не знала, как это событие посеет по всей стране драконьи зубы негодования. Ворота города Йорка открылись для ее лордов, гонцы оттуда выехали навстречу колонне аж за несколько часов до прибытия монаршей четы, чтобы дать знать: королю в приеме отказано не будет.

Отчасти (Маргарет это знала) все это складывалось благодаря радениям Дерри Брюера. Шпионских дел мастер понимал, какого рода истории надо распространять, и устроил так, чтобы они, подобно кругам по воде, тихо, шепотком расходились по всем постоялым дворам, тавернам и купеческим гильдиям от Портсмута до Карлайла. С горсткой отважных, верных престолу сподвижников королева отправилась на север, где, рискуя жизнью, вывела из горных крепостей и привела сюда шотландцев. В грубых городах Севера она сплотила вокруг себя достаточно смельчаков, чтобы спасти короля, и вырвала его из лап предателей, обратив их в бегство. В конце же концов, ее предал сам Лондон – изменнический город деляг, ростовщиков и блудниц, оплот безумия, снедаемый лихорадкой алчности и нечестия. Город, излечить который можно лишь каленым железом, приложенным к плоти.

Дни отчаяния сменялись изумлением при виде того, как оборванная королевская армия начала прирастать, а затем и разбухать от своей многочисленности. Каждый городишко на пути колонны поставлял сколько-нибудь ратников, готовых сразиться за поруганную честь короля. Устами посланцев Дерри и за счет королевской казны вести достигали всех хуторов, деревень и городов, больших и малых. В сотнях таверн на королевские монеты скупался весь эль, а затем перед бражниками выступал какой-нибудь молодец и наутро уводил всю эту братию с собой под знамена Генриха, сражаться за государя.

Маргарет исподволь поглядывала на мужское собрание. Облеченные весомостью люди стояли в нем раздельно, прочие же перемещались от кучки к кучке. Иначе, видимо, и быть не могло, учитывая то, как подпитывал это тяготение Дерри Брюер, хлопотливой пчелой суясь в десятки соцветий и затем начиная сначала. А у пчел, кстати, что: носы, хоботки или клювы? Если клювы, то, получается, они все имеют сходство с графом Перси. Его клювище столь характерен, что, когда он отворачивается, о чем-то ином в его облике памяти и не остается. Граф Перси сейчас был занят разговором с одним малым из Ирландии, чье имя королева не помнила. А вон Куртене, граф Девон. Столько новых капитанов, рыцарей и знатных лордов развелось при дворе, словно все они только и ждали, что правого дела, где есть шанс одержать победу.

Маргарет качнула головой, чувствуя внезапный прилив раздражения. Где же были они со своей помощью, когда дом Йорка держал Генриха в оковах, а само ее дело казалось безнадежным? Приспособленцы… Хотя нет, скорее, прагматики. Это можно понять, даже презирая их. И все равно оставаться благодарной за то, что в холодной своей оценке они все-таки избрали ее сторону.

От работы с нитями сводило руки, и королева сложила их перед животом, левой ладонью потирая затекшую правую. Зала торговой гильдии была местом изысканным, и сейчас здесь топталось сотни три, не меньше, человек, фланируя от группы к группе за едой, питьем и смехом. Лорды Дейкр, Уэллес, Клиффорд, Руз и Куртене, их капитаны, что смеются, откинув головы, а сами волки волками – взять тех же Молейнов, Хангерфорда или Уиллоуби. Прикрыв глаза, Маргарет качнула головой. Всех их имен и не упомнить – бесполезно. Главное, что они все же встали под ее знамена. Что привели с собой тысячи и тысячи людей – множество, которого она прежде еще не видела. Те пятнадцать тысяч просто растворились среди разливанного моря ратников, оруженосцев, рыцарей, лучников, щитов и флагов… Королева туманно улыбнулась. Город Йорк – это просто-таки новый Лондон. Да нет, какое там – новый Рим. Посмотрим, как Уорик с Эдуардом Плантагенетом пообломаются о воинство вокруг его стен. Правительнице подумалось о почерневших лицах, виденных ею над воротами. Перемена дождя и холода сказалась на головах Солсбери и Йорка не лучшим образом, и кто-то из местных стражников попытался их осмолить, чтобы они еще какое-то время продержались против стихии. Перед своим внутренним взором Маргарет видела их отчетливо – Ричарда Йорка, Ричарда Солсбери. Бумажная корона с Йорка давно слетела, остались лишь приклеенные смолой ошметки. Королева потерла себе виски, издав тихий стон от растущей ломоты и нестерпимых пятнах света где-то по бокам зрения. Последние годы это мучение участилось. Единственное средство от него – темнота и сон. Она встала и тотчас сделалась объектом всеобщего внимания в зале: к ней угодливо засеменили слуги, а присутствующие обернулись посмотреть, что там за суета.

Под этим пристальным разглядыванием Маргарет слегка раскраснелась, несмотря ни на что, довольная, что вызывает к себе такой интерес. Левый глаз от ломоты невольно щурился. Король посматривал на супругу с эдакой страдальческой приязнью. Коротко поклонившись ему, королева оставила ассамблею наедине с ее интригами, зная, что, если понадобится, ей все равно в итоге донесут. Не важно, если кто-то нарушит клятву верности ей или ее мужу. Наплевать, если в ней видят зловредницу-француженку, не смыслящую, как и что надо делать. Ей это все равно. Их не было рядом, когда она нуждалась в них больше всего, – но и при этом она одержала верх, спася мужа и смахнув головы двум своим самым влиятельным недругам. Этой мысли Маргарет улыбнулась. Думать об этом было для нее нескончаемым источником удовольствия.

Безусловно, впереди ее все еще ждало много работы. Необходимо было выжечь Эдуарда Йорка и все гнездо Невиллов. Те раны глубоко прорезали всю страну, со всей ненавистью, скопившейся за годы войны. Вместе с тем вина прочно лежала на Йорке и Уорике, и сколько б людей ни шло за ними следом, какое богатство они ни стяжали б, против всей страны им не устоять. И когда дома их падут, лишенные прав состояния, а замки их сгорят вместе с тенью их родословных, тогда можно будет спокойно смотреть, как растет ее сын Эдуард, а муж проводит время в безмятежных молитвах. Быть может, Господь еще и осчастливит ее благодатью дальнейшего чадорождения, пока не слишком поздно…

Слуги прикрыли за королевой дверь, и стало слышно, как там возобновилось журчание разговоров. Маргарет чуть приподняла платье, чтобы идти без опасения наступить изнутри на подол. Одновременно она приподняла голову, хотя веки ее сами собой смежались, слишком чувствительные к зимнему свету.

Снаружи над городом Йорка плыли разорванные тучи, а небо имело оловянный отсвет, как у боков мышастой лошади.