В чувство Этту привел не бешеный галоп лошади и даже не веревки, впившиеся в запястья, а холодный утренний туманный воздух и запах цветущего апельсина, принесенный ветром.

Она продрала глаза, чувствуя дурноту от стремительного движения и влажной горячей тяжести наездника, сидящего за ней. Каждый выдох, обдающий затылок, все сильнее скручивал ее желудок, терзая болью в правом виске. Не освободив рук, Этта не могла пощупать голову, но предчувствовала, что шишка даст фору горе за ними.

Они покинули Дамаск через несколько рощ, петляя между стройными рядами деревьев. Впереди виднелась золотая линия горизонта, и тут Этта поняла, почему Хасан назвал пустыню беспощадно прекрасной. Издалека, когда солнце поднималось над ней, пыль отливала великолепным золотом. Но один только цвет указывал на нечто куда более зловещее – бесплодность.

– О… очнулась.

Ее пальцы вцепились в седло, когда она медленно обернулась. Этта нахмурилась:

– Сожалею.

Когда Этта оставила Николаса, чтобы найти доктора или Хасана или кого угодно, кто мог бы подтвердить, что она не сходит с ума и в его лихорадке в самом деле наметился перелом, она едва не пропустила ее, прислонившуюся к стене. София назвала ее по имени, но Этта так безумно устала, что почти не сомневалась, что это галлюцинация.

Но нет. На Софии были энтари и шальвары дамасских женщин цвета слоновой кости с золотом, голова склонена набок в обычной высокомерной манере.

– Что ты здесь делаешь? – сумела выговорить Этта.

– Ты же не дура, – ответила София, – чтобы самой не догадаться. Я здесь, чтобы помочь тебе закончить задание.

Даже тогда, озадаченная, подавленная, Этта не теряла бдительности. София могла бы найти их, только последовав за ними – не только через весь Дамаск, но и через все остальные проходы. Или… получив отчеты стражей, без сомнения, передававших свои наблюдения Айронвуду.

– А я еще никуда не иду, – сообщила Этта. – Не сейчас.

Лицо Софии ожесточилось за покрывалом.

– Я боялась, что ты скажешь что-нибудь вроде этого.

Острая боль, а потом… ничего.

А теперь это.

– Извиняюсь за грубое обращение, – сказала София, с легкостью подводя свою лошадь к Эттиной. Стук копыт поднял столько пыли в воздух между ними, что ее мгновенно заволокло.

– У нас просто не было времени, – продолжила она без тени раскаяния. – На твоем лице было написано, что ты не собираешься уходить, а за время, которое потребовалось бы, чтобы тебя переубедить, мы бы проехали полпути до Пальмиры.

Этта выпрямилась, пытаясь ткнуть локтем сидящего за ней мужчину:

– Откуда знаешь о Пальмире?

– Вчера на базаре у тебя на хвосте висели эти стражи и наводили справки. Араб, с которым вы ходили, упомянул, куда вы собираетесь, торговцу, продавшему вам бурдюк. Беспечный, – пожала плечами София.

Этта повернулась в седле, ужас, словно кулак, сжал ее желудок. Мужчина, покрытый припухшими синяками и с рассеченной губой, бросил на нее хмурый взгляд.

Эти люди пытались схватить ее… один из них ранил Николаса. Раскаленная добела ярость забурлила у девушки под кожей, и она стала пинаться гораздо сильнее.

– Прекрати! – огрызнулась София. – Мне пришлось заплатить ему вдвое больше, чтобы поехал с тобой… Он наплел нечто нелепое о своей вере, не позволяющей ему прикасаться к женщине, у которой еще не было связи. Не испытывай их терпение.

Этта скрежетнула зубами:

– Тебе не стоило заставлять их. Не слишком любезно с твоей стороны.

Во взгляде мужчины было столько отвращения, что Этта подумала, что ее вот-вот снова ударят.

– Ты… – Слова застряли в горле. – Ты наняла их убить Николаса?

– О чем ты? – София раздула ноздри. – Если кто и напал на этого ублюдка, то не из присутствующих.

Словно бы замерзшая рука стерла все чувства с Эттиного лица. Она потрясенно смотрела на девушку:

– Ты там была?

– На базаре? Конечно нет, – ответила она. – Я пыталась пройти через комнату – в которую открывается один из проходов, – пока вас троих не было. А что? Ты о чем?

Наездник за спиной Этты сильно стиснул ее талию, только что не ломая ребро. Что-то острое вонзилось ей в бок, и Этта приняла молчаливое предупреждение.

Почему мужчина, с которым она ехала, или тот, что скакал прямо перед Софией, не хотят, чтобы она говорила? Потому что боялись разгневать эту Айронвуд, что действовали за рамками ее приказов, и это дойдет до Великого Магистра?

– Кто-то… пытался меня ограбить, – выдавила Этта, когда поняла, что София по-прежнему ждет ответа. – Николас бросился на помощь, и его ранили. Вот почему мы были в больнице.

– Какая досада, – без тени жалости проговорила София.

– Он – твоя семья, – огрызнулась Этта. – И у вас больше общего, чем ты думаешь…

София протянула руку, так крепко вцепившись в поводья Эттиной лошади, что они оказались совсем рядом. Лошадь протестующее заржала, молотя копытами рыхлую пыль. Когда София заговорила, ее голос сочился ядом:

– Повторять не буду, так что слушай: ублюдок – никакая не семья. Еще раз вякнешь – пожалеешь.

Слово, которое она использовала, тон, каким она произнесла «ублюдок», сказали Этте все, что ей нужно было знать об отношении Софии к себе и к своей семье.

Слава богу, Николаса воспитали не эти люди. Ей нужно найти способ, чтобы окончательно вырвать его из их рук.

– Что ты здесь делаешь? – наконец, требовательно спросила Этта. – Ты сказала, что пришла помочь, но это, – она дернула свои путы, – намекает на нечто другое. Если ты шла за нами через проходы, почему ничего не сказала? Не поговорила с нами?

София бросила поводья и повернула своего коня обратно к дороге, обращаясь к наемникам, очевидно, по-арабски. Она упоминала, что путешественники учили языки в рамках подготовки, но это все равно почему-то застало Этту врасплох. Она никоим образом не могла узнать их план, пока не станет слишком поздно.

– Не хочешь, чтобы тебя преследовали, – не уходи посреди ночи и не кради мои вещи, – наконец, ответила София. – А ты как думала? Он вот так просто тебя отпустит, скрестив пальцы, что ублюдок выполнит свою часть сделки? – София насмешливо окинула ее жалостливым взглядом. – Что? Не слыхала, о чем там Николас договорился у тебя за спиной? Он получает все…

– Я знаю о сделке, – отрезала Этта. Она поняла его еще тогда – о да, – даже несмотря на жгучую боль. Связаться со стариком, чтобы получить все, что он хотел, было достаточно веской причиной. Если бы он только не скрывал это от нее… – Он сам мне об этом рассказал.

– Да ну? – фыркнула София. – Что ж, если он каким-то чудом переживет лихорадку, его уничтожат. Когда я пыталась втолковать дедушке, что ему нельзя доверять, он сказал мне, что любое предательство со стороны Николаса будет означать, что он никогда больше не поступит на корабль. Да что там на корабль – к причалу не подойдет. Он будет разбит.

– Он не… – Эттина голова просто раскалывалась от боли. Старик правда обещал разрушить его будущее, если он откажется от сделки? Ее сердце по-прежнему сжимал кулак страха, когда она проговорила. – Он не умрет.

– Блажен, кто верует, дорогая.

Еще мгновение Этта сверлила девушку взглядом, пытаясь придумать свой собственный план.

– Придется тебе с этим смириться. А что, старик в самом деле настолько тебе доверяет, чтобы отправить следом за нами? Или у него просто пехота на исходе?

– Ты дала мне возможность, которую я и ждала… я могу с легкостью себя проявить, показать ему, на что я способна на самом деле. – София замедлила свою лошадь, устраиваясь поудобнее в седле, словно это была самая естественная вещь в мире.

Этта чувствовала себя мешком с костями, трясущимся из стороны в сторону, ноги, сжимающие бока лошади, уже ныли. Чтобы ее расслышали, Софии пришлось кричать, держа лицо вниз, чтобы в рот не набилось пыли.

– Прости, что ранила твою гордость, с такой легкостью вас обоих выследив. Вы очень облегчили мне работу, отправившись в другую часть города, когда я прошла через проход в эту очаровательную секретную квартирку. В любом случае радуйтесь, что это я, а не кто-нибудь из дедушкиных людей. Мы ведь легко и быстро найдем астролябию, правда? И вернемся к тридцатому. Уж в чем, в чем, а в выдерживании невозможных крайних сроков дедушки я разбираюсь.

Сомневаясь, стоит ли ей говорить, Этта покачала головой, водя пальцами по гладкой коже седла. Айронвуд явно не открыл внучке всей правды, но кто знает, как отреагирует София, узнав, что стоит на кону. Преданность Софии была тесно переплетена с успехом и будущим семьи – все, чего она хотела, зависело от того, удастся ли ей завоевать одобрение старика. Могла ли она думать о чем-нибудь еще, кроме этого внимания и уважения?

– Говоришь, он рассказал тебе об астролябии, да? – ехидно спросила Этта. – Сомневаюсь, что признался, для чего она ему.

– Тихо! – рявкнула София, переводя взгляд на сидящего за Эттой мужчину.

Но Этте нужно было попытаться воззвать к ее разуму:

– Астролябия не считывает проходы, она их создает…

– Заткнись, Линден!

Она уже знает? И… что… ей все равно? У Софии не было личной привязанности к будущему: она никого не любила, ее никто не любил, у нее не было ни постоянного дома, ни родных мест. Возможно, поэтому все так просто.

Этту тряхнуло, и она прикусила щеку, когда лошади снова понеслись. Мужчина за ее спиной хрюкнул нечто невразумительное, но она не обманулась – он не только понимал английский, но за всем этим стояло нечто большее, чем кто-либо позволял себе выдать. Они напали на них на базаре без приказа Софии или, по крайней мере, не сообщили ей о случившемся. Может, они были преданы только старику?

И, возможно, София знала это и потому-то не хотела, чтобы Этта распространялась при них об астролябии. Она не забыла, что Николас говорил на базаре: золото или обещание сокровища привлекает ненужное внимание. Если София не хотела, чтобы наемники знали истинную ценность того, за чем их послали, значит ли это, что она боялась, как бы они не захотели взять астролябию себе? Но на что стражам астролябия, кроме как потребовать за нее выкуп? Это была зацепка, и Этту обуял соблазн – если разорвать тонкие нити преданности, связывавшие их с девушкой, может, удастся ускользнуть под шумок, опередить их и…

Блуждать по пустыне?

Оставить Софию умирать?

Этта медленно покачала головой. Она была способна на многое, о чем раньше не догадывалась, но хладнокровно обречь девушку на смерть в пустыне… Пусть это будет крайним вариантом, если ничто другое не поможет.

– Знаешь, что я представляю почти воочию, – посмеиваясь, начала София. – Дедушкино лицо. Его удивление, когда я выполню невыполнимую задачу.

– Удивление? – переспросила Этта, ощущая именно его. – Хочешь сказать…

Айронвуд не знал, что его внучка пустилась за ними. Она пришла сама – по своей собственной воле.

– Докумекала, наконец, – фыркнула София. – А ведь я перед тобой в долгу. Помнишь, ты говорила что-то насчет «управлять своей жизнью»? Если он не удостоит меня чести стать наследницей, то я, черт возьми, покажу, кто – правильный выбор!

Именно тогда Этта поняла, что ей нужно разработать другой план, готовя себя к худшему. Потому что самый распрекрасный план в мире бессилен перед готовой на все девушкой, жаждущей того, что, по ее мнению, заслужила.

Несколько часов спустя, когда солнце, пройдя у них над головами, село за спинами, когда зеленый оазис Дамаска остался далеким воспоминанием, Этта поняла, что недооценивала пустыню.

Она ожидала увидеть груды песка – барханы, в которых они будут тонуть, – не имея никакого представления об этой части мира. Земля, распростершаяся перед ними, была либо плоской, либо гористой. Горы, окутанные серой дымкой, казалось, всегда находились в отдалении. Ветер, хлеща, играл с бледной слежавшейся грязью под ногами, подхватывал все, что ни вылетало у лошадей из-под копыт. Он шептал, упрашивал, словно пытаясь прельстить их.

Когда они остановились на отдых, лошади сжевали несколько сморщенных кустиков. Их бока тяжело вздымались, тело Эттиной лошади пылало жаром, ноги девушки насквозь промокли от сладкого едкого пота. С нее не сняли путы, пока не пришло время выгуливать животных.

Один из стражей нашел корявый колодец, вырытый в твердой земле. София перевела его слова: колодец, вероятно, остался от римлян, ездивших этой дорогой в Пальмиру, и до сих пор используется несколькими бедуинскими племенами пустыни. Вода, собравшаяся после дождя несколько недель назад, оказалась несвежей и выглядела не очень, но лошади выпили все до последней капли. Настало время снова двинуться в путь.

Не было ни тени, ни воды, ничего, кроме древних руин, выраставших тут и там на горизонте. Когда грязь осела, Этта могла видеть на сотню миль во всех направлениях; зной играл с воздухом, заставляя его танцевать, словно перед проходом. В конце концов думать о поисках прохода стало невыносимо, Этта слишком ослабла и устала. Даже под защитой одеяния и покрывала солнце буквально выжаривало ее изнутри.

Едва Этта успела подумать, что София заставит их ехать ночью, в отдалении появилось нагромождение бледных низеньких построек.

– Куриетайн, – с явным облегчением сказала София, вытирая рукавом пот с лица.

– До Пальмиры еще далеко? – спросила Этта, сползая с перепачканной лошади.

Бедняжка, едва держащая голову, содрогнулась, когда они со стражем избавили ее от своего веса на время короткой прогулки до деревни.

– Около дня пути на север, – ответила София. – Я хочу поднажать, когда мы наберем воды, но наши блистательные стражи, кажется, думают, что нужно попробовать сменять лошадей на верблюдов.

Перейти на верблюдов – животных, способных днями обходиться в пустыне без воды, – показалось Этте довольно разумным.

– Как их зовут?

– Верблюдов? Какого черта я должна знать?

– Стражей! – Этта указала на тихо переговаривающихся перед ними мужчин.

– Зачем тебе? Хочешь написать благодарственные письма?

– Да пошла ты… – Этта скрипнула зубами. – Не бери в голову.

Для размышлений есть вещи и поважнее: мама. Астролябия. Возвращение к Николасу. Даже дебют. Стоило подумать об этом сейчас – и в сердце вспыхнул знакомый огонь, пробиваясь сквозь страх и тревогу, одолевавшие ее при мыслях о жизни в бегах с матерью. Она хотела играть – ради Элис, чтобы Николас мог услышать ее; но еще сильнее, чтобы снова управлять своим будущим на собственных условиях.

В Куриетайне мужчины переговаривались между собой, курили кальяны, наблюдали закат. Они привлекли несколько заинтересованных глаз, когда один из стражей вел их по лабиринту выгоревших на солнце улиц, направляясь к тому, что София называла караван-сараем, а остальные ханом – к ночлежке для изможденных путников и их животных.

И воде. Чистой прохладной воде. Этта облизнула потрескавшиеся губы. Ее бурдюк опустел еще час назад.

– Я слышала, мужчины говорили о горячем источнике. Чувствуешь запах серы? – спросила София, глубоко вдыхая вечерний воздух.

– Ах вот оно что, – сладко ответила Этта. – А я-то думала, это ты.

Улыбка Софии могла бы расплавить лицо человека послабее духом.

– Какая жалость, что ты не сможешь выкупаться. Такое ощущение, что мы приехали сюда на тебе.

К рукам, казалось, привязали по стофунтовой гире, но Этта собрала последние силы, чтобы показать Софии неприличный жест, прежде чем отвернуться обратно к дороге.

Караван-сарай оказался простым квадратным сооружением, почти крепостью. По его фасаду, разделенному огромным проездом, шли колонны и столько арок, что Этта не бралась сосчитать. Прямо сейчас несколько мужчин вводили в ворота неуправляемое стадо верблюдов.

Двое молодых ребят подошли взять их лошадей и направили путников внутрь, где их встретил дородный мужчина с одутловатым лицом, в нарядном красном одеянии. Сначала он поговорил со стражами, которые, должно быть, обмолвились, что София при золоте, поскольку мужчина успел извиниться перед ней на трех языках, пока София не соизволила ответить ему по-арабски.

Караван-сарай делился на два уровня: верхние комнаты, где спали люди, и нижние, где ночь пережидали их верблюды, лошади и товары.

Караван, прибывший перед ними, только закончил разгрузку и устраивал на ночлег животных. Покончив с вечерней молитвой, мужчины смешались с другими путешественниками, демонстрируя товар и деля трапезу.

– Входи, – сказала София, когда они добрались до своей комнаты на втором уровне. Их сопровождающие двинулись к следующей двери и исчезли внутри. Она слышала звук падения их сумок и шелест ткани, когда они развернули свои постели.

Этта шагнула в комнату, в которой оказалось градусов на десять прохладнее, чем снаружи. Она так привыкла к изяществу, с которым были обставлены даже самые простые дома, что удивилась, обнаружив комнату пустой, как пещера. Никакой двери, только занавеска, упавшая до пола, когда она зашла.

– Так. Вот одеяло, – София бросила свернутое полотно.

Неудивительно, что после дня на спине лошади оно пахло так же плохо, как и сама Этта.

Она расстелила его на полу, мысленно готовясь к изощренной муке: устраивать измученное скачкой тело на почти что голой утоптанной земле.

«По крайней мере, мы в безопасности, – подумала она, но потом исправилась: – Наверное».

– В сумке есть еда, – сказала София, указывая на полотняный мешок, который она свалила у стены на своей стороне маленькой комнатки. – А я должна выяснить, как сбыть лошадей.

Ее глаза вспыхнули невысказанным предупреждением. Этта просто махнула в сторону выхода.

Дождавшись, пока София исчезнет за занавеской, Этта залезла в сумку, вытащила горсть инжира, оторвала ломоть хлеба размером с кулак и быстро вернулась на место. Было слышно, как за стенкой один из стражей встал, поднятый приказом Софии, и, ворча, потащился вниз по лестнице.

Этта осмотрела другие сумки.

Девушка оставила в них все свои припасы, в том числе, но не только, небольшой пистолет, деньги, журнал путешественника, золотые карманные часы и швейцарский армейский нож.

Компас, которым София пользовалась, провалился на самое дно маленького мешочка. Она покрутилась по комнате, вглядываясь в его циферблат, пока стрелка не указала на истинный север.

За последние несколько часов Этта передумала пять вариантов плана побега. Пока остальные спят, выползти, взять несколько нужных вещичек и ускакать вперед, на несколько часов опередив и с Пальмирой, и с астролябией. В каждом варианте Этта уже была далеко, прежде чем они прибывали.

Но чем дольше она смотрела на компас, тем сильнее ее планы просыпались сквозь пальцы, словно пыль.

Хасан предупреждал их с Николасом, что пустыня – не место для путешествий в одиночку. Даже с компасом она может сбиться с пути, заблудиться, остаться без воды или пищи – и будет бродить, пока кто-нибудь ее не найдет или она не умрет. Этта была «цветком асфальта», выживание в дикой природе – точно не ее конек. Ей не обойтись без Софии, стражей, их знаний и припасов.

Тридцатое поджимало, когда тут сомневаться. Все это время она рассчитывала разобраться с работой астролябии, создать проход обратно в свое собственное время, застать врасплох Айронвуда, держащего маму в заложниках, и вытащить ее оттуда, но теперь ничто из этого не казалось таким простым.

Как ей добраться до астролябии и удрать от Софии и стражей, прежде чем они ее возьмут? А потом скрыть, что она не собирается нести ее Айронвуду, и успеть освободить Роуз, пока обман не вскрылся? Ее разум начал препарировать задачу, разрезая ее на посильные действия, оценивая темп, деля его на такты, пока, наконец, не остановился на единственной возможности.

Залогом успеха было перетянуть Софию на свою сторону. Сделать соучастницей не только уничтожения астролябии, но и обмана Сайруса. Этта может заставить его торговаться – заявить, что ей нужно сперва увидеть маму целой и невредимой, прежде чем она ему что-либо отдаст. Если мама предвидела, что нечто подобное произойдет, возможно, у нее и план был на этот случай?

Или… У Этты засосало под ложечкой от нараставшей уверенности, что все это может закончиться только со смертью старика. И, возможно, смертельный удар придется нанести именно ей.

От одной этой мысли девушке стало плохо – возможно, ее мать была настолько беспощадной, но в кого превратится она сама, убив его? Он виноват в смерти Элис… Мысль должна была заполнить ее жаждой мести, но… не заполнила.

Кроме того, что делать с другими путешественниками? Теми, кому Айронвуд поручил сторожить Роуз?

Лежа в темнеющей комнате, она мысленно возвращалась к словам, которыми мама закончила первое письмо: В конце должен быть финал.

Финал. То есть… разрушение? Она должна сделать то, что не смогли мама и дедушка: уничтожить астролябию? Теперь, понимая, что за сердце бьется в груди ее матери, Этта начала задаваться вопросом: а что, если мама и не ожидала спасения… что, если эта фраза, как и последние слова Элис, была предназначена успокоить ее, направить, убедить, что все так и должно быть.

Ужас пронзил ее до костей. «Я не могу потерять и маму». Не сейчас, когда у нее накопилось столько вопросов о семье. Не тогда, когда у них появилось столько мест, куда можно отправиться вместе. Если мама тоже исчезнет, ради чего Этте пытаться вернуться в ее Нью-Йорк, к изорванным в клочья остаткам своей прежней жизни?

Уничтожение астролябии будет последним средством, решила она. Какая-то часть ее все еще надеялась, что она сможет достучаться до Софии, убедить ее отправиться в Эттино время и скрыться от Айронвуда раз и навсегда. Тогда она могла бы как-то воспользоваться астролябией, чтобы создать проход прямо в свое время без необходимости искать проход в Метрополитен на Багамах.

Этта на всякий случай сунула компас в складки одеяния и натянула одеяло. Она заставила свой разум очиститься от роя мыслей, закружившихся в голове, едва она закрыла глаза.

«Скоро все закончится. В конце должен быть финал». Она потерла кровавые отметины на запястьях, изо всех сил стараясь не мечтать, чтобы рядом оказался Николас. Ей не нужен защитник или спасатель. Но нужен он.

По Эттиным расчетам, София вернулась через полчаса, с бурчанием опускаясь на свою импровизированную кровать. По соседству разговаривали и смеялись стражи, и Этта поймала знакомое слово, пролетевшее между ними, из тех, что употреблял Хасан: ашвак.

Ашвак… то есть Терны?

Повисла тишина, в караван-сарае погасили последние светильники, погружая их в царство ночи.

– Астролябия правда создает проходы? – спросила вдруг София. – Не считывает их?

«Если я отвечу на твой вопрос, обещай ответить на мой», – чуть не сказала Этта, но потом подумала о Николасе и вдруг поняла, что, возможно, ей не стоит манипулировать Софией. Не сейчас, когда правда на ее стороне.

– Да. Он хочет создать проход к точке, в которой сможет спасти первую жену, не потеряв свое состояние и власть над другими семьями, – сказала Этта. – Он уничтожит наше будущее, я почти уверена в этом, просто чтобы выстроить то, какое считает лучшим. Ты не должна позволять ему получить так много власти.

– О, я никогда и не собиралась отдавать ее ему, – ответила София. – Особенно теперь, когда знаю, на что она способна… Кстати, спасибо, что просветила. Боже мой, это потрясающе. Я не просто смогу господствовать над ним – я могу выжечь всю его жизнь.

– София… – попыталась перебить ее Этта, но девушка продолжала, едва не дрожа от волнения:

– Это самая могущественная вещь в мире; путешественники и стражи не просто станут мне равны, они встанут передо мной на колени. Мне не нужно становиться наследницей – просто вернуться назад и вывести его из игры.

Этта была так ошарашена, что едва могла говорить:

– Ты убьешь его?

– Не раньше чем он пожалеет, что не выбрал меня, – сказала София обманчиво сладким голосом. – Хочу, чтобы он страдал, видя мой взлет на фоне его падения. Так что не волнуйся, дорогая: он не изменит будущее. Я первая его изменю.