– Я думал над вашей загадкой, – объявил Хасан, когда они спустились по ступенькам и вышли на теплый светящийся полуденный воздух внутреннего дворика. – И, кажется, придумал ответ.

Он сидел за столом рядом с неглубоким бассейном в тени нависшего над ним дерева, бросавшего в неподвижную воду огромные восковые листья. Стены были выложены замысловатыми узорами, подражающими переплетению стеблей зеленеющих вблизи растений. Среди них попадались колоколовидные цветы и всплески зеленых листьев, включая источник аромата, напоившего весь дом.

Разбросанные по земле маленькие белые цветочки слезами падали на Эттины волосы и плечи с карнизов окон второго этажа. Дом оказался необычайно богат снаружи, а прошлой ночью они обнаружили, что он так же красив внутри. Как только взошло солнце и они смогли открыть ставни, комната явила буйство цветов и узоров, бегущих по стенам, коврам и даже оставленной за дверью одежде.

Аккуратность и тщание, вложенные в оформление внутреннего дворика, просто поражали – все находилось в удивительном равновесии. Мастер, не колеблясь, впустил природу в самое сердце дома, отведя ей самое почетное место: лоскут солнечного света, чтобы разрастаться, и карниз, на котором она принимала восхищенные взоры. От результата перехватывало дыхание.

Солнце пригревало Эттину спину, когда она подошла к Хасану. Он встал и стал накладывать в две тарелки хлеба и фруктов, потом налил горячего ароматного чая из блестящего серебряного чайника. Николас наконец-то выпустил руку девушки, усаживаясь на противоположном конце стола, все еще теряясь в хитросплетениях собственных мыслей. Проснувшись, Этта обнаружила его сидящим напротив тигра, вглядывающимся в его морду. Она, улыбаясь, села рядом с ним, когда он поцеловал ее в обнаженное плечо. Этта снова украдкой провела по нему рукой.

– Этим утром ты выглядишь особенно свежим, – заметила она.

– Не спалось, – ответил юноша, – поэтому натаскал воды для ванны себе, а потом тебе. Должно быть, еще теплая.

По всему телу растеклось незамутненное удовольствие.

– За это я и расцеловать могу!

– Еще бы, – игриво согласился он. – Можешь не сдерживаться.

Этта крепко поцеловала юношу и пошла за ним в соседнюю комнату, где стояла фарфоровая ванна на ножках, совершенно не соответствующая обстановке.

Николас омывал Эттину спину, пока она не нарушила уютную тишину вопросом:

– Что это на тебе надето?

Белая рубаха была частично скрыта роскошным золотым жилетом или плотно облегающим сюртуком, поверх которого красовался еще один длинный узорчатый малиновый сюртук, ниспадающий на свободные шелковые штаны. Талию обхватывал золотой пояс.

– Если верить Хасану, шальвары, – сказал он, указывая на штаны, «кушак» – на пояс, «энтари» – на похожее на халат пальто.

Николас вышел, вернувшись с чистой одеждой, и девушка на мгновение затаила дыхание от красоты и богатства ткани, разложенной перед нею: прозрачного гомлека, нижней туники; чирки, короткого плотного нижнего жилета изумрудного цвета, застегивающегося на груди; шальваров, свободных золотых с сапфировым парчовых штанов, зауженных на лодыжках; и энтари из той же ткани. И, наконец, маленькой золотой шапочки, которую она приколола к волосам, и белого покрывала, яшмака, крепящегося к ней и прикрывающего все, кроме глаз.

Наконец, смыв грязь с кожи и спутавшихся волос, Этта встала и начала вытираться, пока не порозовела.

Николас упивался ею с такой нежностью на лице, что она чуть было не задохнулась.

– Я подлец? – спросил юноша, скорее обращаясь к самому себе, чем к ней.

Этта улыбнулась, поглаживая морщинки и шрамы на тыльной стороне его ладони:

– Думаю, главный подлец в сложившейся ситуации – это я.

Он одарил ее долгим взглядом, который она не поняла: его глаза отяжелели от тьмы, пославшей холод прямо ей в сердце.

– Ты жалеешь? – внезапно догадавшись, прошептала она.

Николас, казалось, вздрогнул от ее слов, решительно покачав головой. Он обхватил ее лицо своими большими теплыми руками и поцеловал так проникновенно, что она почувствовала, как пальцы ног впиваются в пол.

– Нет! Ни минуты.

После этого он не выдавил ни слова, даже не сумел толком поприветствовать их хозяина. Этта не могла понять – если Николас выглядел так не из-за случившегося прошлой ночью, то о чем же он тогда думал?

– Этта, кушай! – уговаривал Хасан, его теплая улыбка диссонировала с синяками, оставшимися на лице после драки с Николасом. – Маленькая племянница, ты прекрасно выглядишь. Как ты находишь нашу манеру одеваться?

Первое слово, всплывшее в ее голове, было «обескураживающе», что едва ли было справедливым. Энтари и шальвары были красиво скроенными; слои сапфирового и изумрудного шелка и парчи смотрелись невероятно роскошно, хотя и были тяжелыми. Она радовалась им, однако не только из-за того, что ее лондонское платье уже превратилось в лохмотья, но и потому, что в них было легче смешаться с толпой и проявить уважение обычаям этого места и эпохи.

– Замечательно, – поблагодарила она. – Спасибо, что заботишься о нас.

Этта с благодарностью приняла тяжелую тарелку с едой, едва успев вдохнуть, прежде чем набросилась на нее, глотая, почти не жуя, первые кусочки граната и инжира.

Николас не спешил приступать к еде, сосредоточившись на внутреннем дворике, ища несуществующие тени и укромные уголки.

– Баха’ар, мой новый друг, – сказал Хасан. – Кушай, пожалуйста. Я не держу слуг. Можешь не бояться разоблачения – я не отличаюсь беспечностью.

– Баха’ар? – переспросил Николас.

– Моряк, – пояснил Хасан.

Николас криво усмехнулся, отламывая кусок хлеба.

– А что там с подсказкой?

Но Хасан не касался главной темы, пока не удостоверился: у гостей достаточно еды и никто не поставит под сомнение, насколько серьезно он относится к роли хозяина.

– Что с загадкой? – с нажимом повторил Николас. Хасан вскинул брови.

Девушка ощетинилась от настойчивости в его голосе, настаивавшей, что каждая секунда, которую они здесь провели, была пустой тратой времени.

– Спасибо, – быстро вставила Этта, – за потрясающе угощение. Мы бы хотели узнать, что вы об этом думаете.

Казалось, Хасан спокойно отреагировал на эту грубость:

– Принеси жасмин невесте, вечно спящей под небом… Так?

Она кивнула.

– Я попытался разбить ее на кусочки, чтобы понять, – сказал Хасан. – Подумал, что Роуз, конечно, имела в виду Дамаск. У этого места много названий. Город жасмина, а также Невеста земли. Но эта подсказка… она ведь подразумевает некое путешествие? Принеси жасмин невесте. Она хочет, чтобы вы покинули этот город, город жасмина. Поэтому она, должно быть, обращена к другой невесте.

– И? – забарабанив пальцами по столу, перебил Николас. – Куда идти?

Хасан поднял руку:

– Терпение…

Рука Николаса хлопнула, подбросив стоявшие на столе тарелки и блюда.

– Эй! – начала было Этта, но юноша прервал и ее:

– Каждая секунда промедления грозит тем, что нас могут найти и выследить стражи, – горячился Николас. – К чему рисковать и тянуть, давая стражам Айронвуда возможность поймать нас… сейчас, когда мы так близки и к тому, чтобы найти астролябию. Не говоря о том, что у нас ведь есть крайний срок?

Этта вздохнула, но кивнула.

Хасан тоже кивнул:

– Тогда поторопимся. Но, баха’ар, ты не знаешь эту землю так, как знаешь море. Пустыня – беспощадная красавица, карающая императрица, не склоняющаяся ни перед кем. Время уже перевалило за полдень, и не стоит отправляться этим вечером. Сегодня завершим все приготовления и выйдем завтра на рассвете. Но сначала выслушайте все, что я говорю, иначе не узнаете, куда идти. Хорошо?

Николас опустил взгляд на свои руки, распластавшиеся по роскошному сверкающему дереву, и кивнул.

– Как я уже сказал, Дамаск известен как Невеста земли, но есть и другая невеста – Пальмира, Невеста пустыни. Думаю, это и есть ваша цель. Что там дальше: вечно спящей под небом? Сам город был жемчужиной нашей торговли, светочем цивилизации. Но теперь от него остались одни руины: долина гробниц.

Город, который нарисовала ей ее мать.

– Это оно. – Этта повернулась к Николасу: – Там-то мы ее и найдем. – А у Хасана спросила: – Можно ли установить, о какой гробнице идет речь? Их очень много?

– Много, – почти извиняющимся тоном проговорил Хасан. – Не могу вам сказать – я долгие годы не посещал этого места. Но Роуз говорит, вы должны искать знак – знак вашей семьи. Думаю, вы узнаете его, как только увидите.

Этта кивнула, вспоминая дерево, выгравированное на обложке маминого журнала путешественника. Ее рука задумчиво крутила одну из холодных жемчужин сережки.

– Однако я волнуюсь, – продолжил Хасан. – От Дамаска до туда три дня на лошади, на верблюде – и того дольше. Если сильней погонять лошадей, можно добраться за два дня, но это опасно – воды мало, и если вы их загоните, придется идти пешком.

– Придется пойти на этот риск, – сказал Николас. – Нам нужна карта, компас, если он у тебя есть, вода и еда – мы можем прямо сейчас сходить на базар?

– Ну, да, конечно, только вам не нужны ни карта, ни компас, потому что я пойду с вами. В качестве проводника.

Николас было встал, но, услышав это, остановился:

– Нам не нужен проводник.

Почему? – удивилась она. Он думал, что покорение океана дало ему какое-то волшебное представление о том, как покорить пустыню? То, что предлагал Хасан, было настоящим даром судьбы. Она не собиралась плевать ему в лицо.

– Я почел бы это за честь, – сказал Хасан. – Идти такой маленькой группой не очень хорошо, но я буду защищать вас ценой собственной жизни.

– Я вполне способен… – начал Николас, остановившись только тогда, когда Этта положила руку ему на плечо.

– Надеюсь, этого не потребуется, – проговорила она, – но мы принимаем твою помощь. Спасибо.

Возможно, имея опыт, позволяющий понять, когда битва проиграна, Николас направился обратно в дом, пересекая внутренний дворик длинными, уверенными шагами. С тем же успехом он мог повернуться и сурово уставиться на них, такой жесткой была его поза.

– Этот мужчина не любит проигрывать. – Хасан подождал, пока Николас скрылся из поля зрения, прежде чем склониться к Этте с мягкой озабоченностью на лице. – Я был бы рад убить его ради тебя.

Девушка оцепенела от его слов и поняла, что это шутка, лишь когда Хасан рассмеялся.

– Последнее время он на пределе. Выдалась пара тяжелых дней.

– Я больше волнуюсь за тебя. Этим утром ты выглядишь несчастной, – сказал он. Этта знала, что они примерно одного возраста; он в лучшем случае на несколько лет старше. В это мгновение, однако, его лицо выглядело таким понимающим, что казалось, ей предложили возможность излить себя кому-то древнему и мудрому, словно само солнце, – кому-то, кто мог облечь в слова то, что она чувствовала.

– У нас была размолвка, – призналась Этта. – Мы нашли наилучшее решение, но оно не окончательное. Он расстроился из-за этого и накручивает себя из-за всего, что происходит. Как и я.

– Он сделал тебе больно?

– Нет… ничего подобного, – поспешно заверила его Этта. – Просто… такое ощущение, что… – Она не хотела ему лгать, но и не была уверена, как рассказать об этом, ни в чем не признаваясь. – Что мое будущее не будет таким, каким, я думала, оно будет.

Не говоря уже о страхе за маму: где она, как с нею обращаются, не пытают ли ее…

– Думаю, возможно… – Хасан замолчал, словно бы более тщательно подбирая слова. – Думаю, возможно, между вами все не так просто, как ему бы хотелось, чтобы казалось?

По Эттиной спине вдруг побежали мурашки.

– Слушай внимательно, маленькая племянница, – сказал Хасан, все понимая правильно. – Я знаю его доводы. И не сужу, как другие. Эбби и Умми не были женаты – не позволяли традиции. Женщина моей веры не может выйти замуж за мужчину вне веры. Но Аллах во всей своей мудрости все же свел их вместе. Когда их разоблачили, мать отлучили от семьи. Отец привез ее сюда, на чужбину, чтобы начать новую жизнь и скрыть от позора, которым остальные пытались – безуспешно – попрекать ее. Он заботился о нас, обеспечивал, но нас не должны были видеть с ним вместе, под страхом осуждения, а мы не могли уйти с ним. Мы никогда не хотели ничего другого – только бы он, хоть изредка, был рядом.

Хасан нежно похлопал Этту по руке, продолжая:

– Это кощунственно, я знаю, и идет вразрез с нашими учениями и убеждениями, но я принимаю их выбор. В душе я нежно их люблю. Я не могу не думать, что важно не то, кого ты любишь, а то, как ты любишь. И вот что я хочу тебе сказать: цветок не становится менее прекрасен, если цветет не так, как от него ожидают. Если цветет час, а не дни.

Этта снова кивнула, кое-как проглотив подступивший к горлу комок. Она хотела услышать именно это заверение, эхо собственных мыслей.

– Он очень переживает, что люди начнут осуждать. Я восхищаюсь мужеством твоих родителей – не могу представить, как трудно им было.

– Он хочет тебя защитить, и это очень хорошо, – сказал Хасан. – Это не недостаток. Но Эбби описывал мне, что значит путешествовать, видеть простирающуюся перед тобой ткань жизни. Он называл это возможностью. Говорят, для любых целей найдется достаточно времени, значит, нужно верить, что время есть и для тебя.

– А что, если оно уже прошло? – спросила девушка.

Он наклонился вперед с легкой улыбкой на лице:

– Тогда, возможно, ты найдешь способ раздобыть еще времени. Возможность, моя дорогая. Возможность.

Город оказался ненавязчиво красив. Его кости были настолько древними, что на улицах можно было с легкостью представить и римского солдата, и крестоносца, и ярко одетых османских янычаров, наводнивших город замысловатыми одеждами и высокими, украшенными перьями шляпами. Это было перепутье веков.

Дамаск поблескивал белым, как жемчужина, и, казалось, складывался, словно головоломка; улицы были извилистыми, кривыми, узкими, за исключением метко названной Прямой улицы, служившей хребтом города. Комнаты нависали над каменными мостовыми, иногда сливаясь арками, все истекало зелеными растениями и тенью. В любой момент казалось, что они могут свернуть с улицы и очутиться в другом спрятанном внутри этого мире. Солнечный свет, просачивавшийся сквозь город, заставлял Этту чувствовать, словно она смотрит на мир через старое оконное стекло.

Минареты мечетей величаво возвышались над домами и крытыми базарами, мирно разделяя небо с церквями. Величайшей из них, как объяснил Хасан, была Большая мечеть, построенная во времена Омейядов. Она была размером с дворец, и какая-то его часть была видна из любой части города в пределах городских стен.

В ее эпоху Сирия сгорала в огне гражданской войны, такой разрушительной, полной смерти и отчаяния, что миллионам беженцев пришлось бежать из нее. Война не пощадила даже Дамаск. Осознавать, что город простоял в той или иной форме не одну тысячу лет, оказалось неожиданно приятно. Он прошел через руки бесчисленных мастеров, столкнулся с кровавыми бунтами и порабощением – и выстоял.

– Вперед, вперед, – подгонял их Хасан. – У Айронвуда есть осевшие в этом городе стражи. Мы должны добраться до суков и вернуться домой как можно быстрее.

Этта зашагала быстрее, всматриваясь в многолюдные улицы и площади, выискивая любые признаки слежки; рядом шел угрюмый Николас, пряча руку с кинжалом в складках энтари.

Каждый сук представлял собой крытый базар, занимавшийся своим видом торговли, каждый ломился от предложений. Если Этта думала, что уход с солнца на короткое время принесет какое-то облегчение от жары, то она ошибалась: тесные проулки суков, где толпы людей наслаждались прекрасными клетками и сладким щебетом певчих птиц, пробовали вес и прочность оружия, искали изъяны в товарах из меди, напоминали нью-йоркское метро в час пик.

Под потолком, словно облака, висели корзины, а когда они проходили стены, увешанные лампами – любой формы и цвета, – девушка чувствовала, как ее ноги останавливаются сами собой.

Торговцы пряностями и парфюмеры предоставляли долгожданное облегчение от менее аппетитных запахов города, особенно запахов тех его жителей. Включая ее саму. Нет ничего действеннее, чем кислое дыхание торговца фруктами, чтобы вспомнить, сколько дней прошло с тех пор, как ты забросила попытки найти зубную щетку.

Дружелюбность торговцев и местных жителей оказалась уникальной, не похожей ни на что, с чем она до этого сталкивалась. Николас с помощью Хасана пытался договориться о мехах для воды, а также о менее броской одежде. Этта смотрела на других женщин и надеялась, что не выглядела так же неуклюже, как себя чувствовала, стоя подальше от мест, где мужчины вели свои дела. Николас поручил ей сумку, в том числе и с золотом, оставшимся после Лондона. Когда она протянула ему мешочек, чтобы купить сухофрукты, он сунул его ей обратно и позволил Хасану аккуратно отсчитать собственные деньги.

– Мы отдадим ему золото, – прошептал Николас, склонившись к Эттиному уху. – Просто необработанное золото и незнакомые монеты в таких количествах привлекут ненужное внимание.

Хасан явно придумал какое-то приемлемое объяснение их присутствию. Он торговался шепотом, смехом, а иногда и суровым взглядом, медленно наполняя их корзинки и руки самым необходимым. Пока они с Николасом рассматривали и обсуждали достоинства различных седел, ее поймал бродячий торговец тканями, забросавший ее шелковыми платками, расхваливая их на языке, который девушка совсем не понимала.

Этта не совсем поняла, что это было. Когда сладколицый человек набросил прекрасный отрез золотой парчи ей на плечо, семеня за нею, и она повернулась, у девушки возникло жуткое ощущение, словно по ее шее ползет паук. Этта огляделась, ее взгляд заметался между женщин, мужчин и торговцев.

Невдалеке – у прилавка с грудами ткани на кривых полках – стояли двое бородатых мужчин в черных одеждах. Один казался смуглее остальных, а вот второй явно был европейцем, с кожей почти такой же бледной, как и у нее самой. На выбранный отрез ткани, перекинутый через руку, они не смотрели. Не следили они и за Хасаном, и за Николасом. Даже не за нею.

Их взгляд не отрывался от стоявшей позади Этты и прижавшейся к колонне молодой женщины, внимательно изучавшей Хасана. Из-под белого шарфа, которым она обернула голову, выбилась прядь золотистых волос. Этта отдернула свое покрывало, чтобы как следует ее рассмотреть… убедиться, что она не соткана из дыма и пыли.

Этта, должно быть, вскрикнула, потому что девушка обернулась к ней, и ее покрывало распахнулось, раскрывая лицо. На нее уставились ее собственные голубые глаза.

Но… как? Хасан говорил, она ушла несколько дней назад. Она только сейчас уходит, чтобы спрятать астролябию? Или вернулась, спрятав ее?

– Роуз? – проговорила Этта, хватаясь голосом за имя. Это была ее первая ошибка.

Догонять ее, когда та повернулась и побежала, – вторая.

Отследить ее передвижение оказалось нетрудно: они были единственными, кто проталкивался через поток циркулирующих по базару людей. Вослед ей летели гневные слова, но Этта едва ли слышала их сквозь собственное свистящее дыхание и шлепанье мягких подошв о землю. Мама оказалась быстрой.

Вытянув руку, Роуз снесла прилавок с серебряными тарелками, полетевшими на землю вместе с дощечками, на которых те были аккуратно расставлены. Резко вздохнув, Этта споткнулась, едва удержавшись на ногах. Роуз оглянулась через плечо, и Этта успела увидеть ее мрачный взгляд, с каким собственная мать швырнула в нее небольшой кинжал.

Он пролетел чуть ли не в дюйме от Эттиной шеи – да и то только потому, что она наконец упала, зацепившись ботинком за что-то торчащее из ближайшего киоска.

– Роуз! – закричала она. – Пожалуйста, я просто хочу с тобой поговорить…

Толпа расступалась вокруг них – какая-то женщина испуганно вскрикнула, – но все Эттино внимание сосредоточилось на этом лице, на том, как его выражение заострилось, словно лучший клинок на всем базаре.

– Скажи Генри или Сайрусу или на кого, черт возьми, ты там работаешь, – крикнула мама с практически незнакомым сильным акцентом, – что они никогда ее не найдут.

– Ты имеешь в виду астролябию? – спросила Этта. – Я не пытаюсь встать у тебя на пути, клянусь…

Пара рук оторвала ее от земли, и последнее, что она увидела, прежде чем покрывало снова упало ей на лицо, была Роуз… пятящаяся с широко раскрытыми глазами.

– Пусти! – выкрикнула сбитая с толку Этта. Ее подняли на ноги и перебросили через плечо. – Николас, прекрати, это она!

Но… ослепленная тканью и собственными волосами она еще раз втянула воздух, покрывало прилипло к губам и языку. Этот запах… от Николаса всегда пахло морем, как мылом и кедром. А теперь, удерживаемая на месте крепкими руками, она чувствовала только запах верблюдов.

Они повернули направо, когда послышался еще один встревоженный вскрик. За секунду до того, как над городом поплыл призыв к молитве, послышался треск дерева, раскалывающегося от удара о землю.

Эттину спину внезапно обдало жаром, и мир вспыхнул огненно-красным под ее сомкнутыми веками. Ее руки оказались в ловушке под ней же, прижатые к чьим-то плечам. Девушка бешено извивалась, пиналась, крики заглушала обмотавшаяся вокруг нее ткань.

Меня захватили…

Эттина нога ударила в уязвимое место, и мужчина упал на колени. Повалившись на горячий камень, девушка едва поднялась на четвереньки, как ее снова свалил резкий удар в голову. В рот набились пыль с грязью, скрежеща между зубами. Она попыталась отползти, перед глазами разлилось что-то черно-белое, закрывая обзор на ее кровоточащую руку, распластанную на бледном камне.

За спиной послышался рык ярости, а спину лизнуло порывом ветра. Этта снова упала вперед, но успела сдернуть покрывало с лица. Тогда-то она и увидела Николаса, таранящего плечом одного из мужчин, которых заметила прежде.

Вокруг собирались люди, некоторые начинали молиться, другие не могли оторвать глаз от Николаса, впечатавшего кулак в лицо одному из нападавших, тогда как второй прыгнул ему на спину. Рука второго исчезла в складках балахона Николаса, и Этта услышала, как юноша закричал, ударяя его затылком и сбрасывая на землю.

Никто не пошевелился, чтобы помочь, пока с базара не прибежал Хасан, взывая о помощи. К тому времени оба незнакомца в черных одеждах поднялись на ноги; Этта не видела, как им это удалось, но они ринулись в хаос, который сами же и создали, подгоняемые янычарами.

– Этта… Этта! – Николас упал перед ней на колени, его легкие раздувались, словно мехи. – Ты ранена?

Прежде чем ее опухший язык смог вытолкнуть ответ, юноша, словно бы удивленно моргнув, покачнулся. Она потянулась к нему: одна рука схватила юношу за руку, чтобы поддержать, вторая двинулась к его боку, где растекалось большое влажное пятно отчаянно-алой крови.

– Нет, – задохнулась Этта, – нет, нет! Николас!

Но даже она не смогла удержать его, когда он упал.