Книга: Пассажирка
Назад: 16
Дальше: 18

17

Этта в страхе отпрыгнула, от удивления стукнувшись о стол. Ее руки инстинктивно искали что-то, чем можно было защититься, пальцы зарылись в бумагу, пока не наткнулись на нож для писем, который она заметила мгновением ранее.
Когда девушка взглянула на него, Николас уже стал жестким, словно лезвие, выражение его лица заострилось ненавистью, которую она видела лишь однажды: когда он набросился на мужчину, схватившего ее в Лондоне. Юноша двинулся вокруг мебели, вставая между Эттой и незнакомцем.
– Покорнейше прошу не двигаться. – Сильный акцент, официальные и высокопарные слова. – Я не испытаю огорчения, прикончив воров.
Николас принял его слова всерьез, остановившись именно там, где он был: в нескольких футах позади нее.
– Кто вы? – спросила Этта, выставив перед собой нож. Хоть какая-то защита.
– Единственный, кто тут должен задавать вопросы, так это я, – оборвал незнакомец, выходя оттуда, куда сумел незаметно проскользнуть от дверного проема.
Его едва ли можно было назвать мужчиной; низкий голос никак не вязался с мягким округлым лицом, как казалось, их ровесника. Кожа была очень смуглой, глаза под густыми бровями – темными и суровыми.
Длинные белые одежды зашуршали, когда он шагнул к ним босыми ногами по одному из множества узорчатых ковров. Этта узнала стиль одежды – близкий к тому, что можно было увидеть в ее время на Среднем Востоке, только в роскошной разновидности.
Голые ноги. Даже несмотря на окутавшую ее дымку усталости, этот, казалось бы, незначительный факт застрял у нее в голове, заставляя задуматься. «Я не испытаю огорчения, прикончив воров»… Значит, этот дом – или квартира, или как это называется, – принадлежит ему? Теперь, когда он стоял ближе, Этта заметила на его щеках красные складки от подушки, тусклый полусонный взгляд.
Но… разве этот дом не принадлежит Линденам?
Николас полез во внутренний карман сюртука, и юноша поднял ужасный изогнутый клинок.
Финал всего этого мог быть только один, и он предполагал пятна крови на прекрасных коврах.
– Роуз Линден, – останавливая их обоих, проговорила Этта, – велела нам прибыть сюда.
Юноша взвился, кидаясь на нее.
– Пригнись! – крикнул Николас.
Этта упала на колени, и кулак Николаса проплыл у нее над головой. Когда она снова поднялась на ноги, мужчины катались по полу клубком переплетенных конечностей, ударяясь о ножки стула, пытаясь ударить друг друга. Клинок отлетел к двери.
– Стойте! – закричала Этта. – Прекратите!
Нет ничего хуже, чем разнимать подобную рукопашную, похожую на собачью драку, когда знаешь, что единственный способ растащить животных, – рискнуть самой быть покусанной. Девушка обеими руками вцепилась в сюртук Николаса, мышцы горели, когда она потащила его прочь.
– Николас! – воскликнула она. – Прекрати!
Он вздрогнул, судорожно задышав, прижимая израненные кровоточащие костяшки к губам. Когда Этта двинулась к другому юноше, Николас дернулся вперед, словно бы пытаясь ее остановить. Она резко мотнула головой. С некоторой неохотой Николас отступил, соглашаясь, и пошел поднимать отброшенный клинок.
– Вам ведь знакомо имя Роуз Линден? – спросила Этта.
Юноша отпрянул от руки, которую она протянула, чтобы помочь ему встать, и Этта почувствовала себя так, будто совершила какое-то преступление.
– А Бенджамина Линдена? – продолжила она, беспокоясь, не ударил ли его Николас слишком сильно – до звона в ушах. Жужжание насекомых снаружи заливало комнату звуком; как было бы здорово открыть всего одну створку, впустить богатый цветочный аромат, напоить воздух чем-то, кроме запахов страха и пота.
Юноша закрыл глаза, с присвистом вдыхая. Когда он заговорил, Этте пришлось наклониться, чтобы расслышать:
– Эбби, – сказал он. – Отец.

 

Юноша, Хасан, не позволил ей помочь ему промыть лицо – не разрешил даже сходить с ним за чистыми тряпками и водой, так что приглядывать за ним пришлось недовольному Николасу, – но отдал Этте клинок, демонстрируя добрую волю. За несколько минут, пока они ходили, она могла обдумать то, что до сих пор казалось невозможным.
Время относительно и все такое, но… как странно осознавать, что у ее прадеда был сын ее возраста. Он приходился ее матери дядей, а ей, значит… двоюродным дедушкой? Или… нет, троюродным?
– Ты на нее похожа, – сказал Хасан, поднося к лицу влажную тряпку. – Сладкая Роуз.
– Наверное, потому, что она моя мать, – ответила Этта. – Так ты ее знаешь?
Он кивнул, стрельнув взглядом на стоящего за Эттой сердитого Николаса.
– Эбби… они с Роуз жили здесь, пока он не оставил дом Умми – моей матери, – а потом мне, когда она умерла. – Хасан покачал головой: – Ты сказала, вам велели прибыть? Но в этом нет смысла: Роуз приходила и ушла всего несколько дней назад.
Эттин желудок перевернулся.
– В смысле?
Роуз сбежала от людей Айронвуда? Она спаслась… но они разминулись?
Николас успокаивающе положил руку ей на запястье и спросил Хасана:
– Роуз… она была молодой или старше, чем ты ее помнишь?
Ох.
– Молодой, – с подозрением в голосе ответил Хасан. – Слишком молодой, чтобы иметь ребенка твоего возраста. Она пришла сюда с особой целью, но не рассказала с какой.
Николас взглянул на Этту, явно оценивая ее испуг. Это была не ее мать… не та, что вырастила ее.
Из-за всех этих проходов они чуть не столкнулись с молодой Роуз, прибывшей сюда спрятать астролябию.
– Почему ты не пошел с ней? – поинтересовалась Этта.
– Потому что не могу. Меня называют… стражем, но я не исполняю свой долг полностью, только содержу этот дом в порядке, – сказал Хасан. – Я не ответил на призыв Великого Магистра. Айронвудом я не стану.
– Роуз что-то здесь оставила? – проглатывая слова, спросила Этта.
До этого момента Этта не предвидела проблемы. Возможно, мама или Бенджамин Линден предупредили Хасана остерегаться других семей и доверять только Роуз в том, что касается астролябии?
Николас крепко схватил Хасана за воротник!
Потому что да, очевидно, им бы не помешало больше насилия. Хасан облизал губы, его взгляд заметался по комнате. Вода с тряпки закапала с его лица, словно пот.
– Отвечай леди, – прорычал Николас.
– Я поклялся жизнью, – сказал Хасан, опуская тряпку обратно в тазик. – Я не могу просто поверить вам на слово. Вы можете и не быть теми, кем представились. Многие хотели бы меня обмануть – некоторые хотели бы обхитрить тех из нас, кто присягал семье Линденов и их секретам.
Сознание Этты зацепилось за последний реальный шанс…
– Я знала, что нужно идти сюда, лишь потому, что мама рассказала мне историю… Она рассказывала мне много историй о своих путешествиях, истинных и ложных одновременно. В последней, что я от нее услышала, говорилось о женщине, которая здесь, в Дамаске, продала ей серьги на рынке. – Этта вынула одну сережку из уха и протянула ему. – Мама сказала, что ей продала их женщина по имени Самара.
Его руку трясло, когда Хасан взял серьгу, легко пробежав пальцем по изгибу крючка. Тишина между ними, казалось, продлилась час, когда он, наконец, сказал:
– Самара ей их не продавала. Она их отдала. Я знаю это, потому что Самара – моя жена, моя любовь, и я был там и все видел.
Хасан двинулся к столу. Потянувшись к распахнутому вороту халата, он подцепил длинную серебряную цепочку, потрясая тонким серебряным ключом, висящим на ней.
– Мы могли бы просто его сломать, – пробормотал Николас, уставившись на ящик, но Хасан вставил ключ не в замок на лицевой стороне ящика, а под ним – в замок, который они вообще не заметили.
Тумблеры повернулись, и ящик одобрительно щелкнул, открываясь.
Николас тут же попытался использовать свой рост, чтобы наклониться над Хасаном и заглянуть внутрь. Прежде чем начать рыться в содержимом, Хасан окинул Николаса холодным взглядом. Найдя что-то, он встал и с грохотом пнул ящик ногой, закрывая его.
– Ты напоминаешь мне… – Он протянул небольшой кремовый конверт. Этта отогнула клапан, позволяя содержимому вывалиться ей на руку. Первой оказалась еще одна черно-белая фотография ее матери, гораздо более молодой. На ней красовалась школьная форма, на лице играла милая улыбка, волосы были завиты и подколоты назад, руки лежали на коленях. За улыбкой явно скрывался какой-то секрет.
Сзади кто-то написал: «Роуз, 13 лет».
На другом листе бумаги из конверта оказалось письмо, адресованное «Этте, моему сердечку».
– Имея все это, ты еще ее расспрашивал? – возмутился Николас.
– Не дури! – попросила Этта. – Откуда ему было знать?
– Я защитник этой семьи, – выпятив грудь, сообщил Хасан. – Роуз – взлелеянная дочь сына Эбби, любимая всеми нами. Так что, когда я вижу эту девушку, то думаю, что она похожа на Роуз. Она похожа на моего далекого английского папу. У нее его небесные цвета. Как и у многих из его страны. В свое последнее посещение Эбби казался дряхлым, словно пустыня, bàdiyat ash-shаm. Он был озадачен, очень напуган тем, что происходит в других семьях. Я бы не стал рисковать ее жизнью, пока не уверился.
– Я понимаю, – благодарно проговорила Этта, тронутая тем, сколько страсти он вложил в защиту человека, которого она любила. – Спасибо.
Девушка разгладила письмо на коленке, оглядываясь в поисках ручки. Мое сердечко… Еще одно милое прозвище, которое мама никогда раньше не использовала. Николас послушно достал авторучку из стаканчика на столе.
– Довольно опасно держать все это, – заметил он.
Хасан пожал плечами:
– В случае обнаружения дом и его содержимое будут сожжены.
Этта покачала головой, чертя сердце поверх сложноподчиненных предложений и бессмыслицы, пока не выделила то, что, как она думала, было настоящим посланием:

 

Мне очень жаль. Я бы так хотела, чтобы существовал иной способ. Я пыталась защитить тебя, но если ты читаешь это, значит, у меня не получилось. Не доверяй ее никому, кто не разделяет нашу кровь. Айронвуд погубит твое будущее, сотрет всех и вся, чтобы спасти одну жизнь, и Терны сделают то же самое. Она должна быть уничтожена. Никто не может решать, что есть или что должно быть. Принеси жасмин для невесты, вечно спящей под небом, и ищи знак. Я найду тебя там, как только смогу. Прости меня. Я тебя люблю.

 

Этта подняла глаза, с удивлением обнаружив, что плачет.
– Не понимаю… что это значит: Айронвуд хочет спасти одну жизнь. Чью? Огастеса? Джулиана?
Николас знал, но ответил Хасан:
– Его жены. Минервы.
– Что? – Этта боролась с желанием вытянуться, вынудив Николаса объяснить, почему он выглядит так, словно вокруг него рушится мир.
– Значит, он хочет все, – наконец сказал Николас. – Чертов ублюдок…
Хасан откашлялся, многозначительно глядя на Этту.
– По молодости они несколько лет были женаты, – продолжил Николас. – Я не знаю подробностей – только то, что рассказал мне Джулиан. Брак по любви, что редкость для путешественников, но сложившийся во время чрезвычайно нестабильного жестокого времени войны между семьями. Его соперники из других семей воспользовались тем, что Айронвуд спрятал ее где-то в прошлом, чтобы защитить. Они обнаружили, где она, дождались года, куда у Айронвуда не было прохода, которым он мог бы воспользоваться, чтобы вмешаться, и убили ее в отместку. В итоге они сделали убийство неотвратимым, разве что Айронвуд выбрал бы возвращение назад, чтобы предупредить себя и снова прожить тот год, оказавшись рядом, когда ее придут убивать в 1456 году. Что, конечно, изменило бы и его судьбу, и облик окружающего мира. Если бы он сдался и жил с нею нормальной жизнью в том году, не путешествуя, не ведя свою маленькую войну, он бы не добился власти или союзов, а без них не стал бы Великим Магистром.
Боже мой. Письмо скользнуло на пол из ее безвольных рук.
– Он выбрал власть.
Но это… бессмыслица какая-то. Он любил эту женщину так сильно, что принес в жертву сыновей и внука, лишь бы найти астролябию и спасти ее… однако первый выбор сделал в пользу вновь приобретенного богатства, власти и контроля над семьями.
У него отняли единственное, чего он хотел. Интересно, он всегда был таким, как сейчас, или потеря лишила его чего-то жизненно важного? Стал бы он таким, каким был сейчас, если бы ее не убили?
– Он женился на матери Огастеса и Вергилия, но… Боже мой, – проговорил Николас. – Должно быть, он выяснил, какие события играли решающую роль на пути к успеху, и обнаружил лазейку, через которую можно было бы вернуться и спасти ее. Он мог бы связаться с собой прошлым… или добыть астролябию. А тридцатое сентября? Его жену убили первого октября. Вот откуда этот срок – чтобы действовать незамедлительно.
– Есть правила, но их можно переписать, если чернила держит одна рука, – кивнул Хасан. Этта повернулась к Николасу:
– Если он изменит прошлое, твой отец, а потом и ты не родитесь?
Он покачал головой:
– Нет, я просто осиротею в своем времени… брошенный в любую последнюю точку между старой и новой временной шкалой. Мое будущее и будущее стражей… находятся под угрозой, как и твое.
Может ли рябь от подобного изменения распространяться так далеко и так сокрушительно? Почему спасение одного человека значит, что так много других: Элис и Оскар, и все миллионы и миллиарды людей, живущих и работающих в этом мире, – могут не появиться или лишиться существования?
– Эти ашваки – Терны – не лучше. Эти путешественники и их стражи желают астролябию по тем же причинам: уничтожить все, что Айронвуд создал для себя, восстановив привычный им мир, – объяснил Хасан. – Роуз находилась под влиянием их страстей, а также того, скольких из нашей семьи убил Айронвуд за отказ сесть за его стол. Эбби был раздавлен, когда Роуз ушла искать их, но разве у нее был выбор? Айронвуд забрал ее родителей. Она была вне себя, что Эбби хотел просто спрятаться.
Итак, ее бабушка с дедушкой – родители Роуз – погибли не в дорожной аварии в Рождество.
– Неимоверно, – проговорила Этта, пытаясь сопоставить образ рассерженной молодой женщины с той, которая ее вырастила. – Я понимаю ее мотивы… но изменить все будущее?
Хасан глубокомысленно хмыкнул:
– Сперва все Терны хотели поставить Айронвуда на колени – восстановить совет семей, спасти своих близких от служения ему. Видишь ли, временная шкала, которую они знали, была первоначальной временной шкалой. Вряд ли ты будешь спорить, что у нее больше прав на существование, чем у той, что пришла ей на смену?
Так, значит, она действительно выросла в измененной реальности. Все, что она знала, было результатом изменений, внесенных Айронвудом, порабощающим семьи. Итак… какая шкала времени заслуживает существования? Ее? Их?
Усталость обрушилась на нее одним махом. Этте показалось, что ее голова набита ватой, колени подогнулись. Комната завалилась набок за секунду до того, как ее подхватили чьи-то руки; они помогали ей удерживать равновесие, пока перед глазами не перестали плясать черные пятна.
– Этта? – Лицо Николаса всплыло у нее перед глазами.
– Я в порядке, – пообещала она. – Просто…
Выражение лица Хасана изменилось, заострилось.
– Кто ты такой, чтобы так фамильярно себя вести с моей маленькой племянницей? Убери руки, или я тебе помогу.
– Фамильярно? – повторила она, а Николас, схватив ее еще крепче, ответил:
– Ее муж.
Этта поперхнулась. Руки Николаса еще раз сжали ее руки в молчаливом предупреждении. Он обвил руки вокруг ее плеч, имитируя любящие объятия. А когда она вдавила каблук ему в ногу, едва поморщился.
Кто, простите?
Если ее ложь распалила, то на Хасана оказала противоположное действие, погасив вспышку ярости, превратившую его благородное лицо в почти зловещее. Во всяком случае, в основном погасив.
– Не думаю, что Эбби одобрил бы этот союз, – сказал он.
– Почему? – с вызовом поинтересовался Николас.
– Она выглядит так, словно больше всего на свете хочет скормить тебя львам, – объяснил он.
Этте, наконец, удалось вырваться. Она не поняла, что на нее подействовало – то, как выражение его лицо смягчилось, стало более уязвимым, чем она когда-либо видела, или тот простой факт, что Николас редко делал что-либо без веской причины, – но она удержала язык за зубами, вместо того чтобы уличить его во лжи.
– Вот вернемся на корабль, – сказала она, поворачиваясь к Хасану с заговорщической улыбкой, – пущу по кусочкам на корм акулам.
– Моряк? – Хасан повернулся, чтобы еще раз оценивающе на него посмотреть. – Пират, очевидно.
– Пират в законе, – устало поправил Николас.
– Единственные пираты, которых я знаю, – с Варварского берега, – глядя на Николаса, заявил Хасан. – Они, знаете ли, не так дружелюбны к европейцам. Они торгуют рабами, и их вкусы обширны. Захватывают их в Африке. Захватывают в Европе. Девушка вроде этой будет в цене: ее глаза, кожа, волосы. Мужчины за такую не поскупятся.
Этта неподдельно ахнула:
– К чему ты клонишь?
– Кажется, он пытается спросить, не наложница ли ты, – с хмурой улыбкой предположил Николас. – И не нужна ли тебе помощь.
– Нет! – выдохнула она. – Мы не из этого времени, и то, что ты думаешь, будто он способен на нечто подобное…
Хасан заметно расслабился, даже когда Николас успокаивающе положил руку ей на плечо:
– Я слышал о таком… видел… вот и тревожусь. Если Эбби здесь нет, значит, защищать тебя должен я. Но если он твой муж, как он говорит, значит, доля ответственности лежит и на нем.
– Я могу сама о себе позаботиться, – пробормотала Этта.
– Что есть, то есть, – подтвердил Николас, поднимая письмо. Снова пробежал по нему взглядом. – Но, видишь ли, мы спешим. Айронвуд захватил «сладкую Роуз» и угрожает убить ее и, весьма вероятно, убьет, если мы не поймем, где она кое-что спрятала. Последняя фраза тебе о чем-нибудь говорит? Принеси жасмин для невесты, вечно спящей под небом, и ищи знак.
– Мой отец очень любил загадки вроде этой, но не могу сказать, что слышал ее раньше. – Шаги Хасана были легки, когда он двинулся по комнате, пробегая руками по каждой вещи; все они явно были дорогими. Он взял фотографию тигриной охоты и, стерев слой пыли с ее стеклянного лица, продолжил: – Он ушел, но я надеюсь снова его увидеть. Возможно, не таким старым, каким он был, а юношей, открывающим эту эпоху. Возможно, он не узнает меня, но я его узнаю. А до этого дня я буду заботиться о нашей семье и попрошу вас быть моими гостями. Когда я уйду, можете распоряжаться моим домом, как своим собственным.
– Спасибо, – поблагодарила Этта. – Но что значит, когда я уйду?
У них было… Сколько дней осталось до тридцатого? Шесть?
– Я отправляюсь в Багдад – забрать жену, маленькая кузина, – сказал он с почти дурацким выражением счастья на лице. Она в очередной раз попыталась прикинуть, сколько ему лет, и пришла к выводу, что не больше семнадцати. – Самара сильно расстроится, что разминулась с вами. Она уехала побыть с сестрой и ее новорожденным ребенком. Я останусь здесь – продать индиго и жемчуг и заберу ее, как только товары закончатся и появится возможность примкнуть к каравану или к какой-нибудь компании.
– Значит, купец, – уточнил Николас.
Хасан кивнул, его улыбка слегка искривилась на пухлом лице.
– Естественно. Эбби приносил мне много книг, учил многим языкам. Английскому, турецкому, французскому, греческому. Я, конечно, не могу путешествовать, как вы, но он помог мне далеко уйти на своих двоих.
– Я рада, что мы встретились, – искренне призналась Этта, снова и снова поражаясь, что он – часть ее семьи, что бы это слово теперь ни значило. – Когда думаешь уходить?
– Я бы ушел неделю назад, – ответил Хасан, – но из-за некоторых племен по пустыне небезопасно ходить в одиночку. Так что я жду – должно быть, осталось не долго.
– В самом деле? – спросил Николас. – А что это за пустыня?
Удивленно рассмеявшись, Хасан чуть не выронил фотографию:
– Возможно, тут-то нам и стоит начать все с начала? Мои новые друзья, позвольте мне быть первым, кто смиренно поприветствует вас в городе городов, Димашке. Дамаске.

 

Пройдя через проход, ни Этта, ни Николас не знали, который час, но когда Хасан осторожно сообщил, что сейчас три утра, его враждебность стала вполне объяснима.
– Отдыхайте, – проговорил он, забирая одну свечу. – А завтра я покажу вам дом, город, и мы попытаемся разгадать загадку Эбби.
Николас приоткрыл рот, расправил плечи, словно бы собирался протестовать, но Этта положила руку ему на плечо и просто сказала:
– Спасибо. Доброй ночи.
Когда дверь за Хасаном плотно притворилась, Николас отстранился, подойдя к кровати в несколько быстрых сильных шагов. Не садясь на нее, он сдернул покрывало и, даже не взглянув на девушку, устремился в противоположный конец комнаты, где расстелил его поверх нескольких прихваченных по дороге подушек.
Эттин живот скрутило резким спазмом. А она как думала? Что они разделят постель? Продолжат с того же места, на котором остановились?
Николас умел держать дистанцию. Она чувствовала, как он пытается выдержать ее и сейчас, позволяя тишине говорить за него, держась к девушке спиной, пока снимал грязную рубашку и аккуратно ее складывал. Теперь она чувствовала его слишком хорошо. Он заполнял собою всю комнату, просто стоя в ней.
Это был совсем не тот Николас, который буквально выцеловывал из нее воздух. Она чувствовала, как его сердцебиение догоняет ее собственное. Николас был теплой волной, уносившей Этту ото всего остального, и она без единого его слова понимала, что он так же отчаянно нуждался в ней, как и она – в нем. Этта не была неопытна. Она знала это ощущение.
Ты чувствуешь то же самое?
Николас мог скрывать от нее что угодно и имел на это полное право. Он показывал лишь часть того, что испытывал, даже если бывал оскорблен в самых лучших чувствах. Но когда они оставались наедине, Этта чувствовала, как он расслабляется, и осознавала, какая же редкая честь – видеть его подо всеми этими жесткими слоями.
Попытавшись запустить руки в волосы и потерпев неудачу, Этта обернулась к столу, на котором заметила старую серебряную расческу. Ее мысли все еще путались, когда она снова села и принялась за свои колтуны.
Николас опять вскочил на ноги, расхаживая по комнате, сцепив руки за спиной.
Этта чувствовала, как его тяжелые мысли нагромождаются между ними, когда он затушил несколько свечей на другом конце комнаты.
Она хотела знать, о чем он думает, но боялась спросить, опасаясь, не связано ли его настроение с тем, как быстро они приближались к концу пути.
Времени было отчаянно мало.
«Ты уходишь», – подумала она, а слабый вероломный голос нашептывал: «Но еще не сейчас».
– Подойди на секунду, – тихо попросила Этта.
Николас остановился, руки безвольно обвисли по бокам. И не двинулся.
– Пожалуйста, – добавила она, скидывая ботинки и снова становясь на ноги. Этта пошла через радугу разбросанных шелковых подушек, ковер под ногами оказался мягким, бархатным.
Она взяла оставленный Хасаном тазик с водой.
Вернувшись на свой насест на кровати, Этта опустила в воду последнюю чистую тряпку и аккуратно отжала излишек. Николас заколебался, но в конце концов двинулся к ней, крадучись, словно осторожный кот.
Прежде чем он успел возразить, Этта крепко взяла его правую руку, приложив ткань к разбитым костяшкам. Раны уже подсыхали, но она трудилась со всей осторожностью, чтобы очистить их от крови. Его пальцы сжали пальцы девушки почти рефлекторно, полуприкрытые глаза следили за ней.
– Я бы хотела, чтобы ты был с ним полегче, – сказала она.
– Он ворвался сюда, размахивая мечом. Мне следовало сидеть сложа руки и ничего не делать? – разбушевался он.
– Ты мог бы не пытаться подправить его лицо кулаком.
– Я и не подправлял, – возмутился Николас. – Хасан сам несколько раз бросился на кулак. Я лишь стоял на его пути.
– Ты смешон, – сообщила ему девушка. – Можно попросить тебя завтра перед ним извиниться?
– Если ты настаиваешь, но я не уверен, что это так уж необходимо, – сказал он. – Он не зауважал меня, пока не понял, что я могу тебя защитить. Мы заключили мир. И если ты думаешь, что я не сделаю этого снова, позволь прямо сейчас рассеять твое заблуждение. Если дойдет до насилия, я не премину снова воспользоваться кулаками.
Этта не хотела вступать в спор, почувствовав, что Николас начал искать повод, чтобы оттолкнуть ее. Она понимала, почему он так поступил, даже если и считала, что это слишком.
Я должна рассказать ему. Он бы понял, что стоит на кону. Николас бы увидел, что они не могут просто отдать астролябию Айронвуду и умыть руки.
– Я должна тебе кое-что рассказать…
– Тс-с-с… – прошептал он. – Не сейчас. Не сейчас.
Стоило ему только выдохнуть и сесть рядом с ней, как волнение улетучилось. Шурша щетиной на подбородке, он прижался щекой к ее волосам.
Ничего не кончено.
Не должно кончаться.
Идем со мной.
Этта сглотнула, загоняя слова обратно в горло. Она устала, эмоции обнажились, где уж тут сохранить здравомыслие. Правда затвердела внутри нее, огонек надежды вспыхнул, переменяясь, становясь небьющимся, словно алмаз. Сумасшедшая, глупая правда была столь же неразумна, сколь эгоистична, и Этта все понимала – она все понимала, – но это, казалось, не имело значения. Она восхищалась и его прекрасным острым умом, и нежным сердцем, скрытым под штормовыми оттенками настроения, огрубевшими слоями. Она не хотела оставлять его; не хотела оставлять ни крупинки, притворяясь, будто ничего не было.
Идем со мной.
Она повернулась, целуя его в шею, там, где бился пульс.
Идем со мной домой.
Его пальцы соскользнули с ее пальцев – чтобы положить ногу Этты ему на колено, размотать грязную повязку и начать промывать рану на икре.
– Почему ты наврал Хасану? – прошептала она.
Николас понял, о чем речь.
– По его акценту и манере одеваться я предположил, что он магометанин. – Увидев ее непонимающий взгляд, юноша уточнил: – Последователь пророка Мухаммеда.
Девушка назвала бы его мусульманином. Она кивнула.
– Об их вере мне известно немногое; если честно, одни россказни, – объяснил он. – Но, полагаю, ее догматы соответствуют некоторым христианским, один из важнейших, конечно: незамужние женщины не могут оставаться один на один с жуликами, с которыми не связаны узами крови или брака.
– Понятно, – мягко пробормотала она.
– Не буду притворяться, что никогда не делал ничего непристойного или не думал постыдных мыслей, – тихо проговорил он. – Какие тут могли быть вопросы: он бы отвел тебе другую комнату, а я не оставлю тебя одну в незнакомом месте, куда может прийти кто угодно, а я даже не услышу. Но… узнай кто-нибудь, что я остался здесь, а не в отдельной комнате, и твоя репутация окажется безвозвратно загублена.
– Какое мне дело до того, как меня оценивают в рамках другого века, – вскинулась Этта. – Особенно тот, кого я, наверное, никогда больше не увижу.
– Знаю, – ответил он, разрывая чистую простыню на бинт, чтобы обмотать ее ногу. – Но это важно для меня. Если бы я знал, что это тебе так не понравится, я бы ничего такого не предлагал.
Ей что, почудилась боль в голосе?
– Не в этом дело. Меня просто бесит, что это вообще пришлось делать, понимаешь? – объяснила она. – Что женщину не считают полноценной личностью. Я удивилась, когда ты это сказал. Думала, ты шутишь, но только потому, что размышляла как человек своего времени. В семнадцать рановато выходить замуж.
Николас отпрянул, снова «надевая» осторожный оценивающий взгляд.
– Большинство людей начинает задумываться о браке ближе к двадцати пяти, – продолжила она. – Сначала не мешало бы выучиться, найти работу и обзавестись жильем.
– Понятно, – ответил он, подражая ее тону.
– Тебе не кажется, что это рано? – уточнила Этта, чувствуя, что снова расходится. – Так?
– Мне почти двадцать, – ответил он. – Конечно, не рано. Но это не та мысль, которой я забавляюсь.
По тени, промелькнувшей в его взгляде, Этта поняла, что Николас сказал больше, чем хотел. Когда юноша, отпустив ее, встал, она почувствовала его отсутствие, словно обжигающую боль в пустых легких. Его слова приоткрыли дрожащее подводное течение, и ей надо было бы придумать нечто другое, чем продолжать подталкивать его, чтобы узнать почему. Надо было бы…
– Почему?
Он повернулся, его лицо осветила вспышка гнева.
– Я что, действительно должен отвечать? Составляешь каталог моих недостатков? Причин моей непригодности? – На секунду зажмурившись, Николас спохватился, прижав руку ко лбу. – Иди спать, Этта. Отдыхай. Завтра нас ждет непростой день.
Она встала.
Когда Этта была младше и страх сцены мучил ее, как никогда, сильно, она часто видела этот сон. Самое страшное заключалось в том, насколько все казалось настоящим; каждую ночь она чувствовала жар прожекторов на коже, когда выходила под их слепящий свет. Не имело значения, какую мелодию начинал играть оркестр, – она ее не знала, не готовила, – а импровизировать не получалось, и она только задыхалась от расстройства, что не может сыграть правильно по первому требованию. Сейчас ею двигало то же самое отчаяние. Девушка потянулась за правильными словами, но не придумала ничего, кроме как вздохнуть. Этта могла понять, каким он был человеком, но не жила жизнью, сделавшей его таким.
Он ей чего-то не договаривал. В чем бы ни заключался его секрет, он пропастью пролег между ними, мешая ей приблизиться к нему. Что бы она ни пыталась ему предложить – слова, взгляды, прикосновения, – все проваливалось в эту пропасть, не достигая его сердца.
Дыхание юноши стало прерывистым и резким, когда она его обняла. Всего на один удар сердца. В следующий – он ее оттолкнул.
– Нет, – резко сглотнул он, – не притворяйся, что это больше, чем…
Этта потянулась к нему, притягивая к себе. Он все искал предлог, чтобы сделать это снова, даже когда его руки сжали ее плечи, удерживая на месте. Когда она поцеловала его, в поцелуе не было ни капли нежности. Никакой нерешительности. В отличие от нее, Николас оставался жестким, словно камень.
Но едва девушка уверилась в собственной неуклюжести, он, хрипло застонав, обхватил руками ее распущенные волосы, нежно подхватил сзади доверчивый изгиб шеи и впитал ее вздох, дико и жадно; губы метались от уголка рта к подбородку, горлу. Кровь неумолимо пульсировала под кожей, и девушка попятилась, прежде чем осознала это. От прикосновений к нему закружилась голова, а когда ноги подкосились, она обрадовалась, что есть к чему прислониться.
Она не слышала, что он шептал, уткнувшись в ее кожу, и только гадала, чувствует ли он себя таким же пьяным, как и она, погружаясь в омут слишком быстро, чтобы ухватиться за спасательный круг.
Этта слегка повернула, направляя их к кровати; с тем же успехом она могла бы потянуть его в пылающий камин. Он так внезапно отстранился, что она упала на мягкие матрасы. Резко повернувшись на пятках и держась к ней спиной, Николас пошел в другой конец комнаты, потирая лицо и волосы, пытаясь унять дыхание.
– Не притворяйся, что это не по-настоящему! – удалось выговорить ей. – Не смей трусить!
– Трусить? – Николас с трудом удержался от того, чтобы не взвыть, двинувшись обратно к ней на нетвердых ногах. – Трусить? Ты играешь с вещами, в которых ничего не смыслишь…
– Смыслила бы, – парировала она, – если бы ты доверял мне достаточно, чтобы объяснить. Я хочу быть с тобой… это так просто. Думаю, ты тоже хочешь быть со мной, но чего-то не договариваешь. И каждый раз я чувствую себя глупо. Просто скажи мне… если я все неправильно поняла, скажи мне об этом прямо сейчас.
Должно быть, она застала его врасплох, потому что ему потребовалось время, чтобы собраться с мыслями.
– Что тут объяснять? Ты отправишься домой. Я отправлюсь домой. И всему придет конец. Подумай об этом, Этта. Ты едва меня знаешь…
– Я знаю тебя, – перебила девушка. – Я знаю тебя, Николас Картер. И знаю, что так быть не должно.
– А я знаю, что ты с самого начала не собиралась отдавать Айронвуду астролябию, – резко заметил Николас. – Что думаешь, будто сможешь сбежать от него.
Этта почувствовала какое-то странное безнадежное облегчение, что все, наконец, открылось.
– Я могу заполучить астролябию и спасти маму…
– А я? Думаешь, просто отпущу тебя, оставлю в смертельной опасности? – требовательно поинтересовался он, наклонившись, чтобы посмотреть ей прямо в глаза. Наконец стена пала. Николас выглядел так, как она себя чувствовала: измученным, удрученным.
– Ты собиралась снова бросить меня, не сказав ни единого слова?
– Нет! – возразила она. – Нет! Я пыталась придумать для нас другой вариант, я не хочу, чтобы ты расплачивался жизнью…
– Что за другой вариант? Ты вернешься со мной? Даже если бы нам удалось скрыться от гнева старика… Что в итоге? Мы бы все равно были в бегах. Даже если ты согласишься терпеть мои многомесячные отлучки в море, существуют законы – действующие законы, Этта, грозящие годами тюрьмы, запрещающие подобные союзы. Не только в Америке, но и по всему миру. Я могу жить с клеймом преступника, но никогда не попросил бы об этом тебя. И не стал бы рисковать твоей жизнью, зная, что найдутся те, кто и вне закона реализует свои предубеждения.
Вот и ответ.
До этого мгновения она не представляла, что можно почувствовать себя еще глупее и наивнее, чем уже чувствовала.
Она ничего не знала. Просто ничего.
– Этта… – начал он. – Получилось жестче, чем я рассчитывал. Вижу по твоему лицу, что ты правда не знала… но это все… именно так. Я жил с этим всю свою жизнь. Если есть способ все это обойти, я бы хотел послушать. Разве ты не видишь? Разве не чувствуешь, как сильно я тебя хочу? Я эгоистичный ублюдок, я хуже, чем ты думаешь, но я отвечу перед Богом или перед кем угодно еще, кто попытается встать на нашем пути, если буду знать, что ты в безопасности. Скажи, как это сохранить, – укажи путь вперед. Умоляю.
Она почувствовала, как подступившие к горлу слезы потекли по щекам:
– Ты можешь пойти со мной. Не буду врать и говорить, что мое время идеально и что страна не стала хуже, прежде чем стать лучше, но те законы канули в Лету.
Он как будто бы призадумался, потирая подбородок.
– Что мне там делать? Как зарабатывать на жизнь? Единственное, что я знаю, к чему стремился, окажется невостребованным. И как мне подтвердить или получить гражданство?
Боже, и в самом деле, как? Без номера социального страхования, свидетельства о рождении… паспорта. А как мама это сделала? Она ведь могла бы помочь ему с легендой?
– Или тебе, твоей маме и мне придется постоянно путешествовать, чтобы держаться на шаг впереди старика?
– Я не отметаю эти вопросы, потому что они насущные, и я не знаю, как их обойти, – призналась она, – но я готова попробовать. У мамы же как-то получилось. Путешественники явно придумали какой-то способ. Мне кажется, ты видишь только трудности, но не выгоды – например, медицину. Образование. Ты мог бы закончить школу, выбрать профессию. – Она перевела дыхание. – Я понимаю, как страшно начинать все сначала в новой эре…
– Я не боюсь, – перебил он и уже более мягко продолжил: – Чего бояться, зная, что там у меня есть ты? Знаю, ты считаешь меня упрямцем… Я все спрашиваю себя, в чем подвох: мы нашли друг друга, а правильного пути вперед найти не можем? Есть что-то противоестественное в наших возможностях путешественников, быть может, это такое наказание?
– Не говори так, – взмолилась она. – Это сложно, но я знаю, что не невозможно.
– Но что, если не получится? Что, если мы не сможем разобраться со всем в твоем времени? По сравнению с вечностью твоя эра – крохотный отрезок времени – единственное место, где мы с тобой можем быть вместе в безопасности. Но даже так, как скоро тоска по дому и тем, кого мы любим, станет невыносимой для одного из нас? Все закончится тем, что мы расстанемся. Не лучше ли сделать это сейчас?
– Нет, – упрямо ответила она. – Мы найдем место. Создадим свое собственное.
– Я знал, что ты это скажешь. Если не можешь принять эти условия, тогда пойми, пожалуйста… Да, быть может, это звучит глупо, но у меня есть гордость, Этта. Я истекал кровью, обливался потом, отдавал все силы, чтобы выстроить свою жизнь. Я не могу быть тебе обузой. Желаю тебя всю и не могу дать тебе меньше, чем всего себя.
Николас обнял ее лицо, стирая с него слезы.
Его легкая улыбка, вероятно, была призвана заставить ее улыбнуться в ответ, но только еще сильнее разбила девушке сердце.
– Мы сделали невозможное, – проговорил он, приблизив губы к ее уху. – Украли столько времени, сколько смогли, и его у нас никто уже не отнимет.
– Этого недостаточно, – прошептала она.
– Я знаю, Этта, знаю, – ответил он, отступая назад. – Но это не может длиться вечно.
Его слова снова и снова звенели в Эттиной голове, когда она лежала на боку на кровати и смотрела сквозь занавески, через пыль, осыпающуюся с тяжелого балдахина. Одна свеча осталась гореть неподалеку от того места, где он растянулся на полу, спиной к ней; мерцающее зарево освещало длинные сильные линии его фигуры. Судя по дыханию, он не спал.
Они боялись того, что может произойти; их взоры устремлялись к будущему. И на это еще будет время. Пока же предстояло сохранить временную шкалу и разгадать последнюю загадку. Но она задавалась вопросом, что, если, выскочив за пределы естественного потока времени, они забыли самое главное, что может быть в жизни: что жить надо не прошлым и даже не будущим, а только настоящим.
Этта пережила морское сражение, интриги жадного до власти старика, налет нацистов, тигра, кобру и огнестрельную рану – и отказывала себе во все этом из страха, что позже это может навредить?
Что больнее: сожалеть о том, что провалилась, или о том, что даже не пыталась?
Она была защищена. Этта так глубоко заботилась о Николасе, что казалось, он жил в ней, словно второе сердце. Она хотела его, а он хотел ее. К черту вечность. Это мгновение принадлежало им, и, если по-другому никак, она его украдет.
Выбравшись из-под одеяла, девушка повозилась с пуговицами на спинке платья, пока оно с тихим шуршанием не упало к ее ногам. Тень мелькнула по стене, слившись с его тенью.
Николас затаил дыхание, когда Этта приподняла одеяло и юркнула к нему, обвиваясь вокруг его горячего тела; ее рука скользнула по его боку, по мускулистому животу, но тут он поймал ее и медленно повернулся, глядя на нее.
– Этта… – прошептал он ей в щеку. – Ты уверена?
Она откинула голову, прижимаясь губами к его квадратной челюсти, ее пальцы не отставали.
– Вечность не настанет прямо сейчас. Даже не завтра.
Этта приподнялась, опираясь на его плечо, чтобы затушить огарок свечи, не дожидаясь, пока он потухнет сам. Ее заполнило ярчайшее счастье, когда она откинулась на спину и почувствовала его тяжесть. Николас наклонился, целуя Этту, и она подалась к нему, призывая прикоснуться к ней, найти свое потаенное «я», которое всегда в нем скрывалось. Этта почувствовала, как оживает настоящий Николас, почувствовала его первобытную силу, когда юноша двигался над нею, с нею, и позволила себе провалиться в него, раствориться в нем. У того, что она нашла в этой мягкой теплой тьме, не было ни начала, ни конца – это время было их собственным, творящим свою собственную вечность.
Назад: 16
Дальше: 18

Евгений
Перезвоните мне пожалуйста 8 (962) 685-78-93 Евгений.