Этта стерла холодную соленую воду с глаз и щек одной рукой, другой цепляясь за платье. Вытеснить клубок страха, засевший под ребрами, не получалось; корсет был затянут так туго, что спина ныла каждый раз, когда она даже неглубоко вдыхала. Куда хуже, однако, была пульсирующая боль в правой ладони. Неприятное напоминание о том, что она устроила за ужином.

Если – когда – до Софии дойдет, что, во-первых, она ходила на ужин, а во-вторых, наделала там дел, Этте повезет, если девушка будет отпускать ее одну хотя бы в уборную. Бродить по кораблю и располагать к себе команду? Исключено.

Первый час все – почти – было хорошо. Мистер Рен – нет, просто Рен, он не заслуживал лучшего – бубнил, не обращая внимания на стынущий перед ним ужин, высасывая оставшуюся у нее энергию.

Несмотря на светскость, которую он на себя напустил, Этта не думала, что Рен – или Эдвард, какое бы имя он ни пытался нашептать ей на ухо, – был старше нее или даже Николаса.

Она прижала руку к губам. Николас.

Каждая клеточка Эттиного тела отбивалась от этой мысли, но от правды не отмахнешься: София оказалась права. Этта в самом деле понятия не имела, каково было жить во время, когда не имеешь ни правовой, ни социальной защиты. Все, что она уяснила из этого ужина, так это то, каким беспомощным оказывался человек перед предрассудками других.

Николас не нуждался в том, чтобы она за него заступалась. Он мастерски ставил Рена на место, отбивая каждое замечание, показывая, не заявляя этого напрямую, каким полнейшим идиотом тот был. И не поддавался гневу, на который его явно пытались спровоцировать.

Этта ненавидела усталую покорность, появившуюся на лице Николаса, когда Рен продемонстрировал свое собственное невежество и злобу, явно этого ожидая. А потом Рен осмелился обвести взглядом присутствующих, словно рассчитывая, что они согласятся.

Гнев, наводнивший ее вены, был таким явным, что девушка подумала: он, наверное, превратил ее кровь в кислоту. Можно прочитать сотню книг о предубеждениях прошлого, но оказаться свидетелем повседневности этой невежественной жестокости – как получить обухом по голове. В ту минуту Этта поняла, что столетия, стоящие между ней и этим временем, не только наградили ее привилегиями, но защитили от настоящего уродства. Люди верили в этот вздор и как ни в чем не бывало разносили его вокруг. Словно рассуждали не о других людях.

Этта держалась за леер, глядя в темную воду. Гребень каждой взъерошенной волны серебрил лунный свет, играя с ними в салки. Вокруг нее завихрялась симфония звуков. Плеск воды об изогнутый бок корабля, хлопанье огромных парусов над головой, глухие шлепки чего-то глубоко внизу – может быть, руля? Сначала скрип дерева ее нервировал, заставляя задуматься, не может ли корабль просто развалиться по швам, но теперь напоминал ей, как их старая довоенная квартира кряхтела и скрипела косточками каждый день.

Она не могла позволить себе ошибаться. Не сейчас, когда на карту поставлена жизнь Элис.

Девушка переплела пальцы, уткнувшись в них лбом. Ей придется перед ним извиниться? Выхаркать какие-то слова, надеясь, что не вырвет в процессе? Я не хочу этого делать, не хочу, не хочу, не хочу… Она зажмурилась.

– Посмотрите на себя – настоящий Джек Тар.

Она обернулась на глубокий густой голос. Вид Николаса, прокладывающего путь через тьму, окончательно прорвал пузырь страха. Она считала шаги между ними, и он, наконец, остановился, чтобы рассмотреть ее, проведя рукой по коротко стриженным волосам. Он изучал ее лицо, как будто не зная, с чего начать.

Этте было ни капельки не стыдно изучать его в ответ, но она была уверена, что ничего этим не добьется. Николас, казалось, тщательно следил за выражением своего лица, оберегая тайну мыслей.

Девушка оторвала взгляд от его лица. Так и есть – это его единственный сюртук. Он, вычищенный щеткой, был на нем и сейчас. Этта в нем тонула, но на Николасе он идеально сидел поверх белой рубашки, подчеркивая широкий размах плеч. Он преодолел оставшееся между ними расстояние. Высокий, с плотными сухими мышцами, обтянутыми узкими брюками; все в нем казалось действенным: от того, как он говорил, до того, как двигался с неизменной легкой грацией, цепко держа ногами качающуюся палубу.

Присутствие казалось невероятным, еще более огромным, чем его тело. Когда он встал рядом с ней, Этта почувствовала тепло, словно юноша снова закутал ее в свой сюртук.

– У вас крепкие ноги, – наконец констатировал он, возведя взгляд к небу. – К концу путешествия станете бывалой морячкой.

– Я в этом ничего не смыслю, – призналась Этта, следя за его взглядом вдоль огромной мачты – она назвала бы ее центральной – до… Это что, человек работает там на длинной рее, к которой крепился парус? Она и прежде видела моряков, карабкающихся вверх и вниз по канатам, словно пауки по паутине, но никто из них не забирался так высоко – настолько высоко, что она не могла разглядеть его лицо. Матрос казался бледным пятном на звездном одеяле. От одного взгляда мутило.

– Он сможет спуститься вниз? – спросила Этта, осознавая, что вцепилась Николасу в руку. Тот замер, окаменел одновременно с нею, тихонько вздохнув. Шерсть оказалась грубой для ее пальцев, и девушка продолжала чувствовать ее, даже когда разжала руку и отступила.

– С ним все будет в порядке, – мягко ответил Николас. – Большинство из нас начинают лазать по вантам еще мальчишками. Поднялся ветер – и Марсден рифит паруса: уменьшает их площадь, чтобы корабль не потерял устойчивость.

Она кивнула, теребя край рукава, пытаясь ослабить завязку. Юноша говорил так спокойно, как Этта могла бы сообщить, что в детстве лазала по деревьям в Центральном парке.

Николас снова скрестил руки на груди и, закрыв глаза, подставил лицо ветру.

– Мне очень жаль, что я испортила ужин, – тихо проговорила Этта. – Но я и не подумаю раскаиваться в том, что сделала. Он забылся и был не прав.

Его губы дернулись:

– Увы, ужин был обречен с той минуты, как накрыли на стол. И будьте уверены: вы в обществе людей, часто сталкивающихся с насилием. Тут умеют ценить хорошую работу.

– Я еще никому не давала пощечины, – призналась она.

– И как вам?

– Я бы получила больше удовольствия, если бы он вылетел со своего места, как мне представлялось. Мне весь вечер хотелось ему врезать, но… боюсь, я навлекла на вас крупные неприятности.

Николас посмотрел на нее, как показалось Этте, с крайним изумлением. До нее слишком поздно дошло, что юным леди того времени и этого не пристало говорить. Тем более так.

Она бросилась оправдываться:

– Рен пытался вывести вас из себя. Не знаю, что будет дальше, но, боюсь, он найдет способ добиться своего.

– Он не посмеет добиваться этого от вас, – резко ответил Николас. – Если дорожит своей шкурой. Я бы получил огромное удовольствие, пройдясь по нему плеткой-девятихвосткой.

Жестокость в словах была обещанием.

– Вы уверены, что не можете просто… высадить его на далекий остров с бутылкой рома? – спросила Этта, шутя лишь отчасти. – Прогнать по доске прямо в акулью пасть?

– Высадить? Прогнать по доске? – К ее удивлению, он рассмеялся. Слышать это было наградой. – Боже, мисс Спенсер, мне кажется, в вашей груди бьется сердце пиратки! Жаль, капитан Холл не остался, он бы порассказал вам своих историй за ужином.

– Жаль, – согласилась она, радуясь, что напряжение окончательно спало. – А вы какие-нибудь знаете?

– Я не такой хороший рассказчик, как он, – признался Николас. – Возможно, вам было бы интересно услышать очаровательную историю о пиратах, которые выпотрошили и вырезали сердце у британского офицера, вымочили в спирте и съели.

У нее отвисла челюсть:

– В спирте? В алкоголе? Так что, вкуснее?

– Думаю, это блюдо мало что могло бы улучшить, – ответил он. – Но, полагаю, при известной толике рома и мужества возможно все.

Этот обмен репликами настолько выходил за рамки напыщенной вежливой застольной болтовни, что возникло впечатление ловушки. Этта вспомнила предупреждения Софии, но каким облегчением было говорить с кем-то, кто не пытался ее перехитрить или выудить информацию. Руки, вцепившиеся в ограждение, расслабились, и она рассмеялась.

– Как вы это терпите? – услышала она свой вопрос.

Он повернулся к ней, подняв брови:

– Не уверен, что понял, о чем вы спросили.

– Правила… – Она скрестила руки на груди, отдавшись на мгновение взлетам и падениям корабля. Одна ее часть знала, что она навязывает ему опасные мысли, но другой, немного одурманенной вином, похоже, было все равно. – Их ведь так много? Что позволено, что не позволено говорить. Где говорить. Наверное, есть даже правило, запрещающее нам разговаривать без свидетелей, верно?

– Поверьте мне, пиратка, мы уже так далеко уплыли от того, что считается надлежащим, что я не уверен, удастся ли нам когда-либо найти дорогу обратно.

– Меня это не волнует, если вас не волнует, – с надеждой ответила она. Дойди ее слова до Софии, каковы шансы, что та не запрет ее в каюте, кормя обрезками солонины, подсунутыми под дверь?

Интерес Николаса, казалось, только обострился:

– И что бы об этом сказала ваша… сестра?

Ох… черт. Она кинулась в объяснения, чувствуя, как жар тем сильнее омывает горло, чем глубже она в них погрязает.

– Меня воспитывали не как Софию. Я все еще учусь тому, что от меня требуется. И явно не делаю больших успехов.

Его это, казалось, смутило:

– Под «воспитывали не так»… вы имеете в виду.

Что она могла ответить, чтобы это прошло «фильтр» восемнадцатого века?

– Эта семья… Я не знала о существовании Софии, как и любого из них, пока они не пришли и не забрали меня. Они прервали мою жизнь, и теперь мне придется играть по их правилам и делать все, что они попросят, неважно, чего хочу и что чувствую я. Это не мой выбор.

Николас снова повернулся, положив руки на леер; он запер мысли настолько глубоко в своем разуме, что Этта не могла о них догадаться. Выражение лица никак не выдавало его чувств, когда он проговорил:

– Значит, вы бы предпочли вернуться в Нассау, чем продолжить путешествие в Нью-Йорк?

Нассау! Это место упомянули уже дважды. Так, значит, ей не послышалось, и речь не о Нассо близ Нью-Йорка, а… действительно о Нассау на Багамах.

– Это вариант? Вы можете отвезти меня обратно?

– Нет, – категорично заявил он, гася крошечную вспышку надежды. – Моя оплата зависит от того, доставлю ли я вас в Нью-Йорк.

Конечно.

– Однако, если вы опасаетесь за свою жизнь…

– А если и опасаюсь? – перебила она. – Будь моя воля, схватила бы одну из тех маленьких лодок и погребла обратно к берегу.

– Не глупите. – Все его тело напряглось. – Кроме того, что вам потребуется несколько дней, прежде чем вы увидите землю, вы не знаете навигации, и у вас не хватит воды и пищи, чтобы выжить.

– Так вы будете держать меня здесь против моей воли…

– Знайте, пиратка, – взвился он, крепко вцепляясь в леер, – вы – моя пассажирка, и будь я проклят, если позволю кому-нибудь вам навредить.

Она не была уверена, как реагировать на горячность этих слов.

– Еще одно правило? – выдавила она наконец.

– Обещание. Если я увижу, что вы в опасности из-за Айронвудов, то помогу вам убежать. Но если вы сами попытаетесь уйти, отправлюсь на край земли, чтобы вернуть вас.

Она почувствовала, как от силы его слов краска начинает ползти верх по шее, по щекам:

– Рискнете вознаграждением?

– Не будьте смешной. Мы исчезнем после того, как я его получу. – Он покачал головой, но Этта уловила намек на поддразнивание в его голосе. – Не извольте сомневаться, мисс Спенсер. Ради такого случая можно и сдаться краске, что просится на ваше лицо.

– Пираты когда-нибудь сдаются? – спросила она. – Я думала, они лишь идут ко дну в пламени славы.

– Только плохие пираты. – Уголок губ Николаса приподнялся. – Остальные доживают до другой войны и легализуются.

Ей удалось слегка улыбнуться:

– Буду иметь это в виду.

– Вы правы, – сказал он, изучая небольшие шрамы, разбросанные по его руке. – Что касается правил – они в основном негласны и необъяснимы.

Поначалу наблюдать за мужчинами и их игрой было почти забавно – как же смешно слышать столь убийственно вежливые слова, произносимые с такой нескрываемой ненавистью. Но потом, благодаря Рену, игра внезапно стала зловещей – способом причинить настоящую боль, внешне оставаясь все в тех же тесных оковах приемлемого.

София называла это азартной игрой, но Этта не соглашалась. В тот первый час торжественный поток представлений, разговоров и рассаживания заставил ее почувствовать, что они стали частью небольшого оркестра. Каждое музыкальное произведение подчинялось строгим правилам: как читать ноты, держать темп и сотне других, складывающихся в звук и ритм, задуманные композитором. Для игры в импровизации и переосмысления фрагментов оставалось не слишком много пространства, поэтому Этта всегда старалась наполнить свое выступление каким-нибудь чувством, разбавить им то, чего от нее ожидали. Хотя самые требовательные судьи, казалось, обычно предпочитали безукоризненное исполнение вдохновению или даже страсти.

Но сравнение с азартной игрой и игрой в оркестре оказалось ошибочным. Оно подразумевало, что каждый участвовал добровольно, но, по правде говоря, Этта сомневалась, что кто-либо в самом деле жаждал участвовать в этом социальном фарсе, кроме тех, кто создавал правила ради собственной выгоды.

– Если могу, стараюсь во все это не лезть, – медленно проговорил Николас, словно не зная, как продолжить. Его голос упал, и Этте пришлось придвинуться ближе, чтобы расслышать. – Это – ужин с пленными офицерами – редкое исключение. Мне не в тягость выразить уважением морякам, с которыми я хожу под парусами, потому что я восхищаюсь ими и ценю их. Но вы правы – фальшь утомительна. И лжива.

– Кажется, одним из преимуществ пребывания здесь, – сказала она, – должна быть возможность создавать свои собственные правила.

– По правде говоря, на корабле правил еще больше, и они довольно строги. Возможно, вы и избавили юного Джека от расправы после фиаско с ложкой, но все знают, что он будет наказан за то, что вел себя так по отношению к офицеру.

– Как наказан? – резко переспросила Этта. – Он же просто мальчик…

– Нельзя позволить себе роскошь быть «просто мальчиком», когда ходишь под парусами, – с чувством возразил Николас. – Он – член команды. Наши правила и иерархия подчинены задаче выживания, и в следовании им есть своя логика и смысл, даже в самых безвыходных ситуациях. Наказания за их нарушение столь же серьезны, как и они сами, потому что отступление от своих обязанностей одним ставит под угрозу всех.

Этта сжала челюсти, отступив от него. Минуту назад Николас упомянул хлыст, и мысль о том, как он щелкает по голой спине мальчика, пытающегося стоически перенести на глазах всей команды наказание, за то, что хотел бы сделать каждый из сидящих за столом…

– Мисс Спенсер, я имел в виду, что мы пересмотрим его довольствие, – тихо сказал он. – Не переживайте. Он должен получить урок, но его вряд ли ждет серьезное наказание.

В его голосе прозвучала мягкость, которой она не ожидала.

– Вас когда-нибудь… наказывали?

Он кивнул, проводя большим пальцем по нижней губе. Этта следила за тем, как он скользил по крутому изгибу, пока не спохватилась, что не должна была бросать на него даже взгляда.

Сосредоточься. Думай о доме. Жемчужина холодила пальцы, пока она катала левую сережку взад и вперед. На мгновение девушка почувствовала странное покалывание чуть ниже, словно кто-то рассматривал кусочек кожи, где обнаженная шея встречалась с плечом.

– Несомненно, примерно в его возрасте, – продолжил он. – У меня был дьявольский нрав, не представляю, сколько терпения потребовалось Холлу, чтобы меня не придушить. В итоге я благодарен ему за науку, ведь он дал мне возможность стать частью его команды. Я предпочитаю откровенность и считаю, что мы должны отсекать неважные для нас вещи – те, что имеют большое значение для сухопутных крыс. То, что характеризует меня в первую очередь, – это моя работа, способности, Джека это тоже касается. И если вас не рекрутировали на флот насильно, люди попадают сюда осознанно.

Николас не сказал этого прямо, но у девушки возникло такое чувство, что эти «неважные вещи» напрямую связаны с цветом его кожи.

– Вы действительно не хотели покидать Нассау? – тихо спросил он, видимо сделав какой-то вывод.

– Нет, не хотела. – Недосказанность этого странного века. Этта выдохнула, перекидывая косу через плечо. Поднявшийся ветер яростно трепал выбившиеся пряди.

– Уверен, многострадальная попутчица не особо помогает делу.

– Попутчица, – с сухим смешком повторила она. Он избегал произносить ее имя.

Николас на мгновение закрыл глаза, а когда открыл, стало ясно, что он принял решение.

– София Айронвуд с удовольствием бы отрезала мне руки и ноги, засолила их и бросила в корыто для свиней. Она скорее умрет, чем признает, что мы вышли из одного рода, не говоря уже, что у нас есть что-то общее, кроме взаимной неприязни друг к другу.

Слова ударили ей в лицо, словно брызги соленой воды, холодным шлепком осознания.

Семья.

Как в…

Она отступила назад, изучая его профиль, и он отказался встретиться с нею взглядом.

Конечно. Конечно… почему она не допускала такой возможности раньше?

Стала бы София говорить что-либо настолько ядовитое о ком-то, кого едва знала? И он множество раз упомянул Айронвуда – деда Софии – не как случайного делового знакомого. София знала Николаса, потому что он был одним из них.

Но… вот он здесь, ловит каждый порыв ветра и каждую волну, словно бы родился на корабле. Если он плавал с детства, то когда?..

Ошеломленная Этта отступила от него еще на один шаг.

– Она действительно ничего вам не рассказала, – ровным голосом произнес Николас. – Не буду врать, что удивлен.

– Вы… – Этта изо всех сил старалась выстроить растрепанные мысли в линию. – Вы не расскажете мне, да? Вы хоть представляете, что я пережила? Насколько мне было бы лучше на этом ужине, знай я, что рядом настоящий союзник? Боже, неудивительно, что вы вмешались, когда я все испортила. Вы должны были.

– Конечно, я вмешался, чтобы помочь вам, – почти смущенно проговорил Николас. – Это против наших законов… и здравого смысла… позволить раскрыться нашему секрету. Теперь вы должны это знать.

И именно тогда она поняла, что ее план не сработает. Даже если ей удастся перетянуть на свою сторону остальных членов экипажа, они не пойдут против его желания. Его стойкость ей не подточить ни доводами, ни очарованием – не то что бы она была уверена, что обладает каким-то очарованием. Николас был не просто знакомым, нанятым вращаться на задворках семейной галактики Айронвудов, – он был частью их системы. Одним из них.

– Ваша подготовка… – начал он.

– Какая подготовка? – закричала она, снова давая волю нервам. – Я даже не знала, что могу путешествовать во времени, пока София не втолкнула меня в… в проход или как вы там это называете!

– Втолкнула вас? – юноша повернулся к Этте, сверкая глазами. – Хотите сказать, что никогда раньше не путешествовали?

– Представьте себе: никогда не путешествовала, никогда не слышала фамилии Айронвуд и, возможно, никогда не вернусь домой. Они мне даже не семья – они убили ту, которая меня любила, чтобы до меня добраться!

Злобно выругавшись под нос, он на мгновение от нее отвернулся.

– Вы даже не знали, что обладаете способностью? Путевая болезнь, наверное, невыносима. Неудивительно, что никто из экипажа вас не видел – должно быть, вы несколько дней пролежали без сознания.

Нет… она не должна отвлекаться, только не на это.

– Не притворяйтесь, что не участвуете в этом, – бросила она. – Вы и София…

– Нет! – резко перебил он, привлекая ее к себе, увлекая их обоих назад. Мир вновь обрел форму, и она увидела, что Рен и Чейз вышли из каюты и неуклонно приближаются к люку, ведущему на нижнюю палубу. – Не приписывайте меня к ней. В заказе Айронвуда ничего об этом не было. Я думал, он зовет вас с Софией, чтобы дать какое-то поручение. Похищения не в моих правилах, мисс Спенсер.

– Хотите сказать, за исключением похищения чужих кораблей и захвата в плен их экипажей?

Его брови поднялись, он выглядел так, словно вот-вот улыбнется. Это успокоило ее, но лишь отчасти.

– В его письме нет никаких объяснений? – спросила она. – Ничего о том, почему он хочет меня видеть?

– Нет. Я должен был перехватить «Ретивого» и доставить вас с Софией в Нью-Йорк к двадцать первому сентября. Боже, – пробормотал он, потирая затылок. – Первый раз, когда я путешествовал, я напал на автомобиль с зонтиком и чуть не обмочился от ужаса. Так что, когда я скажу, что вы хорошо справились, надеюсь, вы мне поверите.

Этта не могла представить его испуганным.

– Хотела бы я, чтобы вы сказали, – тихо призналась Этта. – Вы Айронвуд, так ведь? София упоминала о других семьях, но…

– Увы, не могу ответить «нет», – выплюнул он, брезгливо скривив верхнюю губу. – Я больше с ними не общаюсь. Для меня это только деловой вопрос. Я не путешествую, не подчиняюсь Айронвуду, а живу своей жизнью, свободной ото всего этого. И когда сделка будет завершена, я вычеркну их из своей жизни, насколько только смогу.

Что она упустила? Если он так сильно ненавидел Айронвудов, что едва не плевался, говоря о них, зачем согласился на них работать? А если мог отправиться куда угодно, в какое угодно время, почему остался в том, что так откровенно к нему враждебно? Со слов Джека, Холл воспитывал Николаса и Чейза с того времени, как они были мальчишками, а Николас сказал, что ходит под парусами с того возраста. Когда же он тогда путешествовал?

И почему перестал?

Этта чувствовала, что он отдаляется, не только углубляясь в себя, но и бессознательно смещаясь к своей капитанской каюте.

– Зная, какие они… вы все равно не хотите вернуть меня домой? – спросила она. – Вы знаете, где проход, через который София меня провела? В Нассау?

– Корабль отплыл из Нассау, так что напрашивается определенный вывод, но… – Он покачал головой. – У меня никогда не было списка проходов и их расположения. Из какого вы года?

Она ответила ему, и на его лице отразилось выражение полного удивления.

– Мне говорили, что проходов, открывающихся после Второй мировой войны, не существует. Это распространенное убеждение. Конечно, я знаю, существует множество древних неотмеченных проходов с неизвестными пунктами назначения. Возможно, ваш – один из них. К какой семье вы принадлежите?

– Линден, – ответила она. – По словам Софии.

Она снова застала его врасплох:

– Линден? Вы уверены?

– Может, София и врет, но она упомянула имя моей матери – Роуз. – Этта украдкой взглянула на его лицо. – Вы узнали имя?

Он шумно выдохнул, не в силах посмотреть на нее.

– Кто в нашем маленьком мирке не знает о Роуз Линден? Она – единственная путешественница, успешно перехитрившая Айронвуда. Что-то украла и бесследно исчезла. Боже мой, вы что, получается, приманка? Почему он просто не взял ее, если нашел вас обеих? Она еще жива?

Этта кивнула, переваривая этот маленький кусочек информации.

– Что еще вы о ней знаете? Хоть что-нибудь?

– Только то, что она оставила после себя разбитое сердце – Огастес Айронвуд, сын и наследник Сайруса, не один год ее искал. Чуть с ума не сошел. – Николас покачал головой, а когда снова заговорил, в его словах разгорелось пламя надежды. – Обещаю, что вы вернетесь в свое время. Если вы приманка или он намерен использовать вас, чтобы угрожать Роуз, тогда мы уйдем при первой же возможности и сами найдем проход.

Ее резануло разочарование. Если. Сейчас она ненавидела это слово. Он поможет, если и только если ей будет угрожать настоящая опасность. Конечно, он не повернет назад из жалости – в первую очередь он не знал, куда ее везти; во вторую – неплохо получал за эту работу. Но, какой бы глупой и маленькой Этта себе ни казалась, она надеялась. Что-то читалось в его нерешительности.

Желудок настойчиво и отчаянно дернулся.

– Вы говорили, кого-то убили, – начал он. – Кто это был?

Первые слова, готовые было сорваться с ее губ, были ложью; она ненавидела себя за это, за желание поддаться простоте вымышленной истории, вместо того чтобы сорвать повязку с кровоточащей раны и дать излиться всем неприятным чувствам и мыслям, порожденным скрипкой. Но ей нравилась эта честность, возникшая между ними: она ощущалась как нечто настоящее и твердое, достаточно сильное, чтобы за нее держаться, когда вокруг было столько лжи и секретов, пытающихся направить ее сразу во всех направлениях.

– Вам выпало испытание, – тихо сказал он, как только она закончила свой рассказ. – Я очень сочувствую вам. Скажите, хотите ли вы, чтобы я нашел скрипку, которую упомянул мистер Гуд… если это послужит вам утешением.

Почувствовав дурноту от одной этой мысли, она покачала головой:

– Наоборот. Я не могу… я с трудом могу смириться с мыслью играть сейчас. Пока не верну ее.

Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, а потом быстро закрыл, покачав головой.

– Что? – спросила Этта.

– Вы хотите спасти свою наставницу? Элис? – спросил он. – Изменить прошлое?

– Я знаю, как это выглядит, но она не виновата… она не заслуживает смерти и не… не из-за меня.

Он тяжело вздохнул с такой жалостью, что ее желудок снова перевернулся. Этта оторвала руку от леера, как раз тогда, когда налетел порыв ветра и корабль накренился вправо. Подошвы ее туфель были слишком мягкими и скользкими, и она почувствовала, что одна нога выскальзывает из-под нее. Рука обвилась вокруг ее талии, втягивая ее ноги обратно на палубу, а ее – к надежному горячему якорю – Николасу. Лицо прижалось к его плечу, ногти впились, скручивая ткань, в спинку сюртука. Все, что она слышала, так это собственное дыхание, скрежещущее в тишине; все, что могла чувствовать, – удары сердца, скрытого под слоями ткани и тепла. Этта отступила, пытаясь придумать, как избавиться от ощущения руки, крепко прижатой к ее спине. Он опередил ее.

– Аккуратнее, – выдохнул он, глядя вниз, на полированную черную кожу ботинок. – У меня осталась только одна пара.

– Все еще тут?

Этта не могла сказать, кто из них был больше поражен, услышав голос Чейза.

– Скоро следующая вахта; леди бы лучше вернуться в каюту.

Он стоял недалеко от них, на краю люка, скрестив руки. Было слишком темно, чтобы разобрать выражение его лица, но он не шелохнулся, пока Николас не отошел от нее, вдруг сложив руки за спиной.

– Пора возвращаться, мисс Спенсер, – сказал Николас. – Я провожу вас.

Он не взял ее под руку и не предложил руки. После случившегося Николас сохранял разумную дистанцию, по-прежнему пряча руки за спиной. Теперь она поняла, что чувствовала команда «Ретивого», когда их вели вниз, в чрево корабля, не зная, когда они смогут – да и смогут ли – снова увидеть солнце, звезды, небо. Разговора, как маленького кусочка свободы, ей было мало. Разделенные Софией и экипажем, смогут ли они свободно поговорить, прежде чем достигнут Нью-Йорка?

Он, судя по всему, думал о том же.

– До Лонг-Айленда десять дней, – сообщил юноша. – Возможно, меньше, если ветер будет на нашей стороне. Я рад, что нам удалось поговорить сейчас: сомневаюсь, что мисс Айронвуд выпустит вас из виду, как только ее желудок успокоится.

Этта остановилась возле своей двери, а он – у капитанской каюты на другой стороне.

– Можно кое-что у вас спросить? – прошептала она.

Он кивнул, его глаза сияли светом ближайшей лампы.

Девушка глубоко вдохнула, вбирая запах соли и воска, подбирая слова.

– Если вы можете путешествовать куда угодно… в любое, по большей части, время, – начала она, – почему вы остаетесь здесь? В эпоху, когда есть такие люди, как Рен, относящиеся к вам подобным образом?

– Вы думаете, у меня есть выбор? – сказал он. – Спокойной ночи, мисс Спенсер. Отдыхайте.

И скрылся в каюте, плотно закрыв дверь.