Это был подвал. Тесаный булыжник, известь, земляной пол и запах как от пробки, которой заткнули прокисшее вино. Повсюду всякий хлам: сломанная коляска, проржавевшие садовые инструменты, лопата с треснутой ручкой. Пыль и грязь слежались и ссохлись, прямо посредине валялся высохший трупик мыши. Чарли пригнулся, съежился, будто у него вырос горб – иначе он стукнулся бы головой о балки потолка. Брезгливо отшвырнул ногой дохлую мышь и оглянулся назад, на лестницу, вверху которой на фоне блеклого январского неба стояли Бендер и Букбайндер.

– Это же подвал, – сказал Чарли.

– Зато дешево.

Бендер кутался под ветром в длинное пальто, цилиндр словно прирос к его голове, шелковый шарф плотно укутывал шею. Джордж съежился на ступеньке, до половины спустившись в подвал; на его пьяном лице застыло выражение полнейшей тупости. Около левого глаза желтел расплывшийся кровоподтек – то ли кто-то его ударил, то ли сам где-то приложился.

Чарли зажег одну из принесенных с собой свечей. Поставил ее в угол на деревянный чурбан, внимательно осмотрелся. По крайней мере, здесь просторно. Правда, потолок вряд ли был выше пяти футов восьми дюймов. К тому же здесь было чертовски холодно, грязно, запущено. Над головой слышались звуки шагов и непонятное шуршание, словно кто-то таскал по полу взад-вперед мешки с картошкой.

– Кто живет наверху? – спросил Оссининг. Пар вырывался изо рта и повисал в спертом, влажном воздухе.

– Мать Барта, – ответил Бендер, кивнув на Букбайндера. – Это ее дом.

– Она у меня инвалид, бедная женщина, – вставил Букбайндер. – После удара у нее паралич левой половины тела. Пришлось нанять шведку, чтобы ухаживала за ней.

Но Чарли не слушал. Он думал о миссис Хукстраттен, своей «тетушке Амелии», о том, как свято она в него верит. И о вещественном доказательстве этой веры – наличных деньгах и чеках. По настоянию Бендера он написал ей несколько писем, в которых расписал чудесную новую фабрику по производству «Иде-пи», да еще приложил список несуществующих инвесторов, один солидней другого. Разливался соловьем о превосходной местной рабочей силе, о новом дизайне фирменных коробок, о великом будущем «Иде-пи», ибо этот продукт обеспечит славных американцев чудесным вегетарианским готовым завтраком, насквозь пропитанным целебными и полезными веществами. Письма распухали до двадцати, а то и тридцати страниц. Занимаясь сочинительством, Чарли обнаружил, что все эти фантазии для него постепенно становятся чем-то реальным. Он представлял фабричные цеха, видел свой кабинет за стеклянной дверью, любовался упоенным трудом рабочих – в особенности работниц, носивших облегающие юбки и приветливо шептавших ему: «Добрый день, мистер Оссининг!»

Письма делали свое дело. Миссис Хукстраттен подкинула еще две с половиной тысячи долларов. На эти деньги Бендер заказал тысячу картонных коробок, повозку бывших в употреблении реторт, смесителей и перегонных кубов, большую новую дровяную печь компании «Сирс» да еще снял это подземелье на окраине Самого Большого Маленького Города Америки. Надо отдать Бендеру должное – разработанный им дизайн коробки был хоть куда: на сине-красно-белом фоне два очаровательных пупса и их мамаша (и целомудренная, и довольно шлюшистая одновременно) сидят за кухонным столом – одни, без папочки, и завтракают. А сверху надпись: «Иде-пи Келлога, идеальная пища». Внизу написано все как положено: и про полезные ингредиенты, и про прочее. Еще ниже, яркими красными буквами – лозунг, позаимствованный у Ч. Поста: «Активизирует кровообращение». (На продукции Поста было написано: «Делает кровь краснее», что, конечно, звучало лучше, но внаглую передирать было нельзя.) На обратной стороне коробки было все то же самое, только картинка поменьше, да еще прибавлен параграф всякой дребедени про здоровое питание – специально для покупательниц вроде Элеоноры Лайтбоди и Амелии Хукстраттен.

– Какая грязища, – сказал Чарли. – Что бы мы здесь ни производили, на зубах будет скрипеть песок.

Бендер спустился на ступеньку, заглянул внутрь.

– Ничего, закроем ковриками, – сказал он. – Купим с полдюжины. А печь прогреет помещение. Правда, Барт?

Букбайндер, раньше работавший у Ч. Поста, охотно согласился:

– Мне случалось видеть, как великие концерны рождались из ничего, – гнусаво сообщил он и обшарил помещение взглядом маленьких, неуверенных глазок. – Первая фабрика доктора Келлога тоже так выглядела. Да и его братец пару лет назад начинал с чего-то подобного, а посмотрите, чего достиг.

Бендер задумчиво заметил:

– Конечно, для начала придется довольствоваться свечным освещением. Пока нам не до электричества. Помните, Чарли, все что нам нужно – это образец продукции. Лишь бы наполнить тысячу коробок. А там уже мы выйдем на прямую дистанцию.

Джордж, сидевший в углу на пустом ящике, презрительно фыркнул:

– И начнутся собачьи бега.

Бендер его проигнорировал.

– Ну, Чарли, что вы об этом думаете?

Что он думал? Он думал, что все это выглядит просто кошмарно, что это настоящее мошенничество, что у него сейчас разорвется сердце. Но с чего-то же надо начинать. Все лучше, чем гоняться за Бендером по всему городу, или мерзнуть в пансионате миссис Эйвиндсдоттер, или, подобно Джорджу, напиваться до скотского состояния. Чарли пожал плечами.

– Ладно, сойдет. До поры до времени. До тех пор, пока мы не наполним наши коробки хлопьями. А тогда мне понадобится настоящая фабрика, так и знайте.

Бендер просто кивнул и улыбнулся. Насколько Чарли понимал его план, Бендер собирался употребить образцы продукции для того, чтобы развернуть рекламную кампанию новых хлопьев в некоторых городах Среднего Запада – с использованием плакатов, газет и тому подобного. Как всегда самонадеянный, он уверил Чарли, что на эту приманку клюнут и можно будет набрать огромное количество заказов с пятидесятипроцентной предоплатой, не важно – чеком или наличными. Заполучив эти деньги, можно будет развернуть производство как следует. Чего Бендер не объяснил Чарли, так это самого главного: он рассчитывал, что Уилл Келлог вовремя вступит в игру и откупится от новых конкурентов, пока они не зашли слишком далеко.

Чарли застегнул пальто и натянул перчатки.

– Ладно, Джордж, – вздохнул он. – Пойдем разгружать повозку.

Два дня спустя началась работа.

Бендер сдержал слово и обеспечил внутреннее убранство: добыл полдюжины дурнопахнущих кусков раскрашенного полотна, несколько промасленных соломенных матрасов, от которых несло плесенью. Но запах – пустяки, к нему можно привыкнуть, зато теперь пол был прикрыт и пыль не летала в воздухе. Букбайндер соорудил в заснеженном дворе навес, под которым теперь хранились три воза отборной кукурузы, которую Бендер сумел увести из-под самого носа у закупщиков фирмы Уилла Келлога, проявив при этом коварство и изобретательность, достойные профессора Мориарти. Чарли, который за последние годы вел довольно рассеянный образ жизни, постоянно торча в питейных заведениях и биллиардных, занимался весь первый день колкой дров для печи. Он стоял в холодном дворе, на время забыв обо всех хитроумных расчетах, и махал топором как заведенный, а Бартоломью Букбайндер тем временем проделывал в стене подвала дыру, чтобы протянуть туда выводную трубу. Его мать-инвалид сидела у окна второго этажа и безмятежно взирала на эту кутерьму, видимо не находя в ней ничего из ряда вон выходящего. Считалось, что Джордж должен помогать при заготовке дров, однако проку от него не было. Букбайндеру пришлось укрыть пьянчугу одеялом, чтобы тот не замерз насмерть.

К утру второго дня печь уже вовсю работала, выпаривая все мерзостные ароматы из тряпок, стен, потолка и балок. Должно быть, именно так пахнет история – гнилью и забвением. Чарли задыхался от этой вони. Тело у него разламывалось, как у спортсмена, который давно не тренировался, или галерного раба, впервые усаженного на весла. Спина превратилась в нечто вроде раскатанного теста, плечи, локти и запястья попеременно ныли, хрустели и дергались. Ночь Чарли провел на подстилке возле печки, свернувшись калачиком рядом с Джорджем – не было смысла тащиться на другой конец города в пансионат миссис Эйвиндсдоттер. Подкрепился Чарли остатками со стола Букбайндеров, а это было не бог весть что: солонина и оладьи со слабым чаем без сахара – и на ужин, и на завтрак. Когда Оссининг рисовал себе свое будущее в качестве главного президента компании «Иде-пи», ему представлялся совсем другой образ жизни, и все же он был очень возбужден. Наконец-то он постигнет тайны процесса производства хлопьев!

Как выяснилось, «Иде-пи» ни по каким параметрам не сможет похвастаться какими-либо серьезными отличиями от сходной продукции. Специальные ароматические добавки придадут хлопьям «Иде-пи» некоторую индивидуальность, а лавинообразная рекламная кампания обеспечит успех; во всех же прочих отношениях они будут мало чем отличаться от «Жареных кукурузных хлопьев Келлога» или недавно появившихся на рынке «Поджаристых хлопьев Поста». Производители нового продукта (сам Чарли, Бендер и Букбайндер, который в обмен на свои знания получил щедрое вознаграждение из фондов миссис Хукстраттен и долю в компании) будут придерживаться традиционного способа производства, разработанного доктором Келлогом тринадцать лет назад, когда он изготовил свои первые пшеничные хлопья, а позднее, в 1902 году, усовершенствовал рецепт, создав кукурузные.

Сначала нужно обмолоть кукурузные початки, чтобы отделить листья, шелуху и маслянистые завязи от богатых крахмалом зерен (если этого не сделать, срок хранения хлопьев сокращается, и они могут прокиснуть, как это произошло с ныне покойной «Хрустящей кукурузой»). Початки нужно пропарить, чтобы они потрескались, потом вылущить зерна и еще попарить их на ротационных противнях. Тут самое время ввести вкусовые добавки – обычно это соль, сахар и солод. Потом подсушить, еще попарить и немного потомить, чтобы зерна как следует пропитались. (Именно в этом и заключалось гениальное открытие доктора Келлога, который, понапрасну загубив множество экспериментальных партий, отвлекся от процесса и предоставил хлопья самим себе – они немного полежали и дошли до нужной кондиции.) Затем зерна раскатывают в хлопья под специальным прессом, охлаждают водой и лишь после этого прожаривают. Вот и весь процесс с начала до конца. Для того чтобы занять достойное место на рынке, «Иде-пи» достаточно чуть-чуть изменить вкус: прибавить немножко сельдерея и изменить количество солода (совсем чуть-чуть, чтобы не испортить дела).

В середине второго дня Чарли уже надзирал за двумя свиными корытами, где остывали хлопья, которые Букбайндер пропитал экстрактом солода, солью и еще какой-то подозрительной ядовито-зеленой жидкостью, полученной в результате вываривания сельдерея. Кроме того, Чарли должен был помогать Джорджу и еще одному наемному работнику вручную вертеть машину, раскатывавшую хлопья. Три огромных железных чайника пыхтели на плите, а внутри, на противнях, поджаривалась очередная партия. В подвале стоял дым коромыслом: Джордж подбрасывал дрова, Чарли метался между своими корытами и печкой, Букбайндер гнусаво выкрикивал приказы, словно полководец на поле битвы. Под ногами скопилась каша из раздавленных кукурузных зерен, утробно ухал пресс, из печки пыхало паром. У дальней стены, в корзинках, понемногу скапливался окончательный продукт: зеленоватые хлопья, часть которых из-за нерасторопности пекаря (то есть Чарли Оссининга) слегка подгорела по краям.

Темп установился такой бешеный, что у Чарли не было времени задуматься о происходящем. Он был рад, что занимается делом. И если Букбайндер приказывал ему наколоть еще дров, Оссининг безропотно бросался исполнять задание. Когда приехала повозка, груженная пустыми коробками, он без малейших колебаний взял на себя роль грузчика. Так прошло еще двое суток. К исходу четвертого дня появился Бендер, чтобы продегустировать продукт. Конечно, Чарли сам время от времени прихватывал с подноса немного хлопьев, да и Букбайндер тоже похрустывал ими, пытаясь усовершенствовать рецепт, но никто еще не устраивал настоящую дегустацию – с миской, ложкой и кувшином молока. Каждая партия была пронумерована и снабжена наклеенной этикеткой; у стены стояли двадцать семь корзинок, доверху наполненные хлопьями, и каждый образец чем-то отличался от своих собратьев. В одном было так много масла, что хлопья размокли; другой, наоборот, был прожарен до черноты; была пробная партия, обработанная пепсиновым раствором, призванным облегчить американским желудкам усвоение продукта; из одной корзины пахло так отвратительно, что ее пришлось убрать в самый дальний конец двора. На подстилке скопился слой мусора, на балках выступили капли воды, беспрестанно падавшие вниз.

– Наши дела подвигаются! – вскричал Бендер, снял свой цилиндр и, согнувшись, спустился в узилище. Он весь сиял, похвастался тем, что получил заказ на пятьсот коробок – за одну только картинку на упаковке. Выражение его лица изменилось, когда большая бурая капля шлепнулась с потолка на его белоснежный шелковый шарф, однако Бендер пробормотал что-то про «трудные условия» и вновь засиял улыбкой. Он похлопал ладонями, затянутыми в жемчужно-серые лайковые перчатки, и проревел:

– Ну, ребята, баста. Идем наверх, будем пробовать продукцию.

И они отправились наверх. Бендер шел первым, вел всех под холодную звездную ночь, а потом через черный ход в кухню старой миссис Букбайндер, освещенную керосиновой лампой. Джордж успел приложиться к бутылке и на входе стукнулся плечом о дверной косяк; наемный работник – его звали Хейс, просто Хейс – шел следующим, потом Чарли, замыкал шествие Букбайндер. Большой дубовый кухонный стол был накрыт грязной клеенкой. Старая миссис Букбайндер, вся скрюченная, как узловатый корень, сидела на табуретке и ухмылялась.

– Я буду судить! – просипела она каким-то жутким голосом, в котором соединились посвист и птичий клекот, при этом обнажились ее серые беззубые десны. – Если я смогу прожевать эту дрянь, значит, вы не зря старались.

Стол был накрыт на шестерых: шесть глиняных мисок, шесть оловянных ложек, шесть серых салфеток. Уселись без церемоний, потому что все устали и одурели от работы, все были рады вырваться из тесного подземелья, напоминающего один из девяти кругов ада. Бендер поочередно взял на пробу хлопьев из четырех самых многообещающих корзинок. На первой было написано: «проба № 13С, пенс, сельд., соль 2 унц., 6 порц. солода». Букбайндер торжественно насыпал каждому в миску горсть хлопьев, и Чарли подумал, что они похожи на зеленые древесные стружки. Потом Бендер шутливо произнес предобеденную молитву, Джордж пробурчал что-то неразборчивое, разлили молоко, и каждый, зачерпнув ложкой, попробовал.

Наступила тишина. Снаружи падал мелкий ледяной дождик, многозначительно стуча по оконному стеклу. Джордж сдался первым. Поперхнувшись, он выплюнул непрожеванную «Иде-пи № 13С» себе в ладонь.

– Господи боже! – ахнул он, содрогнувшись. – Меня отравили!

В следующую секунду он прижал к губам противоядие – свою бутылку. Все остальные дегустаторы – миссис Букбайндер первая – тоже выплюнули хлопья в салфетку, ладонь или прямо в миску. Кто-то вздохнул с облегчением, кто-то удивленно охнул, кто-то вскрикнул с отчаянием, кто-то скривился от отвращения. Букбайндер с серьезным видом поднялся, собрал миски и вылил содержимое в помойное ведро, предназначавшееся для свиней. Перешли к образцу «21 А».

Горела лампа. Накрапывал дождик. Ночь еще только начиналась. Все четыре образца оказались один другого хуже, и когда Букбайндер отправился в подвал за следующими партиями, никто не сказал ему ничего ободряющего. На сей раз он принес пять корзинок. Снова ложки застучали о миски.

В конце концов все двадцать семь опытных партий «Иде-пи Келлога» достались свиньям. Самым обидным было то, что даже хрюшки отказались их есть.

Оссининг, конечно, был разочарован, но не позволил себе падать духом. Ничего, это была мелкая неудача, временное поражение. Бендер что-нибудь придумает. Конечно, Букбайндер уже не вызывал у Чарли такого доверия, как прежде. К тому же поговаривали, что его переманил у Поста соперничающий концерн, ныне обанкротившийся, и что дело там было нечисто, но кто знает, правда это или нет? Если Букбайндер не изготовит съедобных хлопьев – что ж, они найдут кого-нибудь другого. Из любой ситуации есть выход.

В свои двадцать пять лет Чарли Оссининг был убежденным оптимистом. А почему бы, собственно, ему и не быть оптимистом? До сих пор судьба улыбалась ему, он знал лишь солнечную сторону жизни. Его настоящее имя было Чарльз Питер Мак-Гахи; он родился в городке Оссининг-на-Гудзоне в семье ирландских иммигрантов. Родители почти все свое время проводили, откупоривая бутылки с виски, и не слишком заботились о такой ерунде, как добывание хлеба насущного и обеспечение крыши над головой. У Чарли были все шансы на обездоленное, несчастное детство. Но не тут-то было. Появилась добрая фея в лице благодетельницы миссис Амелии Доуст Хукстраттен. Каллум Мак-Гахи, отец Чарльза, проявив колоссальную настойчивость и незаурядный дар убеждения, уговорил вдову Хукстраттен взять его на службу сторожем, дворником и управляющим ее терри-таунского поместья, а мать Чарльза Мэри устроилась там же кухаркой и горничной. Мальчику в это время было четыре года. Он был славный, приветливый, с широко открытыми глазками и сияющей улыбкой прирожденного мошенника (или пастора, магната, сенатора – это как получится).

С самого начала миссис Хукстраттен прониклась симпатией к малышу. Она одевала его в башмаки тонкой телячьей кожи, в английские твидовые пиджачки, которые не доносил в детстве ее собственный сын (тому было в ту пору уже лет двадцать пять, и он успел занять видное место на нью-йоркской фондовой бирже). Мальчуган безмерно радовал вдову. Она вновь чувствовала себя молодой, энергичной, нужной людям; ее день теперь опять обрел смысл и ритм. А самое главное – маленький Чарльз помогал ей забыть о смерти мужа.

Образование Чарли она тоже взяла в свои руки. Миссис Хукстраттен была убежденной сторонницей демократии, но все же считала, что местная школа пригодна только для голодранцев и иностранцев. Поэтому Чарли сначала учился в Пансионате для юных джентльменов, где его обучали изящным манерам, латыни, музыке, а также классическим наукам, а заканчивал он образование в Академии Святого Бэзила, в Гаррисоне. Миссис Хукстраттен переехала в более просторный дом к югу от Петерскилла, она сделала это, во-первых, для того, чтобы в большей степени соответствовать своему упрочившемуся имущественному и социальному положению (благодаря разумным инвестициям покойного мужа и стараниям сына), но также еще и для того – хоть в этом она не призналась бы никому, даже самой себе, – чтобы быть поближе к Чарли; должен же мальчик хотя бы уикенды проводить в домашней обстановке. Каллума и Мэри она тоже прихватила с собой только из-за Чарльза – отец мальчика к тому времени допился уже до такой степени, что не мог даже самостоятельно открывать ворота, а мать обзавелась целым ворохом загадочных болезней – от звона в ушах до дрожи в пальцах – и не могла больше ни готовить, ни мыть посуду, ни прислуживать по дому.

Да, у Чарли были широкие перспективы, но, как это часто бывает в подобных обстоятельствах, он пренебрегал ими. Не с самого начала, конечно, а постепенно, одну за другой, он не оправдывал надежд, которые возлагало на него приличное общество, – вместо этого Чарли все больше сближался с людьми, которых это самое приличное общество не признаёт и которые пробиваются благодаря инстинкту, врожденной сметливости, силе характера и хладнокровию. Впервые Чарли стал замечать за собой подобные качества, когда учился в Академии Святого Бэзила. В то время ему было пятнадцать лет, он умел отлично работать кулаками и быстро бегать, но при этом считался неважным спортсменом и посредственным учеником. Интеллектуальные высоты интереса для него не представляли. Решать задачи, писать диктанты и сочинения, излагать факты на бумаге – все это было для него сущей пыткой, каторгой, работой, достойной лишь узников и придурков, а обиднее всего было то, что за этот труд даже не платили. Какое там! Наоборот, это миссис Хукстраттен платила учителям, чтобы они мучили Чарли именами, датами, цифрами и прочим. Чарли хотелось поскорее оттуда выбраться. Он мечтал о том, как начнет жить самостоятельно, станет важным бизнесменом, обзаведется всем необходимым – особняком, каретой, бильярдным столом, и все увидят, что он уже не простой сын сторожа. Какое отношение ко всем этим чудесам имела Академия Святого Бэзила?

Однажды ночью, перелистывая номер журнала «Скрибнер» вместо того, чтобы заучивать наизусть имена и годы правления всех правителей Британии от Эдуарда Уэссекса и Этельреда II до королевы Виктории, он наткнулся на рекламу, привлекшую его внимание:

Вот, оказывается, как все просто! Настоящее чудо! Чарли представил, что становится первым учеником в школе, а затем достигает вершин делового и финансового мира – и все без малейших усилий. Он посмотрел через плечо, не подглядывает ли сосед по комнате, вырвал страничку из журнала, аккуратно сложил и спрятал во внутренний карман.

Чарли заплатил доллар, заказал таблетки. Принял одну в тот же день, когда пришла упаковка. Кажется, лекарство не очень помогло с зубрежкой латинской грамматики, за которую он получил оценку «плохо». На следующий день Чарли принял сразу две таблетки, полагая, что увеличение дозы насмерть вколотит монолог Порции в его память, однако, когда его вызвали на уроке, он смог припомнить лишь слова «дважды благословенный». Только они застряли в его памяти, как сломанный зуб на шестеренке; Чарли твердил про дважды благословенного снова и снова до тех пор, пока класс не покатился со смеху. Ладно, Чарли попробовал принять три таблетки, четыре, пять, причем сначала на пустой желудок, потом после еды, перед сном, с утра пораньше. Потратил шесть долларов, проглотил три сотни таблеток и лишь потом понял, что его надули. Таблетки ничего не давали – с тем же успехом он мог бы жевать кору деревьев или траву на футбольном поле.

Вот кретин! Надеялся стать первым учеником, обвести школьную систему вокруг пальца, а вместо этого потратил карманные деньги за целый семестр на ерунду, стал жертвой примитивного мошенничества, на которое бы не клюнул и последний идиот. Его так легко купили, потому что он нуждался в этих таблетках, потому что он чувствовал себя неполноценным и хотел это исправить. Вот в чем заключался настоящий урок. Урок более ценный, чем вся наука школьных учителей. Человек, который придумал таблетки для укрепления памяти, разместил в газете рекламу и лопатой греб деньги, поступавшие от тысяч придурков со всей Америки, был настоящим гением. Вот с кого следует брать пример.

Когда Чарли покинул академию, не закончив первого курса, миссис Хукстраттен была разочарована. Он не вернулся домой, не написал своей благодетельнице письма, ничего не стал объяснять. Просто однажды вечером собрал чемодан, доехал до Петерскилла на тележке молочника и всерьез занялся изучением биллиардного искусства. Через неделю, сильно отощавший, Чарли явился в сторожку. Отец орал и ругался, мать жаловалась на боли и судороги, миссис Хукстраттен умоляла парнишку образумиться. Все было тщетно. К семнадцати годам Чарли уже жил самостоятельно, снимая комнату над бакалейной лавкой в Терри-Тауне и кое-как зарабатывая на жизнь игрой в карты, кости и биллиард. Он выпивал, но не так отчаянно, как отец; находил подружек, с которыми ему было весело, но не завязывал прочных связей. Однако прошло какое-то время, и Чарли возмужал; ему надоели мелкие мошенничества, кабаки, потасовки и полуграмотные бабенки – блудный сын вернулся к миссис Хукстраттен. И произошло это лишь потому, что Оссининг познакомился с Бендером и обзавелся целью в жизни – на горизонте возникла «Иде-пи».

Через неделю после бесславного провала производственного эксперимента в подвале Букбайндера в пансионат миссис Эйвиндсдоттер явился Эрнест О'Рейли, который сообщил, что Бендер ждет Оссининга в «Таверне Поста». Чарли вошел через служебный вход, поднялся по черной лестнице, чтобы избежать встречи с швейцаром и портье (хоть и не забыл, что за ними должок, который обязательно будет возвращен, причем с процентами). Бендер встретил его истинным лордом, в красном шелковом халате, с пурпурным носом, свидетельствовавшим о том, что его обладатель успел выпить изрядную дозу французского коньяка. Целеустремленный и преданный их великому делу, Чарли давно уже перестал дуться на компаньона из-за того, что они ведут столь разный образ жизни. Бендер – это Бендер, и этим все сказано. Ничего, когда «Иде-пи» войдет в моду, Оссининг еще поживет в роскоши.

– Чарли-Чарли, мой мальчик, мой мальчик! – вскричал Бендер, по всегдашнему своему обыкновению удваивая слова. Он бросился навстречу Оссинингу, стиснул в бурных объятиях. Потом отодвинулся, дыша коньяком, и царственным жестом указал на кресло. – Садитесь. Я кое-что хочу с вами обсудить.

Чарли сел. Хочет ли он коньяка? Само собой.

Чарли вертел бокал в руках.

– Ну, в чем дело? – спросил он.

Он уже целую неделю сидел без дела в пансионате, читал грошовые романчики и старался не думать о том, из какой дряни его экономная квартирохозяйка готовит очередной обед. Все это понемногу сводило его с ума.

Бендер уселся в плюшевое кресло.

– Вот какая штука, Чарли, – сказал он, почесал нос и уставился своими серыми в красных прожилках глазами на компаньона. – Совершенно очевидно, что с рецептом «Иде-пи» не все ладно. То есть я, конечно, ценю все ваши усилия и не имею в виду ничего плохого, но у меня возникло ощущение, что ничего путного в старушкином подвале мы не произведем.

Оссининг хотел возразить, но Бендер поднял руку.

– Чарли, я знаю, что вы хотите сказать. Мы потратили на этот проект немало средств: сырье, плата Барту, печь и так далее, но это все сущие пустяки по сравнению с теми миллионами, которые мы будем зарабатывать через год. Кроме того, печь, а также кое-что из оборудования нам еще пригодится, это не проблема. Наши усилия не были тщетны, как бы это ни выглядело со стороны. – Он сделал паузу, понюхал коньяк. – Во всяком случае, мы кое-что поняли.

– Что? Что такого мы поняли? – раздраженно спросил Чарли.

Конечно, условия труда были хреновые, но ведь это сам Бендер убедил его смириться. И потом, у Чарли было ощущение, что он делает дело. После восьми недель безделья что-то задвигалось, началась работа… И вот теперь Бендер говорит, что время потрачено попусту. В обмен на время и деньги они, видите ли, кое-что поняли. Поняли!

– Мы поняли, Чарли, что я ошибался, а вы были правы. Вы с самого начала возражали против этого подвала. Я думал, мы там сделаем почин: разработаем рецепт, изготовим опытную партию. Нам только это и нужно – заполнить тысячу коробок, а дальше все будет просто. Но не сработало. Мы были слишком самоуверенны. Мы взялись за дело прежде, чем обеспечили себе нормальное место для работы и настоящее оборудование. Неудивительно, что у нас ничего не вышло. – Он замолчал, чтобы глотнуть коньяка. – Да, Чарли, я ошибался.

Оссинингу хотелось протестовать, хотелось вернуться в подвал к Букбайндеру и работать дальше. Но он никогда прежде не слышал, чтобы Бендер признавал свою неправоту – даже в тот день, когда Келлог выставил их из Санатория. Поэтому Чарли решил послушать, что будет сказано дальше.

– Вы хотите спросить, как мы будем действовать теперь? – медоточивым, уверенным голосом спросил Бендер. Это был голос человека, который знает, что у него в запасе есть козырная карта. У Бендера всегда была в запасе козырная карта. Он сел, вытянул ноги, выпустил ленивую струйку сигарного дыма. – Что ж, я расскажу вам. У меня есть план, Чарли, просто странно, что мы не додумались до этого раньше… Это сэкономило бы нам – вам – много денег и нервов. Ничего, не волнуйтесь, теперь дело пойдет на лад.

Снова пауза. Почему бы ему не перейти к делу?

– Перехожу к делу. Я хочу, чтобы вы, Джордж и этот ваш работник Хейс сегодня в полночь были у железнодорожного пакгауза – знаете, в восточной части города?

– В полночь?

Бендер кивнул.

– Завтра рано утром оттуда отправляют четырнадцать вагонов отборных хрустящих хлопьев, произведенных Уиллом Келлогом. Я уже договорился с кладовщиком, так что вам не о чем беспокоиться…

– Не о чем беспокоиться? Мы что же, будем воровать чужие хлопья?

Бендер просто улыбнулся. Это была добродушная отеческая улыбка; так учитель улыбается первому ученику, вручая ему табель с отметками.

Чарли все не мог поверить.

– Вы что, шутите? – вскричал он.

На кой им нужно четырнадцать вагонов «Хрустящих хлопьев Келлога»? Четырнадцать вагонов! Куда их девать? Как перевозить? Однако, следя за выражением лица Бендера, с его хитрой толстогубой улыбкой, багровым носом и весело поблескивающими серыми глазами, Чарли начал соображать: им не нужно четырнадцать вагонов хлопьев, совсем не нужно… Им хватит одной тысячи коробок.