16. Зуб и коготь

Я во все глаза смотрел на молодого мистера Биллингса, он, в свою очередь, тоже пытался смотреть на меня, но, видимо, из-за переполняющего чувства стыда вынужден был отвернуться.

– Мне нужно идти, – сказал я. – Не знаю, благодарить мне вас за то, что вы мне рассказали, или проклинать.

– По крайней мере вы можете спасти Чарити, – сказал он. – Увезите ее от Фортифут-хауса как можно дальше. И сами уезжайте. Бурый Дженкин не сможет преследовать вас слишком далеко.

– А другие дети? Я только что встретился с некоторыми из них на площадке.

– О да. Это они разбудили меня своими перешептываниями и беготней. Боюсь, вы не сможете забрать их с собой. Если бы вы только могли!.. Но тогда Бурый Дженкин в ярости убьет вдвое больше детей. Это совершенно неуравновешенный и иррациональный тип.

– Но дети ведь все равно умрут. Я видел их надгробия.

– Судьба не является чем-то неизменным, мой дорогой сэр, как вы уже поняли. Что, если бы вы оставили вашего преподобного друга под половицами? Что, если бы вы не рискнули вернуться? Наша судьба всегда в наших руках, мой дорогой. Парадокс только в том, что мы не пытаемся изменить свою жизнь, когда можем.

Он взял мою руку и крепко сжал. Я испытал невероятно странное чувство – меня держал за руку человек, умерший сто с лишним лет назад. Мне показалось, будто я несусь по американским горкам и вот-вот нырну в пустоту. Теперь мне было понятно, как люди сходят с ума.

– Я разрешил Бурому Дженкину забрать шестерых детей, – сказал он. – Я сказал себе: если бы они не приехали сюда, в Фортифут-хаус, они все равно погибли бы в лондонском Ист-Энде – от голода, беззащитные перед жестокостью и сексуальным насилием. Потом, когда Кезия начала давить на меня, я разрешил ему забрать еще шестерых. Но оправдывать себя стало значительно труднее. Теперь она требует еще шестерых. И я знаю, чем это закончится, если я не предприму решительные меры.

– И что вы собираетесь делать?

– Отправиться в будущее, – ответил Биллингс. – Отправиться на самый край времени и остановить это чудовище, прежде чем наступит Обновление. Прежде чем будущее Земли навсегда будет обречено.

Я посмотрел на часы. Меня не было уже почти полчаса, и Дэнни с Чарити, наверное, беспокоятся, куда я пропал.

– Мне нужно возвращаться, – сказал я. – Я еще не уверен, что в состоянии все это понять. Не понимаю, почему Бурый Дженкин не может вернуться из будущего и предупредить Кезию о том, что вы собираетесь сделать.

– Потому что сейчас, в ноябре 1886-го, я нахожусь в своем реальном времени. Вы можете уйти, но, если завтра вы вернетесь, я по-прежнему буду здесь в ноябре 1886-го. И в моем мире пройдет столько же часов и минут, сколько и в вашем.

– Вы меня еще больше запутали.

– Поверьте мне, – сказал Биллингс, – мы можем спасти детей, если попытаемся. Я уверен в этом. Если не сможем, значит, я заслужил то, что уготовано мне Богом.

– Вы хотите знать, что именно? – спросил я его.

Он покачал головой:

– Я очень хорошо себе представляю. Скорее всего, безумие и смерть. Я чувствую, как эти двое уже гложут меня. Но я не хотел бы услышать об этом от того, кто знает наверняка.

Я открыл ворота сада и шагнул во тьму между деревьями. Фортифут-хаус чернел на фоне неба. В темноте он походил не на английское здание, а скорее на турецкую крепость или утес посреди невероятно далекого мира. Я поднялся по тропе, пересек мостик через ручей и направился через лужайку к дому. Прудик в ночном сумраке был похож на серебристое окно – окно, смотревшее прямо в страшную, недосягаемую бездну. Если упасть в него, можно улететь прямиком в небо.

Я спешил мимо солнечных часов, когда услышал резкий треск. Взглянув на солнечные часы, я увидел тонкую струйку ярко-голубых искр, ползущую по указателю, по металлическому циферблату, по контуру римских чисел. Окинул быстрым взглядом тени в саду. Сгорбившиеся, уродливые, таящие в себе угрозу. Если появились искры, значит, где-то неподалеку Кезия. А если Кезия неподалеку, то и Бурый Дженкин тоже. Я перешел на бег, но едва достиг края «навы», как из указателя часов вырвался длинный электрический разряд и ударил меня в плечо. Все нервные окончания в левой руке словно зазвенели, мышцы сократились так, что я непроизвольно подпрыгнул. Я почувствовал сильное жжение, и над плечом рубашки взвился клубок белого дыма.

По ступеням террасы мне навстречу спускалась Кезия Мэйсон, вслед за ней, хромая, почесываясь и хихикая, семенил Бурый Дженкин. Кезия была закутана в эксцентричный, похожий на арабский костюм из грязных рваных простыней. На голове громоздился какой-то чудовищный бурнус, так что видны были лишь одни глаза. Груды простыней на плечах были перевязаны крест-накрест узловатыми бечевками. Тело от груди до колен было обнажено, лишь на поясе висела сумка, из которой торчали сухие дубовые листья, потемневшие лепестки роз, пучки омелы и даже наполовину мумифицированный воробей. Голени ее тоже были обернуты рваными простынями, а ступни – босыми, хотя вокруг каждого пальца обмотан кусок бечевки.

Простыни, казалось, были покрыты пятнами крови и мочи. Хотя до нее оставалось почти двадцать футов, я почувствовал запах смерти. Кезия Мэйсон и Бурый Дженкин были смертью – смертью и ее суетливым спутником.

– Bonsoir, bastard, comment ca va? – хихикнул Бурый Дженкин, прыгая по темной траве. Было непонятно, где тень, а где эта крысоподобная тварь. – We were so traurig bastard-bastard. But so happy now, das wir your lunchpipes riechen konnen! I hook out your derrière-ring avec meinen Klauen, ja!

Ликующий Бурый Дженкин без устали плясал в темноте. Кезия Мэйсон кружила вокруг меня, бледная, источающая зловоние и очень странная. Ее простыни шелестели. Сумка мягко подпрыгивала на обнаженных коленях.

– Что привело тебя сюда, мистер Непоседа? – спросила она. – Жить надоело, да? Что ты сделал с проповедником? Выбросил в море?

– Ха! ха! Текели-ли! Текели-ли! – верещал Бурый Дженкин, пока Кезия Мэйсон не направила на него указательный палец, сверкая расширенными глазами из-под зловонного самодельного капюшона.

– Тише, Дженкин! У тебя такой вид, будто ты выскочил из задницы дьявола.

Она щелкнула пальцами, и в тот же миг в крысиной ноздре Бурого Дженкина лопнула вена, и кровь забрызгала бакенбарды и поднятый воротник. Он зажал себе нос и заскулил, продолжая кружить по траве.

– И что теперь? – спросила Кезия, подойдя еще ближе. Я едва мог вынести ее едкий сладковатый запах, чувствовал, как желчь подступает к горлу. – Чего ты хочешь, дружок? Какой-то бледный у тебе вид, как я погляжу. Ищешь чего-то сладенького? Или неприятностей? Или того и другого?

Признаться, я не знал, что сказать. Я едва понимал, чего она от меня хочет. А горло у меня перехватило от страха и отвращения, мне казалось, что я вообще не смогу говорить. Я осмотрелся по сторонам, чтобы убедиться, что Бурый Дженкин не забежал мне за спину. Но она вдруг протянула руку и вцепилась мне в лицо своей когтистой пятерней. Мизинцем надавила на щеку, безымянный палец просунула в рот, средний – в ноздрю. А большим и указательным ущипнула другою щеку с такой силой, что я вскрикнул от боли.

– Хе-хе, ублюдок! – хихикал Бурый Дженкин. – Barge-arse fucker! Je mange tes fries!

Палец Кезии на вкус был отвратительным, как свернувшаяся кровь. Желудок сдавило спазмом, и меня стало выворачивать.

– Как тебе понравится, если я оторву тебе лицо? – с вызовом бросила она. – Я могу, ты же знаешь! Хватит одного рывка! Нет, ты не умрешь! Ты еще не готов сыграть в ящик! Но подумай, как ты будешь жить без губ, без носа, с крысиными норами вместо щек! И ни один человек не посмотрит на тебя не обгадив при этом штаны! Честно говоря, у тебя и так дерьмовый вид!

– Дай мне порвать его! – прошипел Бурый Дженкин.

Я почувствовал, как его когти скользнули по ноге. Но Кезия держала меня за лицо так крепко, что я смог лишь дернуться. Наверное, я мог бы ударить ее ногой или отбросить руку в сторону. Но она словно высосала из меня все силы, и я даже муху не смог бы прихлопнуть, не то что освободиться от ее жуткого захвата.

Коготь Бурого Дженкина скользнул по внутренней стороне моего бедра и кольнул между ног.

– Ah oui-oui we can rip them off, – усмехнулась крысоподобная тварь. – Zwei porky pounders for supper, oui? Nicht vergessen Abendessen!

Кезия приблизила ко мне замотанную в простыню голову и прошептала, окатив меня горячим, зловонным дыханием:

– Оторвать тебе нос, дружок?

– Оторви ему нос! – взвизгнул Бурый Дженкин.

Но в этот момент я услышал крик молодого мистера Биллингса:

– Подожди! Кезия, подожди!

– Подождать чего? – ответила она. – Дня святого Лаббока?

Биллингс пересек залитую тьмой лужайку и остановился рядом. Впрочем, краем глаза я заметил, что он держался на довольно почтительном расстоянии. Возможно, не хотел, чтобы моей кровью ему забрызгало костюм.

– Кезия, он еще должен дать тебе сына крови, – сказал Биллингс.

В ответ на этот «голос разума» Кезия сжала мое лицо еще сильнее. Я почувствовал, как лопнула нижняя губа, и по подбородку потекла кровь.

– Это правда, Кезия. Ты не должна сейчас трогать его. Пока он не сделает то, что предопределено судьбой.

– Ты снова лукавишь, – сказала Кезия, хотя в ее голосе я уловил неуверенность.

– Подумай, чего ты хочешь, – пожал плечами Биллингс. – Если ты хочешь ускорить Обновление, ты должна отпустить этого парня.

– Он забрал Чарити, – напомнила ему Кезия. – К тому же он всего лишь язычник.

– Может, он и забрал Чарити, – Биллингс пытался ее успокоить. – Но ведь Дженкин сможет ее вернуть, разве нет? С этим не будет никаких проблем. Ну же, Кезия, он же отец… Он дал тебе двух сыновей. Но двоих будет недостаточно.

Бурый Дженкин издал жуткое тихое хихиканье и почесал лапу под рукавом. Я не мог разглядеть в темноте, но хорошо представлял, как из его шерсти сыпется град серых вшей.

– Тогда я угощу его десертом потом, – сказала Кезия, хотя и не ослабила хватку на лице.

– Правильно, Кезия, десерт потом.

– Порви его сейчас! – настойчиво взвизгнул Бурый Дженкин. – Rip off sa tête and tirer ses Leber durch seine Kehle!

Из этой тарабарщины я понял, что Бурый Дженкин хочет оторвать мне голову и вытащить печень через горло. Если б я не видел, что он сделал с Деннисом Пикерингом, то подумал бы, что он просто меня пугает. Но его жестокость была безгранична. Это была тварь, порожденная адом, и этим все сказано.

Наконец Кезия отпустила мое лицо. Однако осталась рядом, глядя на меня с любопытством, к которому примешивалось презрение и что-то еще. Какая-то мимолетная похоть.

В тот момент я не был уверен, что она действительно собирается меня отпустить. Но потом она неуверенно кивнула. Повернулась кругом, на мгновение сверкнув белыми голыми ягодицами, завернулась в простыни и направилась к дому, словно огромный бесформенный призрак. Бурый Дженкин еще какое-то время попрыгал, поскуливая, вокруг нас и потащился за своей хозяйкой, почесываясь и хихикая.

– Наверное, я должен вас поблагодарить, – сказал я Биллингсу.

– Вам не за что меня благодарить, – заверил он. – Ваша Лиз захочет третьего, и последнего зачатия. А Бурый Дженкин придет за Чарити. На вашем месте я присмотрел бы и за вашим сыном. Врата ада могут открыться в любой момент.

Мы вместе направились к террасе и поднялись по ступенькам, тихо постукивая каблуками.

– Могу я вас кое о чем спросить? – обратился я к Биллингсу, когда он открывал передо мной дверь.

– Ответ не гарантирую.

– В коридоре висит ваша фотография. Иногда я вижу, как вы на ней перемещаетесь. А еще я видел там Бурого Дженкина.

В доме Бурый Дженкин уже зажег несколько ламп и зажигал все новые, вскакивая на сиденья стульев. Он держал в лапе восковую свечу. Воск капал ему на манжету и стекал на запястье. В комнате стоял отвратительный запах паленого волоса.

Бурый Дженкин смерил меня таким плотоядным взглядом, что по спине у меня пробежала ледяная дрожь, будто я весь день просидел на стуле с холодной металлической спинкой. Ему не нужно было ничего говорить, его подернутый пленкой глаз был красноречивее любых слов. Однажды я вырву твою печень, мой друг. Вытащу ее прямо из обрубка твоей шеи, вот увидишь.

Не обращая на него внимания, Биллингс повел меня по коридору к лестнице.

– Я знаю, о какой фотографии вы говорите. Маленькая шутка Кезии. Она все еще предается детским шалостям, вопреки всему тому, что таится в ее душе. Она может привести в движение любое изображение. Может коснуться пейзажа, изображающего солнечный день на пляже, и превратить его в ночную марину с высокими волнами и воющим ветром. Насколько я понимаю, эти дочеловеческие существа использовали оживление изображений, чтобы общаться друг с другом.

Он говорил так, будто речь шла о чем-то вполне обыденном и даже забавном. Но этот человек вызывал тревожное чувство. Он разговаривал со мной как директор ковровой фабрики, проводящий для посетителя экскурсию по предприятию. Тогда как на самом деле это был уставший и измученный путешественник во времени, живущий под одной крышей с полуобнаженной ведьмой, вшивой крысой и четырьмя десятками детей, которые вскоре будут похищены и пущены на мясо.

Мы прошли мимо детской спальни. Дверь была приоткрыта. Молли и двое ее друзей наблюдали за нами с явным разочарованием на лицах.

– Ложитесь в постель, все трое, – рявкнул Биллингс.

Я не мог им ничем помочь. Если молодой мистер Биллингс был прав, Бурый Дженкин убьет еще больше человек, если я дам ему хоть малейший повод. Мысль о том, что этих несчастных тощих детей просто выпотрошат, как кроликов, была мне невыносима.

Мы вошли в мою спальню, и Биллингс помог мне взобраться на стул.

– Не пытайтесь больше вернуться, – предупредил он. – В следующий раз я не смогу спасти вас от Кезии. У нее какая-то непреодолимая страсть к сдиранию лиц.

– Хорошо, – кивнул я. – Но я не могу дать вам никаких гарантий насчет того, что буду делать, когда вернусь в 1992 год.

– Приглядывать за Лиз – вот что вам нужно делать. И не забывайте о том, что я сказал вам. Вы можете изменить свою судьбу, если захотите. Вы можете изменить все. Время – это всего лишь коробка с минутами.

– Посмотрим, – сказал я.

Я поднялся на чердак. И сразу увидел дневной свет на чердачной лестнице и услышал отдаленный крик Дэнни: «Папа? Папа? Где ты? Папа!»

Биллингс смотрел на меня с легкой улыбкой без тени юмора. Теперь нас разделяло больше ста лет, а также целые миры. Он поднял руку в прощальном жесте.

– Скажите, – произнес я, уже закрывая дверцу лаза, – ради чего вы продали свою душу?

Он продолжал молча смотреть на меня. Казалось, он не собирается отвечать. А потом он спросил:

– А ради чего вы продали бы свою?

– Не знаю. Ради вечной молодости, может быть. Или ради десяти миллионов фунтов стерлингов. Если честно, я не отказался бы от хорошего завтрака.

Биллингс очень медленно покачал головой:

– Я продал душу ради чего-то совершенно другого, мой друг. Если мы когда-нибудь встретимся снова, я расскажу вам, ради чего. Не ради тридцати сребреников, но это близко. А пока… Помните, о чем я вас предостерегал. Присматривайте за Лиз и увезите детей из Фортифут-хауса как можно дальше.

– Могу я доверять вам? – спросил я.

Он снова качнул головой.

– Нет, – ответил он. – Не можете.