15. Предостережение

Маленькие фигуры приблизились ко мне, и в тусклом свете спальни я увидел, что это дети, дети с бледными лицами, облаченные в длинные ночные рубашки. У них были спутанные волосы, в усталых глазах отражалось истощение. Но это были не карлики и не призраки. Это были просто дети – две девочки и мальчик.

– Кто вы? – спросила одна из девочек. Она была довольно хорошенькая, только до боли худая. Говорила с отчетливым акцентом викторианского Ист-Энда. Таким же, как у Кезии Мэйсон. – Я не видела вас раньше. Хозяин знает, что вы здесь?

Я покачал головой:

– Не знает, и я не очень хочу, чтобы он знал.

– Вы как-то странно говорите, – заметил мальчик. – Откуда вы?

– Из Брайтона.

– Однажды я ездил в Брайтон на поезде. Меня возила мама.

– Не было у тебя никакой мамы, – прервала его вторая девочка.

– Нет, была. И она возила меня в Брайтон. Потом она родила другого ребенка и умерла от этого.

– Ш-ш-ш! – произнес я. – Мы же не хотим никого разбудить.

– А что вы тогда делаете? Попрошайничаете? – спросила первая девочка. – Вы же не раздевальщик, правда? Бурый Дженкин не любит раздевальщиков.

– Что такое раздевальщик? – спросил я ее.

– Сами знаете! Врачи или священники, которые просят вас раздеться, чтобы посмотреть на вас голого.

– Нет, я не раздевальщик и не попрошайка, – сказал я. – Я ищу своего друга, только и всего.

– Вам нужно быть осторожным, чтобы Бурый Дженкин не поймал вас, – предупредила вторая девочка.

– Я знаю все про Бурого Дженкина, – сказал я. – А еще я знаю все про Кезию Мэйсон.

– Когда вы найдете своего друга, вы же не останетесь здесь? – спросил мальчик.

– Нет. Конечно, нет. Я сразу же уйду.

– Вы не заберете нас с собой?

– Забрать вас с собой? Всех вас? Честно говоря, не знаю. Не думаю, что смогу. Но почему?

– Потому что многие из нас умирают, вот почему. Мистер Биллингс смотрит на вас и говорит, что вы заболели и вам нужно лечиться. Поэтому Бурый Дженкин забирает вас на пикник, и больше живым вас никто не видит, а потом вас хоронят.

– Но мы не болеем, – вставила первая девочка. – Мистер Биллингс нас плохо кормит, держит на хлебе и воде, поэтому мы голодаем. Но мы не болеем, никто не болеет, кроме Билли, у него коклюш. Он постоянно кашляет.

– Сколько детей осталось в доме? – спросил я.

– Сейчас нас всего тридцать один, кроме Чарити. Никто не знает, куда она делась.

Конечно же, я знал, куда делась Чарити. Но не стал им говорить. Я пришел сюда не для того, что спасать из приюта мистера Биллингса ист-эндских бродяжек. На это у меня не было ни времени, ни да простит меня Господь решимости. Все началось с попытки выяснить, что происходит в Фортифут-хаусе, а теперь стало напоминать сюжет «Постоялого двора шестой степени счастья».

Вдруг я оказываюсь марширующим через 1886 год во главе оравы брошенных детей, распевая: «Этот старик, он играл первый раз, он играл тук-тук на моем барабане».

В данный момент главное для меня – извлечь из-под половиц тело Денниса Пикеринга и избавиться от него.

– Послушайте, – прошептал я детям, – мне нужно сделать внизу одно важное дело. Когда закончу, я вернусь и поговорю с вами. Где вы спите?

Первая девочка указала на соседнюю спальню по коридору – ту, в которой не было ничего, кроме сломанных стульев, книг и коробок.

– Ладно, – прошептал я, – я вернусь через двадцать минут, не позже. Постарайтесь не заснуть.

– Мы не заснем.

Они отправились во тьму. Но, уже стоя на цыпочках на пороге своей комнаты, первая девочка обернулась ко мне, поманила и прижала указательный палец к губам.

– Идите посмотрите, – сказала она.

Она взяла меня за руку тонкими и холодными как лед пальцами. И повела по коридору к спальне Лиз – ну к той комнате, в которой Лиз собиралась ночевать, пока не начала спать со мной. Очень осторожно девочка повернула ручку и стала открывать дверь.

– Чья эта комната? – спросил я ее.

– Ш-ш-ш, – произнесла она.

Когда дверь раскрылась, я почувствовал, как по позвоночнику пробежала ледяная дрожь. Часть комнаты занимала высокая деревянная кровать, на которой громоздились несколько шерстяных одеял. Слева, подальше от окна, возлежал на спине мистер Биллингс. Глаза закрыты, рот раскрыт, руки вытянуты вдоль туловища. Он громко храпел, слегка замолкая при каждом вдохе. Рядом с ним лежала Кезия Мэйсон, ее золотисто-каштановые волосы рассыпались по подушке огненными волнами. К своему ужасу, я увидел, что глаза у нее широко раскрыты и смотрят в потолок.

Девочка почувствовала, как напряглись мои пальцы.

– Все в порядке, – прошептала она. – Она всегда спит с открытыми глазами.

– Господи, – произнес я.

Зрелище было пугающее. Кезия лежала неподвижно, едва дыша, но с открытыми глазами. Я поверить не мог, что она спит и не видит нас.

Девочка плотно закрыла дверь.

– А где Бурый Дженкин? – спросил я.

– Не знаю. Наверное, куда-то ушел.

– Из дому?

– Он никогда не спит. Ну я никогда не видела его спящим. Он всегда носится туда-сюда. Терпеть его не могу.

– А кто он на самом деле? Кто-то сказал мне, что он сын мистера Биллингса и Кезии Мэйсон. Но, даже если во время родов что-то пошло не так, он не похож на их сыночка, как ты думаешь? Он больше напоминает крысу, чем мальчика.

– Нет, он больше похож на мальчика, чем на крысу.

Девочка вернулась к своей спальне и открыла дверь.

– Кстати, – сказала она, – меня зовут Молли.

Я внезапно вспомнил одно из надгробий, которые видел возле часовни. Простой каменный крест с незамысловатой надписью: «Молли Беннетт, 11 лет, теперь по правую руку от Христа». У меня язык не повернулся спросить ее фамилию. Мысль о том, что скоро эту девочку с изможденным лицом заберет на свой зловещий «пикник» Бурый Дженкин, вызывала невыразимый ужас. Я коснулся ее спутанных волос. Она была вполне реальной, несмотря на то что нас разделяло больше ста лет. Если я что и узнал за последние несколько дней, так это то, что реальность человеческого бытия неподвластна времени. Если мы здесь, то мы здесь всегда. Это была странная мысль. Немного печальная. Но еще и утешающая.

– Увидимся через несколько минут, – сказал я Молли.

Я тихонько спустился на первый этаж. На стене висели все те же причудливые акварели и гравюры. Я едва различал их при тусклом свете, сочившемся сквозь фрамугу над входной дверью. Но сейчас они казались еще более зловещими и таинственными. Иллюстрированный каталог гинекологических ужасов. Я видел обезумевшие лица и жуткие хирургические инструменты, живых детей, которых резали на куски в отчаянной попытке спасти их умирающих матерей. Я прошел мимо галереи как можно быстрее.

Дверь в гостиную была открыта. В темной комнате никого не было, но, судя по тому, как разбросана мебель, я убедился, что с моего последнего визита прошло всего несколько часов. В камине было убрано, ковер расстелен, но больше ничто не говорило о том, что здесь наводили порядок.

Я прошел на середину комнаты, на то место, где был убит Деннис Пикеринг. От влажных половиц шел сильный запах хозяйственного мыла, будто кто-то мыл их шваброй. Но одной воды с мылом было недостаточно, чтобы вывести большое кровавое пятно. Я знал это по собственному опыту. Это было пятно точно такой же формы, какую я видел примерно полчаса назад, только с разницей в 106 лет.

Я присел и сунул ломик между половиц. И они оказались крепче, чем в 1992 году. Я принялся осторожно разбирать пол – то и дело останавливаясь, потому что гвозди громко скрипели, когда я вытаскивал их из досок.

Деннис Пикеринг был убит во второй половине дня, но запах распада стал уже невыносимым. Сладковатый, густой и приторный, как у сгущенного молока и тухлой рыбы. Я не мог понять, почему молодой мистер Биллингс и Кезия Мэйсон не похоронили его где-нибудь за домом. Хотя, возможно, у них были те же проблемы, что и у меня. Возможно, за ними следила полиция либо – что более вероятно – любопытные соседи. В 1992 году Бончерч был сплоченной и любящей посплетничать общиной. А в 1886-м она, наверняка, была почти вдвое меньше, но ее члены – еще более пронырливыми.

Я поднял половицы одну за другой. Бедный Пикеринг лежал в том же положении, в каком я его обнаружил. К горлу у меня подступила желчь и полупереваренный ланч, но я понимал, что должен избавиться от тела. Ради себя, ради Дэнни и, возможно, ради собственной бессмертной души. Никто не заслуживает того, чтобы быть похороненным под половицами, без панихиды.

Единственное, что серьезно беспокоило меня, – не вмешиваюсь ли я в ход истории. То, что Пикеринг лежал здесь мертвый, хотя еще даже не был зачат, представлялось чудовищным парадоксом. Все же, если время было больше похоже на какой-то рассказ или фильм – или на Гобелен из Байе, который разматывается постепенно, но будет существовать даже после того, как вы пройдете мимо него, – возможно, не было никакого парадокса. Вот только какой Пикеринг был настоящим Пикерингом? Тот, который еще не родился, или тот, который лежал здесь уже мертвый?

Я начал учащенно дышать – то ли от страха, то ли от растерянности. Через пару минут мне пришлось закрыть глаза, сжать кулаки и сказать себе: «Стоп, хватит, делай все по порядку».

Наконец я нашел в себе силы сунуть руки под пол и ухватить Пикеринга за обмякшие плечи. Тяжело дыша, я наполовину вытащил его из отверстия в полу, придав ему полусидячее положение. Его рука с шумом стукнулась о половицы. В пустых глазницах чернела запекшаяся кровь. На щеках темнели кровавые разводы. Возможно, кровь, капавшая с челюстей Бурого Дженкина на фреске в часовне, была пророчеством – и предостережением.

Я поднялся на ноги, взял Пикеринга под руки и с трудом выволок из импровизированной могилы на пол. К счастью для меня, Бурый Дженкин затолкал большую часть внутренностей Пикерингу обратно в брюшную полость и застегнул окровавленную рубашку. Но все же я чувствовал влажную тяжесть его вскрытого живота, и мне пришлось на пару минут остановиться и подождать, думая о чем-то другом.

Я потащил его к двухстворчатому окну. Потом вернулся и уложил половицы на место. Плотно прикрыл дверь гостиной, после чего забил гвозди в половицы. Я воспользовался молотком, который нашел в камине, заглушив удары диванной подушкой. Звук казался мне стуком Сатаны во врата ада, хотя не был таким уж громким.

Открыв окно, я полувытащил-полувынес тело Пикеринга из дома и поволок через террасу. Пятки викария волочились по кирпичным ступеням. Затем протащил его через лужайку, мимо пруда, через мостик, к деревьям возле задних ворот сада.

Я хотел отнести его на пляж, как можно ближе к морю. Чтобы до утра крабы с ним разделались. Тот, кто обнаружит его останки, решит, что это всего лишь утонувший рыбак, – хотя в 1886 году это не имело никакого значения. В 1886-м о Деннисе Пикеринге никто даже не слышал.

Я отнес его на пляж. Волноотбойная стенка была другой, гораздо ниже, а вниз к камням вела деревянная лестница. Я вспомнил железные болты, которыми эти ступени крепились к каменной стене. В 1992-м они были ржавыми и сломанными, а от ступеней не осталось и следа. Мне было любопытно, для чего они, и теперь я это знал.

Я поволок Пикеринга по пляжу. Прилив отступил, и мне пришлось тащить его больше двухсот ярдов по узкой песчаной полосе между камней. Над головой, до самого горизонта, мерцали миллионы звезд. Тело Денниса издавало влажный хруст, пока я тащил его к морю.

Наконец я добрался до волн. Они плескались у меня под ногами, вода заливала ботинки. Волны подхватили тело викария. Но я продолжал тащить его все дальше, пока не оказался по пояс в воде. Тело плавало, покачиваясь, рядом со мной. Я подтолкнул Денниса в последний раз, он погрузился под воду и поплыл прочь. В темноте я видел лишь белое пятно его воротника.

Я не знал ни одной молитвы, но придумал ее сам. Под викторианским небом, в мире, где Британия еще властвовала над Индией, в мире, где в Москве еще восседали цари, а в Вашингтоне еще спал президент Кливленд, я отправил человека из другого времени в его последнее путешествие, на встречу с Богом.

Затем, дрожа от холода, побрел обратно к берегу.

В 1886 году кафе на пляже не было, но ряд домиков уже появился, аккуратных и побеленных. Деревья в садах были подстрижены на зиму, и сами сады выглядели такими же тщательно ухоженными, какими они будут в 1992 году. Я поднимался по крутой дорожке, ведущей к задним воротам Фортифут-хауса. Она была не заасфальтирована, и под ногами у меня хрустели мелкие камни и гравий. Вдали раздавался лай собаки, мерцали огни. Я был буквально заворожен нереальностью происходящего.

Подойдя к задним воротам, я заметил темную фигуру, застывшую возле изгороди, ее голова была скрыта нависающим плющом. Остановившись, я всматривался во тьму, гадая, не Бурый Дженкин ли это. Если это он, то мне останется только одно – бежать и возвращаться в Фортифут-хаус другим путем.

Но фигура, молча стоявшая в тени плюща, была на вид выше и крупнее, чем Бурый Дженкин. Облаченный в длинный мягкий плащ, сжав руки вместе, человек словно чего-то терпеливо ждал.

– Кто тут? – спросил я наконец.

Человек шагнул вперед. Его лицо скрывал мягкий монашеский капюшон. Я попятился назад, напрягшись и приготовившись бежать, если придется. Но капюшон соскользнул, и я увидел перед собой молодого мистера Биллингса. Красивое лицо с легкими отметинами после оспы было встревожено. Он него пахло джином и какой-то туалетной водой с цветочным запахом. Он откашлялся.

– Вы не узнаете меня? – тихо спросил он.

– Конечно, узнаю, – ответил я.

– Я наблюдал за вами, – сказал он. – Я видел, что вы делали внизу, на пляже. Вы подвергли себя серьезному риску, придя сюда. А по возвращении рискуете еще больше.

– Вы с Кезией Мэйсон убили его, – неуверенно проговорил я. – Он заслуживал лучшего, чем быть похороненным под половыми досками.

– О… Лучшего – в смысле, быть съеденным крабами?

– Крабами, червями, какая разница? По крайней мере я прочитал над ним молитву.

– Что ж, я рад за вас, – сказал Биллингс, медленно прохаживаясь вокруг меня и оценивая взглядом. – Конечно, ваш акт сострадания не имеет ничего общего с желанием помешать полиции обнаружить тело преподобного Пикеринга в доме, где единственный вероятный подозреваемый – это вы.

– Возможно.

Биллингс сделал паузу и внимательно взглянул мне в глаза:

– Может, я и продал свою душу, сэр, но я не дурак.

– А я этого и не говорил.

Он задумался на минуту, не отводя от меня глаз. Потом заговорил:

– Что я должен с вами сделать, как вы думаете?

– Меня ждет сын, – сказал я.

– Конечно. И Чарити тоже.

– Бурый Дженкин собирался убить ее.

– Не нужно говорить мне, что собирался сделать Бурый Дженкин.

– Из-за этого вы спорили с ним в саду?

Он опустил глаза:

– Они уже стольких забрали. Вы, наверное, мне не поверите, но это разбивает мне сердце.

Это внезапное раскаяние стало для меня полной неожиданностью. До этого момента я считал, что даже если молодой мистер Биллингс и Бурый Дженкин не были связаны друг с другом родственными узами, то работали, по крайней мере, в одной связке.

– Зачем вы забирали детей? – спросил я. – Не для того ведь, чтобы просто убить?

– Нет, конечно! – воскликнул мистер Биллингс. – Но это очень непросто объяснить. Тут речь идет о вещах, которые большинству людей очень трудно понять, таких как время и реальность. А еще мораль. Может ли одна человеческая жизнь стоить больше другой?

Я с тревогой посмотрел на темные очертания Фортифут-хауса.

– Бурый Дженкин нас здесь не найдет?

– А что? Вас так тревожит Бурый Дженкин?

– Сказать, что он меня пугает до чертиков, – значит ничего не сказать.

– Что ж, – улыбнулся Биллингс, – может, и найдет. А может, и нет. Если я его не позову.

– Что он собой представляет? – спросил я.

– Бурый Дженкин? Он то, чем кажется. Злобный маленький проныра. Кишащий паразитами грызун. Омерзительный тип. Он такой, каким вы его видите.

– Откуда он взялся? Поговаривают, что это ваш сын.

– Мой сын? Бурый Дженкин? Я бы обиделся, если б это не было так смешно. Нет, сэр, это не мой сын. Это отпрыск Кезии Мэйсон. Она привезла его после визита к тому существу, Мазуревичу.

Произнеся имя «Мазуревич», он сплюнул и вытер рот тыльной стороной ладони.

– Что за чертовщина происходит в Фортифут-хаусе? – спросил я. – С тех пор как я сюда приехал, слышу дикие звуки, стоны, вижу какие-то огни и бегающего вокруг Бурого Дженкина. А еще погибли три невинных человека.

Биллингс задумался ненадолго, уже открыл рот, сразу закрыл, помолчал и сказал:

– Нет, вы не поймете.

– А вы попробуйте.

Он снова принялся расхаживать вокруг:

– Попробовать? Ладно, я попробую.

Внезапно он остановился, достал карманные часы, поднес их к левому глазу, чтобы разглядеть в полумраке время. На мгновение на них упал свет, и я заметил выгравированное на часах существо, похожее на кальмара со щупальцами.

– Уже поздно, поздно. На случай, если нас прервут, позвольте мне предупредить вас.

– Предупредить? О чем?

– Это касается вашей Лиз. Вашей девушки… точнее, вашей бывшей девушки.

– Продолжайте, – с вызовом произнес я. – Что с ней не так?

– Если не будете осторожны, дорогой мой, Лиз родит вам трех сыновей. Один будет сыном крови, один – семени, один – слюны.

– Что? – недоверчиво произнес я. – О чем это вы? Мы не собираемся заводить детей. К тому же она принимает противозачаточные таблетки. Знаете, что это такое?

Биллингс кивнул:

– Я много чего знаю о вашем времени.

Я бросил на него хмурый взгляд.

– По крайней мере я надеюсь, что она принимает таблетки. Я видел, как она их пила.

– Это не имеет значения, – сказал Биллингс. – Ни одна таблетка на свете не остановит зачатие этих трех сыновей, мой друг. Потому что эти сыновья будут «три в одном». Другими словами, Нечестивая Троица. А когда вырастут, они вместе породят Великого Зверя. И дверь в Прежний Мир наконец будет открыта. А затем все представления человека об аде воплотятся здесь, на Земле. В наших городах и в наших морях.

Он стал хвататься за перила, идущие вдоль дорожки, и мне вдруг показалось, что он совершенно спятил. Но Биллингс говорил ровно и тихо, без тени истерики в голосе. Я повидал уже немало безумных вещей в Фортифут-хаусе и мог поверить, что в его словах есть толика правды. Если я мог общаться с детьми, умершими сто лет назад… Если я встретил крысу, которая ходила и разговаривала, как человек… Если я видел призрака, слившегося с телом спящей женщины… То могу, по крайней мере, внимательно выслушать молодого мистера Биллингса.

– Что вы знаете о женщинах, которых называют ведьмами? – спросил он.

– О ведьмах? – Я покачал головой. – Не много. Только то, что читал в сказках. И однажды я смотрел передачу про ведьм по «Би-би-си 2». Там были белые ведьмы. Они могли заставить пирог подниматься, умели лечить бородавки и так далее. Но это все. Они не умели летать на метле.

– Позвольте рассказать вам кое-что. Хотите верьте, хотите нет, – сказал Биллингс. – Кезия Мэйсон – из тех, кого вы называете ведьмами.

– Что ж… Пожалуй, в это я готов поверить. Я видел, как она захлопнула дверь гостиной, даже не прикоснувшись к ней. Видел, как она ослепила преподобного Пикеринга.

– Это лишь часть того, что она умеет делать, – сказал Биллингс. – Понимаете, она не такое же живое существо, как мы с вами. Она даже не человек. Как и все ведьмы, она – сущность из дочеловеческих времен. Из той эпохи, когда на Земле обитала совершенно иная цивилизация. Она древний дух, если так вам будет проще понять.

– Она призрак?

– Нет-нет. Не призрак. Не привидение, в том смысле, как вы это понимаете. Она больше похожа на… душу.

– Но я видел ее и чувствовал. Она существо из плоти и крови.

– Конечно. Но это не ее плоть и кровь. Даже имя Кезия Мэйсон не ее. Она живет в теле Кезии Мэйсон, но она всего лишь кукушка, сидящая в теплом, уютном гнезде человеческой плоти. Все, что раньше принадлежало Кезии Мэйсон, – воспоминания, мысли, ее личность – вышвырнули, как беззащитных птенцов. Когда Кезия умрет или станет слишком старой, она убьет ее и найдет себе другое тело. Она паразит, если угодно.

– Хотите знать, что я думаю? – спросил я, качая головой. – Я думаю, что один из нас сходит с ума.

Биллингс нисколько не обиделся.

– Почему вы так думаете? – продолжил он. – Вы не сумасшедший. И я не сумасшедший, поскольку говорю вам правду. А я не могу не говорить правду, иначе я не знал бы ни вас, ни вашего мальчика. Это 1886 год, мистер Уильямс. Ни вы, ни ваш сын еще не родились – и не родитесь еще без малого сто лет.

– Хорошо, – согласился я. – Вы говорите правду. Но тогда можете сказать мне, что происходит?

– Ваша взяла, – согласился Биллингс. – Постараюсь сократить длинную и странную историю, насколько это возможно. Прежде всего, это была вина моего отца. Он провел много лет в лондонском Ист-Энде, в трущобах, помогая обездоленным детям. Поверьте мне, он сделал много замечательных дел. Однако, как ни стыдно мне это признавать, его интерес был не совсем филантропическим.

– Он был раздевальщиком? – спросил я.

Биллингс одарил меня пронзительным взглядом:

– С кем вы разговаривали? С Чарити?

– Неважно, продолжайте.

– Что ж, вы не далеки от истины. Он питал слабость к очень маленьким девочкам. Он увидел Кезию Мэйсон впервые в доме доктора Барнардо. И был очарован ею. Абсолютно одурманен. Он сразу же захотел забрать ее в свой приют, но доктор Барнардо был очень осторожен с такими людьми, как он… Кроме того, доктор Барнардо, видимо, подозревал, что Кезия Мэйсон не совсем та, кем кажется. Насколько он смог выяснить, она считала себя преданной телом и душой некоему существу по имени Мазуревич, которое жило в гигантском крысином гнезде под одной из самых ветхих лондонских верфей.

Подвергая себя большому риску, доктор Барнардо снова и снова забирал у Мазуревича Кезию Мэйсон, но та постоянно сбегала и возвращалась к своему хозяину. К тому существу, которое именовало себя Мазуревичем. Доктор Барнардо сказал, что это были самые порочные отношения, которые он когда-либо наблюдал. Существо, похожее на крысиного короля, и одна из прекраснейших девушек Ист-Энда, известных ему.

Хотя я все сделал бы, чтобы как можно быстрее добраться до Фортифут-хауса и вернуться в 1992 год, где Дэнни и Чарити все еще играли в саду в ожидании завтрака, я чувствовал себя свадебным гостем из «Поэмы о старом моряке». Молодой мистер Биллингс проснулся, встал с кровати и проследовал за мной на пляж, чтобы все рассказать и мне придется его выслушать.

Он закашлялся, достал платок и вытер рот.

– Ни доктор Барнардо, ни мой бедный отец не признавали того факта, что Кезия Мэйсон лишь внешне была девушкой из Ист-Энда. А внутри – существом в тысячу раз более странным и порочным, чем Мазуревич. Лишь потом, когда стало уже слишком поздно, я обнаружил, что это Мазуревич был ее пленником, а не наоборот. И всякий раз, когда она возвращалась к нему, она преследовала определенную цель.

История Мазуревича темна и противоречива. Я слышал от отца, что он приехал в Лондон в 1850-м или около того из портовых трущоб Гданьска. Предположительно, его матерью была прекрасная польская балерина, имевшая странные сексуальные предпочтения. О его отце история умалчивает. Однако людям известны случаи скрещивания людей и животных, несмотря на то что ученые и богословы отрицают это. Женщины рожали от овчарок, свиней и даже пони. Существуют десятки задокументированных случаев. И, наверное, тысячи, оставшихся неизвестными, поскольку происходили в изолированных сельских общинах, и появившиеся на свет чудовища вскоре умирали либо умертвлялись при рождении.

– Так что же случилось? – спросил я. – Ваш отец привез Кезию Мэйсон в Фортифут-хаус?

– Да. Она согласилась совершенно неожиданно. Отец был очень рад. Он купил ей новую одежду, научил читать, обращался с ней как с принцессой. Уговорил позировать для него, чтобы он мог рисовать ее и фотографировать. Хотя, оглядываясь назад, можно сказать, что это она искушала его. В обмен на свои услуги она заставляла моего бедного отца покупать ей драгоценности, меха, бренди и морфин. Все, что она пожелает. Конечно, он не смел жаловаться. И продолжал поклоняться ей. Боже всемогущий, он не имел ни малейшего представления, кем она была на самом деле!

– А вы как узнали? – с подозрением спросил я.

– Я? Ха! Однажды я застукал ее в отцовской библиотеке, когда она заставляла людей на его картинах шевелиться. Заставляла облака плыть по небу, мельницы – вертеться. Словом, вдыхала в картины жизнь. С того момента я был уверен, что она ведьма – или, как говорят жители Гемпшира, «чародейка».

– И что вы сделали? – поинтересовался я.

– То же самое, что и вы, когда пытались выяснить все о Фортифут-хаусе, – пошел в библиотеку. В те времена она была другой. Частная библиотека, очень маленькая. Но старый мистер Бэкон мог найти все, что нужно.

Я прочитал реальную историю ведьм. И она напугала меня, сэр. Поверьте мне. Никогда бы не подумал, что они существуют на самом деле. В каком угодно виде или форме. Конечно, кто из нас не знает какую-нибудь старую каргу или бедную старушку, которую обвиняют в том, что куры не несутся и молоко скисает? Но ведьмы – это нечто другое. Само слово «ведьма» впервые было произнесено свыше трех с половиной тысяч лет до Рождества Христова. Норвежское слово «викка» произошло от цыганского «викика», которое, в свою очередь, произошло от шумерского «вилла», означавшего «ведьма».

Древние египтяне строили свои пирамиды, производя сверхсложные математические расчеты. Расчеты, которые замедляли время, с тем чтобы тела священных фараонов не разлагались. Сила пирамид хорошо известна – многие уважаемые виноделы хранят свои вина в пирамидоидальных ящиках, чтобы замедлить процесс созревания.

Шумеры использовали те же расчеты для таких вещей, на которые не отваживались египтяне. Они придумали зиккураты, с помощью которых путешествовали назад во времени, посещали Землю в эпоху до появления человечества, когда мир был населен существами, которых называли Великие Древние, и их слугами. То было время, когда Средний Восток покрывали огромные таинственные города. Существует множество записей, подтверждающих их существование. Загляните в Британский музей. Вероятно, ими правили звери, чьи лица напоминали дым, из которого торчали странные щупальца. И существа, состоявшие из пены. Невероятно злокачественные организмы, появлявшиеся в виде глобул ослепительного света.

То были сущности, созданные из первозданной тьмы – из того же материала, из которого появилась вся Вселенная. Они были причудливее и страшнее, чем все, что мы можем себе представить.

– И вы хотите сказать, что Кезия Мэйсон является одной из этих сущностей?

Биллингс кивнул.

– Никому не известно, сколько на свете ведьм. Их могут быть тысячи. А может быть, две или три сотни. Когда человек-носитель погибает – или его вешают, топят или сжигают на костре, – сущность просто остается на месте его гибели в дремлющем состоянии и ждет нового носителя. Таким образом, одни и те же ведьмы возвращаются к жизни снова и снова.

Я внезапно вспомнил мерцающий образ монахини, который видел у себя в спальне. Темное чувство страха и недоверия начало просачиваться в сознание, как ледяная вода просачивается в ковер.

– Насколько я знаю, – сказал Биллингс, – эти сущности сбежали из эпохи плейстоцена во время посещения шумерскими жрецами. Жрецы вернулись во времена Сарната, одного из величайших городов Древних. Существует шесть или семь независимых отчетов о том, как им это удалось. На разных клинописных табличках. Это был невероятный прорыв в области математики. Не говоря уже о величайшей смелости.

Но жрецы совершили чудовищную ошибку. Достигнув Сарната, они решили, что перед ними цивилизация в период своего расцвета. Полагаю, это вполне объяснимо, поскольку их собственные города были довольно примитивными. Но на самом деле Древние находились на грани полного исчезновения. Они не смогли адаптироваться к переменам в земном климате. И каждый из них жил уже так долго, что забыл большинство навыков выживания. Например, как вводить себя на сотни лет в состояние консервации. Что еще важнее, из-за длительной междоусобной вражды они не могли больше доверять друг другу, чтобы сообща участвовать в Акте Обновления, в котором три основных вида Древних – через определенные промежутки времени – должны быть зачаты и выношены в теле-носителе родного обитателя планеты Земля.

– Я ничего не понимаю, – признался я.

– Что ж, если честно, я тоже, – сказал Биллингс. – Я так и не смог убедить Кезию поговорить об этом. Однако, мне кажется, Древние были вовсе не из этого мира, и им было необходимо постепенно адаптироваться к Земле через регулярные Акты Обновления. Они выбирали носителя, которого оплодотворял каждый из трех основных видов – существо со щупальцами, существо из пены, существо в виде глобул сияющей протоплазмы.

Истории известны многочисленные случаи, когда женские тела или тела животных находили жестоко изуродованными, как будто нечто вырвалось из них. В Сибири в 1801 году группа лесников обнаружила замерзшую тушу самки мастодонта с распоротым брюхом. Не было никакого сомнения в том, что нечто яростно атаковало ее изнутри. Говорили, что животное выглядело так, будто проглотило динамит. В 1823 году в винограднике возле Эперне было найдена французская крестьянка, чье тело было разорвано на части и разбросано на территории примерно в гектар. Мальчик, ставший свидетелем ее гибели, рассказывал о грубых голосах и ярких огнях. А когда его попросили описать увиденное, он лишь зажал лицо руками.

В 1857-м в Найтмьюте, штат Аляска, семнадцатилетняя женщина была обнаружена в хижине своим мужем. Она выглядела так, будто буквально взорвалась. Хижину тряхнуло с такой силой, что сорвало с фундамента и сдвинуло в сторону на несколько футов. Мазуревич показывал мне книги, в которых упоминались эти случаи. Еще там были сделанные очевидцами рисунки. И поверьте мне, сэр, я потом еще несколько недель мучился кошмарами.

– Хотите сказать, что то же самое произойдет и с Лиз? – в ужасе спросил я.

– Да, боюсь, что так, – ответил Биллингс.

– Она погибнет?

– Мне очень жаль, но я бессилен предотвратить это.

– Но почему? – недоумевал я.

Биллингс мрачно посмотрел на меня:

– С сожалением вынужден сообщить вам, дорогой сэр, что ваша Лиз уже одержима ведьмовской сущностью.

– Я видел, – признался я. – По крайней мере мне кажется, что я видел. Это была мерцающая фигура, похожая на монахиню.

– Да, – кивнул он. – Душа, если можно так выразиться, того существа из дочеловеческих времен первоначально пришла в Фортифут-хаус в теле Кезии Мэйсон. Дело в том, что Кезия Мэйсон умерла здесь. Я знаю это наверняка, поскольку лично видел ее смерть. И спрятал ее останки в нашей спальне – в вашей будущей спальне, – в пространстве под крышей. Вот почему с одной стороны дома замуровано окно, а в вашей спальне такой странный наклонный потолок.

Эта ведьмовская сущность ждала в своем закутке вашего прибытия. Да, она спала, но могла проснуться, как только рядом оказался подходящий носитель. Она начнет влиять на вашу Лиз. Точнее, уже влияет. Возможно, вы уже заметили необычные перепады ее настроения, желание спорить по пустякам и тому подобное.

– Да, – глухо ответил я.

– Что ж, – продолжил Биллингс, – когда ведьмовская сущность убедится, что Лиз стала подходящим носителем, она появится из стены и захватит ее разум и душу. Либо она уже появилась.

– А потом?

– А потом главной ее целью будет забеременеть от человека. То есть от вас, коль скоро так сложились обстоятельства. Вы оплодотворите ее трижды. Орально – семенем. Вагинально – слюной. И ректально – кровью. Это спровоцирует в ее теле появление трех эмбрионов и развитие трех разных видов Древних. Два из этих трех актов оплодотворения уже произошли. Остался последний.

– Как долго вынашиваются эти существа? – спросил я. – Я имею в виду, сколько пройдет времени, пока они не вырвутся наружу?

– Шесть или семь месяцев. За это время Лиз станет совершенно неузнаваемой. Она изменится физически, у нее появится много сильных и странных желаний. Ради вашего собственного блага, ради блага вашего сына, вам лучше держаться от нее подальше. Кезия стала… Нет, не хочу даже думать о том, как изменилась Кезия. Или, скорее, как она изменится.

– Кезия умерла точно так же? Родила этих тварей?

– К несчастью, да. К несчастью – и к огромному ужасу.

Я задумался.

– Скажите, – заговорил я спустя некоторое время, – хоть что-то осталось от прежней Лиз? Или эта ведьмовская сущность уничтожила все, чем она была?

– Честно говоря, не знаю, – ответил Биллингс. – Иногда, когда я разговариваю с Кезией, я вижу черты той милой девушки, которой она когда-то была. Но слышит ли меня эта милая девушка, не могу сказать.

– Я думаю о Лиз, – проговорил я. – Если она все еще Лиз, может, стоит попытаться вытащить из нее эту ведьмовскую сущность?

– Вы не сможете. По крайней мере мне такой способ не известен.

– А если я не буду больше заниматься с ней любовью? Если третий сын не будет зачат?

– Двое других вырастут – хотя и гораздо медленнее, чем если бы их было трое. Но когда они, наконец, появятся, у них хватит сил убить ее даже без помощи брата.

– Как насчет экзорцизма?

Биллингс покачал головой:

– Вы ничего не сможете сделать, сэр. Вообще ничего. Мы имеем дело не с дьяволом. Мы имеем дело с реальными существами, тварями, у которых есть своя форма и содержание, которые обладают высокоразвитым разумом. Они построили огромные города в Малой Азии и Антарктике, они миллионы лет правили миром. Они оставили на этой планете неизгладимый след.

– И поэтому я должен позволить, чтобы Лиз разорвали на части?

– Боюсь, тут вопрос не в вашем позволении. Вы просто не сможете это предотвратить.

Я закусил губу. Я не знал, что делать. Возможно, молодой мистер Биллингс мне лгал. А может, и нет. Его рассказ не противоречил фактам. И особенно убедительно прозвучала для меня отсылка к шумерским зиккуратам. Я сам видел, что крыша Фортифут-хауса – та невероятная крыша, которую спроектировала сирота из Ист-Энда, отличается такими же странными углами, какие шумеры использовали для путешествий во времени.

– Что произойдет, когда родятся эти три существа? – глухо спросил я.

– Они объединятся… Так мне сказала Кезия Мэйсон. И образуют Великую Нечестивую Троицу, всесильное существо-гермафродита, похожее на королеву у муравьев, которое, в свою очередь, породит многие тысячи новых форм всех трех видов Древних и будет править ими на протяжении тысячелетий.

– Но вы сказали, что они могут не выжить.

– Риск есть. Даже в вашем времени климатические условия не вполне подходят для них. В идеале, Древним нужен воздух, насыщенный сернистыми газами, небо без птиц и насекомых и океан без рыб, кораллов и планктона. Им нужен мир, каким он был в дочеловеческие времена. Без животных и растений. Токсичный и бесплодный. С тех пор как Древние вымерли, немногие выжившие ведьмовские сущности пытались возродить расу, всякий раз надеясь, что мир испортится настолько, что будет соответствовать их идеальным жизненным условиям. Действительно, в вашем времени загрязнение воздуха и истощенность морей уже весьма их обнадеживает. Как говорит Кезия, она жаждет почувствовать дыхание ада.

– Значит, даже убив Лиз, эти существа, которые она выносит, могут не выжить?

Биллингс покачал головой:

– Они продержатся не очень долго, возможно лишь несколько минут, а затем растворятся в воздухе… Но через двадцать – тридцать лет мир будет совершенно иным. Воздух станет непригодным для дыхания людей, но для Древних он будет нектаром.

Я собирался спросить молодого мистера Биллингса, стоит ли отвезти Лиз в клинику на аборт, когда услышал в кустах легкий шорох. Биллингс тоже его услышал и поднял руку.

Какое-то время мы стояли и прислушивались. Сердце у Биллингса, должно быть, билось так же учащенно, как у меня.

– Все в порядке, – наконец сказал он. – По крайней мере это не Бурый Дженкин.

– Да кто он такой? – спросил я.

– Приятель Кезии, – ответил Биллингс. – У всех ведьм есть один недостаток. Затерявшись во времени, они не могут использовать шумерские врата для перемещения из одного времени в другое, в отличие от нас, людей. Если они войдут в шумерские врата, то просто снова окажутся в дочеловеческих временах, где им и место. Поэтому ведьмы всегда заводят себе приятеля, который выполняет их поручения, перемещаясь из одного времени в другое. Иногда это кошка, чаще пес, иногда карлик. В случае с Кезией это Бурый Дженкин. Она очень извращенная колдунья, очень странная и могущественная. Однажды она назвала мне свое дочеловеческое имя, но оно звучало так сложно, что я не смог его запомнить. Что-то вроде «Сотот».

Я вспомнил, как старый мистер Биллингс вращался вокруг солнечных часов, потрескивая от электрических разрядов, и выкрикивая: «Н-гааа ннгггг сотот н’ггггааААА».

Я поежился.

– Бурый Дженкин уже перемещался в далекое будущее, чтобы подготовиться к последующему Обновлению – к триумфальному возрождению Древних, когда они станут править миром, как, по их мнению, и должно быть, – сказал Биллингс. – Даже шумерские врата не смогут перенести вас дальше этого времени. Это самый дальний рубеж мировой эволюции – временной предел, если хотите. По вашим меркам, мой дорогой сэр, перспектива, вероятно, очень мрачная. Воздух желтый, моря – почерневшие. И, что самое важное, мужчины и женщины во всем мире бесплодны – из-за радиации и скоротечных раковых заболеваний. Так что детей не будет, – с ноткой трагизма в голосе произнес он.

Я хмуро посмотрел на него:

– Это ужасно. Но почему? Что значит, детей не будет?

– Вы помните сказки братьев Гримм? – спросил Биллингс. – Дети в сказках играют важную роль. Они необходимы ведьмам для выживания. Это их основная пища.

– Я все равно не понимаю, – заявил я. – Вы хотите сказать, что Бурый Дженкин носится туда-сюда из настоящего времени в далекое будущее, таская туда детей для пропитания ведьмам?

Молодой мистер Биллингс выглядел вполне спокойным, взгляд его сохранял ясность, хоть в нем и читалось напряжение. Голос звучал мягко и уверенно:

– Без живых детей дочеловеческое существо, обитающее внутри Кезии Мэйсон, погибнет. Она выглядит как девушка, но не забывайте, что это не человек. Это невообразимая мерзость внеземного происхождения. Лишь после Обновления Древние смогут жить за счет одних газов и минералов. Но в нынешних условиях им нужна плоть.

– Это вам Кезия рассказала?

– Она была вынуждена. Ей требовалась моя помощь. Понимаете, Бурый Дженкин узнал, что в будущем, когда произойдет следующее великое Обновление, она останется единственной ведьмовской сущностью, которая выживет. Остальные вымрут от голода и новых болезней. Ее будущее «я» – местная женщина по имени Ванесса Чарльз. Она беременна и ждет великого момента. Но ее будущему «я» нужно питаться. Есть за четверых, грубо говоря.

Мой отец не позволил ей использовать детей из Фортифут-хауса. Поэтому, как я позже узнал, она убила его. Еще долго после этого, пока я не понял ее истинную сущность, я находился под ее чарами, так же как и он в свое время. Как вы знаете, мы даже поженились. Внешне в ней ничто не выдавало, чем она являлась на самом деле.

Она занималась любовью так, как ни одна другая женщина, с которой я когда-либо встречался. Она сделала меня богатым и успешным. Вселяла в меня чувство невероятной эйфории! И вот, в один прекрасный день, исчез один из наших детей, маленький Роберт Филипс. Ему было всего шесть. Я нашел его останки в лесу между Бончерчем и Олд Шанклин Вилидж. Его расчлененное, сожженное, полусъеденное тело. Никогда не забуду его берцовую кость с остатками красного мяса и следами человеческих зубов. Никогда. На следующий день я обнаружил в одном из ящиков Кезии латунный свисток Роберта, а также окровавленный носовой платок. Тогда я понял, что женился на чудовище.

Последовала тревожно долгая пауза.

– За молчание она пообещала мне денег, – наконец продолжил он. – Она угрожала изувечить и убить меня. А затем рассказала мне все. Ей нужно было, чтобы приют в Фортифут-хаусе функционировал как можно дольше, и дети всегда были у нее под рукой. Естественно, если бы появился хоть намек на попытку растления или убийства, приют тотчас закрыли бы, а детей забрали.

Скажу вам прямо, мой дорогой сэр, Фортифут-хаус – это не что иное, как продовольственная кладовая для одного из самых страшных существ, когда-либо обитавших на этой Земле. Кладовая, набитая живыми детьми.