13. Наваждение

Я накладывал на ногу лейкопластырь, когда в спальню вошла Лиз. На ней была ночнушка «Маркс Энд Спенсер» с изображением Минни Маус на груди.

– Выглядит скверно, – сказала она.

Я отклеил пластырь, чтобы показать ей рану. Два когтя Бурого Дженкина, как канцелярские ножи, рассекли кожу ботинка и нанесли два полудюймовых пореза. Ногу жгло огнем, и прошел почти час, прежде чем я смог остановить кровотечение.

– Тебе нужно сделать прививку от столбняка, – сказала Лиз. – Если Бурый Дженкин такой грязный, как ты говоришь, может произойти заражение.

– Завтра посмотрим, – пообещал я.

Лиз приподняла ночнушку и стянула с себя через голову. Качнув грудями, наклонилась над ванной и потрогала воду:

– Кипяток. У тебя, наверное, кожа как у слона.

– Японцы всегда купаются в кипящей воде.

– Да, а еще они едят сырых кальмаров. Но это не значит, что я должна делать то же самое.

Она добавила холодной воды и залезла в ванну.

– Дети уже спят? – спросил я.

– Без задних ног. Бедняжка Чарити отключилась почти сразу же.

– И что мне с ней делать?

Лиз намылила себе плечи и шею.

– Не понимаю, зачем ты вообще привел ее с собой. Здесь ей не место.

– Бурый Дженкин хотел увести ее на пикник.

– Дэвид, ты не можешь нарушать законы времени и пространства. Ты не можешь играть в Бога. Не знаю, как ты это сделал и сделал ли вообще, но ты привел девочку из Викторианской эпохи в 1992 год. Как она с этим справится? Пока с ней все в порядке, но она еще не видела телевизор. И не выходила на улицу. Что она подумает, когда увидит пролетающий самолет?

Я встал и поковылял к ванне. В запотевшем зеркале я выглядел не таким усталым, как на самом деле. Кончиком пальца подрисовал своему отражению очки.

– Как долго Пикеринг собирается оставаться там? – спросила Лиз.

Я не сразу ответил. Стоял и смотрел на себя в зеркало, слушая бульканье и плеск воды в ванне. Нарисованные мной очки начали стекать вниз.

– Я соврал тебе, – признался я. – Деннис Пикеринг мертв.

– Что? Дэвид! Дэвид, посмотри на меня! Что значит «мертв»?

– Именно то и значит. Он мертв. Бурый Дженкин убил его, вспорол ему живот. Это было ужасно.

– О, боже! Дэвид, погибли уже три человека.

Я опустил голову. Из сливного отверстия нерешительно вылезал паук. Я видел, как он машет ножками вокруг скользкого хромированного ободка.

– Я долго старался убедить себя, что Гарри Мартин и Дорис Кембл погибли в результате несчастного случая, – сказал я. – Но я видел, как Бурый Дженкин убил Денниса Пикеринга, прямо у меня на глазах. И думаю, что Гарри Мартина и Дорис Кембл убил тоже он. Гарри он содрал кожу с лица. Это были не крюки. У Дорис Кембл живот был разорван, как пакет с продуктами. Она вовсе не споткнулась. Господь всемогущий, помоги мне! А теперь еще преподобный Деннис Пикеринг. Да поможет ему Господь.

– Ты собираешься звонить в полицию? – спросила Лиз.

Я повернулся:

– Какой в этом смысл? Что я им скажу? «Викарий был только что убит сто лет назад»?

– Тогда я скажу им!

– Да ну? А они спросят, где он был убит.

– А где он был убит?

– В гостиной. А потом они спросят, кто его убил, и ты скажешь, что это сделало крысоподобное существо. А потом они спросят, когда он был убит, и ты скажешь – в 1886 году. И, кстати, мы привели оттуда сироту, которая никогда не видела самолетов, стеклопакетов, батончиков «Марс». И которая никогда не слышала о «Бэш Стрит Кидз» и о «Черепашках-ниндзя».

Лиз медленно намыливала себе грудь. Она остановилась и молча посмотрела на меня.

– Извини, – сказал я. – Но, если я сам едва могу поверить в это, чего ожидать от полиции? Мы не сможем предъявить даже пятнышка крови на ковре, не говоря уже о теле.

– Даже если вернемся туда через лаз?

– О, нет! – воскликнул я. – Туда мы больше не пойдем. Люк закрыт и останется закрытым.

– Но, может, у нас получится забрать тело викария. Его еще не успели похоронить. Тогда мы докажем его смерть. Докажем, что он был убит и что это не наших рук дело.

– Нет, – ответил я. – Мы не полезем туда, и точка.

Говорить было больше не о чем. Сегодняшние события окончательно убедили меня, что наш отъезд из Фортифут-хауса давно назрел. Что бы здесь ни происходило, это вышло из-под моего контроля и не имело ко мне никакого отношения. Даже если викарий, крысолов и хозяйка кафе были убиты умышленно. И даже если Чарити и остальные сироты Фортифут-хауса находились в смертельной опасности.

Я надел пижамные штаны и тихо открыл дверь спальни. Из комнаты Дэнни доносились голоса – Дэнни и Чарити разговаривали. Это называется «спят без задних ног». Я осторожно прошел по коридору, стараясь не скрипеть половицами, и прижался ухом к двери.

– …в Уайтчепеле, когда я была маленькой. Потом миссис Лейтон нашла меня и отвела к доктору Барнардо. А потом доктор Барнардо отправил меня сюда.

– Нет… родителей? – раздался голос Дэнни.

– Наверное, были когда-то, но я их не помню. Иногда мне кажется, что я помню мамино пение и вижу ее черные ботинки на пуговицах. Хотя, возможно, мне все это приснилось.

– Тебе нужно будет… вернуться назад?

– Я не думала об этом. Я не понимаю, что происходит. Я думала, что я все еще здесь. Но я же не здесь? В смысле это тот же самый дом, но здесь нет никого из моих друзей, и все какое-то странное.

Я слушал их разговор еще какое-то время и был поражен, как быстро они перешли к игрушкам и играм. Дэнни пытался объяснить Чарити, что такое трансформер:

– Это робот, только еще и космический корабль.

– Что такое ро-бот?

– Это человек, сделанный из металла. Только ты делаешь чик-чик-чик, и он превращается в межгалактический звездолет.

– Во что? – хихикнула Чарити.

Услышав смех, я осознал, что поступил правильно, спасая ее. И мое решение защитить ее было более чем оправданным. Неважно, какой ценой.

Когда я вернулся, Лиз уже была в кровати. Она сидела, подперев голову рукой, и читала «Нарцисс и Златоуст» Германа Гессе. Я забрался в постель рядом с ней и какое-то время наблюдал, как она читает.

– Тебе действительно это нравится? – спросил я.

Она улыбнулась, не глядя в мою сторону:

– Вот, послушай: «Поверь мне, я бы в тысячу раз охотнее погладил не ее, а твою ножку. Но она ни разу не приблизилась ко мне под столом и не спросила, люблю ли я тебя». Знаешь, о чем он говорит? О ногах.

– Дети еще не спят, – сказал я. – Они разговаривают. Кажется, они хорошо ладят.

Какое-то время Лиз молчала, затем закрыла книгу:

– Что ты собираешься делать дальше, Дэвид? Ты же не собираешься оставаться здесь? Если этот Бурый Дженкин убивает людей…

– Не беспокойся, – сказал я. – Я уже принял решение.

– Это меняет дело.

– Я принял твою критику близко к сердцу, если хочешь знать. Ты была права, я пускал все на самотек. Я уверен, что если соберусь с духом и буду принимать твердые решения, то постепенно стану все меньше думать о времени, проведенном с Джейн. Теперь я вижу, что это время осталось в прошлом, даже если я не принимаю никаких решений. Даже если лежу весь день в постели и абсолютно ничего не делаю.

– И что ты собираешься делать?

– Отвезу Дэнни и Чарити к моей матери в Хорли, потом вернусь и сожгу этот дом дотла.

Лиз изумленно уставилась на меня:

– Что ты сделаешь? Ты не сможешь это сделать!

– Смогу и сделаю. Этот дом охвачен бесовщиной или проклят. Называй как хочешь. Я не знаю, что замышляют молодой мистер Биллингс и Кезия Мэйсон. Не знаю, что представляет собой Бурый Дженкин или кто такой Мазуревич. Не знаю, что случилось со старым мистером Биллингсом, кроме того что его ударило молнией. Но все это место кишит призраками, тревожной возней и стонами. И бог знает чем еще. Теперь еще и Деннис Пикеринг мертв. Так что хватит, нужно положить этому конец.

– А если тебя поймают?

– Меня не поймают. Я даже не потеряю зарплату. Просто скажу, что от паяльной лампы загорелась оконная рама, а потом и весь дом. Боже всемогущий, давно кто-то должен был это сделать.

– Дэвид, этот дом имеет историческую ценность. Ты не можешь сжечь его.

– Живые люди гораздо важнее исторических памятников. И люди, которые должны быть мертвы, но продолжают жить… они тоже гораздо важнее исторических памятников.

Лиз положила книгу на одеяло и легла на подушку. С каждой минутой меня тянуло к ней все сильнее. Мне нравилась ее по-детски курносая мордашка, округлости ее тела. Ее чистый мыльный запах. Единственной загадкой для меня оставалось то, что она думает обо мне и почему осталась. Иногда она была замкнутой и нетерпимой. Иногда безжалостно критичной. Иногда забавной. Иногда страстной. Но всегда казалось, будто она смеется над шуткой, которую я до конца не понял. И будто занимается любовью в своем воображении, не разделяя со мною чувств. Она уже несколько раз делала мне минет. Как минимум пару раз, когда я спал. Всякий раз ее голова была повернута ко мне затылком, и она глотала мое семя, не проявляя ни страсти, ни эмоций, ни удовольствия.

– Подумай об этом завтра, – сказала она.

– Я много думал об этом, и сейчас уже завтра.

– А как же я?

– Я найду тебе жилье.

– А что будет с нами?

– Не знаю. Возможно, нам не стоит пока заглядывать вперед. Хочу сперва привести в порядок Фортифут-хаус.

Она повернулась и смотрела на меня не мигая. В радужной оболочке ее левого глаза я заметил оранжевое пятнышко.

– Я не совсем это имела в виду, когда говорила, что ты должен быть более решительным.

– Серьезные проблемы требуют серьезных решений.

– Хммм, – произнесла она и демонстративно повернулась ко мне спиной.

Я взял в руки ее книгу и стал читать вслух:

– «Однажды, чтобы сделать ему приятное, она решила показать ему свою грудь. При этом она краснела и испытывала сильнейшие внутренние терзания. Застенчиво расстегнула лифчик и продемонстрировала маленькие белые плоды, сокрытые под ним».

– Так и знала, что ты сразу откроешь на каком-то малопристойном месте, – глухо произнесла Лиз, уткнувшись в подушку.

Она повернулась ко мне. Оранжевое пятнышко в ее радужной оболочке мерцало, как огонек.

– Не принимай опрометчивых решений, Дэвид. Я беспокоюсь о тебе.

– Если беспокоишься, ты мне поможешь.

Мне приснилось, что я скользил, как воздушный змей, над пляжем. Море подо мной было черным и студенистым, больше похожим на патоку. Я понял, что вода такая густая из-за крабов. Их были миллионы, они копошились и ползали друг по другу. Над морем нависало небо цвета темной бронзы. Раскатистый звук гонга ударил мне в уши, едва не оглушив.

Мир, каким он был. Мир, какой он есть. Мир, каким он будет.

Я еще не успел улететь далеко от берега, когда понял, что постепенно снижаюсь. Я попытался поджать ноги, чтобы не касаться воды, но ветер затих, а я опускался все ниже и ниже. В конце концов они ушли под воду, а затем я погрузился почти по пояс. Вода была ледяной, и я чувствовал, как крабы, стуча клешнями, ползают по мне, по животу, по ногам и между ними.

Я закричал, но на самом деле это был не крик. Скорее, жуткий стон человека во сне. Я внезапно осознал, что обмочил пижамные штаны. К счастью, не постель. Обливаясь потом и дрожа, я скатился с кровати и направился в ванную, где разделся и умылся. В зеркале отразилось мое искаженное и изможденное лицо, словно я смотрелся в разбитое стекло.

Вытираясь полотенцем, я снова услышал суетливое царапанье, сперва за стенами, а затем с чердака. Я замер и прислушался, но царапанье тут же стихло. До меня доносился лишь слабый шум ветра в деревьях и сердитый шепот моря.

Я выпил два стакана холодной воды, выключил свет и вернулся на цыпочках в спальню. Дэнни и Чарити, должно быть, уже спали. Во всяком случае, голосов их я не слышал. Я хотел было заглянуть к ним, но дверь их спальни скрипела так сильно, что я побоялся их разбудить.

Подойдя к двери в свою комнату, я заметил под ней тусклое голубоватое мерцание. Взявшись за ручку, я замер и нахмурился. Это определенно была не прикроватная лампа. Это больше напоминало мерцание телеэкрана, хотя в спальне у меня телевизора не было. Возможно, это был отблеск молнии сквозь занавески. Последние несколько дней погода часто менялась. Несколько раз я слышал далекие раскаты грома, доносившиеся из-за Ла-Манша. Ни с того ни с сего это напомнило мне о том, как во время Второй мировой отдыхающие на южном побережье Англии могли слышать артиллерийскую канонаду во Франции. Эта мысль всегда вызывала у меня чувство горечи и тревоги.

Я снова услышал знакомое царапанье и шуршание и почувствовал в спине неприятное покалывание, словно при легком ударе током. Вместо того чтобы открыть дверь спальни, я присел и заглянул в замочную скважину. Глаз тут же заслезился от хлынувшего изнутри воздуха, но я видел лишь темные очертания кровати, голову Лиз на подушке и часть окна.

Мерцание повторилось, но это точно была не молния. Его источник находился в комнате – в противоположном углу. Оно стало ярче, поэтому я отчетливо увидел волосы Лиз. И в тот же миг услышал глубокое невнятное пение, в такой низкой тональности, что почувствовал, как завибрировала у меня челюсть. Игггааа сотот нггааа. Хотя пение звучало очень низко и неразборчиво, больше напоминая звук органа, чем человеческий голос, я заметил сходство со словами, которые старый мистер Биллингс выкрикивал в саду, когда его били током солнечные часы. Ннгггнггииааа ннггг сотот.

Я понятия не имел, что это значит, но эти заклинания звучали так настойчиво, что наполняли меня какой-то иррациональной тревогой, граничившей с паникой. Их целью было явно призвать кого-то или что-то в Фортифут-хаус. Но, кого или что, я не мог себе представить. И не был уверен, что хочу.

Свет снова замерцал и на этот раз едва не ослепил меня. Меня удивило, что Лиз не проснулась. Я решил открыть дверь и начал уже поворачивать ручку, когда источник света появился в поле моего зрения, и я застыл на месте.

Посреди комнаты возникла медсестра или монахиня, которую я видел парящей у стены. Высокая, мерцающая фигура в апостольнике, закутанная в рясу из голубого света, покачивалась вверх-вниз, словно на волнах фосфоресцирующего океана. Существо плыло по комнате завораживающе медленно, оставляя за собой шлейф из своих же меркнущих копий.

Она продолжала петь, и было в ее пении что-то чувственное и непристойное. НггГГааа – сотот – гноф-хек – нггааАА. Несмотря на то что слова не были похожи ни на один известный мне язык, я почувствовал, что вот-вот пойму их смысл. Как когда слово вертится на кончике языка, но произнести его не можешь.

Монашеская фигура в развевающихся одеяниях скользнула к подножию кровати и замерла. Очевидно, она наблюдала за спящей Лиз. Затем начала наклоняться над кроватью. Не нагибаться, а именно наклоняться под каким-то невероятным углом, пока не оказалась в нескольких дюймах от одеяла.

Я увидел, как поежилась Лиз. Я не знал, насколько опасен был этот призрак и чего он хотел, но я понимал, что не могу больше ждать. Я повернул ручку и плечом распахнул дверь, так что та громко ударила по стене. Я подумывал даже издать какой-нибудь боевой клич. Не столько чтобы отпугнуть призрака, сколько чтобы придать себе смелости. Но, когда я оказался возле кровати, совершенно голый, горло у меня сжалось, и я сумел выдавить лишь хриплый резкий вскрик:

Призрак развернулся, и под апостольником я увидел лицо – посмертную маску с пустыми глазницами, впалыми щеками и оскаленными зубами. Совершенно онемев, я в ужасе уставился на него.

Раздался оглушительный грохот, словно сотни галлонов воды внезапно вырвались из гигантской цинковой цистерны. И видение стало таять, впитываясь в одеяло. Руки призрака сливались с руками Лиз, чудовищное лицо – с ее лицом. На мгновение волосы у Лиз встали дыбом, потрескивая крошечными голубыми искорками статического электричества. Глаза у нее открылись и на долю секунды озарились красной вспышкой.

Затем наступила тишина. Жуткая тишина. Даже ветер за окном стих. И море больше не шептало. Лиз смотрела на меня широко раскрытыми глазами, а я не отрывал взгляда от нее.

– В чем дело? – наконец спросила она. – Почему ты здесь стоишь?

– Я… ходил пить.

– А где твоя пижама? Тебе же, наверное, холодно.

– Не так чтобы очень.

– Все равно… Может, вернешься в постель? Или собираешься стоять здесь и пугать меня всю ночь?

– Я… Нет, конечно.

Я подошел к кровати, продолжая пристально смотреть на Лиз.

– Ты в порядке?

– Конечно. А почему я должна быть не в порядке?

– Я в том смысле, ты хорошо себя чувствуешь? – спросил я.

Лиз нетерпеливо рассмеялась:

– Конечно, я хорошо себя чувствую. А что такое?

Я забрался в постель. Лиз тут же обняла меня рукой и крепко прижалась ко мне грудью и бедрами. Затем взяла мой правый сосок большим и указательным пальцем и стала поглаживать.

– Кажется, ты сказал, что тебе не холодно, – игриво прошептала она.

– Да, не холодно. Просто я слегка испугался, и все.

– Испугался? Испугался чего?

– Того существа, которое уже видел раньше, – похожего на монахиню. Ты спала, и оно будто наклонилось над тобой.

– Что значит «наклонилось надо мной»? – Лиз улыбнулась, с трудом сдерживая смех.

– Не знаю. Я видел своими глазами. Существо наклонилось над тобой, а потом исчезло.

Лиз стала водить пальцами у меня по боку и задела чувствительную точку, от чего я вздрогнул.

– Думаю, ты слишком много выпил.

– Лиз, я видел это существо. Оно парило прямо над кроватью.

Лиз принялась гладить, сжимать, царапать мне бедра, а затем начала массировать член. Я остановил ее, взяв за запястье:

– Не надо. Я правда не хочу.

Она поцеловала меня, но руку не убрала. Как только я отпустил ее запястье, она снова начала меня массировать – не нежно, а как-то яростно, впиваясь ногтями мне в кожу.

– Мне больно, – запротестовал я.

– О, дорогой, – усмехнулась она. – Разве ты не можешь немножко потерпеть? Я думала, мужчинам нравится боль.

Она продолжала массировать меня все сильнее и сильнее, пока я, наконец, снова не схватил ее за руку, крепко сжав:

– Лиз, мне больно. Хватит.

– Не говори мне, что тебе не нравится. Ты весь напрягся.

– Мне больно, и я не в настроении.

Она издала смешок – пронзительный, глумливый смешок, больше похожий на вскрик. Раньше я никогда не слышал, чтобы она так смеялась. Кожа у меня покрылась мурашками, мошонка сжалась. Она стянула в сторону одеяло и оседлала меня, уткнувшись коленями мне в грудную клетку и прижав руки к кровати. Несмотря на маленький рост, она казалась довольно тяжелой и сильной. Из-за темноты я едва мог видеть ее лицо, но различал блеск глаз и зубов. Дыхание у нее было жестким и глубоким, грудь резко вздымалась и опускалась.

– Лиз? – осторожно произнес я. Мне казалось, будто я ее совсем не знаю.

– Почему ты остался? – тяжело дыша, спросила она.

– Что? О чем ты?

– Почему ты остался? Почему не уехал, как только понял, что здесь что-то не так.

Я попытался сесть, но Лиз снова прижала меня к подушке.

– Лиз, – сказал я, – это ты или кто-то другой?

Она снова издала этот жуткий визгливый смешок.

– А на кого это похоже? Боже мой, Дэвид, ты такой дурак!

Я сделал глубокий вдох, попытался успокоиться и привести мысли в порядок. Мне это было нелегко. Я всегда был склонен к необдуманным заявлениям.

– Лиз… – начал я, но она прижала кончики пальцев к моим губам и сказала:

– Ш-ш-ш, ты ничего не понимаешь, хотя и не должен.

– Не понимаю чего? Лиз, это глупо!

Но она наклонилась и поцеловала меня, сначала в глаза, затем в рот. Провела кончиком языка по моим губам, и я почему-то внезапно успокоился. Как будто то, что она делала и говорила, не имело значения… Как будто проще было просто снова лечь и делать все, о чем она меня попросит. Ее дыхание было сладким и горячим – дыхание лета, дыхание девушки, объевшейся абрикосов. Ее язык принялся исследовать мои зубы. А затем кончики наших языков соприкоснулись, и я почувствовал, будто между нами возникло нечто не поддающееся описанию. Какая-то странная связь, какая бывает у людей, объединенных общей тайной.

На мгновение я снова увидел у нее в глазах красное мерцание. На мгновение я понял вещи, которые до этого мне не суждено было понять. Например, что Бога нет, никогда не было и не будет. А есть лишь Великие… Некоторые из них излучают благосклонность, другие – скрытны и далеки, третьи – слишком пугающи для человеческого разума. Лиз села, и это мимолетное понимание тут же улетучилось. Но у меня возникло ощущение, что на меня надвигается нечто колоссальное и исполненное драматизма. И что я буду его частью.

Лиз приподнялась с моей груди и неуклюже уткнулась коленями в мою подушку, по обе стороны от головы. Ее вагина была всего в паре дюймов от моего рта, и я почувствовал сильный специфический запах секса.

Я поднял на Лиз глаза. Она держалась за изголовье кровати обеими руками. Ее лицо виделось мне в обрамлении клинообразной долины грудей и сияющих зарослей лобковых волос.

– Ты такой нерешительный, Дэвид, – произнесла она странным голосом. – Почему? Не нравится вкус?

– Лиз… – начал я, но мои мысли уже закружились в медленном водовороте чувств, страхов и желаний.

Допустим, что вы встретили девушку, которая сделает все, что вы захотите… абсолютно все. Разве я говорил это? Или Лиз? Я не был уверен. Но, когда она сидела надо мной, дразня, я представлял, как занимаюсь с Лиз тем, чем никогда не занялся бы с Джени. Я видел черный нейлон, белые бедра. Видел язык, облизывающий губы. Видел налитые груди. Видел шелк, покрытый влажными пятнами.

Медленным, дразнящим поворотом таза Лиз опустилась на мой рот. Я почувствовал теплый влажный поцелуй. Поцелуй, едва не задушивший меня. Мой язык медленно смаковал хребты, расщелины и впадины. На мгновение задержался на терпкой уретре, а затем скользнул вглубь вагины. Наши губы слились в этом импровизированном поцелуе. Она прижалась ко мне еще сильнее, и мой язык круговым движением коснулся шейки матки.

И хотя Лиз стонала от экстаза, а я едва не захлебывался от слюны и смазки, я осознавал, что это было далеко от любви. Это делалось не ради любви. Это делалось даже не ради страсти. Это было что-то еще. Каким-то непостижимым для меня образом это являлось продолжением рода. Мы зачинали ребенка.

Либо, если не ребенка, то что-то другое.

Я помню, как Лиз, наконец, слезла с моего лица. Она присела рядом на кровати и долго на меня смотрела. Я опустился на подушку и смотрел на нее, веяло теплым ночным ветерком, во рту у меня пересохло. Время от времени она касалась моей груди, рисуя на ней невидимые узоры. Они напоминали то цветок, то четырехлистный клевер, то звезду.

– Знаешь что? – нежно произнесла она. – Когда я была моложе, мать посылала меня к брату в школу, отнести ему ланч. Я видела маленьких детей, играющих возле школы, и всегда мечтала о собственном ребенке.

Я закрыл глаза. Я чувствовал себя невыносимо уставшим. Даже если Фортифут-хаусу не удалось убить меня, вымотал он меня подчистую.

– Мне нужно поспать, – пробормотал я.

Лиз продолжала рисовать на мне узоры.

– Раньше я слышала, как мой брат напевал: «Ту, та, ти. Бу, ба, би… убану, аммату, гану, ашлу».

Я уже спал, но продолжал слышать ее голос. Казалось, она научилась проникать мне в мозг, неважно, во сне или наяву. Мне снилось, что я снова скольжу над океаном в темный безветренный день. Лиз стояла на берегу, и несмотря на то что я летел довольно быстро, расстояние между нами не сокращалось. А ее лицо было наполовину скрыто бинтами. Ту, та, ти… бу, ба, би…

Затем внезапно настало утро. Солнце легло на одеяло толстым золотистым слоем, словно масло, а на водосточном желобе крыши защебетали ласточки. Лиз еще спала, рот у нее был открыт, волосы растрепаны. Я осторожно встал с кровати и подошел к окну. Внизу сверкало море.

Стоя у окна, я почти сумел убедить себя, что сжечь Фортифут-хаус было бы преступлением. Однако, несмотря на красоту этого места, сам дом все равно вызывал смятение и тревогу. Для всех, кто вступал с ним в конфликт, это всегда оборачивалось самыми ужасными последствиями. Я не сомневался, что, если не сожгу его дотла, то легко могу стать следующей жертвой.