Комната Павлика

Вадиму снился сон, один и тот же, в который уже раз с тех пор, как он поселился в этом доме… Или видения стали преследовать его еще до переезда?

У каждого свои обстоятельства. У горя много лиц, но депрессия для всех одинакова, и с ней, как с нелюбимой женщиной, ты всегда одинок. Должно быть, его жизнь превратилась в бесконечный кошмарный горячечный бред сразу после того, как не стало Жени. Вспомнить сложно, потому что думать сложно. Думать почти физически больно, когда нет покоя. Когда болен и не можешь нормально спать. Когда само понятие нормы становится размытым, неясным, и даже при свете дня чувствуешь себя словно паук, застрявший где-то в трещине между сном и явью.

Старый Сиделец, запутавшийся в липких нитях своей печали. Этот образ преследовал его не чаще, но и не реже других, приходя, как правило, в темное время суток вместе с тошнотворной вонью жженого сахара, когда кожа на шее и лице начинала яростно зудеть, ощущая чужой внимательный взгляд.

Однажды Вадим, пробудившись, увидел в углу комнаты глаза и узнал их. Это были глаза Жени. Ее зеленые красивые большие глаза. Их было восемь.

Тогда он закричал и проснулся еще раз, по-настоящему. Он не мог сказать, сколько ночей длилась эта пытка, но конца ей не было видно. Кошмар пожирал истончившуюся ткань бытия, призраки наводняли эфемерное настоящее, сон переходил в бодрствование, сплетаясь с ним в единое целое.

Во сне он спал. Как и в реальности, пьяный. Он много пил со дня переезда, а может, и до этого. Ведь в трезвую голову вряд ли могла прийти мысль, что жить одному в большой и пустой, как первобытная пещера, квартире – хорошая затея. Застрять среди темноты и уныния, запутаться в одиночестве, как тот паук, Старый Сиделец, по неосторожности… или, что еще хуже, по собственной воле.

А еще тишина. Проклятая тишина, в пучине которой становился столь отчетлив и проникновенен вкрадчивый шепот дождя.

Ему опять снилось, что звонит телефон. Словно с того света звонит, из-за грани мира, вспарывая полог туго натянутой тишины, царящей здесь ныне, присно и во веки веков, аминь. Голос в трубке, скрипучий из-за помех, – в этом доме так много помех, что любая техника работает через раз, – знакомый и одновременно незнакомый, мужской или женский, не разобрать. Голос шепнул ему, что Женя мертва, что ее тело накрыли саваном, крышку гроба заколотили. Ее зарыли, зарыли, зарыли! А ты – ты все пропустил, утонув в слезах бесконечного ливня.

Снилось, что он проснулся. В поту, волоски на запястьях встали дыбом, глаза и щеки мокрые, кожа чешется. Череп раскалывается, а сердце сжато в трясущийся от напряжения кулачок.

Во сне ему становилось страшно. Он бежал в уборную, подальше от запаха жженого сахара и глаз в темноте, к крану и душу, окатить себя ледяной водой. В этом доме вечные проблемы с теплом, здесь всегда холодно, но ему и нужно было взбодриться, вот только метры растягивались до бесконечности, и то, что Женя мертва, что ее похоронили (зарыли, зарыли, зарыли!), – давило все сильней.

Ужас набухал внутри подобно той опухоли, что убила его жену. Пускал метастазы и распространялся от желудка к груди, все шире и глубже по мере того, как Вадим осознавал, что происходящее здесь и сейчас, ныне, присно и во веки веков, аминь, – не реально. Ничто вокруг не реально, кроме, быть может, дождя – и того, что ее больше нет. Да-да, холодный гниющий труп застрял меж треснувших досок, наполовину вывалившись из перекошенного гроба на дно залитой коричневой жижей могилы, распластав исхудавшие руки, словно чертов паук свои чертовы лапки.

Вот почему он боялся бодрствовать еще больше, чем спать. Настоящее всякий раз оказывалось хуже любой похмельной фантазии. Осознание сна не спасало от страха, а только нагоняло еще больше жути, потому что в этом доме уже давно истлели все нити, стерлись границы, и невозможно отличить тусклую прохудившуюся реальность от ее морочного доппельгангера.

Догадываясь, что видит сон, но все еще пребывая в нем, он включал свет, открывал воду, которой все равно не было (в этом доме и такое случается, да), так что тишину ничто не нарушало. Ничто, кроме глухих ударов, с которыми сжимался и разжимался детский кулачок, укрывшийся у Вадима под ребрами. Одиночество, как и страх, похоже на раковую опухоль – оба жрут тебя изнутри.

Вадим опирался босыми ступнями на ободок унитаза. Пятки ныли от холода. Стены чадили вонью, как пакет с конфетами, брошенный в огонь: языки незримого пламени лизали сахаристую скорлупу; чернели и плавились, изнывая, клетки мозга. Он доставал ремень, цеплял бляху за трубу стояка, вдевал в петлю голову. Откидывался и тянул, что есть мочи, на себя и в сторону, до боли, до хруста в шее. Явственно ощущая, как пустота разрывала легкие, пока он медленно душил сам себя.

И тогда он проснулся. В очередной раз, снова голый, снова с этим тонким тугим ремешком в руках, сидя на толчке, в тишине. С потолка на уровень глаз опустились паучьи нити, поблескивающие в свете лампы, как сахарная вата. И – Господи Боже – его затрясло мелкой дрожью, когда в голове прошелестел знакомый и одновременно чужой голос:

«Жаль, что это лишь сон, правда?..»

Он посмотрел в дверной проем. Тьма наступала. В квартире гас свет. В этом доме и такое бывает, да-да. Сначала мрак накрыл спальню, плеснув темнотой по краю прихожей. Затем потонул в непроглядной черноте коридор. Вместе с тьмой к ванной приближались шаги: мягкие, частые и почти бесшумные, шелестящие, будто дождь за окном. Сколько там, он не знал точно, но догадывался – восемь. Восемь нечеловеческих ног.

Или, что еще хуже, человеческих.

– Не хочу-у-у… – захныкал Вадим, сползая на ледяной пол.

– Не хочу! – взвизгнул, забившись в пахнущий плесенью и праздничными сластями угол, в затянутый вездесущей паутиной закуток под раковиной.

– НЕ ХОЧУ! НЕ БУДУ!

Ударил гром, полыхнула далекая молния. Перед глазами на секунду побелело. А потом, когда вспышка минула, рассеялась без следа, так же, как потонули в паутине комнат громовые раскаты и его полный отчаяния крик, Вадим поднял взгляд и увидел в дверях Ее. Свою Женю. И одновременно не свою – чужую, незнакомую. За Ее спиной колыхался мрак.

Много рук было у Нее, много ног. Больше, чем нужно человеку. Женя широко распахнула рот. Лампочка потухла, и во мраке блеснули острые белые зубы:

– С-с-с-с…

Зубы стали расти.

Их тоже было много.

В итоге Игорь Кривцов все-таки поставил подпись в нужных местах, хотя – невиданное дело! – риелтор пыталась отговорить его от покупки. Потом он горько сожалел о принятом решении, корил себя за жадность, приведшую к роковым последствиям, но было уже слишком поздно. Все равно что сокрушаться о пропущенном техосмотре в тот момент, кода несешься по горной трассе прямиком к обрыву, и у твоей машины вдруг отказывают тормоза. А ведь продавец предупреждал о возможных неполадках.

Возможно, его сбило с толку то, что осмотр шел своим чередом, и ничто не предвещало последовавших сюрпризов. В тот день Игорь находился в приподнятом настроении. Погода вслед двум неделям грозовых майских ливней установилась хорошая. Дом, не такой уж и старый, в иное время года имел, должно быть, блеклый, унылый вид, но теперь выглядел опрятным и аккуратным. Особенно мило смотрелись светлые занавески на окнах то тут, то там.

Гуляя по комнатам, он какое-то время честно пытался строить из себя знатока: интересовался метражом квартиры, состоянием труб, сверялся с планом и другими документами на жилплощадь. В общем, изо всех сил старался вести себя как полагается солидному мужчине его возраста и как, должно быть, ждала от него эта пигалица. Но быстро сдался – озвученная в объявлении цена была слишком уж хороша, а все остальное, по такому-то счету, не имело никакого значения.

В итоге они очутились на кухне, он и Ирина Корост – так она назвалась еще во время их первого разговора, по телефону. Девушка заварила кофе. Он, сидя за столом, украдкой посматривал на ее мягкие плечи, следил за движениями тонких, изящных рук.

Кухня была просторная, светлая, с большим двухкамерным холодильником и современной электроплитой, которые «входят в общую стоимость квартиры, как и мебель». Приятно смотреть. Точеная фигура Корост радовала глаз не меньше, от чего Игорю стало немножко стыдно.

Молодая, думал он. И как все молодые – красивая. На вид немногим старше его Оленьки. А значит, он ей, как и Оле, в отцы годится… Нет, в старшие братья, максимум в старшие братья. Четырнадцать лет – не такая уж большая разница в возрасте между мужем и женой, как может показаться со стороны. В течение всего времени, что длились их с Олей отношения, он постоянно напоминал себе об этом. Не отец, нет. Максимум – старший брат.

Здесь было покойно и уютно, как в колыбели новорожденного. В окна заглядывало ласковое уже почти-почти июньское солнце. Мягкий свет пронизывал кремового цвета тюль, наполняя помещение теплом. Ветер шалил с листвой березы за окном, по подоконнику с важным видом вышагивал толстый голубь. Увидь такого Оля, наверняка бы вспомнила птичек из пиксаровской короткометражки.

Когда в воздух поднялся сладкий аромат, рука невольно скользнула в карман рубашки. Опомнившись, он поспешно затолкал полупустую пачку обратно.

– Закуривайте, если хотите, Игорь Вячеславович, – улыбнулась риелтор, наполняя для него чашку. – Здесь можно курить, я только окно открою.

– Да я, знаете, уже полгода как бросил, – смущенно признался он.

Эти шесть месяцев ему, к тому же, пришлось обходиться без секса, о чем, конечно, Игорь предпочел умолчать. Вот только маленький крестик серебристым глазом похабно подмигивал из выреза ее блузы, и у Игоря случилась эрекция, неожиданно сильная, до боли в паху. Покраснев еще больше, он закинул под столом ногу на ногу и попытался отвлечься от пошлых мыслей:

– Завязать на самом деле оказалось весьма сложно. При моем-то стаже курения… Кхм… Знаете, как это у заядлых курильщиков и выпивох бывает? Кажется, что все просто, достаточно только захотеть – «…а ты же хочешь, еще как хочешь», – ехидно шепнул внутренний голос, заставив его поерзать на стуле и еще плотнее сжать бедра. – …Так и твердишь про себя: «Да мне это раз плюнуть, просто я не хочу. Пока еще не хочу». А потом в один прекрасный момент понимаешь, что в этом и заключается вся хитрость: ты куришь или пьешь уже больше, чем некоторые люди живут, и никогда не бросишь, потому что всегда будет это «еще». ЕЩЕ одну рюмочку. ЕЩЕ пару затяжек. А потом, через полчасика, еще. И еще. И так без конца.

Если риелтор и подумала о нем как о великовозрастном пустомеле, то виду не подала. Наоборот: слушала, не перебивая, с улыбкой и огоньком искреннего интереса в глазах. Черт подери, эта девушка ему нравилась уже не столько как объект сексуального влечения – либидо вроде бы удалось унять, – но и просто по-человечески. С ней было приятно общаться. Даже Оля не всегда так внимательно прислушивалась к его речам, в первую очередь ее занимали беседы на профессиональные, близкие ей самой темы – о кино, премьерных показах, режиссерах и актерах.

– Я много лет курил, – продолжил он, расслабляясь. – Рос без матери, а отец пропадал на заводе и шабашках, так что следить за мной было некому. Еще школьником, после уроков, баловаться начал, а уж когда повзрослел, да сам работой обзавелся, так и вовсе в обычай вошло. Знаете, с годами жизнь начинает подчиняться определенному привычному распорядку. Идет по накатанной… Вот и для меня утро, как правило, начиналось с чашки кофе и сигареты. Теперь-то я обхожусь без никотина, но привычка, как видите, осталась. На уровне рефлекса. Чувствую запах кофе – и рука тянется к куреву.

– У вас сильная воля, – сказала Ирина. – Я бы так не смогла.

– Курите?.. Бросайте, мой вам совет. Это сложно, но… оно того стоит.

– Нет, не курю. Хотя вредные привычки имеются, как и у каждого.

– Я от своей избавился, и у вас тоже получится. Почему нет? Тем более вы моложе, а значит, вам будет легче.

– Зачем же вам тогда это? – Она посмотрела на топорщившийся карман его рубашки.

Игорь усмехнулся:

– Неприкосновенный запас. Последняя пачка, как я говорю. Если вдруг желание подымить накатит, то делаю так. – Он все-таки вытащил сигареты, достал одну и медленно провел у себя под носом. С наслаждением втянул сквозь тонкую бумагу горьковатый, щиплющий ноздри табачный дух.

– И как, помогает?

– Держусь, как видите. Все дело в мотивации, в настрое. Я, когда женился, твердо для себя решил, что брошу, если Оля моя забеременеет. Сам бы вряд ли справился. Со слабостями трудно бороться в одиночку, но ради жены и сына…

По лицу девушки пробежала легкая тень.

– Простите, Ирина, вы сами замужем? Детишки?.. – поинтересовался Игорь.

– Хотела бы, но пока не сложилось.

– Тогда, надеюсь, вы сможете понять мою мысль. У меня есть друг детства, истовый такой, идейный холостяк. Он мне как-то сказал: «Брак – это страна, по дороге куда ты многое теряешь». По его мнению, женитьба – это билет в один конец, причем излишне дорогой. И он по-своему прав, конечно, потому что в семейной жизни постоянно приходится себя ограничивать. Идти на уступки, если необходимо, искать и находить компромиссы. Но Мишка, этот мой приятель, как мне всегда казалось, не понимает главного. Того, что семья – она как… – Он обвел взглядом кухню. – Как этот дом, к примеру. Чтобы его построить, нужно надежное основание. Но одного фундамента мало, правда? Коробку из бетона не продашь, уж вам-то это известно лучше, чем кому-либо. Нужно еще возвести крепкие, кирпичик к кирпичику, стены – такие, чтобы внутри царили тепло и уют. Мне кажется, что здание брака стоит на основе любви, а строится, как из кирпичей, из маленьких обоюдных уступок. Приходится чем-то жертвовать, что-то терять. Но ведь получаешь взамен нечто большее. Меня вот судьба сыном наградила.

Он прервался, чтобы допить свой кофе.

– Так вы ждете ребенка? – Ирина постучала ноготком по краю чашки. Дзынь, дзынь – задрожала кофейная пенка.

– Уже дождались, – Игорь улыбнулся. – Через недельку-другую въедем всей семьей.

– То есть вы для себя все решили, окончательно и бесповоротно?

– Решил. – Он развел руками. – Не вижу причин тянуть кота за хвост. Местами, конечно, не помешает чуток отреставрировать, но это уж мелочи. Придираться не стану – спасибо вам за хороший кофе… и за хороший разговор тоже спасибо.

– Что ж, осталось только расписаться в договоре. Но прежде… – Ирина запнулась, и только сейчас он заметил, что девушка хмурится. – Думаю, будет правильно, если вы узнаете об этой квартире кое-что еще.

– Хм? Дело, я так понимаю, не в паре трещинок на кафеле в уборной, – предположил он.

– Там нет никаких трещин, Игорь Вячеславович.

– Вообще-то есть, но неважно. Что же тогда? Вряд ли что-то серьезное, но спасибо еще раз – за заботу и честность. Так что же, Ирина? Проблемы с проводкой, любители побуянить в соседях?

– Нет-нет, ничего подобного. Здесь, наоборот, весьма тихо…

– Это я заметил. – Он еще раз глянул по сторонам и зажмурился на секунду от попавшего в глаз солнечного зайчика. – Звук словно тонет, как в храме. Благодать! Как раз то, что нужно мне и моей семье. Та маленькая комната, где старый диван у стены, идеально подойдет под детскую, вам не кажется?

Ирина обожгла его испытующим взглядом:

– Вы религиозны?

– Э… Это имеет значение?

– Возможно.

– Ну… Я был октябренком. Юный ленинец. Хотя вам, такой молодой, это, верно, ни о чем уже не говорит. В общем, в церковь никогда не ходил.

– А ваша жена?

– Оля? – еще больше удивился Игорь. – Она у меня киновед… пишет рецензии для журналов и сайтов. Посещает фестивали, сходки фанатов. Ее единственная религия – «Звездные войны». Я и сам из-за нее пересматривал все части раз десять, не меньше. Пришлось, даром что больше люблю старые фильмы про гангстеров. «Крестный отец», «Однажды в Америке» – вот это мое. Но и «Звездные войны», и другое кино стали моими. Фантастика всякая. Темная сторона силы, джедаи, роботы, все дела… Еще несколько кирпичиков в стенах нашего с ней любовного гнездышка.

– И все-таки, Игорь Вячеславович, – в ее голосе ощущалось напряжение.

– Да?

– Некоторые люди не ходят в церковь, не молятся и не соблюдают постов, но при этом верят… во всякое. Если вы понимаете, о чем я.

– Честно говоря, не очень. – Он все еще оставался в том благостном расположении духа, что окутывало его в течение всей беседы, но уже начинал испытывать легкое беспокойство. Разговор, вместо того чтобы завершиться, вдруг повернул в совершенно неожиданном направлении, а Игорь не любил сюрпризов.

– Черти, – она смотрела на него, не мигая. – Лешие. Демоны. Полтергейст…

– Барабашки, – вспомнил Игорь словечко из детства. – Вы это сейчас серьезно, Ирина?

– Более чем, Игорь Вячеславович.

– Просто мне показалось, вы шутите.

– С такими вещами не шутят. Повторюсь, люди верят в разное. В другие миры, в пришельцев с далеких планет. И у вас ведь, насколько я поняла, имеется собственный талисман. Ваша последняя пачка.

– Я вас умоляю, это всего лишь сигареты.

– То есть ни в какую мистику вы не верите?

– Нет, – уверенно качнул головой он. – В никотиновую зависимость верю. В семейные ценности. В любовь, несмотря на возраст, тоже верю. Но не в домовых и прочую паранормальщину.

Рука опять потянулась к карману. Поймав себя на этом, он разозлился.

– Послушайте, Ира. Вам не кажется, что беседа затянулась и мы порядком отклонились от темы?.. Согласен, тут есть доля и моей вины, но все же. Что за дурацкий экзамен вы мне устроили? Какая разница, во что я верю? При чем тут мировоззрение моей жены или, если уж на то пошло, чье бы то ни было еще? Простите, если я чего-то не знаю… Вы продаете квартиры только прихожанам ближайшей церквушки?

– Дело в том, что поблизости нет церквей, – мрачно ответила она.

– И что это меняет? Повторюсь, мы с женой не религиозны.

– Да, но сына вам стоит покрестить. Если вы всерь ез настроены сюда въехать.

– Что? – Игорь возмутился. – Мне послышалось или вы только что указали, как мне следует поступать с моим ребенком? Не много ли на себя берете, милочка?

– Это в ваших же интересах. У нас… у нашей фирмы уже были проблемы с этим домом.

Он не мог поверить своим ушам:

– Вы на что сейчас намекаете, Ира?

Девушка облизнула губы, затем быстро встала из-за стола, и поспешность этого движения напомнила ему суету перепуганной крысы. Она так и не притронулась к своему кофе. И явно была взволнована. Это было заметно по глазам, по участившемуся дыханию. По тому, как, будто невзначай, маленькая ладонь накрыла цепочку с крестиком.

– Понимаю, что все это звучит безумно…

– Безумно – это еще мягко сказано! В отличие от вас, Ира, я уже мало что понимаю.

– Я не должна говорить того, что сейчас скажу. И прозвучат мои слова, скорее всего, еще ужасней, чем… Но вы все-таки постарайтесь отнестись к тому, что будет сказано, серьезно. Так же серьезно, как вы настроены на покупку квартиры. Ладно?

– Не могу ничего обещать, – продолжая недоумевать, сказал он. – Но я попытаюсь.

– Хорошо. Повторю, я не обязана вам этого говорить… но вы, Игорь, обязаны это знать. Это важно. И это имеет отношение к вопросу о вере. Предыдущий владелец квартиры – с ним не все в порядке.

– В смысле? Какой-то сектант, фанатик?

– Нет, насколько мне известно. Он был обычный одинокий мужчина, ваших лет… Но здесь, – Ирина отвернулась к окну. – Здесь он покончил с собой.

Его разуму понадобилось несколько секунд, чтобы переварить услышанное. Зато тело отреагировало мгновенно: мышцы напряглись, позвоночник вытянулся в струну, закаменел. И, кажется, волосы на затылке сами собой шевельнулись, как живые.

– Его звали Вадим… Генич, кажется. За год до этого он похоронил жену. Рак вроде бы, точно не скажу, не помню. После смерти супруги Вадим начал пить. Вскоре пришлось уйти с работы, счета стало нечем оплачивать. Судя по тому, что вы говорили о вредных привычках, вам известно, как это бывает, когда человек катится на дно. Квартиру в центре Вадим был вынужден продать. И купил у нас новую, вот эту. Въехал… Вел себя тихо, никому не мешал. По крайней мере жалоб не поступало. Впрочем, часть квартир тут еще пустуют, ожидая продажи. Так что, по большому счету, и мешать-то было некому… А через месяц бедняга удавился. Повесился в ванной на собственном ремне, если вам важны детали.

– М-да, – только и смог выговорить Игорь.

– Наша фирма вела все сделки, поэтому я в курсе. Квартиру унаследовали дальние родственники Вадима, из Израиля, – продолжала риелтор. – Они пожелали продать доставшуюся жилплощадь как можно скорее, и их желание вполне можно понять – мало кому приятно иметь квартиру с подобным бэкграундом… Вот почему цена гораздо ниже рыночной, Игорь Вячеславович.

Она отошла ненадолго в коридор, а, вернувшись, положила перед ним на стол гербовую бумагу и ручку:

– Ваш договор. Но я прошу, ради ваших жены и ребенка. Прошу еще раз хорошенько подумать, взвесить все «за» и «против», прежде чем вы завершите нашу сделку.

– Этот дом похож на Алека Гиннесса.

Заметив его недоумение, жена снисходительно улыбнулась:

– Сэр Гиннесс, британский актер-ветеран, обладатель премии «Оскар». Сыграл учителя джедаев в самых первых, оригинальных «Звездных войнах» у Джорджа Лукаса. Оби Ван Кеноби.

– А я-то подумал о том мужике, который Книгу рекордов придумал.

Эта забава была Игорю знакома. Словесный теннис, один из тестов на проверку кинематографической эрудиции, что очень нравились Оле. Одолеть ее редко кому удавалось, девять из десяти партий проигрывал жене и он. Среди киноманов Оля, пожалуй, могла бы претендовать на кубок Дэвиса, Игорь же ракетку расчехлял редко, предпочитая оставаться в категории любителей, заглядывающих на «Кинопоиск» от силы раз в месяц.

Они только что попрощались с Хлестовым – тот подбросил их и умчался «по делам» (на очередное свидание, но Оле знать про это вовсе не обязательно) – и теперь стояли на потрескавшихся камнях тропинки, ведущей через залитые солнцем зеленые газоны прямиком к дому.

Игорь собирался показать Оле их новую квартиру. Пока что, судя по мечтательному выражению ее лица, жена оставалась довольна увиденным. У него имелись определенные сомнения и страхи на этот счет. Район все-таки не самый лучший: на отшибе, до ближайшего магазина минут двадцать пешком, а до метро и того дальше. С другой стороны, здесь гораздо спокойнее, чем в центре, и воздух чище. Под боком росла небольшая березовая роща, а за кустарником по левую руку от дома скрывался маленький заболоченный пруд, где трещали сверчки и летали стрекозы.

– Этот дом, – повторила Оленька, – как старик Оби Ван. Смотри, занавески в окнах – как седина… Такой с виду немножко неказистый в серой своей хламиде, но вместе с тем – в нем чувствуется определенный аристократизм, благородство. Кажется, он многое повидал, но сохранил честь и достоинство истинного дворянина.

– Алек Гиннесс, да?

– Именно, именно! Ну либо Шон Коннери… Хотя нет, Коннери не подходит.

– Почему? – принял подачу Игорь. – Чем старина Шон хуже твоего Оби Вана?

– Нам нужен дом-воспитатель, дом-наставник. А он шотландец – из них плохие учителя.

– Вроде бы он учил горца, Маклауда?..

– А еще он папа Индианы Джонса и агент 007. Слишком авантюрный типаж, – Оленька хихикнула. – Не могу поверить, что ты готов оставить Павлика под присмотром у старого любителя приключений.

– Учитывая, что сегодня он с твоей мамашей остался… – Игорь вздохнул. – Все равно что этой гигантской жабе – как его, Джабба?.. – доверить. Да и Оби Ван тоже, помнится, нехорошо закончил.

– Пожертвовал жизнью ради своего ученика!.. Хотя ты прав. Нам такие подвиги не нужны, нам нужны покой и забота. Особенно после пребывания в гостях у Джаббы. Как насчет Майкла Кейна?

– Тот старый дворецкий из «Бэтмена»?

– Альфред, этого персонажа зовут Альфред. А фильм называется «Бэтмен: Начало».

– Пожалуй, подходящая кандидатура, – рассудил Игорь. – Итак, наш дом похож на дядюшку Альфреда. Пойдем же, осмотрим пещеру Летучей мыши изнутри.

Квартира занимала добрую треть последнего, пятого, этажа, лифт же в доме не был предусмотрен, так что они оба немного запыхались, пока поднимались по узкой лестнице. Игорь слышал дыхание Оли. Он подумал, что ради нее будет счастлив стать Гиннессом, Кейном и Коннери в одном лице. Да хоть Гэндальфом, черт побери, лишь бы быть рядом, защищая от любых напастей. В прихожей они обнялись, и Оленька шепнула:

– Как же здесь хорошо! Как же тут тихо, спокойно…

– Вряд ли это надолго. Если Павлик станет орать, как в роддоме, соседи полицию вызовут. Правда, соседей у нас мало, – вспомнил Игорь. – Говорят, не все квартиры распроданы. У старого мистера Кейна не все дома, знаешь ли.

– Все у него в порядке. Два «Оскара», между прочим. И вообще, никто ничего не услышит, – уверила Оленька. – Чувствуешь? Мы здесь как будто в другом измерении.

– В далекой-далекой галактике?

– Да! И здесь будет наша планета, наш маленький мир, отдельный от всех. Уютный и тихий, где есть только ты, я и Павлик. Идеальный мир для идеальной семьи.

– Давай же его изучим, малышка. Держи мою руку, я покажу тебе чудеса. – Кончики ее пальцев нежно касались кожи, прячась в его ладони. – Наша кухня. Как тебе?

– Большая, как ты и говорил.

– Всегда о такой мечтала, не правда ли?

– Буду тебе готовить все, что ты любишь.

– Ты же не умеешь.

– Я научусь.

– Ловлю на слове! Далее, как видишь, удобства. Ванная. Ну здесь еще не все так совершенно. Но мы сделаем ремонт.

– Мы сделаем ремонт, – хихикнула Оленька, передразнивая мужа.

– Двигаемся дальше! Из этой комнаты, подозреваю, получится неплохая гостиная.

– Будешь здесь пиво пить с друзьями. С Мишкой своим.

– И с твоим батей, любимая. Иногда.

– Только если иногда!

– Даю тебе слово.

– Беру его. А еще бабушка с дедушкой могут играть тут с внуком, места всем хватит.

– Ну, если Джабба Павловна скинет килограмм двадцать, то, наверное, поместится.

– Прекрати. – Она пихнула его кулачком в бок. – С ней тяжело, но она все-таки моя мама.

– Прости, Ольчик, не удержался… Александре Павловне я буду вечно признателен уже за то, что она тебя на свет родила, поверь. Так, а здесь у нас будет спальня.

– Но тут даже кровати нет!

– Я уже заказал, как и еще кое-что из мебели. Прежний хозяин спал в другой комнате.

– А что с ними стало, кстати, с хозяевами?

– Ну… – Игорь осекся, думая над ответом. Вряд ли стоило вываливать на жену небылицы, рассказанные девчонкой-риелтором. По крайней мере сейчас.

Беременность проходила тяжело, пришлось делать кесарево. Врачи советовали маме и новорожденному задержаться в больнице чуть дольше положенного, но Оля уверяла, что чувствует себя прекрасно, и горела желанием скорей оказаться в их новом доме. Тем не менее она до сих пор принимала витамины пачками, и он вовсе не хотел лишний раз ее волновать. Поэтому соврал:

– Я точно не знаю, малыш. Вроде как в Израиль на пэ-эм-же перебрались.

– То есть это у нас по-настоящему кошерная квартира.

– Была, но теперь-то здесь русский дух. Чуешь?

– Мы оба его почуем, когда придется менять пеленки…

– К слову, о наследнике. – Он толкнул еще одну дверь, открывая перед женой самую важную, по его мнению, комнату. – Как насчет того, чтобы обустроить тут детскую? Павлу Игоревичу будет комфортно…

– Обои надо бы поменять, – заметила она, придирчиво осмотрев помещение. – И еще. Под этим старым-престарым диваном наверняка прячутся злые-презлые буки.

– Никак нет, я проверил. А рухлядь эту все равно придется отправить на свалку.

– Ну вот, чуть что, так сразу «рухлядь», «на свалку»… – Оленька провела ладонью по пыльному подлокотнику. Затем присела на краешек дивана, утянув мужа за собой. – По-моему, старый тюфяк еще способен нам пригодиться. Как минимум его надо достойно проводить в последний путь.

– На что это ты намекаешь…

– Почему нет? – извернувшись, она ловко оседлала Игоря. Его руки оказались у жены на бедрах. – Ты ведь этого так долго ждал… Ждал ведь, ждал? Признавайся!

– Само собой. Но разве нам уже можно?..

– Существуют разные способы, мой падаван, – шепнула Оленька, прижав губы к его уху.

Воздержание затянулось, в этом Оля была права на все сто. От еле сдерживаемого желания кружилась голова. Почувствовав ее пальцы у себя в паху, он громко застонал и откинулся на спину. В воздух взметнулась пыль, защекотала в носу, попала в глаза. Пахнуло чем-то приторно-сладким.

Игоря замутило. Рассредоточенный взгляд остановился на дальнем верхнем углу комнаты. Там, под потолком, раскинул тенета паук. Игорь с детства терпеть не мог пауков. Хотел было указать жене на неприятного свидетеля их любовных затей, потянулся вперед рукой, но тут в спину острым когтем вонзилась старая пружина. Ладони жены давили на него сверху, ее рот пожирал его. Он подумал о черной вдове, паучьей самке, убивающей самца сразу после совокупления. Опустил взгляд на Олю, затылок которой плавно покачивался у него над животом. Обычно она стриглась коротко, но, пока лежала на сохранении, надолго забыла про парикмахеров и стилистов. Волосы отросли, и теперь непослушные длинные пряди, светлые у корней и темные на окрашенных кончиках, свободно спускались вниз, закрывая от него лицо любимой.

«Эта квартира принадлежит вам», – сказала Ирина Корост напоследок, прежде чем сунуть в руки Игорю экземпляр договора.

На мгновение показалось, что он снова слышит ее голос, будто прорывающийся сквозь деловитое сопение Оли. Будто это не Оленька, а Корост уткнулась лицом в его чресла. Меж длинных прядей мелькнула серая ниточка паутины.

Неожиданно накатила волна мощного, едва ли не животного возбуждения. Игорь, стиснув зубы, глухо застонал.

«Эта квартира принадлежит вам».

Женщина у него в ногах подняла голову и широко улыбнулась, демонстрируя неестественно острые, акульи зубы.

«А вы и ваша семья принадлежите ей».

Он зажмурил глаза, чтобы избавиться от морока. Одновременно внизу живота словно что-то взорвалось. Игорь задрожал в конвульсиях и кончил, бурно и обильно, но без какого-либо удовольствия. Во время оргазма ему казалось, что из него извергаются клейкие ленты паутины. Пружины старого дивана, как жадные паучьи лапы, царапали спину в кровь.

Через неделю он заглянул в дом уже без жены. Новоиспеченная мама и сын продолжали гостить у ее родителей, а Игорь, предпочитавший как можно реже видеться с тещей, решил пока навести в жилище порядок. Хлестов, добрая душа, изъявил желание помочь, но освобождался лишь вечером, когда заканчивал работу маленький сервисный центр, принадлежавший им обоим. Игорь, чтобы не терять время, воспользовался такси и явился раньше, по дороге заскочив в магазин «Все для дома».

На район опускались сумерки. Тень от здания накрыла маленький дворик, лишь в паре окон на четвертом этаже горел свет. Их квартира была выше и левее, ближе к растущим в торце дома березам. На лавке у входа, как сторожевая собака возле будки, сидела, опершись обеими руками на клюку, древняя на вид старуха. Глубокие морщины рассекали суровое лицо с крупными, будто вырезанными в камне, чертами. Глаза соседки покрывала белая пленка.

Игорь встал рядом, чтобы перевести дух. Поставил пакеты с инструментами на лавочку. В темное время суток здесь было еще по-мартовски прохладно, и он снова хотел курить.

Просто чтобы отвлечься, Игорь сказал старухе:

– Доброго вечера.

Если бы та ответила ему жестом из старого кино про индейцев, подняв ладонь, он бы воспринял это как должное. Как, бишь, назывался тот фильм с Гойко Митичем?.. Оля бы вспомнила наверняка. Однако смахивающая на индейский тотем старуха не двигалась, продолжая пялить зенки в сторону белеющих в сумраке березовых стволов.

– Мы здесь новенькие, – сказал Игорь. Извиняющийся тон собственного голоса показался ему донельзя глупым. – Скоро въезжаем.

Не выдержав, он достал сигарету, принюхался. Услышав шорох, старуха, которую он уже готов был счесть не только слепой, но и глухой, ожила. Отлепила тяжелую сухую ладонь от навершия клюки, вытянула в его сторону:

– Подкури.

Простенькую газовую зажигалку Игорь хранил внутри пачки. Чиркнув для проверки, сунул ее и мятый цилиндр «Винстона» в грубые, скрюченные артритом пальцы.

– Раскурите сами, я бросил.

Старуха жадно пихнула в пасть сигарету, нащупала колесико зажигалки, высекла со второй попытки искру. Глубоко затянулась, выпустив белесую, цвета ее зрачков, струю в его сторону. Интерес к Игорю у нее на этом иссяк. Сам он отвернулся, чтоб лишний раз не дышать дымом, окинул взглядом темную громаду здания в поисках окон своей квартиры.

Как же мало огней, словно и не живет здесь никто… Ну да, не живет. Риелтор же говорила. Правда, ему показалось, что за одним из стекол на втором этаже качнулась нечеткая тень. Рассмотреть детали мешали сгущающиеся сумерки и серая ткань занавески. К своему удивлению, Игорь заметил, что большинство окон, выходящих на эту сторону здания, украшал с виду совершенно одинаковый тюль. Оле цвет занавесок напоминал благородную седину сэра Гиннесса (или Майкла Кейна, неважно), ему же чудилось, что дом пялит слепые бельма в холод надвигающейся ночи.

– Хозяина не забывайте, – проскрипела старуха.

Он едва не подпрыгнул на месте от неожиданности:

– Простите?

Старуха продолжила, и Игорь удостоверился, что слух его не подвел:

– Кормите Его почаще.

– Что вы имеете в виду?

– Будет дождь. Будет гроза. Гром будет громкий. Хозяин будет голодный. Кошками Его тогда. Собаками кормите, голубями, неважно кем. Хозяин должен быть сыт.

Айфон в заднем кармане джинсов подал сигнал. Старуха навострила уши.

– Шуми меньше! Хозяин тишину любит. Меньше шуми, понял!

– Гм. Ладно. Постараюсь…

Первое знакомство с соседями удалось на все сто. Старая карга совсем из ума выжила. И Хлестов, зараза, как назло, застрял в пробке на объездной.

– Хозяин мясцо любит. Тишину любит. А ты Его люби.

– Спасибо, бабушка, мы уж как-нибудь сами, – этот балаган пора было прекращать. Игорь подхватил пакеты. – Найдем с этим вашим хозяином общий язык.

Она докурила сигарету до фильтра, а затем слизнула его и принялась активно жевать, даже не поморщившись, когда несколько затухающих искр зашипели на влажных от слюны губах.

– Язык… ням-ням. Хозяин вырвет твой язык, дурень, и сожрет, не подавится.

Прихожая встретила гробовой тишиной. Пространство перед ним наполняли тени. Игорь щелкнул выключателем, разгоняя сгустившийся мрак.

– Вот так-то, – сказал он. Фраза канула в никуда: эха здесь не было.

– Вот так-то! – повторил он громче, все равно что бросил рыцарскую перчатку в пустоту комнат, вызывая на поединок то, что могло там скрываться.

«Хозяин тишину любит. Люби Хозяина. Корми Хозяина».

– И никаких тебе барабашек, старая идиотка.

В будущей детской, которую он про себя уже стал называть «комната Павлика», паутины по углам прибавилось. Игорь достал из пакета совок и веник.

«Где есть паутина, найдутся и пауки», – пугал отец в свое время. В их старом доме в Торжке паутины хватало. Особенно много ее стало после того, как родители развелись и мать уехала с другим мужчиной на Север. Игорь никогда не мог простить ей этого. Того, что она предала, бросила его и отца. Ему казалось, что женщина ее возраста – а мать была старше своего мужа и старше любовника – должна быть мудрее, заботливей. Усидчивее, в конце концов. И та была такой до тех пор, пока не встретила своего юного принца с огромным, как у афроамериканского баскетболиста, членом и микроскопическим мозгом.

«Седина в бороду, бес в ребро. С бабами так тоже бывает, – говорил батя. – Ты уже взрослый, все понимаешь», – повторял он Игорю-подростку.

Но Игорь не понимал и не хотел ничего понимать. Смотрел изо дня в день, как спивается отец, и думал, что у него все должно быть иначе. У него будет идеальная жена, идеальная жизнь, без сюрпризов и, главное, без предательства.

Но поиски подходящей девушки затянулись, так что долгими ночами на съемных квартирах – сначала в Твери, а затем и в столице – он часами не спал: в темноте ему чудился, как в одиноком, лишенном света материнской заботы детстве, их шорох. Шорох паучьих лапок.

В комнате Павлика не будет никаких пауков. С этой мыслью Игорь принялся расчищать углы, наматывая на веник прозрачные липкие нити.

Когда дело дошло до дивана, карман снова завибрировал, но теперь уже беззвучно. Странно, Игорь не мог припомнить, чтобы отключал звонок. Надо бы в мастерской поковырять, разобраться.

Хлестова в школе обзывали «кабаном», потому что он и правда только что не хрюкал. С годами он лишь прибавил в весе, но сохранял юношескую легкость в общении и взглядах на жизнь. С собой Хлестов притащил упаковку пива. Развалился на диване, заняв его почти целиком, и вскрыл первую банку.

– Работы немного, а значит, и спешить некуда. Тем более что мне просто необходимо отдохнуть после кросса на пятый этаж, – рассудил он и, кинув Игорю еще одну «Балтику», подмигнул: – Невские сорта всегда лучшие, чувак. Здесь у вас, в большой деревне, варить пивко никогда толком не умели.

С Хлестовым они знались со школы, но после армии дорожки приятелей разошлись на несколько лет: Игорь какое-то время прозябал в Твери, Мишка же переехал в Питер, где поступил в один из местных вузов, выучился на программиста, а потом без особого успеха применил знания, когда открыл частный сервисный центр. Встретились в поезде, когда оба ехали в Москву. Тогда и решили расширить бизнес Хлестова, в складчину арендовав местечко под еще одну ремонтную мастерскую в области. Питерский филиал давно уже прогорел, проиграв конкуренцию сетевым центрам, но Мишка сохранил любовь к городу на Неве и всему, что было связано у него с Санкт-Петербургом, включая пиво.

– Поверю тебе на слово, как спецу по поребрикам и парадным, – в тон Хлестову сказал Игорь, прикладываясь к банке. – Спасибо за угощение.

– Пользуйся моей щедростью, чувак, пока я добрый.

Опустошив пару банок, Игорь почувствовал себя бодрее. Разговор с безумной старухой не был забыт, но начал казаться малозначительным и даже смешным. А еще ему нравилось присутствие Мишки, такого большого и шумного, что порой это раздражало, но только не сейчас.

– А неплохо у вас тут вообще, – отметил Хлестов и громко рыгнул. – Пардон! Глянул инфу в Сети об этом райончике. Оказалось – новострой девяностых. Вроде как планировали сразу несколько домов возвести, детский сад устроить на месте болота, парк из березовой рощи сделать. Но то ли деньги у инвестора внезапно, в стиле девяностых, хе-хе, закончились, то ли еще что. Так и осталось одно-единственное здание. Но это даже клево.

– Что, так и пишут в Интернете – «клево»?

– Не, это мне нашептали глаза и уши. О том, что здесь тихо и не видать ни души.

– Там, внизу, торчала какая-то старая мымра, – вспомнил Игорь.

– Да уж, видал! Она как гипсовый бюст в красном уголке, вся в пыли и плесенью покрылась. Напомнила мне завучиху из нашей школы, не к ночи будь помянута.

Прикончив на двоих еще пару банок, они взялись перетаскивать диван. Хлестов, кряхтя, чертыхаясь сквозь зубы и только что не пуская газы от напряжения, приподнял одну сторону. Игорь ухватил другую. От выпитого голову немного кружило, ладони вспотели, и доска, прикрывавшая дно дивана, занозила кожу, скользя по напряженным пальцам.

– Заигрались… мы с тобой… как два… великовозрастных… сукина сына, – бормотал сквозь одышку Хлестов, пока Игорь пытался вписаться в дверной проем. – Штурмуем ворота… чертовой крепости… О, ГОСПОДИ!

Раздались грохот и треск, одновременно руки Игоря с силой рвануло вниз, грозя ему растяжением и парой сломанных ногтей. Вес всего дивана в один миг обрушился на кончики пальцев, стрельнуло в пояснице. Игорь тоже вскрикнул – от боли и неожиданности – и выпустил ношу. Сам, потеряв равновесие, грохнулся на спину, впечатавшись больным местом в подлокотник.

– Живой? – спросил он, когда с трудом развернулся и увидел бледного как смерть приятеля на полу по другую сторону.

– Нога… – простонал Хлестов.

Игорь подскочил к нему, наклонился и, матерясь от натуги и нового приступа боли в пояснице, рванул на себя придавившую Мишку мебель. Убедившись, что Хлестов убрал поврежденную конечность из-под дивана, с громадным облегчением опустил проклятую рухлядь.

Штанина широких Мишкиных брюк потемнела от влаги, как если бы тот ходил по-маленькому и, промахнувшись, отлил себе прямо на ногу. На полу вокруг расплывалась бурая лужица.

– Леденцы… – простонал Хлестов. Глаза у него закатились белками кверху, ресницы мелко дрожали. – Леденцами воняет, чувствуешь?

Еще чуть-чуть – и приятель потеряет сознание, вот что на самом деле чувствовал Игорь.

– Держись, чувак, – крикнул он. – Сейчас что-нибудь придумаем!

Помощь… Мишке нужна помощь. Надо сбрызнуть ему лицо водой.

По всей квартире горел свет, но в узком коридоре между прихожей и кухней все равно было темней, чем в других местах. Дверь в ванную оказалась прикрыта. Игорь замер перед ней на секунду, пытаясь отдышаться и успокоиться. Курить тянуло со страшной силой. Он нащупал в пачке заветную сигарету. Пальцы тряслись то ли от перенапряжения, то ли от испуга.

В щели неплотно прикрытой двери белел кафель. Легко представить, что там, за тонкой перегородкой, находится какое-то больничное помещение.

Морг, подумал он, и мороз пробежал у него по коже. Определенно, в квартире стало холоднее. Морг, холодильная камера с мертвецами. Вот сейчас он толкнет дверь, а та упрется во что-то мягкое. А потом из-за нее, сбоку, выпадет труп с посиневшим лицом, толстым, опухшим языком, туго врезавшейся в раздутую шею петлей. Бывший владелец квартиры – «Хозяин любит мясцо», да, – качнется навстречу, повиснув на брючном ремне, и просипит передавленным горлом «с-снято!», как в каком-нибудь дурацком телевизионном розыгрыше.

Ничего подобного, конечно, не произошло. Ванная пустовала, а единственным лицом, которое он увидел внутри, оказалось его собственное бледное отражение, зажатое рамой зеркального шкафчика над раковиной. Игорь посмотрел на себя – и поразился тому, насколько перепуганный и жалкий у него вид. Оля вспомнила бы что-то из ролей Ника Кейджа как пить дать. Он подумал об этом – и сразу стало легче, напряжение спало.

– Что, и всё? – вырвался у него сдавленный смешок. – Это всё, на что ты способен? Тоже мне, Хозяин… черт квартирный, больше никто!

В ответ ему из комнаты Павлика донесся истошный вопль Хлестова:

– Забери! Забери меня, чувак! НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ ЗДЕСЬ ОДНОГО!

Позже, в больнице, он спросил Хлестова, что с ним случилось.

– Принял лишнего, – тусклым голосом отвечал тот.

Хлестов лежал в слишком узкой для его туши койке с загипсованной от щиколотки до колена ногой, торчащей из-под простыни, как фитилек огромной идеально круглой бомбы-петарды из глупого американского мультфильма. Точное сравнение наверняка смогла бы подобрать Оля, если бы видела сейчас эту картину, но Игорь пару часов назад позвонил жене и, рассказав о приключившемся с Мишкой несчастье, попросил ее остаться у родителей вместе с Павликом.

Пока Хлестов проходил рентген, пока его накачивали болеутоляющими и приделывали это нелепое подобие бикфордова шнура из гипса, Игорь сам успел выпить валерьянки и немного успокоился. Немного – то есть ровно настолько, чтобы дождаться, когда врач и медсестра покинут палату, прежде чем пристать к приятелю с вопросами.

– Чувак, ты заставил меня понервничать.

– Что, курить снова начал? – виновато улыбнулся Хлестов.

Огромный, но в то же время жалкий. Поверженный Гаргантюа. В памяти всплыла сцена из детства: осень, игровая площадка перед школой, опавшие листья в лужах. Толстяк из параллельного с разбитым носом в углу, в грязи, с мокрой от воды задницей и лицом, перепачканным соплями и кровью. Злой смех окруживших его парней постарше: «Жирдяй обоссался! Зырьте, зырьте, наделал в штаны!» – и жалобный плач самого Мишки, такого большого и в то же время такого маленького в тот момент. Игорь тогда вступился за толстяка, и с этого началась их дружба.

– Там, в комнате, – напомнил Игорь. – Что там произошло?

– Если скажу – не поверишь. Я и сам не поверил бы.

Простыня, покрывающая массивный живот и широкую грудь, медленно поднялась и опустилась в такт тяжелому вздоху. Бледный лоб блестел от пота. Взгляд суетливо бегал из угла в угол. В регистратуре, пока Игорь пил кофе и созванивался с женой, дежурная болтала без умолку и наговорила много непонятных для него слов, но кое-что в память врезалось четко: «предынфарктное состояние». Заплывшее жиром Мишкино сердце едва выдержало происшедшее. Игоря, впрочем, интересовало другое.

– Попытайся, чувак. Подыщи слова. Что там было? Паук?

– Если бы! Паучка бы я придавил, не моргнув глазом. – У Хлестова вдруг дернулась левая щека. – Глазом, блин… Игорь!

– Что?

– Можно тебя попросить?

– Не беспокойся, в мастерской я тебя заменю.

– Да я не об этом. Ты можешь проверить – нет ли чего у меня здесь, под кроватью?

Игорь внимательно посмотрел на друга. Четверть века минула, но перед ним в больничной койке лежал все тот же толстяк из параллельного. Он никогда не напоминал Хлестову про тот случай, но подозревал, что сам Мишка помнит о нем всегда и всю жизнь пускается то в одну, то в другую авантюру лишь с одной целью – доказать самому себе, что больше уже ничего не боится. Что он с честью вылез из лужи собственной мочи. И вот сегодня – сейчас – Хлестов снова был напуган.

– Хлестов, ты такой… такой Хлестов, одним словом! – попытался он пошутить. – Ногу сломал, чуть коньки не отбросил, а волнуешься из-за каких-то глупостей. В своем репертуаре.

– Я прошу тебя, Игорь. Просто посмотри. – Тот больше не улыбался.

– Ну ладно.

Он присел на корточки (по спине прокатилась волна боли, напомнив о сорванной пояснице) и приподнял край простыни:

– Смотрю. Ничего, кроме грязи, не вижу. Полы тут лет десять, наверное, не мыли.

– Точно?

– Точнее не бывает. И грязнее тоже.

– Хорошо…

– Что ж хорошего-то? Развели антисанитарию. Надо б уборщицу позвать да ткнуть носом, чтоб не лентяйничала.

Хлестов слабо махнул рукой:

– Не надо никого звать. Слушай, Игорь… Мне, скорее всего, просто почудилось спьяну. Извини, что так вышло, правда. Ей-богу, не хотел. Сердцем клянусь, не хотел, чувак.

Насчет сердца это он зря ляпнул, подумал Игорь. А вслух сказал:

– Нисколько не сомневаюсь. Мало найдется придурков, мечтающих сломать себе голень. И все-таки, Мишка, что там случилось? Говоришь, увидел что-то? Что именно?..

– Да какая разница? Почудилось и почудилось, – примерно так же он всегда говорил, если кто-то в общей компании вспоминал школьные времена. Было и было, и черт с ним. – Тебя-то это почему интересует? Или… ты тоже там что-то видел, чувак?

– А что я мог увидеть? Чувак, ты попросил заглянуть под кровать – я заглянул. Теперь твоя очередь. Колись давай, а все нюансы потом обсудим, если будет что обсуждать.

– Ну хорошо, – тот все еще сомневался. – Но ты не поверишь…

– Это уж мне решать. Итак. Из-за чего мы тут с тобой оказались?

– Из-за дивана.

– Из-за дивана?

– Из-за дивана, – повторил Хлестов, сердито зыркнув с койки.

– Из-за дивана?!

– Хватит за мной повторять, как попка!

– Так ты по-человечески объяснить можешь или продолжишь загадками разговаривать, Сфинкс долбаный?

– Когда мы потащили диван из комнаты, – начал объяснять Хлестов. – Я там, сзади, чуть штаны не уделал с натуги. Диван-то тяжелый, зараза!

– Спасибо, я в курсе. Мне теперь одному его тягать.

– Тогда будь осторожнее. Мне, конечно, это все привиделось, но мало ли… В общем, я в тот момент удивился этой тяжести. Реально ведь пупок надрывался. Ну не может, понимаешь, не может диван весить так много! Дай, думаю, гляну, не валяется ли там что за подкладкой… А когда ты потянул диван на себя, то стенка сбоку, с той стороны, что я держал, немного отошла. И вот там, где появилась щель… Игорь.

– Что?

– Там были глаза. Клянусь тебе, сердцем клянусь, там, в щели, были чьи-то глаза.

– Не понял. Хочешь сказать, кто-то прятался ВНУТРИ?

– Нет. Наверное… Так мне показалось. Это глюк, не иначе, – Хлестов вдруг перешел на шепот: – А если иначе, то их там целая банда прячется. Потому что… Чувак, глаз было много.

– Много глаз?

– Да хватит талдычить за мной слово в слово! Много, да! Очень много!

– И еще они светились, – Игорь расхохотался. – Ну так уже, до кучи. Скалили клыки, как у вампиров, и выли «Аве Сатани», да?

– Я же говорил, что ты не поверишь.

Оба замолчали. Хлестов, обиженно насупившись, комкал край простыни в потной ладони. Игорь, раздумывая, катал меж пальцев сигарету из неприкосновенного запаса.

– Без обид, чувак, но это и правда похоже на бред, – сказал он наконец. – Не знаю, может, тебе что-то вкололи вместе с обезболивающим…

– Это то, что я видел. Там, у тебя в квартире. Что стало с предыдущими хозяевами?

– Неважно.

– Почему неважно? Ответь на вопрос, дружище, я ведь на твой ответил.

Игорь прикрыл глаза и принюхался к сигарете. В голове всплывали другие, уже недавние воспоминания. Разговор с риелтором. Встреча со слепой соседкой. Ее слова…

«Люби Хозяина».

Серьезно?

«Хозяин любит мясцо».

Ну ведь бред, бред же собачий!!!

– Во что-нибудь другое я бы мог поверить, – вздохнул он. – Но не в старый же диван с глазами. Без обид, чувак, но звучит… да даже не знаю как. По-дурацки.

– Не спорю. Говорю же тебе: может, привиделось. Всякое бывает. Я и сам себе не верю, чувак. Но одно могу сказать точно. В тот момент, когда эта хрень на меня посмотрела, верней – когда мне показалось, что она… оно… что они, глазищи эти, на меня смотрят, – мне было просто ЖУТЬ как страшно.

– Могу представить… Да нет, не могу. – Игорь невесело усмехнулся. – Ладно, раз уж ты спрашиваешь… Говорят, предыдущий владелец квартиры удавился.

– Удавился? – Круглое лицо Хлестова вытянуться от удивления просто физически не могло, но челюсть изрядно отвисла.

– Удавился.

– Удавился?!

– Сам-то не повторяй, как попка, чувак.

– Ольга в курсе?

– Откуда? Я что, похож на идиота, такие страсти молодой мамаше рассказывать?

– Ну тебе же хватило ума купить квартиру, в которой кто-то концы отдал.

– Полегче на поворотах, инвалид, – осадил толстяка Игорь. – Чья бы корова мычала…

– Ладно, проехали. Сам-то что думаешь? Призрак?

– Ничего я не думаю… О чем тут вообще думать, чувак.

– Об Ольге и сыне. Им ведь там жить – там, где эти глаза, где кто-то повесился…

– О привидениях думать? Чушь!

В палате вновь стало тихо. Игорь слышал, как кто-то ходит по коридору, как скрипнула дверь где-то рядом. Доносилось невнятное бормотание телевизора из каморки дежурной. Только сейчас он вдруг понял, как много разных звуков наполняют то, что люди привыкли называть тишиной. Что он сам считал таковой. Дома было иначе. Нутро его новой квартиры хранило враждебное космическое безмолвие. От мысли об этом – о тишине и о том, что «глаза, там было много, много глаз!» – стало зябко.

– Пусть мне действительно померещилось спьяну, – прервал другое, вполне земное, молчание Хлестов. – Я еще поищу информацию о вашем доме все-таки. Кажется, что-то уже попадалось на… на глаза.

– Мне что делать прикажешь?

– Выставить квартирку на продажу. Ну или хотя бы подумать об этом.

– Прикалываешься? Я же в долги влез по самые уши, чтобы ее купить. У Олиных родителей занял, в банке ссуду взял в валюте… Знаешь сколько такая квартира в центре стоит? Я б за всю жизнь не расплатился, и никакая ипотека не поможет.

– Но здесь-то дешевле. Чай, не разоришься. Наоборот, вернешь вложенное.

– Да ты пойми, чувак! Такая цена – в три раза против рыночной! Как, вот скажи, как можно взять и отказаться от такой покупки при такой-то цене?

– Про бесплатный сыр слышал? Может статься, у вас не квартира, а мышеловка.

– Ага, с глазами.

– Да пошел ты со своими приколами, – распалился Хлестов. – Тебе, вообще, что важнее – семья или деньги?

– Да я же ради них и купил эту квартиру! Как подарок, понимаешь? Подарок жене. Для нее и для Павлика старался…

– А может, для себя? – Хлестов качнулся, пытаясь присесть на койке, и поморщился, когда задел загипсованной ногой край кровати. – Кое-кто тут мне все уши прожужжал брехней о семейных ценностях, но, знаешь, мне всегда было интересно, что ты любишь больше – Ольгу и Павлика… или сам факт того, что они у тебя есть. Чувак, без обид, но ты полон комплексов. Тебе ведь было мало просто жену завести, да? Тебе было нужно, чтобы все как на фото из рекламного проспекта получилось: чистенькая, вылизанная до блеска кухня, ребенок со светлыми волосиками, кукурузные хлопья с молоком. Белоснежные улыбки у всех и песенка про фруктовый сад фоном. То есть не так, как было у твоего папаши.

– Кончай корчить из себя психолога, Миша, – Игорь с трудом сдержал готовое слететь с языка ругательство. – Не трогай моего отца, и я не буду вспоминать о том, как имел в рот твою мамку, понял? Мой отец тут совсем ни при чем, понял?!

– Ты бесишься, потому что я в чем-то прав. И насчет квартиры, и насчет тебя самого. Игорь, – Хлестов вздохнул. – Все ведь просто на самом деле. Ответь самому себе – любишь ли ты свою семью?

– Люблю, конечно. Идиотский вопрос. Да я их больше жизни люблю!

– Ну так, по крайней мере, будь с Ольгой и сыном, пока они там. Это ты можешь?

– Ты же теперь не работаешь, а мне деньги нужны… Пацана кормить чем-то надо, понимаешь? Придется куковать в мастерской с утра до ночи, пахать за двоих.

– Уверен?

– Да. Нет… И да и нет. Хрен знает! – отрезал Игорь. – Я не стану съезжать с квартиры. Мы в нее даже не въехали-то еще! Прикажешь все бросить, потому что тебе там что-то привиделось?

– Твоя правда… Прости. Я устал и действительно несу всякую пургу. – Хлестов попытался примирительно улыбнуться. – Неважно, в конце концов, что я говорю. Ты взрослый мужик и во многом понимаешь жизнь получше меня. Ты действительно прав, чувак. Такие важные решения только из-за чьих-то страхов принимать нельзя… Но мебель выброси. Этот диван – с него ведь все началось. Выброси его к черту, как и хотели!

– Выброшу, будь уверен. – Игорь взглянул на часы на экране айфона и, убедившись, что уже глубоко за полночь, собрался на выход. – Ты тоже прости, что я на тебя так взъелся, чувак. Грубо получилось. Поправляйся, хорошо?

– Угу, – кивнул Хлестов и тихо добавил: – Но инфу я еще порою о домике вашем…

Игорь, уже направлявшийся к дверям палаты, этого не услышал.

Новоселье отпраздновали через неделю – скромно, но зато спокойно, без лишней нервотрепки. Целый день Игорь возился с сыном, пока Оля колдовала на кухне, готовя все, что было необходимо для маленького семейного праздника. А бабушка с дедушкой явились вечером и в качестве подарка не придумали ничего лучше, чем притащить с собой кота.

– Мама, ты с ума сошла? У нас в доме младенец!

– У людей так принято, – отвечала Александра Павловна, поставив переноску в прихожей. У тещи был вид человека, непоколебимо убежденного как в своей правоте, так и в праве поучать других. – Заведено так – в новый дом первой кошку пускать, на счастье. Вы-то так торопились Павлика у бабки родной забрать, что сами про все забыли! Обождать не могли, дурни нетерпеливые… В общем, порядок нарушен. Но хоть так! Много-то места коту не надо.

Она была почти на голову ниже мужа, но в два раза шире, так что худенький и сутулый Василий, выглядывая из-за могучих плеч супруги, сам казался домашним зверьком – собачонкой на поводке. К породе таких мужчин-дворняжек принадлежал и отец Игоря, что его всегда в нем бесило и одновременно вызывало сочувствие. Порой он гадал, уж не потому ли Оле понравился он сам, что та ни в чем не желала походить на мать. Александра Павловна в свое время захомутала совсем еще юного паренька (как Игорь подозревал, без спланированной «случайной» беременности там не обошлось). Оля же выбрала его, человека немногим младше ее отца.

Находила ли она в его лице отражение собственного родителя? Ни в коем случае, убеждал себя Игорь. Я не такой, как он. У нас с Ольгой не такая уж и большая разница в возрасте. Не отец. Максимум – старший брат, ведь правда?..

Игорю теща не симпатизировала, он отвечал ей взаимностью, но в этот вечер ему меньше всего хотелось скандалить. Поэтому, на правах главы дома, он выступил миротворцем:

– Традиции – штука хорошая, Оль. Смотри какой пушистый… Британец, похоже. Породистый. Назовем его Майклом или Алеком, что скажешь?.. Мы могли бы запирать его на ночь в гостиной, чтобы к Павлику в спальню не лез.

– Слушай муженька, родная, – кивнула Александра Павловна: Бонапарт в юбке пошел на мировую, и это было хорошим знаком. – В кои-то веки дело говорит… А где наш внучек? Где мой карапуз, где Павличек мой?..

Стол накрыли на кухне, поскольку в гостиной и других комнатах, за исключением детской, царил беспорядок. Многое – в том числе Олину коллекцию подписанных постеров, футболок и DVD – еще только предстояло разобрать, а кое-что из новой мебели, напротив, нужно было собирать. Двери прикрыли, выпустили кота прогуляться по подоконнику. Жена достала из холодильника бутылку шампанского.

– Неплохая квартира, – позволил себе вольность высказаться тесть.

– Ага, только у черта на куличках, даже телевидение не проведено, – проворчала теща.

Игорь включил ноутбук и попытался настроить онлайн-ТВ. Мобильный Интернет подтормаживал, видео воспроизводилось с небольшими задержками и, что хуже, без звука.

– Смешно, – сказал он, смущаясь. – Похоже, что-то фонит. Какое-то магнитное поле или вроде того. Уже не первый раз проблемы со звуком, на телефоне вот тоже звонок не работает.

– Домовой шалит, – заявила Александра Павловна. – Хозяина подкормить забыли.

Игорь, вздрогнув, оглянулся на нее – шутит, что ли?.. Конечно же, шутит. Не могут же поголовно все старухи в этих краях сходить с ума. Впрочем, насчет тещи он не был уверен.

Встав из-за стола вместе с ноутбуком, он отошел к окну и принялся ковырять настройки кодеков. К нему присоединился Василий. Осторожно положил руку на плечо, дыхнул в лицо смесью алкоголя и табака:

– Я ей говорил, что кошак не нужен, Сашке-то. Но ты ж ее знаешь…

Игорь кивнул, не отвлекаясь от работы. Динамики – может, что-то с ними? Так, сейчас проверим… Краем глаза заметил какое-то движение внизу перед домом. Присмотрелся и различил в сумраке за стеклом две маленькие темные фигуры, тенями проступившие на фоне белесых березовых стволов. Проморгавшись, Игорь узнал одну из теней – слепая соседка. А рядом – он моргнул еще несколько раз, не веря своим глазам, – рядом стояла Ирина Корост. Возвышалась над низкорослой, донельзя похожей на его собственную тещу бабкой, положив тонкие руки ей на плечи… Или на шею, будто пытаясь ту задушить.

– А курить-то у вас можно, зятек? Или антитабачный закон ввели в хате?

– Здесь не надо, Вась, – отвлекся на тестя Игорь. – Оля, ты в курсе, не любит… Вон, уборная – к твоим услугам.

– Оля, – хмыкнул тесть. – Одна порода, да? Твоя тоже, смотрю, командует. Курить даже бросил.

Он был неправ, но Игорь не стал возражать. Его больше занимала странная парочка во дворе. То, чем занимались там две женщины, молодая и старая. Риелтор теперь, похоже, в чем-то убеждала старуху, размахивала руками. Ему почудилось, что в какой-то момент Корост ткнула пальцем в сторону дома. Старуха повернула голову и вытаращила бельма, как показалось Игорю, прямо на его окно. Заметили! Захотелось, как нашкодившему мальчишке, пойманному на месте преступления, тут же спрятаться, присесть на корточки за батареей и скрыться из вида.

В этот миг, по счастью, подал, наконец, голос динамик ноутбука, так что Игорь с чистой совестью смог позабыть про тени за окном и вернуться к дамам на кухне.

Оленька уже успела наладить контакт с пухлым дымчатым британцем: кормила котенка с ладони, держа его на коленях. Александра Павловна подобрела – то ли от того, что ее подарок пришелся дочке по душе, то ли от пары бокалов старого доброго «Советского». Вернулся с перекура Василий, присел рядом с женой – и был немедля прижат массивной рукой к широкой груди. Теща хрипло затянула застольную про черного ворона, тесть, мелко хихикнув, фальшиво подпел. На Игоря и настроенное им телевещание уже никто не обращал внимания.

В прогнозе погоды говорили о том, что на город надвигается циклон. Обещали грозы.

Вечером все прошло неплохо, но до этого, днем… Днем Павлик заставил его побегать: пока мать была занята на кухне, малыш много плакал, просил кушать и успокаивался, только очутившись на руках у отца. «Перемена мест», – объяснил Игорь жене. Хотя видел в ее глазах сомнение, которое и сам разделял. Иного ответа, по крайней мере в сфере рационального, найти ни для себя, ни для нее ему не удавалось. Лишь когда за окнами стемнело, ребенок утих и позволил уложить себя в кроватку.

«Хорошая спаленка, – вынесла вердикт, заглянув в детскую, теща. – Хоть что-то вы сделали правильно».

После, впрочем, она добавила, что было бы лучше, если бы младенец спал в одной комнате с родителями, и даже приказала пьяненькому, с трудом стоящему на ногах Василию помочь им разобрать сваленные в спальне вещи. На что Оленька твердо заявила, что время уже позднее, такси ждет перед домом, «спасибо, что заглянули, но дальше мы уж как-нибудь сами управимся».

На силу спровадив своего злого гения и ее миньона, они оба буквально свалились с ног, прямо в незастеленную кровать посреди прочей, не готовой еще мебели. Но если Оля тут же засопела, то Игорь еще долго мучился, с закрытыми глазами вслушиваясь в тишину, воцарившуюся в квартире.

Он чувствовал тепло спящей рядом жены, но сам провалиться в глубокий сон никак не мог, хотя уже и не бодрствовал. Вот в чем сказывалась разница в возрасте: жена, подустав, отключалась моментально, как по команде, Игорь же погружался в смутную дремоту, спал беспокойно и видел кошмары.

«Надо купить будильник», – подумал он. Старые часы на пальчиковых батарейках, с круглым циферблатом и стрелками. Чтобы тикали, как метроном: тик-так, тик-так.

По крайней мере это «тик-так» помогло бы ему следить, сколько времени остается до рассвета. Пока же время тянулось вязко, на муторной грани между сном и явью, и с равным успехом можно было предположить, что во мраке минули как минуты, так и года. Тишина давила на уши сильнее, чем уродливая пародия на караоке в исполнении тещи. И даже Оля притихла, словно и не было ее вовсе. Игорь пребывал во тьме один, будто выброшенный прямиком из спальни в чуждый пустой космос вместе с кроватью. Ему захотелось услышать дыхание сына, поэтому он осторожно, чтобы не потревожить жену, встал и прошел в детскую.

В комнате Павлика было светло: серебристое мерцание выкатившегося на небо месяца заливало стены и потолок. Ламинат холодил босые ступни. Здесь вообще было на удивление холодно – уж не открыл ли кто окно?.. На фоне чистого гладкого стекла за детской кроваткой покачивалась полупрозрачная ниточка.

Проклятие. Игорь шагнул вперед, чтобы сорвать паутину, и тут из-за реек, ограждавших кроватку, вытянулась рука.

Она была худая и длинная и в лунном сиянии казалась белой, просвечивающей насквозь. Напомнила ему изящные ручки Ирины Корост. Под тонкой, как сигаретная бумага, кожей виднелись две продолговатые кости. Рядом из-за перилец кровати возникла еще одна конечность, меньшей длины. Сложно представить, какому существу могла принадлежать эта лапа, покрытая жестким, похожим на дикобразьи иголки волосом. На перекрестие реек легла третья, растопыренная пятерня, заканчивающаяся кривыми грязными ногтями. Такие бывают у неспособных ухаживать за собой стариков… у незрячих. Ноготь постучал по дереву: цок, цок. Тик, тик.

Игорь обмер, не в силах сдвинуться с места.

Первая рука повернулась к нему раскрытой ладонью. Синие вены и белые косточки под призрачной кожей ожили, зашевелились, скручиваясь и разворачиваясь кольцами и спиралями, как черви. В цент ре ладони возникла кроваво-черная щель с неровными, пульсирующими (тик, тик) краями. Складки кожи по обе стороны щели сжались. Так, так! – дыра плюнула ему в лицо паутиной. Вязкая, липкая субстанция обожгла губы и язык, залепила рот и нос, попала в глаза. Задыхаясь, Игорь принялся сдирать ее с себя…

И очнулся.

Оля по-прежнему лежала рядом. Где-то около них в своей переноске мирно дремал, объевшись печеночным паштетом с общего стола, новый член их семьи, которому еще только предстояло дать кличку. И Павлик – Павлик наверняка спал… в своей комнате.

На улице уже светало. Взглянув на экран айфона, Игорь понял, что проспал на работу.

Электронный будильник звонил и звонил, но звука все не было.

– В вашем доме на первом этаже человека убили.

– Прикалываешься? – не поверил своим ушам Игорь.

Но Хлестов настаивал:

– Да, убили, пару лет назад. Изрядно порезали прямо в квартире. Об этом они тебе ничего не сказали?

– Кто «они»? – Из-за недостатка сна соображал Игорь туго.

Он весь день возился с планшетом от «Эппл», который принесли в мастерскую утром, – плевое вроде дело, разъем поменять, но в последнее время у него все валилось из рук, и простейший ремонт занял несколько часов. Когда позвонил Хлестов, он уже собирался закрывать контору и двигать домой. Впереди еще сорок минут в подземке, которых он ждал, по которым томился: там, в метро, можно чуток вздремнуть.

– Не тупи, чувак. Ребята из конторы, что продали вам эту квартиру. Они ничего тебе не сказали об этом происшествии?

– Нет, только о самоубийце… Ну бывшем владельце, – слово «хозяин» Игорь теперь старался не использовать. – В общем, я не в курсе, поясни.

– Да я тоже всех деталей не знаю. Только то, что писали в криминальных сводках. Сам понимаешь, окраина – не столица. Мало кому интересна чья-то смерть в жопе мира, когда тут под боком каждый божий день случаи пострашнее. Если б поп-звезда какая откинулась или теракт, тогда другое дело, поднялась бы шумиха. А тут – убили и убили. Похоже на бытовуху – много ранений, резаные раны… Так это в прессе описывали.

– Убийца. Его нашли?

– Неизвестно. В смысле, новостей об этом нет. Но, сам понимаешь, прессу интересует чернуха, сам факт убийства, а не то, чем следствие заканчивается через год-другой.

Игорь устало вздохнул:

– Окей. Я позвоню этой Корост, риелтору. Видал ее, кстати, на днях, трется у дома. Словно что-то высматривает тут у нас, черт ее знает что.

– Даже так? Интересно… Но ты погоди, не звони никуда.

– Почему?

– Пока не звони, да и вообще не говори с ней об этом, даже если встретишь. Еще наговоришь лишнего, дров наломаешь… Мало ли какие у дамы дела? Ты же сам рассказывал, что в доме не все квартиры проданы, вот и суетится процента ради. Лучше дай мне ее номер, я сам и звякну попозже. Только сначала инфы еще нарою. Глядишь, компромат какой всплывет.

Игорь усмехнулся:

– Тебе там со скуки заняться нечем, что ли? Эркюль Пуаро питерский…

– Не ради тебя стараюсь, муфлон. Ради Ольги. Она, кстати, всегда говорила, что я похож на Дауни-младшего в «Шерлоке».

– Если только ты его съел целиком.

– Хорошего человека должно быть много. Тебе, доходяге, не дано, вот и завидуешь.

– Спасибо, хороший человек, – искренне поблагодарил Игорь. – Как нога-то, заживает?

– Скоро бегать на спринтерские дистанции буду.

– Похудел на больничных харчах?

– Не дождетесь. У меня, чтоб ты знал, и без того идеальная фигура. Врачихи без ума.

– Ты любого с ума сведешь.

– Я ж говорю, хорошего человека… Ладно, ты-то сейчас куда?

– Домой, – почти простонал он.

– Что-то не слышу особого энтузиазма в голосе. У вас все нормально?

– Да так… Малой спать не дает. Ни мне, ни матери.

– Так почему бы на время не вернуться к ее родителям?

– Чтоб и они не спали? Пожалей стариков.

– А ты себя пожалей, пацан. И жену, – тяжело засопел Хлестов. – Уезжали бы вы из этой квартиры… Сам же видишь, не все там чисто.

– Ты опять? Хлестов, я думал, мы эту тему за крыли.

– Мне так тоже казалось, но… Удалось выяснить кое-что еще насчет вашего дома.

– Что же?

– Пока рано рассказывать. Я тебе говорил, что скоро уже на ноги встану?..

– Да, обещал выйти на беговую дорожку.

– Вот первым делом побегу к одному гражданину из отставных. Пообщаться о тех ребятах, что строили ваш райский уголок. Помнишь, я говорил, что дом отгрохали в девяностые?

– Припоминаю… Хотели целый комплекс забабахать, но что-то там не срослось. Там что, криминал замешан какой-то?

– В правильном направлении мыслишь, чувак. Вот насчет того, почему не срослось, я и выясню. Чувак, – голос в трубке стал тише и серьезней. – Обещай, что будешь присматривать за Ольгой и сыном.

– Мне вообще-то работать нужно, пока ты в больничке прохлаждаешься. Теща кота подарила, вот он пускай и присматривает.

– Кот – это, конечно, хорошо. Это вот прям-таки панацея от всякой нечисти, – разочарованно прошипел динамик айфона. – Знаешь, Кривцов, а ты обезьяна.

– А ты козел. Старый одноногий козел.

– Спасибо. Только я не про настоящих зверей. Я про тех обезьянок, которыми раньше на Арбате торговали вместе с матрешками и прочим сувенирным дерьмом. Не вижу зла, не слышу зла, не говорю о зле – это про тебя, чувак. Так что у вас там уже зверинец – коты, обезьянки, младенцы…

Плач Павлуши разбудил Оленьку. В очередной раз.

В очередной раз она пожалела, что мужа нет дома. Пожалела, что они съехали от родителей, и едва ли даже не о том, что вообще согласилась рожать. Эта неделя стала для нее настоящим адом, хотя раньше ей казалось, что она к нему готова. Думала, сможет писать статьи о кино и сериалах в перерывах между кормлениями и сменой пеленок, что ей хватит на это сил, ну а если не хватит – всегда можно включить плеер в ноутбуке и в надцатый раз пересмотреть, как «Империя наносит ответный удар».

Не получалось. Получалось спать урывками, но это сложно назвать сном. Она проваливалась в дрему, как будто падала в обморок, чтобы через минуту-другую прийти в себя с больной, кружащейся головой и красными глазами, кожа вокруг которых постоянно чесалась. Оленька принимала успокоительное, пачками глотала витамины и обезболивающее, но лучше от этого не становилось, только во рту сохранялся горьковатый привкус лекарств, и все вокруг виделось в минуты бодрствования как в тумане.

Сын и кот не давали и получаса покоя. Чуба – они назвали котенка Чубаккой, и это, конечно, была ее идея – хотел жрать и гулять, мяучил и устраивал погромы в отведенной ему под игры гостиной. Но это-то как раз поправимо, муж уже записался на прием к ветеринару. Труднее с малышом – младенца не кастрируешь. Правда, Оленька уже несколько раз ловила себя на мысли (пускай и думала об этом не всерьез, но ведь думала же), что операция по удалению голосовых связок не помешала бы.

Павлик все время плакал. Вот и сейчас он не просто ревел. Он выл, истошно и заунывно, как какой-нибудь мстительный ирландский дух… как предвещающая смерть банши – она видала пару отвратительно дешевых фильмов на эту тему. Жуткий вой разрезал тишину квартиры, как нож бумагу, вгрызался в уши и буром ломил лобную кость.

– Тише, тише, я сейчас… – шептала Оленька, заставляя себя разлепить веки. Поднявшись с кровати, на ощупь нашла тапочки, сунула в них ноги. – Да ТИШЕ же, Господи!

Постродовая депрессия. Кажется, так это называется. Не слишком ли рано?.. Она понятия не имела. Все, о чем Оленька читала во время беременности, все, что учила, к чему себя готовила, – все пропало, увязнув в полуобморочном бреду, в котором она пребывала каждый божий день из-за постоянного недосыпа и поедаемых пачками таблеток.

Павлик не унимался.

– Ладно-ладно, миленький, сейчас мамочка придет, пеленочки поменяем, молочка нагреем, покушаем… – Бормоча под нос эти нехитрые заклинания, Оленька сделала несколько шагов из спальни к коридору, ведущему в детскую. Обрывки сна покидали голову, оставляя после себя болезненную, ноющую пустоту.

Боже, почему Игорь так долго торчит на работе?! Без него так пусто, так одиноко… Она чувствовала себя в квартире как в тюрьме, зверьком в ловушке. Хотелось отгрызть себе ногу и освободиться из капкана. Это старым девам, вроде той бабки, что где-то по соседству в доме обитает, кошки заменяют мужчин. Для нее же Чубакка, милый, глупый, лохматый Чуба, всего лишь дополнительная обуза. Будто еще один младенец, которого тоже нужно поить и кормить и который тоже действует на нервы. Надо, кстати, наполнить миску и вычистить лоток. И стоит принять еще пару таблеток обезболивающего, иначе она просто не выдержит. Но сначала Павлуша – прежде всего нужно позаботиться о ее маленьком плаксивом чуде.

Словно издеваясь, младенец прекратил реветь, как только она подошла к двери в его комнату. Тишина навалилась внезапно. Так, словно и не разрывалось еще секунду назад от детских криков у нее все в голове, грозя расколоть череп изнутри.

– Павлик?..

Подчинившись безотчетному, но острому позыву, Оленька убрала ладонь с ручки и, медленно приблизившись, осторожно прижала к шершавой поверхности ухо. Удивительно, но из-за двери доносился запах домашней выпечки. Или даже варенья. Ну да, точно, из комнаты Павлика пахло вареньем. Этот запах был ей знаком, напоминал о детстве, когда папа ставил на плиту огромный таз с присыпанными сахаром сливами и включал конфорку. Потом всю зиму сладким объедались…

А за дверью кто-то дышал. Различив этот протяжный, глухой звук, Оленька сразу вспомнила Дарта Вейдера. Потом она подумала о животном. Не о Чубе – нет, о ком-то огромном, могучем. Как настоящий Чубакка из кино или даже еще больше. И злее, гораздо злее.

Оленьке стало страшно. Кто-то или что-то было там, внутри, вместе с ее сыном! А Павлик затих так неожиданно и резко, будто его самого вдруг раз – и не стало.

Собравшись с духом, она рывком распахнула дверь и шагнула вперед, не зная и не желая дальше гадать, кто или что может поджидать ее в комнате.

Никого.

Только детская кроватка с агукающим, укутанным в голубое младенцем внутри. И несколько паутинок, протянувшихся с потолка. Они раскачивались на легком сквозняке над кроваткой, как украшения. Оленька подошла, погладила Павлика по круглой щеке, на которой, совсем как у папы, проступала очаровательная ямочка. Поправила одеяльце. Посмотрела в окно. Снаружи накрапывал дождик, непогода раскрасила все оттенками серого. Возможно, это шум дождя она спросонок приняла за чье-то дыхание?..

«Дождь по имени Дарт Вейдер» – хорошее название для студенческого фильма. Когда-нибудь она снимет такой. Оленька хихикнула. Смахнула упавшую на лицо паутину. Тонкая нить прилипла к ладони, накрыв линию жизни миниатюрным подобием серого савана. Запястью стало щекотно. Запах кипящего варенья продолжал кружить голову. Все еще в полубреду, не до конца осознавая, что делает, Оленька поднесла ладонь ко рту и слизнула паутинку.

Сладкая, как сахар…

Из темноты у нее над головой бесшумно опустилась бледная худая рука с грязными кривыми ногтями. Провела тощими узловатыми пальцами по Олиному затылку. Она не видела эту руку и не осознавала ее прикосновений, но зажмурилась на секунду, наклонив голову к плечу, будто прислушиваясь к чьему-то шепоту.

Потом Павлик опять заплакал. В замочной скважине заскрежетал ключ – муж наконец-то вернулся. Оленька, придя в себя, склонилась над кроваткой плачущего сына, а рука растворилась во мраке.

По дороге домой Игорь заскочил в аптеку, купил детское питание, упаковку подгузников и пачку валидола для себя и Оли. Нагруженный всем этим, шурша пакетами, подошел к дому, когда вечерняя прохлада уже спускалась на двор. В последние дни вообще было промозгло. Погода портилась, на небе теснились темные облака, по ночам накрапывал дождь и порой доносились отголоски далекой грозы.

Старуха, как обычно, сидела на лавке, а в окнах соседских квартир за серыми занавесками гуляли тени. Ему показалось, что тюля в окнах стало больше. Теперь дом уже ничуть не напоминал благородного старого актера – скорее, во двор таращилось испещренное язвами лицо древнего монстра с множеством отвратительных, белесых, как у старухи, зенок.

– Вы дитё с собой притащили, что ли?

– Как… – Игорь едва не выронил пакеты от неожиданности. – Простите. Я думал, вы незрячая.

– Кричит. Шумит.

До него дошло, что содержимое пакетов старуха не смогла бы увидеть в сумерках, даже если бы и правда не была лишена зрения. В памяти всплыло сказанное им самим, когда они с Олей впервые оказались в квартире. «Соседи полицию вызовут, если Павлик будет орать, как в роддоме». Кажется, разговор тот состоялся тысячу лет назад. Виски пронзила болезненная вспышка.

– Слушайте… Не знаю, как вас там. – Игорь подошел к старухе вплотную и угрожающе навис над ней, нарочно громко шурша поклажей. – Это всего лишь ребенок. Ребенок, понимаете?

– Понимаете, понимаете, – кривясь, передразнила старуха. – Ничего вы не понимаете! Это не ребенок, дурья твоя башка.

– Да как у вас только язык поворачивается…

– Это мясо. Вкусное нежное мясо.

Игорь оторопел. Внезапно ему живо представилось, как он, вывернув один из пакетов, надевает его на голову старухе – и душит ее. Картинка была настолько яркой, что у него вспотели ладони, а в горле, наоборот, пересохло.

– Кошку Ему отдай, – прокаркала ведьма. – Котеночка, котейку. У тебя ведь есть, я знаю.

– Кому «ему»? Павлику?..

– ЕМУ. Хозяину.

Игорь вспомнил недавний разговор с Хлестовым.

– А вам ведь что-то известно, – пробормотал он, оглядываясь по сторонам. Ни Корост, ни кого другого в округе не было видно. – Об этом доме. Я тоже что-то знаю. Мы оба что-то знаем насчет этого дома, да? Так, может, поделитесь знаниями?

Первые тяжелые капли назревающего ливня ударили по затылку, упали на шею. По коже побежали мурашки. Старуха замолкла, будто окаменев. Игорь достал свой талисман и предложил женщине сигарету – предпоследнюю из его волшебной пачки.

– Расскажите, бабушка. Удовлетворите любопытство. Я готов, понимаете? Готов вас слушать. Расскажите о Хозяине. Кто он? Какой-то бандит?.. Вы же давно тут живете, не так ли? Значит, все помните. Слыхал, в девяностые были проблемы со стройкой в этом районе. И потом еще люди тут гибли. Это связано с ним, с Хозяином, да?

Старуха молча кивнула.

– Кто он такой?

– У Ирки спрашивай, у дочки моей.

– Так она ваша дочь? – Ответом был еще один короткий кивок. – Она и Хозяин, что, заодно действуют?.. Какие-то криминальные схемы?..

Она задрала голову. Капли дождя текли по ее щекам, как слезы, но рот искривила безумная ухмылка. Небо треснуло громом, мгновенная вспышка озарила лишенные зрачков глаза:

– Хозяин приходит в грозу, понял? Приходит – и жрет.

Павлик кричал так громко, что проснулись они оба.

– Господи боже, да успокой же его наконец!

Игорь отвернулся к стене, уронил лицо в простыню и накрыл голову подушкой. «Я в домике», – подумала она, черт подери, вот на что это больше всего похоже: на чертово «я в домике» вместо «я с вами, со своей семьей».

Оленька с трудом встала с кровати. Может, ей это все снится? Как тогда… как когда? Вчера? Три дня назад? Неделю? Сколько они уже здесь, в этой квартире… существуют? Она потеряла счет времени. День-ночь-утро-вечер проходили как в тумане, сливаясь и наслаиваясь одно на другое. Часы полнейшей тишины сменялись часами детского плача, и это чередование стало для нее единственной значимой мерой времени. Восемь часов плача, шесть часов тишины. Шесть часов плача, два часа тишины. А муж… Она посмотрела на его скрюченное бледное тело, костлявые плечи, трясущиеся мелкой дрожью от еле сдерживаемой ярости пальцы, впившиеся в мякоть подушки так, словно он кого-то мысленно душил. Страшно представить кого.

Павлик кричал, и от этого у нее в голове гремело не слабее, чем за окном. Но стоило приблизиться к двери, как ребенок замолк, как по команде.

Оленька шагнула в детскую. Ливень хлестал по стеклу, комната Павлика была погружена во тьму. Оленька нащупала выключатель на стене, зажгла свет. Как тут холодно – дыхание вырывалось изо рта в виде пара. Она подошла к кроватке, склонила над ней голову, чтобы удостовериться, что с малышом все в порядке, и поправить при необходимости одеяло. Впрочем, крик для него давно уже стал нормой.

«Может, стоит спеть ему? – пришло Оленьке на ум. – Спеть колыбельную…»

Но он же молчит.

«…Может, кто-то другой уже спел?»

По щиколотке прошлось нечто теплое, шерстяное. Маленький шершавый язык лизнул лодыжку. Оленька тихонько ахнула и посмотрела вниз.

– Чуба! Чубакка, ты что здесь делаешь, малыш?

Она взяла котенка на руки и внимательно осмотрела.

– Чего дрожишь-то – замерз? Весь измазался, дурень… Пауков по углам ловил, что ли?

Чуба тихо мяукнул, глядя куда-то наверх, за плечо хозяйке. Оленьке показалось, что в вытянутых кошачьих зрачках отражается что-то – какая-то тень, большая и бесформенная. Прижимая котенка к груди, она обернулась и посмотрела в угол комнаты. В этот миг за окном громыхнуло так, что задрожали стекла, свет в детской моргнул и потух. Одновременно на лицо Оленьки упала, как саван, паучья сеть.

Когда она вернулась в спальню, Игорь, высунув нос из-под подушки, сказал:

– Холод сучий, да? И с электричеством тут проблемы. Оля…

– Что?

– Может, вернемся к твоим родителям?.. На время?

– Нет, – ответила жена тусклым, усталым голосом. В темноте он не видел ее лица.

– Почему? Я и сам не хочу, но ведь так действительно было бы лучше. Я… я, возможно, допустил ошибку, купив эту квартиру. Трудно признать, но…

– Это наша квартира. – Он почувствовал ее ладонь у себя на щеке. – Мы в ней хозяева.

– Хозяева? – содрогнулся Игорь, услышав ненавистное слово.

Ногти Оленьки прочертили борозды в щетине на его подбородке. Прикосновение было неприятным, как будто не жена гладила Игоря, а сумасшедшая слепая старуха, пристроившись рядом, скребла его кожу во тьме. Пальцы Оли пахли жженым сахаром. Ее голос звучал глухо и незнакомо.

– Это наша квартира, – шепнула на ухо Игорю тьма. – Мы принадлежим ей.

– Привет, чувак, ты на работе? Сидишь?

– Привет, Мишка. Да, больше сидеть здесь некому, ты же в курсе.

– Сиди, не вставай, а то упадешь! Я такое нарыл, что просто волосы дыбом!

– О квартире?

– О доме!

Что-то в голосе друга насторожило Игоря, вывело из сонного состояния, в котором он пребывал в течение дня и вообще с момента переезда. Хлестов выражался в обычной своей манере, как подросток, а не взрослый мужчина весом под сто двадцать кило, но за привычными «чувак», «нарыл» и прочими излюбленными Мишкиными словечками и выраженьицами улавливалось неподдельное волнение.

– Я тебя слушаю.

– Дом, – повторил Хлестов. – Я говорил, что он был построен в девяностые?

– Говорил… Нет. Не помню.

– Не важно. Важно то, что это был лишь первый дом из нескольких, которые собирался здесь возводить один из тогдашних олигархов. Времена были смутные, схемы для получения права на застройку задействовали, судя по всему, не вполне законные. Как бы там ни было, но все встало уже на этапе строительства второго корпуса. На том месте, где сейчас болото, – там был котлован, собирались заливать фундамент под следующий дом, но в итоге бросили эту затею. В первом к тому моменту уже успели распродать всю жилплощадь, провели все необходимые коммуникации, газ… А потом он взорвался.

– В каком смысле?

– В прямом! Черт его знает как они подводили трубы, но официально это был именно взрыв бытового газа. Хотя, конечно, в те годы многие думали на террористов или бандитские разборки. Мол, кому-то из московских авторитетов не заплатили за право строительства, вот и… Судя по всему, взрыв был мощнейший, пресса писала о гибели нескольких десятков человек, то есть взорвались практически все, кто жил в доме. Включая и самого олигарха… и всю его семью.

– Погоди. Если дом был взорван вместе с хозяином, то кто ж его заново отстроил?

Хлестов мрачно рассмеялся:

– А вот это и есть самое интересное. Но начнем с другого. Помнишь, я говорил, что, как из больницы выпишусь, встречусь с человечком из бывших, из следаков?..

– Да, вроде припоминаю.

– Товарищ прописан в Балашихе, но живет не там, а у своей дочки, в Подольске. Комнату в Балашихе сдает – хорошая надбавка к пенсии получается. Короче, мне пришлось потратить целый день, чтобы самого этого сыскаря разыскать. Но оно того стоило! Сначала, правда, он не хотел ни о чем говорить, но упаковка «Невского» светлого помогла наладить контакт. Забавно – мужик этот сам себя называет не полицейским, а по старинке, ментом… Так вот, со слов моего мента, дом ваш был отстроен уже в новом веке, вот только с той поры никогда, кажется, не бывал заселен целиком. А знаешь почему?

– Почему?

– В нем постоянно гибли люди. Понимаешь – годами! Из года в год. Точной статистики нет, но он рассказал, по меньшей мере, о дюжине случаев в этом проклятом месте. Он так и говорит: «Проклятый дом».

– Их всех убили?

– Кого как. Больше самоубийств, но были и убийства, и пропавшие без вести, и сердечные приступы. Объединяет все эти случаи один… нет, два нюанса.

– Какие же?

– Во-первых, все они жили в этом доме. В твоем доме, Игорь. А во-вторых… ты слушаешь меня внимательно?

– Я весь превратился в слух.

– Эта контора, которая продала вам квартиру.

– Что с ней?

– Помнишь, я хотел позвонить им вместо тебя?

– Не помню… Какая разница… Позвонил?

– Нет же! Собирался, но что-то мне будто в голову стукнуло. Еще до поездки в Подольск я проверил тот номер телефона, что ты мне дал, поиском по всевозможным доскам объявлений. А потом заглянул в реестр юридических лиц… Так вот, эта девка, Ирина Корост, похоже, далеко не рядовой риелтор. В смысле не просто девчонка на побегушках. Везде и всюду, во всех официальных документах она указана в качестве учредителя той самой фирмы, которая дает все эти объявления. Той самой фирмы, что и отремонтировала дом после взрыва.

– Хочешь сказать, что сама фирма фиктивная? Что Корост в ней одна и работает?

– ДА! И еще, самое интересное…

– Выкладывай.

– Эта молодуха и ее фирма… Они продают квартиры только в одном доме. В этом доме – и больше нигде. Сечешь?

– Погоди, дай сообразить. – По спине у Игоря пробежал холодок. В голове, в области затылка, что-то сухо щелкнуло: тик-так, тик-так. – В доме умирают жильцы, владельцы квартир…

– А она…

– А она ищет новых клиентов.

– ДА! И так раз за разом! Выгодный бизнес, тебе не кажется? Продал квартиру, через месяц-другой, через полгода или пусть даже через год владелец погибает – и вуаля, можно продавать жилье заново!

– И жить на проценты. – Игорь вскочил и потянулся к вешалке за курткой. – Мишка, ты сейчас где, все еще в Подольске?

– Выезжаю отсюда. Могут быть пробки, погодка сегодня не радует.

– Тогда закончим этот разговор! Двигай к дому, я тоже туда. Такси вызову, чтобы быстрее добраться. Все, что ты рассказал… Мишка, у меня нехорошее предчувствие.

– Так ты позвони Ольге сначала!

– Нет смысла, – из горла у него вырвался жалобный всхлип. – В проклятом доме телефоны не работают. Звука нет.

Он сплел паутину и дремал в ней, не помня прошлого, не вполне осознавая настоящее, не помышляя о будущем. В Его мире время воспринималось иначе, не как река, поток, которой влечет тебя в одном направлении, а как безбрежный океан, по волнам которого в любой момент можно плыть в любую сторону.

Здесь было по-другому. Здесь все было настолько другим, что Старый Сиделец обезумел сразу же, как только Его, оглушенного вспышкой и громом, выбросило за грань привычной ему Вселенной. С годами, находясь в заточении, попав в ловушку меж двух миров, один из которых стал для него недостижим, а другой оказался столь чуждым, Он только больше сходил с ума под влиянием нарушенной физики и перерождающейся вслед за ней химии Его собственного организма.

Он изначально был иным, но еще больше менялся по мере того, как на Него воздействовала измененная среда. И, как любой чужак в новой, непривычной обстановке, Он испытывал страх. Цвета, запахи, формы новой реальности Старый Сиделец воспринимал по-своему – и каждый оттенок, всякий аромат приводили Его в ужас. А звуки – звуки чуждого мира доставляли Ему неописуемую боль.

Спасало подобие спячки, анабиоза, в который Он погружался, спрятавшись в коконе посреди разрыва меж двух реальностей. Его сны, впрочем, были так же не похожи на сны обычных людей, как и Его родной мир не походил на человеческий. Сон разума рождает чудовищ, но что за видения приходят во сне обезумевшим монстрам?.. Ему снились люди. Ему снились их сны. Старый Сиделец сотворил для Себя сеть, и нити этой паутины, большей частью незримые для человеческих глаз, опутывали весь дом, пронизывая сами стены. Во сне Он бодрствовал, в своих кошмарах Он мог наблюдать и наблюдал за тем, что происходит в стенах Его тюрьмы, а главное – Он не только чувствовал каждого, кто сюда попадал, но Его собственные чувства каким-то образом передавались живущим в доме, а их абсолютно далекие для Него мысли и эмоции, их страхи и желания становились частью Его.

Старый Сиделец никогда не знал, не имел никакого представления о том, что такое тьма и голод, в Его родном мире не существовало таких понятий, но, оказавшись здесь, Он почивал во мраке, а когда пробуждался – хотел жрать. Его одиночество и безумие передавались жителям дома. Их физические потребности – еда, испражнения, секс – становились присущи Ему.

И это Его мучило.

Кажется, из комнаты Павлика снова доносился плач. Она не была уверена, что этот звук ей не снится, а если даже он и был реальным – Оленька слишком хотела спать. Сквозь сон она подумала, что малыш может еще немного потерпеть, пока мама дремлет. Еще пять минут. Хотя бы минуту.

Пока она так думала, с потолка спальни на ее грудь и шею, на лицо и прикрытые веки падали ласковые тонкие нити. Прикосновение паутинок было знакомо, напоминало касания Игоря, когда тот нежно гладил и баюкал ее – до беременности, в немой кинохронике их прошлой беспечной жизни.

Павлик плакал, кричал, но плач тонул в паучьей сети сна. Тишина квартиры поглощала, засасывала детские крики, и те становились все слабее, все тоньше. Потом уже и еле уловимые отголоски пропали.

Ее словно током ударило. Оленька в один миг пришла в себя и рывком села в кровати, озираясь по сторонам. С удивлением и ужасом обнаружила на руках, ногах и по всему телу с десяток тонких паучьих прядей, концы которых прятались в одеяле и простынях. Поморщившись от отвращения, оборвала несколько ниток, прилипших к шее.

В квартире, казалось, царствовала тишь, но Оленька не купилась на этот обман. Подскочив к дверям, замерла у порога, прислушиваясь. И точно – вновь уловила, даже не ухом, а чем-то еще, каким-то новым, неведомым ей прежде органом чувств, тяжелое дыхание невообразимо огромного существа. Глухо шумел ливень, но теперь ее было не так просто обхитрить. Это не дождь «дышал», нет. Дышала сама квартира, сам дом. Его стены неуловимо подрагивали, источая при каждом вздохе сладкий, приторный запах с примесью жженого сахара. Она знала, своим новым органом чувств ощущала, где находился источник, в какой именно части квартиры распахнулась та пасть, вонь из которой дурманила голову.

Оленька вышла в коридор и заглянула в комнату Павлика. Все здесь внешне было по-прежнему – и все же что-то было не так, как раньше.

Холодно. Ее собственное дыхание вырывалось изо рта облачками пара. Она посмотрела на кроватку сына, одиноко возвышавшуюся посреди детской. Пол под ней словно припорошило снегом, но снег этот лип к ступням и тянулся, как патока. Поверх деревянной оградки над тем местом, где должен был лежать ее сын, в воздухе клубился пар. Его было много больше, чем мог надышать младенец. Пеленки перепачкались в чем-то, что в сумраке комнаты казалось черным, но когда Оленька подошла ближе, то поняла, что цвет был иным. Совсем-совсем иным.

В ее голове звучала тема из «Звездных войн». В ее голове летали истребители Империи, и Дарт Вейдер предлагал присоединиться к нему на темной стороне Силы. Боевая машина Императорских войск раздавила ее крохотного эвока в кровавую кашу.

Оленька опустила руку в дыру на месте его живота. Пальцы погрузились в красное. Оленька провела ладонью выше, не ощущая никакого встречного сопротивления. Коснулась кончиками пальцев оголенного позвоночника. Мелодию из далекой галактики сменил торжествующий набат имперского марша. Из лужицы, образовавшейся во впадине меж двумя изломанными гребнями маленьких ребер, выполз паук и начал карабкаться вверх по ее руке. Тяжело, неуверенно, оставляя за собой багряный след.

Он наелся вдоволь, и она тоже испытывала тяжесть в животе. Они оба были сыты. Оленька, глядя на паучка, просто икала от смеха.

В потоках дождя сверкали далекие молнии и слышались отголоски грома. Грозовой фронт пока обходил район стороной, но ливень с каждой минутой хлестал все сильней, и паузы между вспышками молний и громовыми раскатами становились короче, так что сомневаться не приходилось – скоро небеса разлетятся в осколки уже и над крышей проклятого дома. Проблески мигалки и удаляющейся скорой и вой сирены словно предвещали приход грозы.

Игорь нырнул в машину к Хлестову и положил на заднее сиденье спеленутого младенца:

– Езжай аккуратно, ладно? Присматривай за Павликом. И печку включи, чтоб не замерз. Адрес запомнил?

– Конечно, – не слишком уверенно кивнул Хлестов. – Как там Ольга?

– Плохо. Врачи говорят – нервный срыв, но это только слова. Я попытался с ней поговорить, а она… она меня не узнала. У отца на старости лет от пьянства крыша окончательно поехала – доживал свое даже не в доме престарелых, в психушке… Ольга сейчас похожа на него. Ничего не соображает, себя не помнит, говорит нечленораздельно.

– Кошмар.

– Кошмар – это то, что они пережили. Она и Павлик. – Игорь смахнул несколько капель со лба и поправил выбившийся уголок пеленки.

– Чувак, мне кажется, все-таки лучше, чтобы ты поехал с нами. Вряд ли у меня получится толком объяснить родителям Ольги, что произошло и почему я, незнакомый дядя, привез им посреди ночи их внука. Давай съездим вместе, а? По дороге обсудим случившееся, продумаем план дальнейших действий… Не торопись совать голову в петлю.

– Нет, – покачал головой Игорь. – Я и так слишком долго ничего не предпринимал. Я виноват. Не уследил, проспал все к чертовой матери. Это мое бездействие привело к тому, что случилось. Не знаю, может, они хотели всего лишь припугнуть меня и жену, но вышло хуже, гораздо хуже. И я этого просто так не оставлю.

– Чувак, не забывай, что это всего-навсего кот.

– Это был НАШ кот. Практически член семьи. И ты не видел, что они с ним сделали. А Оля? Только представь, что могла подумать она! Эти сволочи… – Игорь запнулся, на секунду задохнувшись от распиравшей его ярости. Опустил взгляд на свои ладони – пальцы тряслись не от холода. Сжал кулаки и лишь после этого продолжил: – …Эти твари подкинули кошачий труп в люльку к Павлику, представляешь? Там все было в крови. Вечером, в темноте, во время грозы Оля увидела залитую кровищей колыбель – да тут у любого нервы бы не выдержали!

– Ей вряд ли станет лучше, если вслед за котом погибнешь и ты, чувак.

Игорь щелкнул прикуривателем авто и достал из кармана промокшей насквозь рубахи заветную пачку. Выудил последнюю сигарету. Закурил… закашлялся.

– Смотри-ка, а ведь отвык все-таки…

– Ну так и не начинай опять.

– Есть вещи, которые просто необходимо сделать. Понимаешь?

Хлестов, хмурясь, посмотрел на него в зеркало заднего вида:

– Ты глава семьи, чувак. Позаботиться о жене и ребенке – вот что ты должен.

– Кажется, с этим я чуть-чуть опоздал, – невесело усмехнулся Игорь.

Затем перевел взгляд сквозь залитое дождем лобовое стекло на темную громаду здания. На четвертом этаже, как обычно, горел свет. Значит, пора навестить соседей.

– Ты помнишь, Мишка, как мы с тобой подружились?

– Ну да, разумеется. В школе. К чему ты клонишь?

– В школе, – кивнул Игорь. – Извини, что опять повторяю за тобой, как попугай. Мне трудно сейчас подбирать слова. Вот знаешь что я почувствовал в тот день, в ту минуту, когда увидел, как тебя пинают те мрази? Ничего! Практически ничего. Ни жалости, ни страха, ни злости – ничего такого в тот момент внутри меня не было. Жалость, злость пришли уже после, когда ты смывал юшку с рожи в школьном туалете, а я стоял рядом и слушал, как ты хлюпаешь расквашенным носом. Когда все уже закончилось, но не когда происходило. Думаешь, я горел желанием за тебя заступаться? Вовсе нет. Они же, те парни, были старше и тебя, и меня. И сколько их там на площадке было, сколько над тобой издевались – трое, четверо?.. В любом случае, достаточно, чтобы навешать люлей и мне за компанию.

– Но ты все равно мне помог. Ты не испугался.

– Помог, но не потому, что хотел помочь. Я не супергерой, не дядя Степа из стишка и никогда им не был: ни тогда, ни сейчас… Единственное чувство, которое я испытывал в тот момент, видя, как тебя бьют, как унижают несчастного жирдяя из параллельного класса, было… чувством долга. Я не хотел встревать, мне не нужны были неприятности, но я смотрел – и понимал, что должен что-то сделать. Что иначе просто нельзя…

– Понятно.

– И сейчас, старик, все то же самое. Такая же ситуация. – Он открыл дверцу, впуская в салон шум усилившегося ливня, и выглянул наружу. Окна четвертого этажа все еще горели, и сквозь стену воды ему почудились два женских силуэта. – Сейчас не имеет значения, чего ты или я хотим, о чем думаем, что ощущаем. Важно только то, что необходимо сделать. Поэтому ты отвезешь Павлика к бабушке с дедушкой, а потом вернешься сюда, мне на помощь. А я поднимусь к Ирине Корост и ее мамаше, чтобы сказать пару ласковых.

Игорь вышел из машины и, не оглядываясь, захлопнул за собой дверь. Одновременно над головой у него раздался оглушительный гром, и пронзительно-белая вспышка на долю секунды осветила ведущую к дому тропу.

Он зашел внутрь и щелкнул выключателем на стене возле лестницы. Лампочка вспыхнула и взорвалась, оставив пролет погруженным во тьму. Хлопок был практически не слышен из-за шума разбушевавшейся снаружи стихии. Игорь с трудом видел поднимающиеся перед ним ступени, зато прекрасно различал голоса в своей голове. Один-единственный, такой знакомый, но в то же время совершенно чужой ему голос.

«Сцена из кино, – шепнула ему на ухо Оля. – Проклятый дом, гроза, и не видно ни зги. Это все настолько банально, что уже превратилось в штамп».

– Мы снова играем в теннис для киноманов? – хрипло спросил он у пустоты. – В таком случае, я знаю ответ – это фильм ужасов. И дело идет к финалу. Даже скорая помощь с мигалками всегда появляется ближе к эпилогу, не так ли?

Игорь нащупал влажной ладонью перила и шагнул на лестницу. По спине пробежал холодок, и в носу защекотало, захотелось чихнуть. Он промок насквозь, в ботинках хлюпало. Тьма вокруг была почти осязаема, каждое движение давалось с трудом, будто он не шел, а плыл, преодолевая сопротивление неожиданно густого, вязкого воздуха. На лицо липла, обжигая кожу, паутина.

«Этот дом похож на Майкла Кейна».

– Повторяешься, дорогая. Да и нет ничего общего у домов и людей, дурацкое сравнение.

«В молодости он снялся в триллере „Одежда для убийцы“. 1980 год, режиссер и сценарист Брайан Де Пальма. Этот дом играет похожую роль».

– Да? Не припомню такого фильма. – Игорь преодолел очередной лестничный пролет и остановился на площадке третьего этажа, чтобы отдышаться. – Просвети же меня, малышка.

«Это были скандальный фильм и скандальная роль Кейна. Искусство на грани мягкого порно, с отсылками к Хичкоку, на вечную тему любви и смерти. Кейн сыграл сумасшедшего трансвестита, страдающего раздвоением личности. Солидного мужчину, который иногда переодевался женщиной и шел убивать».

– Кажется, я тоже схожу с ума. – Игорь продолжил подъем.

«Этот дом похож на героя „Одежды для убийцы“. Строит из себя милое создание, но под этой маской скрывается нечто безумное».

– Безумие – это нам обоим знакомо. Это у нас семейное. Да, Оленька?

– Игорь Вячеславович? – ответила ему темнота. – Что вы здесь делаете?

Он узнал голос раньше, чем различил лицо вышедшего к нему навстречу человека.

– Глупый вопрос – я здесь живу, если можно назвать этот ужас жизнью. А вот что делаете в доме, похожем на Майкла Кейна, вы? Впрочем, неважно.

Размахнувшись, Игорь ударил Ирину Корост.

Скручивая куском простыни запястья Ирины Корост у нее за спиной, он не мог удержаться от мысли о том, как же сильно она похожа на Олю. Обе принадлежали к тому типу женщин, которые ему нравились, – хрупкие юные создания с красивыми лицами. Личико Корост оставалось ангельски милым даже с набухающим на левой щеке кровоподтеком. На девушке был тоненький домашний халат, и, когда Игорь прислонил ее спиной к стене в углу детской, верхняя пуговица расстегнулась, обнажив маленькую крепкую грудь. В сумраке кожа Ирины белела мрамором, а рядом с черной вишенкой соска блеснул серебром нательный крестик. Игорь остановился на нем взглядом, протянул руку.

– Что вы делаете, Игорь Вячеславович? – Корост открыла глаза. В темноте он не мог различить их цвет, но вспомнил, что они были такие же нежно-голубые, как у Оли.

– Хочу задать вам несколько вопросов.

– Вы меня избили. – Она поморщилась и, поведя плечами, добавила: – Вы меня связали.

– Это чтобы вы не ушли от ответа. С другой стороны, могло быть и хуже. Я ведь мог поступить с вами так же, как вы и ваши друзья поступили с моим котом… и с моей женой.

Она посмотрела на него снизу вверх. Губы дрожали, на левой щеке набухал, расплываясь, синяк, но Корост все равно усмехнулась, не обращая внимания на боль.

– Игорь Вячеславович… Игорь, вы еще не поняли? У меня нет друзей.

– А как же тогда понимать это? – Он ткнул пальцем в крестик у нее на груди. – Что-то вроде масонского перстня? Тайный символ, обозначающий принадлежность к клану или секте?

Существо на распятии лишь отдаленно смахивало на традиционное изображение Христа. В глаза не бросалось, но, если присмотреться, различия становились очевидны: у этого Спасителя было четыре руки и четыре ноги.

– У каждого из нас свои талисманы.

– Что это за тварь?

– Это как раз и есть мой единственный друг.

Корост все еще улыбалась. Игорь хотел стереть эту ухмылку с ее лица.

– Сомневаюсь. – Он ударил тыльной стороной ладони.

За окном сверкнула молния, и гром заглушил вскрик девушки. Голова от удара дернулась в сторону. Когда Корост снова повернулась к нему, из носа у нее стекла тонкая струйка крови. Она высунула язык и слизнула темную каплю с распухшей верхней губы. Смотрелось почти эротично.

– Вы ошибаетесь, Игорь. В том, что произошло, нет моей вины.

– Я делаю это не ради себя, а ради семьи. Чтобы вы понимали, что так просто нас не запугаешь. Вы, ваша чокнутая мамаша и этот ваш урод, Хозяин. Дурацкая кличка… Доводите людей до самоубийства, до сумасшествия, да? Нагоняете страха, заставляете вновь и вновь перепродавать квартиры в этом доме. Тем и живете, мрази. Только вы не на ту семейку напали. Не в этот раз.

К его изумлению, Корост расхохоталась. Безумным, на грани истерики, смехом, запрокинув голову и широко раскрыв рот, так что брызги слюны и крови попали на белую шею и грудь.

– Что тут смешного, сука? – Игорь снова ударил, на этот раз кулаком. Разбил ей губы и оцарапал костяшку указательного пальца о ее резцы. – Тебе все еще весело, а? Все еще весело?!

Корост сплюнула кровью на пол. Хрустнула челюстями.

– Знаете, Игорь… У каждого есть вредные привычки. А в каждой семье существуют свои традиции. И порой одно прямо проистекает из другого.

– Расскажи мне, – приказал он. – Может, я пойму, в чем соль этой хреновой шутки, и тогда мы посмеемся над ней вдвоем.

– Сейчас ты увидишь, – оскалилась она. – Сейчас ты все поймешь. Тебе, правда, будет не до смеха. Ты будешь кричать. Но мы можем покричать вместе, чтобы было веселей.

– Правда, – прорычал Игорь. – Я хочу знать всю правду! Почему ты отговаривала меня от покупки, почему не хотела продавать квартиру?

Она пожала плечами:

– Какая разница? Минутная слабость… Люблю детей. Хочу своего малыша… Пожалела твоего сына. Пожалела тебя… Неважно. Это уже не имеет никакого значения.

– Кто такой Хозяин?

– Вы скоро с Ним познакомитесь.

– Хватит смеяться! – Он занес кулак для очередного удара, но сдержался. – Говори!

– О, я бы могла рассказать. Рассказать о том, как моя мамочка купила развалившийся дом, чтобы устроить на его месте загородный пансионат. Как во время ремонта тут пропала бригада таджиков… Как мама, потратив годы и все свое состояние на реставрацию, осталась ни с чем из-за очередного банковского кризиса. И что она увидела в этом доме прежде, чем навсегда лишилась зрения. Я могла бы поведать тебе то, о чем мама рассказывала мне вместо сказок на сон грядущий. О других мирах, о параллельных вселенных и чудесных созданиях, которые их населяют. О том, как одно из этих существ очутилось в мире нашем. У этой сказки нет конца, но я все равно могу тебе ее рассказать, Игорь. Вот только лучше один раз увидеть, чем тысячу раз услышать.

Корост посмотрела ему за спину и выше. Зрачки ее расширились. Пророкотал гром, но на этот раз вспышка молнии не озарила комнату. Запахло жженым сахаром. Их обоих накрыло тенью.

Игорь медленно обернулся. С потолка плотной стеной опускалась завесь из паутины. Среди множества прядей, словно из воздуха, начало формироваться нечто… нечто огромное.

– Папочка, – тоненьким детским голосом хихикнула Ирина. – Папочка идет!

Он так давил педали всю дорогу туда и обратно, что к концу пути поврежденная нога причиняла уже поистине адскую боль. Из-за этой боли его начало лихорадить. Хлестов весь взмок, пот заливал глаза, и все вокруг виделось в тумане, будто дождь шел не только снаружи, но и внутри машины. Хлестов спешил. Выжимал максимально высокую скорость, на которую только была способна его старенькая «шестерка». Так торопился, что упустил из виду сущий пустяк и, лишь подъезжая к дому Игоря, понял, что бензина в баке не хватит на еще один рейс.

– Хлестов, твою мать, – простонал он. – Ты такой Хлестов!

Дорога, ухабистая грунтовка, огибала заросший камышом пруд. Ему пришлось оставить машину на обочине у поворота и идти дальше пешком. По хляби, так что жидкая грязь быстро наполнила кроссовки и перепачкала брюки до самых колен и даже выше. Ливень осыпал лицо и плечи крупными каплями, разгулявшийся ветер качал камыши и толкал в спину. Когда Хлестов вышел, хромая, к опушке березовой рощицы, купол неба лопнул, темную завесу туч расколола сияющая электрическая трещина. Молния ударила в ближайшее дерево и словно срезала верхушку. В паре метров перед ним рухнула измочаленная стихией ветвь. У Хлестова в груди кольнуло.

В свете молний он увидел громаду здания. Сейчас она походила на мрачную башню средневекового готического замка. Где-то там, внутри, его лучший друг ждал помощи.

«Мы мальчишки, чувак, – мысленно обратился он к Игорю. – Постаревшие мальчишки, готовые штурмовать крепость злого Кощея».

Сердце пропускало удары. Держась левой рукой за грудь («Титьки! – провизжал далекий насмешливый голос из школьных времен у него в голове. – Смотрите, какие у жиртреса титьки, как у бабы!»), Хлестов похромал прямиком по газону к черной стене дома.

Хотя нет, не черной. Приближаясь, он различил окна первых двух этажей, в проемах которых покачивались, будто от ветра («Какой может быть ветер там, внутри, за стеклами? Откуда там взяться ветру?»), неплотные серые занавески. Везде одинаковые, в каждом чертовом окне.

Он рванул на себя входную дверь. Та поддалась с трудом – что-то удерживало, сопротивлялось с той стороны. Белые нити, как клей, скрепляли дверь и косяк. Хлестов, тяжело отдуваясь, потянул всем весом: паутина (или что-то очень похожее на нее) истончилась и лопнула в нескольких местах. Проем стал шире. Он протиснулся в образовавшуюся щель и замер, собственной спиной запечатывая проход.

Глаза несколько долгих секунд привыкали к темноте, пока Хлестов пытался восстановить сбившееся дыхание. Сердце теперь колотилось в груди с бешеной силой. Дождевая вода ручьями стекала под липкой мокрой футболкой по выпирающим бокам и брюху, заливала брюки спереди.

«Обоссался! Жирдяй обоссался! – зло хохотали мальчишки у него в голове. – Зырьте, зырьте, да он в штаны наделал!»

– Я не боюсь вас, – прошептал Хлестов, хотя дрожал от страха и чувствовал себя сейчас точно так же, как и тогда, на школьной площадке, униженным и беспомощным. Только теперь он знал, что Игорь ему уже не поможет. Настал его черед спасать друга. – Никого из вас не боюсь. Есть вещи, которые необходимо сделать.

Припадая на левую ногу, он пошел вперед. Каждый шаг отзывался болью в голени. По разные стороны во мраке возникали двери, но где же лестница, где же, черт побери, проклятая лестница?.. Нутро дома напоминало лабиринт: пыльных коридоров, темных проходов, дверных проемов здесь, казалось, было больше, чем должно было быть, если судить о размерах здания снаружи.

«Запутался, толстый? Как в паутине, как старая жирная муха в паутине!»

Хлестов запаниковал. Оглянулся назад, но в темноте не увидел двери, через которую зашел. Только стены и коридоры, множество коридоров, которые разбегались во все стороны и тянулись до бесконечности. Он почувствовал запах гари, вонь, от которой ему стало еще хуже. В глазах двоилось, троилось.

Лестница. Где-то здесь обязана… быть… лестница… Больная нога подвернулась, и Хлестов с протяжным жалобным стоном рухнул на пол перед очередной дверью, врезавшись в нее лбом.

Та приоткрылась.

Из последних сил он пополз вперед, помогая себе коленом здоровой ноги, отталкиваясь локтями. Внутри было темно, в этом чертовом доме повсюду темно. Задыхаясь, Хлестов лез на ощупь, сам не зная куда, пока не ткнулся носом в твердую, покрытую шерстью колонну. К тошнотворному духу жженого сахара добавился не менее противный запах застарелой мочи.

– Кыс-кыс-кыс, – проскрипела тьма.

Левая сторона груди онемела, левая рука отказала ему. Хлестов завалился на бок. Хныча в голос и кривясь от боли, разлившейся по телу, он посмотрел наверх. Над ним маячило бледное изваяние с пустыми бельмами глаз, как у античных скульптур. Правой рукой он попытался схватить старуху за толстую обтянутую рейтузами икру. Ощутил ее ладонь у себя на затылке.

– Котейка, – осклабилась старуха, поглаживая его по редеющим волосам. – Ты мой котеечка, кыс-кыс. Время кушать.

Что-то шевельнулось за спиной у сумасшедшей, что-то большое. Но Хлестов уже не различал деталей. Сердце остановилось. Хватка ослабла, пальцы безвольно скользнули по ноге старухи на пол. Издав еще один долгий нутряной стон, Мишка умер.

Игорь лежал на полу в комнате Павлика и не мог найти в себе силы, чтобы пошевелиться. Он понимал, что опутан чем-то липким, как паутиной, но не имел возможности даже поднять голову, чтобы увидеть, что именно с ним произошло. Все что он мог сделать – чуть повернуться и скосить взгляд в сторону. Тогда в поле зрения попадала Корост. Она лежала рядом, на расстоянии вытянутой руки. Нижняя часть ее лица была залита кровью, но девушка оставалась в сознании, и голубые ее глаза светились счастьем.

– Ты чувствуешь? – спросила она. – Ты чувствуешь Его? Всю Его боль, все одиночество, всю Его любовь?

Игорь не ответил, но сейчас он действительно ощущал какие-то посторонние, чужие эмоции. Как отголоски далекого эха, неясные чувства накатывали на него, давили сверху.

Хозяин комнаты и хозяин дома, словно сотканный из прозрачных белесых ниток, беззвучно подошел к ним, опираясь на четыре длинные ноги и четыре руки, у каждой из которых было три локтя. Его тело мерцало серебром изнутри и освещало комнату. Игорь мог рассмотреть отдельные внутренние органы, подобных которым он не видел ни в одном учебнике анатомии. Ему показалось, что он узнал мозг, – у Хозяина их было несколько. А голова была одна, большая и круглая. Со множеством глаз и лиц. Когда Хозяин вращал шарообразным черепом, на Игоря по очереди смотрело то одно Его лицо, то другое. Мужские, женские… В одном из них он узнал Олю. А когда Хозяин склонил голову набок, на Игоря посмотрел его собственный сын, Павлик.

– Он ведь не злой, понимаешь? – шепнула Корост. – Просто не такой, как мы. Странник, которому не повезло застрять в трещине меж двух миров, став частью и того и другого. Это… удивительно.

Хозяин навис над ними, огромный, как небо, чуть покачиваясь на непропорционально длинных конечностях. От Него пахло жженым сахаром.

– Восхищаешься этой тварью? – просипел Игорь. – Отцом ее называешь?

– Оно и правда отец мне. Пойми – это Чудо, настоящее Чудо. Нечто настолько чуждое всему человеческому, но одновременно – настолько близкое. И ближе нам Его сделали мы сами, люди. Прислушайся к Его чувствам! Это благодаря нам Он познал боль. Это моя мать подарила Ему любовь. Это нашими глазами Он смотрит, нашими ушами слышит, измененными, трансформировавшимися, переродившимися, но – нашими.

Игорь попытался поднять руку и обнаружил, что обе ладони сложены у него на груди, крест-накрест. С трудом преодолевая сопротивление липких пут, он сумел просунуть пальцы правой руки в нагрудный карман рубахи. Нащупал смятую, порванную пачку. Зацепил ногтем зажигалку.

– Папочка, Ты прекрасен. – Корост похотливо застонала и, выгнув спину, раздвинула бедра. К своему ужасу и изумлению, Игорь почувствовал возбуждение – как тогда, во время осмотра квартиры. Только сейчас ему незачем было скрывать эрекцию. И где-то внутри себя он ощущал, как его желание словно вытягивают из него, как оно перетекает через паутину туда, наверх.

Длинная худая нога, согнутая в паре колен, мягко опустилась на грудь женщины. Еще одна бледная конечность протиснулась ей между бедер. Корост закричала, и полупрозрачное тело Хозяина оросила кровь Его дщери.

Игорь осторожно подтянул ногтем зажигалку, обхватил скользкий пластик корпуса указательным и средним пальцами.

Еще чуть-чуть. Самую малость. Лишь бы кремень не отсырел! Одинокий Старый Сиделец, проведший вечность на перекрестке миров, заслуживает яркой огненной смерти в конце Своего длинного заточения.

Тварь повернула голову-шар к нему. Нижние челюсти разошлись в стороны, образуя хелицеры. Игорь, наконец, стиснул зажигалку в ладони, надавил подушечкой большого пальца на колесо поджига:

– Гори, сука.

Сверху, из черной дыры, ему на ладонь протекла вязкая жидкая нить. Огонек зажигалки потух, а влага засохла, превратившись в то, что было так похоже на паутину, а пахло жженым сахаром.

Огромное тело Хозяина переливалось золотом и серебром, когда Он пускал слюнки.

– Теперь ты видишь, видишь? – раздался лихорадочный, возбужденный шепот Корост совсем близко, у самого уха.

– Вижу, – смирившись с тем, что его ожидало, благоговейно выдохнул Игорь.

Хозяин посмотрел на него лицом Оли. Затем Оленька подняла одну из своих четырех рук и прижала к его губам палец, заканчивающийся острым кривым когтем.

– Тссс, – сказала она.

Лежа в своей кроватке, Павлик не мог слышать, о чем говорят взрослые за стеной. Но, даже если бы и слышал, то все равно ничего бы не понял. Проведя полгода у бабушки с дедушкой, он еще не научился говорить, но уже узнавал родных и делал первые попытки произнести «ба».

– Что ж, остаются формальности. Поставите подпись под новой редакцией договора и можете вступать во владение. Если все в порядке…

– Саша, ты уверена, что мы правильно поступаем? – осторожно уточнил Василий у жены. – После того, что тут случилось с Оленькой, стоит ли держаться за эту квартиру?

Александра Павловна наградила мужа взглядом, полным презрения:

– Подписывай, бога ради. Хорошая квартира. И куплена в том числе на наши с тобой деньги. Ох уж эти мужчины! – Посмотрев на риелтора, она покачала головой. – А вы, Ирочка, вижу, и сами ждете маленького? Какой у вас срок, если не секрет?

Ирина Корост нежно погладила себя по округлившемуся животу и улыбнулась:

– Шестой месяц идет.

От зорких глаз Александры Павловны не укрылось отсутствие обручального колечка на руке молодой женщины.

– Мой вам совет, милочка, – назидательно изрекла она. – Будьте осторожнее с вашим мужчиной, кто бы он ни был и каким бы принцем он вам ни казался. Когда у нашей дочки приключилась беда с головушкой…

– Саша, ну что ты, зачем вот это сейчас, а?

– Замолкни ты, ирод окаянный! Так вот, Ирочка. Стоило нашей Оленьке попасть в лечебницу, как ее благоверный дал стрекача, поминай как звали. И на сына ведь даже наплевал, представляете? Вот приходится на старости лет воспитывать, пеленки менять.

– Сочувствую вашему горю, – сказала Корост с искренней печалью в голосе. – Но мальчику тут и правда будет хорошо. Я сама здесь росла, в тиши и благодати. И переезжать никуда не собираюсь, по-моему, это просто идеальное место для маленьких детей.

– Вот видишь, Вася? Да и Павлику тут привычно будет. Главное, кошку завести, чтобы все как у людей.

– Замечательная идея, – кивнула Корост. – Очень правильная. Пусть у вас все будет хорошо! У вас и вашего малыша, конечно.

– Ох-ох, милочка, ваши слова да Богу в уши, – умилилась Александра Павловна. – Я-то уж после того, что случилось, так расстроилась, так расстроилась, не приведи Господь. Знай, как оно повернется, ни за что не разрешила бы дочке замуж-то выходить.

– Оно в любом случае того стоит, – улыбаясь своим мыслям, сказала Корост. – Не помню кто, но, кажется, кто-то когда-то сказал, что брак – это страна, по дороге куда многое теряешь…

Бабушка с дедушкой украдкой переглянулись. А она, сложив ладони на круглом животе, добавила:

– Но ведь приобретаешь больше. Гораздо, гораздо больше.

Маленький Павлик дремал в своей кроватке и ничего из этого разговора не слышал. В комнате пахло сладостями, леденцами. По стенам бегали солнечные зайчики. В лучах света парили невесомые ниточки паутины. Павлик хотел плакать, но боялся, потому что из темного угла под потолком за ним присматривали глаза его отца.

Глаз было много.