Что тебе снится?

– Что тебе снится?

Лида сидела перед трюмо и удаляла с лица макияж. Из зеркала на нее смотрела тусклым взглядом усталая старуха с желтой пергаментной кожей. Слабый свет прикроватного ночника дробился в зеркале, высекая в отражении морщины и тени, и тени морщин – они становились все глубже, по мере того как исчезали остатки тонального крема и румян. Темная россыпь угрей на подбородке, торчащие в чрезмерно широких ноздрях волоски, жирные поры на рыхлых щеках дополняли портрет, не делая его ничуть краше.

Она себя и ощущала такой – унизительно старой и отвратительно липкой. Хотела бы закрыть глаза, отвернуться от зеркала. Но стоило опустить взгляд, как в поле зрения влезали мерзкие жировые валики на животе и боках. Ночнушка нисколько их не скрывала, даже наоборот: там, где тонкая ткань запала в складки, проступали темные влажные пятна. В дневном выпуске новостей ведущие минут пять удивлялись небывало жаркому октябрю, к обеду температура подскочила к отметке в двадцать градусов – такого в Москве не случалось лет сорок. По этому вечерами в квартире было жарко, и Лида истекала потом. Но по ночам осень отыгрывала свое, и к утру зубы начинали стучать. Так что сплит-система работала на обогрев, воздух в спальне напоминал горячий густой кисель, а Лида продолжала течь.

– Что тебе снится? – повторила она чуть громче.

– В смысле?.. – Олег, ее муж, оторвался от чтения и удивленно изогнул бровь.

Он лежал на дальней стороне кровати, закинув изуродованные синими варикозными шишками икры на скомканное в беспорядке одеяло. Круглое пузо напоминало большой силиконовый шар: когда-то она подумывала купить такой, чтобы заниматься фитнесом, но так и не купила. Олег использовал живот как подставку для книги. В руках он держал дешевое издание в мягкой обложке, что-то про экономику, геополитику, конспирологию. Что-то такое, разговоров о чем Лида избегала, наперед зная, что в итоге во всем окажутся виноваты жидомасоны, рептилоиды или древнеегипетские жрецы. Подобные темы вызывали у нее в лучшем случае сонливость и скуку, в худшем – головную боль.

– Тебе что-то снилось прошлой ночью, – пояснила она. – И я хотела бы знать, что ты видел во сне. Или кого.

– Глупость какая, – Олег закрыл книгу и лениво зевнул, даже не подумав прикрыть рот ладонью. – Ты же знаешь, я снов не помню. По сути, мне и не снится-то ничего.

– Да уж, обычно ты спишь как сурок, – согласилась Лида. – Даже не храпишь почти, разве что иной раз воздух портишь.

Она была рада отвлечься от уродливого отражения в зеркале, чтобы поговорить с мужем. О чем угодно, пусть даже о вездесущих масонах или о том, как тот пускает шептунов по ночам. К тому же внутри нее росло смутное чувство, которое весь день не оставляло ее в покое.

– Ну, знаешь. Что естественно, то не безобразно, – ухмыльнулся Олег и, недолго думая, выпустил газы, издав при этом звук, похожий на треск рвущейся ткани.

– Разумеется.

Мужчину следует принимать таким, какой есть, – повторяла ей мать с детства. На практике, во взрослой жизни это у Лиды вылилось в правило двух «не» и одного «да». Не устраивать сцен, если муж возвращается поздно, зависнув после работы в баре с сослуживцами. Не обращать внимания на его сальные шуточки, стоически выслушивать треп о футболе и политике. А также стирать его нижнее белье и вонючие носки, нюхать по ночам пердеж и – то самое «да» – время от времени раздвигать ляжки и стонать, имитируя бурный оргазм.

«Лучше уж маленький член в руках, чем большой в заднице», – подвыпив, делилась опытом мамаша. Она пережила троих мужей, так что Лида вполне доверяла ей в вопросах семейных отношений, справедливо полагая, что маме виднее. Днем, пока Олег был на работе, она даже звонила матери в Сызрань, спросить насчет его странных снов. Но понимания не нашла: та обозвала ее шизофреничкой и посоветовала выпить чего-нибудь успокоительного, чтобы унять паранойю. Что ж, мама никогда не отличалась особой отзывчивостью.

– Все-таки тебе что-то снится. Ты что-то видишь там, в голове, когда спишь, – попыталась она объяснить, с трудом подбирая слова. Язык во рту, похоже, распух не меньше, чем кожа у нее под глазами, превратился в еще одну огромную жировую складку, как на боках.

Иногда ей бывало физически сложно выражать свои мысли. Особенно если она волновалась или испытывала сильное беспокойство, как сегодня. Утром в гости нагрянула соседка из пятого подъезда, вдовая баба примерно одного с ней возраста: обычное дело, справиться о здоровье, поболтать о том о сем, перемыть косточки молодым вертихвосткам. Но в этот раз разговорчик не склеился. Лида ничего не могла с собой поделать: мысли и фразы, вроде бы вертящиеся на языке, норовили брякнуться оттуда куда-то в пустоту, где их приходилось вылавливать, будто черпая дырявым половником со дна кастрюли вязкую вываренную кашу. И то, о чем говорила Тамара, проходило мимо ее ушей. Мигрени, давление?.. Все в порядке, Томочка, пью таблетки. Что?.. Ах да, малость нездоровится, ну да ладно, бывает. Что-что?.. Да, буду держаться, и ты держись, спасибо. В итоге пришлось соврать насчет простуды и попрощаться, пока соседка вконец не доконала ее своими заботами.

Когда вечером вернулся Олег, беспокойное состояние никуда не исчезло, даже наоборот: стало ощущаться острее. За ужином, пока челюсти с трудом перемалывали безвкусные листья салата, Лида подумала, что причиной всего: и плохого аппетита в том числе – может быть приближение цикла. Но предыдущие месячные закончились не более двух недель тому назад, так что для очередного «м-синдрома» («красный день календаря», как называла это мать) рановато.

И только теперь, готовясь ко сну, Лида окончательно уверилась в том, что проблема была именно в муже. Это не с ней – это с ним что-то было не так. И решилась спросить о снах.

– Ты вчера говорил во сне, – она оставила скомканную салфетку на трюмо, рядом с набором пилочек и маленькими маникюрными ножницами, а сама поднялась. – Понимаешь, Олег? Впервые за все время, что мы живем вместе, ты разговаривал во сне!

– Вот даже как? Весьма интересно, – тон мужа намекал как раз на обратное, говорил о том, что ему скучно, и он слушает вполуха.

Но Лида была решительно настроена высказать все, что наболело. Мать, возможно, и возразила бы ей что-нибудь на это, но ведь она же отказала ей в помощи сегодня, так что нужно брать дело в свои руки.

– То, как ты говорил… Олежк, это сложно назвать человеческой речью.

– Ругался, что ли?

– Нет. Нет, там вообще не было слов. Не знаю, как описать, – она пожала плечами. – Похоже на какой-то хрип или даже рычание… Точно. Ты рычал на меня ночью, как собака из подворотни.

– Хм. Нет, я, конечно, старый кобель… Но ты уверена, что этот звук доносился не отсюда? – Улыбнувшись, он погладил надутое пузо. – Те макароны по-флотски, что ты приготовила… Очень вкусные, конечно, просто пальчики оближешь. Но я, видать, переел. Утром маялся животом, пока не сходил по-большому. И на службе еще два раза бегал.

А когда ты НЕ переедал, могла бы спросить она, но вместо этого просто прилегла рядом и уставилась в потолок. Мужчину следует принимать таким, какой есть, и она уже давно привыкла ко всем его излишествам и недостаткам, включая обжорство и тягу к спиртному. Ее это все вполне устраивало, поскольку было знакомо. Лиду не устраивало другое – то новое, что она в нем обнаружила. То странное, что заставляло мурашки бегать по коже.

– Ты вчера не только рычал, Олег. Не только издавал эти непонятные, угрожающие звуки. Ты еще и непонятные вещи делал. Как-то странно двигался.

– Хе-хе, вот так, что ли? – Он пошевелил тазом, изображая фрикции. Но даже сымитировать секс у него получалось не очень, только матрац растряс и простыню, которую она не далее как третьего дня поменяла, измял.

Что ж, лучше маленький член, чем никакого члена, не так ли?..

– Нет, иначе. Вот так, – Лида подняла руку над головой. Несколько раз сжала-разжала пальцы. – Понимаешь? Будто хотел свернуть кому-то шею. И рычал при этом… Со злобой рычал так, с яростью.

– Что ты хочешь этим сказать? – насупился Олег, недовольно ворочаясь на своей стороне кровати.

– Что это выглядело чертовски странно, вот что. Ты представь, каково было мне лежать с тобой, когда ты все это проделывал, да еще и с закрытыми глазами! Ты как будто пытался кого-то придушить, а рядом-то никого, кроме меня, не было! Что я должна была подумать в эти минуты, глядя на эту твою пантомиму?

– Должно быть, напугал тебя не на шутку, – покачал он головой.

– Просто ты был как чужой. Совсем не похож на себя…

Она продолжала искать нужные слова, чтобы выразить то неясное чувство, то волнение, которое испытывала, но без особого успеха. В голове опять все перемешалось, стерлось в кашицу, как свекла и морковь в заготовке для борща.

– Я стараюсь, – вздохнула, наконец, Лида. – Я правда стараюсь тебе объяснить, но, видно, у меня плохо получается. Ты не понимаешь.

Олег повернулся и, протянув руку, накрыл теплой ладонью ее запястье. Господи, ужаснулась Лида, обратив внимание на испорченный маникюр, мои ногти, боже, я ведь и не помню, как и когда их сгрызла. А все из-за него и его дурацких снов!

– Попробуй еще раз, дорогая, – ласково попросил муж. – Что же тебя напугало?

Лида уже готова была заплакать.

– Мы так долго вместе… Любое твое движение, любой жест, любой издаваемый тобой звук уже давно стали для меня привычными и знакомыми. Превратились в рутину, понимаешь?..

– Не очень-то приятно такое слышать от собственной жены, но… понимаю. Да, понимаю, – повторил он твердо. – Продолжай.

– То, как и над чем ты шутишь… Как смеешься, знаешь, как будто подхрюкивая. Как ты икаешь, отрыгиваешь после еды… Даже то, что иногда ты забываешь поднять ободок унитаза, когда мочишься, – все это обычное дело.

– Ну спасибо. Когда это я забывал?..

– А вот вчера ночью, – отмахнувшись, продолжила Лида, – ты был не такой, как всегда. Ты был необычный. Ты был… не ты. Словно рядом со мной оказался кто-то совсем другой, какой-то совершенно незнакомый мне человек, только притворяющийся тобой. Не могу передать словами… Жуткое ощущение.

– Еще бы, – согласился Олег. По голосу стало ясно, что он уже не шутит, а действительно говорит серьезно. – Но, думаю, это не повод так расстраиваться, дорогая. Всему ведь можно найти объяснение наверняка. Может, это какая-то форма сомнамбулизма? Вроде бы я где-то читал даже, что эта штука связана с возрастом, бывает у маленьких детей и стариков. Мы с тобой, конечно, еще не бабушка с дедушкой, но ведь и не студенты-первокурсники, какими были, когда познакомились. Помнишь, я еще на пары к тебе заявился с букетом?..

– Помню, – тихонько шепнула Лида, и на глазах у нее выступили первые слезы.

– Кто ж об этом писал-то?.. Должно быть, у Фрейда что-то такое было… как, бишь, его там?.. Сублиматность, что ли? Короче говоря – подсознание.

– Подсознание… – повторила Лида, позволив этому слову проползти вверх по языку, под нёбо. Вкус у слова был неприятный, отдающий гнильцой. И морозом. В том, как оно отозвалось у нее в голове, было что-то, что делало его похожим на отражение в зеркале, какой она видела себя этим вечером и все вечера в последние месяцы. Если бы слова могли обрести кожу и плоть, то у «подсознания» оказалось бы древнее, покрытое сетью старческих морщин лицо и неказистое тело с уродливо выпирающим брюхом.

– В любом случае, даже не представляю, что мне могло присниться, чтобы я так себя вел, – добавил Олег. – Прости, пожалуйста.

Он показался ей несколько озадаченным, и это было довольно мило, напоминало его такого, каким он выглядел в молодости. Каким Лида когда-то его полюбила – немного рассеянного, но забавного в этой своей всегдашней растерянности юношу. Сейчас, как и тогда, много лет назад, когда он, смущаясь и краснея, сунул свои жалкие три розочки, ей хотелось его обнять и поцеловать в лоб, как маленького испуганного ребенка. Лида не удержалась и, высвободив руку, погладила мужа по голове, пройдясь подушечками пальцев по тому месту у него на макушке, где раньше смешно торчали волосы, а теперь наметилась лысина.

– Обещай так не делать, чтобы больше не пугать меня, ладно? – попросила она, чувствуя, как приходит успокоение, а вместе с ним и сонливость.

– Обещаю…

– Ты уж постарайся, – вздохнула она и, оторвавшись от мужа, выключила из розетки ночник.

Комната погрузилась во мрак. Тихонько забарабанил по подоконнику дождь. Точно множество рук принялись выстукивать вразнобой давно забытую мелодию. Откуда к ней пришел этот образ, Лида не знала, но подумала во мраке спальни: «Подсознание…» – и поежилась.

– Спокойной ночи.

– Приятных снов, дорогая.

Укрывшись одеялом по пояс, повернулась на бок, спиной к мужу. Свернулась калачиком, как в детстве, и попробовала уснуть. Пару минут спустя почувствовала на плече его ладонь. Горячие, слегка влажные от пота пальцы, как червяки, сползли ей на грудь. В темноте он неосторожно царапнул ногтем ее сосок, заставив поморщиться от боли.

– Хочешь отвлечься от дурных мыслей, – прошептал Олег ей на ухо. Она поняла, что он опять забыл почистить зубы: дыхание мужа отдавало пивом и сушеными кальмарами, которых Лида терпеть не могла.

– Прости, любимый. Голова разболелась, – сказала она.

Это не было ложью: у нее в последнее время постоянно ломило лоб и затылок. Как видно, сказывалась изменчивая погода. Давление и эти перепады температуры – в их возрасте такое бесследно не проходит.

– Опять?.. Ну ладно. Доброй ночи тогда, – разочарованно просопел Олег, чмокнул ее в висок и грузно перевернулся на свою сторону кровати.

В темноте Лида продолжала слушать, как он дышит. Надеясь, что вскоре под его привычное размеренное похрапывание сможет наконец уснуть и сама.

– Вспомнил, – вдруг сказал он. – Про сны вспомнил. Это не Фрейд говорил, а Ницше.

– Что?..

– Маленькие кусочки смерти, – муж сонно заворочался. Пружины в матраце заскрипели от движения его массивного тела. Лида замерла, напрягшись. – Так Ницше называл сны. Маленькие кусочки смерти.

Звучало ужасно, хотя сейчас, в данное мгновение, в темноте, под глухой рокот усиливающегося осеннего ливня, в этом было что-то… что-то правдивое.

– Знал я одного парня… – пробормотал Олег глухо, и Лида догадалась, что он по обыкновению уткнулся лицом в подушку и уже засыпает. – Он рассказывал, про другого парня… С которым они когда-то работали в смене…

– Что?

– А?

– Ты хотел сказать про приятеля твоего друга.

– А, это… Ну… Вроде бы тот кого-то убил во сне. Ну или не во сне, не помню… Раздвоение личности там было или что-то вроде того. Кажется, отгрыз нос своей подружке… Должно быть, совала куда не следует… Когда его спросили, как он это сделал… Тот отвечал, что ничего не помнит…

Он продолжал что-то невнятно бормотать у нее за спиной, все чаще сбиваясь на сонливое сопение, а Лида лежала, поджав колени к животу, таращилась в душную темноту и думала.

Подсознание, думала Лида. Это значит, что в каждом человеке может быть скрыто что-то еще, чего сам он не улавливает, не осознает. Неведомое нечто, которое, наверное, как раз и является нам во снах, когда привычные, знакомые мысли и чувства исчезают. Когда сознание берет отпуск, место его занимает то, другое, первобытное… И его царство – это царство снов.

Но разве сны не отражают реальность? Не приукрашивают ее, будучи всего лишь мечтами? Видения того, о чем думает подсознание… О чем же втайне от самого себя мечтает ее муж, если во сне он стал себя вести так странно?

– У Юнга еще… – на секунду пробудился Олег. – Архе… архетипы… Отец, мать… Ид. В Древнем Египте, знаешь, и в Греции вроде бы тоже, люди верили, что во сне душа спускается в царство мертвых. Аид… Ид, пока ты танцуешь…

– Как ты сказал?

– Ид, Лида… Лида Ида, пока ты спишь… Амунра, пожиратель солнца, цербер о семнадцати головах стоит на страже ея, и Танатос раскрывает врата не восходу, но на закат… То-тепх, То-тепх! Арх… АА-АРГХ! – раздалось вдруг у нее за спиной. Лида повернулась и отползла в ужасе на самый край кровати.

– ИД! ТО-ТЕПХ! АААРГХ! – хрипло выкрикивал в темноту Олег, и хрип его был похож на стон.

Он скинул с себя одеяло, вытянул обе руки к потолку, скрючил напряженные пальцы и всем телом выгнулся наверх – так, как при его комплекции казалось просто невозможно: круглый живот, словно купол, возвысился над кроватью и будто бы вздулся, едва ли не готовый взорваться, лопнуть, как переполненный гелием воздушный шар.

– Проснись, Олежк, – испуганно пролепетала Лида.

– АААРГХ! АААРГХ! – выкашлял он во тьму вместе с кусочками чего-то белого, взметнувшимися у него над напряженным лицом, как перья из наволочки.

– Просыпайся! – закричала она и толкнула мужа в плечо.

– А… А… А… – Продолжая хрипло стонать, Олег накренился и рухнул на бок, животом к ней. Его лицо стало совсем пунцовым, щеки побагровели и надулись, на губах засохли обрывки книжных страниц. Олег снова закашлялся и выплюнул в нее еще больше мятой, изжеванной бумаги.

Господи, он там что, все это время, пока она не видела, жрал свою долбаную книгу, что ли?! В ответ на ее немой крик за окном оглушительно громыхнуло, и в ярком блике молний на Лиду уставились широко распахнутые, блестящие безумием глаза.

– ЛИИИДА, – простонал он. На шее Олега набухли и вздулись от неимоверного напряжения жилы. Его пальцы оказались у нее на шее и стиснули горло Лиды, кривыми крючьями вонзаясь прямо под кожу.

– Что тебе снится?! – придушенно просипела Лида, не помня себя от ужаса и боли. – Что… тебе… снится?..

– НЕ Я! – заорал он в ответ, пуча глаза и продолжая душить жену. – АААРГХ! Это не я, Лида! Не я! Я НЕ СПЛЮ!

Она сопротивлялась из последних сил, сучила ногами и руками, била его коленом в пах, в пузо, куда придется, но руки мужа все с большей и большей силой стискивали ее шею. Задыхаясь, Лида успела поймать где-то на самом краю сознания мысль, которая в эту секунду показалась ей одновременно смешной и ужасающей: за все годы их долгой семейной жизни он еще никогда не обнимал ее так страстно.

– Это не я, ЛИДА! – выл Олег, пока она задыхалась, пытаясь вырваться. – ЭТО ТЫ! ТЫ!!!

Левая рука Лиды метнулась назад, за спину, больно ударилась кистью о край столика трюмо. Пальцев коснулся холодный металл, и она схватила его, не глядя, потому что все равно ничего и никого не могла видеть, кроме пытающегося ее задушить безумца.

– ЭТО ТЫ! ТЫ СПИШЬ! ОТКРОЙ ГЛАЗА! ЭТО НЕ МНЕ, ЭТО ТЕБЕ СНИТСЯ! Я ТЕБЕ СНЮСЬ, ЛИИИДААА!

Она вонзила острия ножниц в надутый силиконовый мяч, но тот не лопнул, а продолжал кричать, ругаться и плакать. Немного удивленная, Лида стала тыкать еще и еще.

– Жить будет? – обратился участковый по имени Федор, молодой еще мужчина, лет тридцати, но с уже вполне оформившимся, выпирающим над поясом форменных брюк пивным брюшком, к врачу из скорой. Врач был немногим старше его, не исключено, что они даже учились в одной школе, так что участковый позволил себе слегка развязный тон, предложил медику сигарету, и тот не отказался. – Что скажешь, братишка, приходилось с подобным сталкиваться?

– Трудно сказать, я ведь не специалист, – пожал плечами врач и, затянувшись, задумчиво выдохнул облако сизого дыма. – Наше дело – первую помощь оказать, при необходимости – доставить в больничку. Там уже точный диагноз поставят, но пока, предварительно… похоже на коматоз.

Они стояли на ступеньках, сбоку от двери в подъезд, куда только что прошли с носилками санитар и – в помощь – вызванный участковым, чтобы разобраться с замками, слесарь. Ждали, когда вынесут дамочку из девятой квартиры. Рядом крутилась соседка, позвонившая самому Федору. Он уже и забыл, как ее по батюшке – Тамара Васильевна, что ли, а может и Викторовна. После ночного ливня воздух во дворе был свеж, а утренний морозец прихватил лужи ледяной коркой и норовил пробраться под куртку.

– Кома, значит… На криминал вроде как непохоже, да? – Участковый продолжал говорить нарочито небрежно, с ленцой, но то и дело косился в сторону медика. – Мне ж для отчетности, сам понимаешь.

– Ты все видел. Если у нее самой спросить только, когда в себя придет.

– А она вернется в сознание?

– Может вернется, а может и нет. Кома – дело такое.

– Ну да… И что, долго это может продолжаться?

– Понятия не имею, – признался врач. – Годы… Если о ней, конечно, есть, кому позаботиться.

– А что, гражданка, – Федор обратился к соседке, – имеются у Лидии родственники какие-нибудь?

– Разве что мама. В Сызрани вроде живет. Хотя вроде они не очень дружили, – затараторила Тамара, обрадовавшись, что на нее опять обратили внимание. – Надо бы позвонить, так-то, сообщить все равно, мать же… Батюшки, горе-то какое, бедная, бедная Лидочка… Только я ее мамы номера не знаю.

– Ничего, разберемся, – успокоил ее участковый. – Сами как-нибудь найдем.

– Так-то она, Лида, уже давно вроде как не в себе была. Еще после смерти мужа, – торопливо перекрестилась Тамара. – Месяца три тому назад скончался, бедняга, инфаркт у него вроде случился. Так-то я и сама своего схоронила уж года два как, но Лида – та сильно, видать, переживала. Ей и таблетки прописали, от нервов, да только те не шибко, видать, помогали.

– Что прописали? – обозначил профессиональный интерес врач из скорой.

– Да разве ж я помню… Для сна что-то вроде, то бишь от бессонницы.

– Думаешь, передоз? – предположил Федор.

– Чтоб до комы-то? – хмыкнул врач. – Вряд ли.

– А она рассказывала, кстати, – соседка еще раз перекрестилась. – С месяц тому, как разговор у нас этот был. Рассказывала, что муж ей, покойник, сниться начал. Как живой. Так-то она хорошая женщина была, добрая. Но, видно, любила его сильно, Олега своего, душой прикипела. Вот и тронулась умом на этой почве. Заговариваться в последнее-то время начала. Как о живом о нем говорила, о муже-то… Я ее давеча проведать зашла, так-то, а она мне – Олег мой то, Олег се… Спасибо, говорит, что зашла, пока муж на работе.

– Психическая, значит, – кивнул участковый, роняя окурок в лужу.

– Да уж, – философски протянул врач. – Сон разума рождает чудовищ.

– Вот что странно, конечно, – сказал Федор. – Эти следы у нее на шее… Кто-то ж ее душил, получается, в запертой квартире… Вот как такое возможно, братишка?

– Не исключено, что сама, – врач снова пожал плечами.

– Серьезно? Может и такое быть, да?

– Всякое бывает… Ты видел. Она ж, по сути, спит с открытыми глазами.

– Точно, спит.

– Ну вот и… – махнул рукой молодой врач и, развернувшись, шагнул к машине. – Мало ли что ей там снится…