Глава 32

— Что? — спрашивает Итан, протягивая мне латте.

Он снова купил мне кофе, а я так и не предложила его угостить, хотя собиралась и даже отрепетировала в голове проникновенную речь. Мы сидим в «Старбаксе» за крошечным столиком, прямо напротив друг друга. Я никак не могу сосредоточиться. В голове столько мыслей, и я пытаюсь их как-то рассортировать. Чувствую себя полной дурой из-за того, что решила, будто КН — это Калеб. Я не хочу ошибиться дважды.

— Я ничего не сказала.

— Ты так странно смотришь. У меня на лице что-то прилипло? — Итан вытирает губы. У него в уголке рта и вправду прилипла крошка черничного кекса, но я смотрю на него не потому.

— Прошу прощения. Я сегодня слегка не в себе. — Я держу свою чашку двумя руками, как будто это что-то хрупкое и живое — раненый птенец. — Наверное, устала после выходных.

— Кстати, как прошла поездка? — спрашивает Итан и улыбается, словно ему действительно интересно. Это сразу наводит на мысли о КН, потому что КН всегда интересует, что со мной происходит, и лишний раз подтверждает, что Итан — не КН, потому что КН уже знает, как прошла моя поездка.

И самое главное: Итан не может быть КН по той простой причине, что мне хочется, чтобы это был он. Чем сильнее чего-то хочешь, тем вернее случится облом.

— Отлично. То есть сначала было не очень… Долгая история. Но потом было отлично. Уезжать не хотелось, — говорю я, и это правда, и не совсем правда. Уезжать действительно не хотелось, но не хотелось и оставаться. Я везде себя чувствую посторонней, и поэтому мне надо перемещаться; стоять на месте опасно. Как будто сама напрашиваешься на то, чтобы стать мишенью. Кстати, если подумать… может, поэтому Итан и не спит по ночам. Восемь часов в одном месте — очень рискованно.

— Надо думать. Это новая наклейка? — Итан показывает на моего ниндзя, и я вдруг понимаю, что он — первый, кто обратил на него внимание, хотя я ходила по школе с ноутбуком весь день. Даже Джем ничего не заметила, потому что сегодня ограничилась единственной колкостью в мой адрес. Обозвала меня потной. Не особенно изобретательно, если принять во внимание тридцать два градуса в тени в ноябре.

— Да. Скарлетт мне нарисовала, моя лучшая подруга в Чикаго. Это картинки для татуировок, но она делает их как наклейки. Я их обожаю.

— Они очень крутые. Ей надо их продавать на «Этси».

— Я ей так и сказала! — Я поднимаю глаза, встречаюсь взглядом с Итаном и опять утыкаюсь в свою чашку. Слишком много всего на меня навалилось. Надо просто дождаться среды, встретиться с КН и решить, как жить дальше. Если это не Итан, я придумаю, как избавиться от моей глупой влюбленности. Потому что в одном Тео прав: я играю с огнем. Мне слишком нравится, когда он рядом.

Он тоже берется за свою чашку двумя руками. Я где-то читала, что если человек повторяет твои жесты и мимику, это значит, что ты ему нравишься. С другой стороны, будь это правдой, я бы сидела сейчас, положив ногу на ногу, и давно переняла бы привычку Итана нервно ерошить себе волосы. Я не хочу повторять его жесты. Я хочу сесть к нему на колени. Положить голову ему на грудь.

— У великих умов мысли сходятся.

— Это точно.

— Почему ты не спишь по ночам? — спрашиваю я, потому что это самый простой из вопросов, которые мне хочется ему задать. Самый нейтральный, хотя, может быть, мы уже миновали ту стадию в общении, когда боишься задеть собеседника слишком личным вопросом. Жалко, что в разговорах не предусмотрены светофоры: четкие световые сигналы, когда надо остановиться и когда можно ехать. Или можно, но с осторожностью.

— Не знаю. Я всегда плохо спал, а в последний год стало вообще непонятно. Как будто сон — скорый поезд, и он проносится мимо, скажем, два раза за ночь, и если ты не бежишь со всех ног, чтобы успеть запрыгнуть в него на ходу, ты его точно пропустишь. Не знаю. Я вообще странный. — Он смотрит в окно, и я тоже не знаю, что думать.

КН не раз мне писал, что он странный. Но это еще ничего не значит. Странный — распространенное слово. Общеупотребительное.

— Поэтичная метафора. С поездом. Может, тебе стоит принимать снотворное?

Итан смотрит на меня. В глазах — вопрос. Или ответ. Может быть, и то и другое.

— Не. Ненавижу лекарства. Любые.

— Ты правда выучил наизусть всю поэму?

— Пока только первую часть. Мне нравится это многоголосье. Хотя оно вроде как оглушает, правда?

Я представляю Итана на репетиции «О-града». Представляю, как он бьет по струнам и поет так, словно хочет излить в песне всю душу. Громкий звук, как бальзам для израненного сердца. Я слушаю их каждый день после уроков. Надеваю наушники и ставлю плей-лист на повтор. Слушаю очень внимательно, чтобы вычленить голос Итана в каждой песне. Как шестиклассница, влюбленная в музыканта из знаменитой рок-группы. У него сильный голос. Жестче, чем у Лиама. Хрипловатый. В равной степени яростный и спокойный.

— Мне очень жаль, что так получилось с твоим братом, — произношу я на одном дыхании.

Он удивленно смотрит на меня. Я тоже удивлена, что заговорила об этом вслух.

— В смысле, я понимаю, что «мне очень жаль» совершенно бесполезная фраза, но я только вчера узнала… И, как ты однажды сказал, пару недель назад, я не хочу быть человеком, который боится заговорить на неловкие темы. Как бы там ни было, это ужасно, и, что бы я ни говорила, легче не станет. Но я все равно скажу: мне действительно очень жаль.

Я умолкаю, хотя могла бы сказать еще много всего. Я могла бы сказать, что бессонница — это не навсегда, что со временем боль притупляется, хотя и не проходит совсем. И, наверное, никогда не пройдет. Что эти дурацкие открытки с «время лечит все раны» когда-нибудь обретут смысл и все же останутся совершенно бессмысленными. Я могла бы сказать, что очень хорошо его понимаю. Но я уверена: он знает и так.

— Спасибо, — говорит он и опять смотрит в окно. Он сейчас далеко-далеко. Так далеко, что, если бы я прикоснулась к нему — рукой к руке, пальцами к волосам, ладонью к щеке, — он бы, наверное, и не заметил. — Ты единственный человек в школе, который не знал меня раньше. До того, как… Все остальные либо считают, что я такой же, как он, либо не понимают, почему я не могу быть таким, как раньше. Но я не он. И уже не тот, прежний, я. Понимаешь?

— Итан это Итан это Итан. Кем бы он ни был сейчас, — говорю я.

Итан резко вскидывает голову, словно очнувшись. Он смотрит мне прямо в глаза; его взгляд почти умоляет, хотя я не знаю о чем. Господи, как же мне хочется к нему прикоснуться! Но я даже не представляю, с чего начать. А вдруг он не хочет, чтобы я к нему прикасалась? Вдруг ему нужно всего лишь время от времени выпить чашечку кофе с человеком, который не знал его раньше? Может быть, я нужна ему только для этого.

Я могу это понять. Мысль об отъезде из Чикаго — где меня окружали люди, знавшие меня всю жизнь и ожидавшие, что я останусь такой же Джесси, какой была раньше, — поначалу казалась спасением. Пока не выяснилось, что это не так.

— Точно. Ты все понимаешь. Я это я, кем бы я ни был.

— Жалко, что я не могу прочитать наизусть большие отрывки из «Бесплодной земли». Сейчас это было бы очень кстати. — Я улыбаюсь, и это почти то же самое, что прикоснуться к его руке. Хотя нет. Совершенно не то же самое.

— Лиам собирается пригласить тебя на свидание. Я подумал, тебе надо знать.

— Что? — Я хорошо его слышала. Конечно, я слышала. Просто не знаю, что на это сказать. Лиам здесь ни при чем. Что бы ни происходило сейчас между мною и Итаном, Лиам здесь ни при чем. Я до сих пор не уверена, что Итан — КН, но теперь даже не знаю, имеет ли это значение. Потому что Итан настоящий, он сидит рядом со мной. Смотрит мне прямо в глаза. Итан это Итан, а не буковки на экране.

Я снова ошиблась. Я не избавлюсь от этой глупой влюбленности, потому что она вовсе не глупая. Гораздо глупее влюбленность в КН. Он может быть кем угодно. Общаться в Сети очень просто. Но разговаривать, глядя в глаза? Это так тяжело.

Итан пожимает плечами. Он знает, что я его слышала.

— Я… Я не хочу. Не хочу с ним встречаться, — говорю я. Теперь уже мои глаза умоляют, хотя я снова не знаю о чем. О том, чтобы он прикоснулся к моей руке? Пожалуйста, притронься ко мне. Наши руки так близко.

Итан вновь воспылал интересом к своему кофе: сосредоточенно размешивает в чашке несуществующий сахар. Ко мне он не прикасается. Даже не смотрит.

— Тогда, наверное, надо ему отказать.

Вечером я лежу на кровати. Вновь и вновь проигрываю в голове наш разговор. Тогда, наверное, надо ему отказать. Мы сидели так близко друг к другу — нас разделяло не больше фута, может быть, меньше, — но я не знаю, преодолеем мы их когда-нибудь или нет.

КН: осталось 48 часов, я волнуюсь.

Я: Я тоже. Но если будет совсем катастрофа, мы всегда можем вернуться к тому, что есть. Снова будем друзьями по переписке.

КН: думаешь? я не знаю.

Скарлетт: Слушай, а эти таблетки… Их же можно заказывать по Интернету?

Я: НЕ ЗАКАЗЫВАЙ по Интернету. СХОДИ К ГИНЕКОЛОГУ.

Скарлетт: Никогда в жизни! Ненавижу это пыточное кресло. Унизительная процедура. И столько личных вопросов…

Я: Да ладно тебе. Ты уже большая девочка. ТЫ СМОЖЕШЬ, я знаю. Кажется, мне пора начинать рисовать для тебя мотивирующие наклейки, потому что мы вдруг поменялись ролями. Как будто я — это ты.

Скарлетт: Кстати, я послушала «О-град».

Я: И КАК ТЕБЕ?

Скарлетт: КРУТО.

Итан: Кажется, надо уже прекращать обсуждения и приступать к письменной части.

Я: Думаешь?

Итан: Да. Я знаю, время еще есть. Но это длинная поэма, так что пора начинать все записывать. Может быть, будем встречаться не раз в неделю, а чаще?

Угадайте с трех раз, кто танцует, кружась по комнате, вся — сплошная улыбка? Может быть, я?

Я: Да. Конечно.

Итан: О'кей.

Я: Оки-доки.

КН: интересный факт дня: во времена телеграфа люди тоже использовали сокращения, как теперь мы используем их в сообщениях, типа спсб, здр и т. д.

Я: Я не знала.

КН: почему-то мне показалось, что ты оценишь эту случайную информацию.

Я: Круто, что есть столько разных способов общения.

КН: ТОЧНО.