Глава 21

— Может, мне сделать розовую прядку? Вот тут, чуть сбоку? — Дри проводит рукой по своим непослушным темным волосам.

Сейчас перемена, мы сидим на траве, подставив лица солнцу, как три подсолнуха. Теперь у меня тоже есть темные очки — Дри с Агнес помогли мне их выбрать, — и я чувствую себя совершенно другим человеком. Как будто два больших квадрата из темного пластика могут тебя полностью преобразить.

— Розовую? — переспрашивает Агнес.

— Кислотно-розовую? — уточняю я. — Вырвиглаз?

— Может быть, — говорит Дри.

— Нет, — решительно заявляет Агнес, типа это не обсуждается. Категоричный запрет. Точно так же воспротивилась Скарлетт, когда я подумывала сделать пирсинг на выступе ушной раковины ближе к щеке. Она попросила меня погуглить, как называется эта часть уха, потому что словосочетание «выступ ушной раковины ближе к щеке» оскорбляет ее чувство прекрасного.

Оказалось, она называется козелок, по-научному трагус. И то и другое звучит как-то не очень прилично. В общем, пирсинг я так и не сделала.

— А если покраситься в розовый полностью? — спрашивает Дри.

— Не знаю, — говорю я. — Мне нравится твой натуральный цвет.

— Зачем? Зачем тебе краситься в розовый? — возмущается Агнес, и ни мне, ни Дри не хватает смелости заметить, что красно-рыжие волосы Агнес — такие же неестественные, какими будут волосы Дри, если она покрасится в розовый. С другой стороны, Агнес идет этот пламенный цвет, а Дри вряд ли пойдет розовый. Когда речь идет о волосах, красно-рыжий и розовый — это две разные вещи.

— Просто для разнообразия, — говорит Дри. — Хочется чего-то новенького.

— Это как с гавайской гитарой, чтобы он тебя заметил, — говорит Агнес с жестокой прямотой, но без злобы. — Я поняла.

— У меня ощущение… не знаю… как будто я невидимка. Если я не приду в школу, никто, кроме вас, этого не заметит. — Дри ложится на траву и смотрит на чистое синее небо без единого облачка.

Я думаю, не рассказать ли ей, как КН еще в самом начале написал мне, что мне надо с ней подружиться, что он давно заметил, какая она веселая и крутая, но я не решаюсь. Не хочу, чтобы она подумала, будто я подружилась с ней по чьей-то указке.

— Если честно, мне бы очень хотелось стать невидимкой, — говорю я. — Джем и Кристель никак не оставят меня в покое.

— Да пошли они к черту, — говорит Агнес. — Им просто завидно, что они не такие крутые, как ты.

— Я не крутая. Совсем не крутая, — возражаю я.

— Ты крутая. В смысле, теперь, когда я тебя знаю, знаю, что ты очень крутая. От тебя прямо исходит волна, типа, живу, как хочу, и меня не волнует, что вы обо мне думаете. Конечно, их это бесит. И ты сексапильная, — говорит Агнес. — В мире Джем только ей разрешается быть сексапильной.

— Правда? Ты о ком сейчас говоришь? — уточняю я.

— Она просто ревнует. Потому что ты нравишься Лиаму, — заявляет Дри. — Хочешь честно? Я тоже ревную, потому что ты нравишься Лиаму.

— Я не нравлюсь Лиаму. Я просто работаю в магазине, который принадлежит его маме.

— Как скажешь, — говорит Дри.

— Нет, правда, мы просто вместе работаем. И, кстати, он мне не нравится. В смысле, как парень. — Надеюсь, Дри мне поверит. Мне очень нужно, чтобы она поверила.

— Значит, ты ненормальная, — говорит Дри. — Он прекрасен.

— Я тебя очень прошу, не красься в розовый ради Лиама Сандлера, — говорит Агнес. — Он того не стоит.

Я вижу Итана. Он идет через лужайку со стаканчиком кофе в руке. Направляется к стоянке, хотя уроки еще не закончились. Как всегда, когда я вижу его случайно, в дикой природе, как я это называю, у меня появляется странное чувство, что я сама его наколдовала, вызвала силой мысли, потому что думала о нем. И это правда. Я думаю о нем постоянно. Даже когда говорю о Лиаме Сандлере и розовых волосах, я думаю об Итане. Итан это Итан это Итан.

Интересно, куда он собрался и вернется ли на урок литературы? Надеюсь, что да. В школе мы почти не общаемся, но мне нравится знать, что он сидит сразу за мной, что я могу обернуться и улыбнуться ему, если мне хватит смелости. Правда, ее никогда не хватает.

Черт. Он заметил, как я на него смотрю. Надеюсь, с такого расстояния он не разглядел мою идиотскую улыбку. Он коротко мне кивает, поднимает два пальца — знак победы — и садится в машину.

— А вот Итан Маркс… — мечтательно говорю я, наконец сознаваясь подругам в своей безумной влюбленности. Конечно, Скарлетт об этом знает, но она не училась с ним с первого класса, так что Скар не считается.

Надо ли было ответить на его жест? Нет, я не могу изобразить эти рожки. Это почти то же самое, что «оки-доки».

— Правда? Тебе нравится Итан? Мы с ним дружили до восьмого класса. — Дри резко садится и хватает меня за руку.

Сплошной девчачий восторг. Или, возможно, она просто рада, что я не претендую на Лиама. Она наклоняет голову, о чем-то задумавшись.

— Хотя, скажем прямо: не самый оригинальный выбор. И…

— И он типа надломленный, — говорит Агнес.

Я не понимаю, что она имеет в виду, но не успеваю спросить, потому что Дри продолжает:

— И он никогда не встречается с девочками из школы. Никогда. Совсем.

У меня сжимается сердце. Не то чтобы я на что-то надеялась, но все же… Теперь мне точно ничего не светит. Совсем.

— Но он, конечно, красавчик, — говорит Агнес. — Никто не спорит.

КН: три правды. (1) когда я читаю твои сообщения, У меня в голове звучит твой голос. (2) если бы я был животным, то был бы лемуром, ладно, может быть, не лемуром, но сегодня мне нравится слово «лемур», и пока ты сама этого не сказала… да, я в курсе, что я ненормальный. (3) если честно, я бы хотел стать хамелеоном, менять окраску, сливаясь с окружающей средой, и остальными днями недели.

Я: (1) Я смотрела «Свободных» (ремейк, а не оригинальный фильм) страшно сказать сколько раз. Просто он очень трогательный. ЗАКОН, ЗАПРЕЩАЮЩИЙ ТАНЦЫ. Но герои сражаются и побеждают. Восторг. (2) Я ужасный водитель. Здешние правила поворота налево, когда загорается красный… это выше моего понимания. (3) И, кстати, мне расхотелось кофе.

КН: правильно, пускай зверюшка в кои-то веки спокойно покакает.

Я:?

КН: самый дорогой в мире сорт кофе производят из зерен, вынутых из экскрементов животных… как их… щас…

КН: мусанги. не путать с мустангами.

Я: Не смешно.

КН: это всего лишь кофе, расслабься.

Я: Ага.

КН: извини, я забыл, как ты бесишься, когда тебе говорят «расслабься».

Я: Я не бешусь.

КН: бесишься прямо сейчас, я слышу, как твой виртуальный голос дрожит от ярости.

Я: Если тебе говорят «расслабься», говорящий предполагает, что ты напрягся. Я не напрягаюсь.

КН: упс. теперь уже я напрягаюсь из-за своего «расслабься». я и не думал, что ты напрягаешься, ты забываешь, что я из Калифорнии, у нас тут много дурацких словечек.

Я: Намасте.

КН: о, я смотрю, ты уже наловчилась, кстати, прекращай мне писать и беги в класс, а то опоздаешь на литературу.

— Сучка, — произносит Джем, делая вид, что чихает, когда я вхожу в класс.

КН прав. Я опоздала. Все уже сидят на своих местах и наблюдают, как я иду к своей парте, пока Джем осыпает меня оскорблениями.

— Шлюха, — снова якобы чихает она, и мне не очень понятно, зачем она затевает эту маскировку. Мы все хорошо ее слышим, даже, я уверена, миссис Поллак. — Жирная корова.

Но я не смогла. Следующее, что я помню: я бьюсь носом о парту и лежу на полу, растянувшись на животе. Моя голова — в дюйме от ног Итана.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

Я не отвечаю, потому что не знаю. Я лежу на полу, лицо горит болью — это намного больнее, чем в тот раз, когда Лиам приложил меня по лбу футляром с гитарой, — и весь класс смотрит на меня. Джем и Кристель смеются в открытую — гогочут, как диснеевские ведьмы, — а я боюсь встать на ноги. Боюсь открыть глаза. Может быть, у меня из носа идет кровь. Может быть, я лежу в луже собственной крови у ног Итана. Да еще задницей кверху. Не лучший видок. И особенно перед Итаном.

Слава богу, мне больно. Боль помогает не чувствовать унижения. Джем поставила мне подножку. Да, конечно. Какая же я идиотка. Грохнулась посреди класса, и поделом.

Итан садится на корточки и протягивает мне руку, чтобы помочь встать. Я делаю глубокий вдох. Чем быстрее я встану, тем быстрее все закончится. Я делаю вид, что не замечаю руки Итана, — я не знаю, что может быть хуже, чем испачкать его кровью в первый раз, когда мы прикоснемся друг к другу, — и опираюсь руками о пол. Медленно приподнимаюсь, встаю, держась за парту, и, как жирная корова, тяжело плюхаюсь задницей на стул. Не изящно ни разу.

— У меня есть кровь? — шепотом спрашиваю я у Дри.

Она качает головой, и, глядя на ее потрясенное лицо, я понимаю, что все очень плохо. Даже хуже, чем мне представлялось.

— Вам не надо в медпункт? — спрашивает миссис Поллак, но почти шепотом, как будто не хочет привлекать ко мне лишнего внимания.

— Нет, — говорю я, хотя отдала бы полжизни за пакетик со льдом и таблетку адвила. Просто мне сейчас страшно представить, как я снова встану, пройду мимо Джем, выйду в коридор и услышу смех, как только за мной закроется дверь. Спасибо, не надо.

— Хорошо, возвращаемся к «Преступлению и наказанию», — говорит миссис Поллак, переключая внимание класса.

Я чувствую, что у меня за спиной сидит Итан, но не могу оглянуться, не могу его поблагодарить. Я боюсь, что у меня распух нос. Я боюсь, что заплачу.

Я сижу, глядя в парту. Как будто если я никого не вижу, то и меня тоже никто не видит. Не на что тут смотреть. Я вспоминаю, как КН написал, что хотел бы быть хамелеоном и сливаться со своим окружением. Каким-то чудом мне удалось продержаться до конца урока. Кто-то вырезал на парте: Аксель любит Фиг Ньютоне. Честное слово. Кто-то не пожалел времени, чтобы вырезать на деревянной столешнице признание в любви к печенью с инжиром. Хотя, может быть, здесь когда-то училась девочка по имени Фиг Ньютоне. Кстати, вполне вероятно, если учесть, что у нас учатся три Ганнибала, четыре Ромео и две Ивы. Как только звенит звонок, я хватаю сумку и бегу к двери, даже не дожидаясь Дри.

— Джесси, можно вас на минутку? — говорит миссис Поллак, когда я уже собираюсь выйти.

— Сейчас? — Я хочу скорее убежать отсюда, подальше от этих людей. Найти спокойное, тихое место, где можно поплакать в одиночестве. Желательно приложив к носу пакет со льдом. Я пытаюсь сосредоточиться на истории любви Акселя к Фиг — мысленно я уже сочинила длинную трагическую историю, — но в голове крутятся слова Джем: Сучка. Шлюха. Жирная корова. Как слова привязавшейся песни. Если их смикшевать, будет неплохо. Может, при случае подкину идею «О-граду».

— Да, если не возражаете.

Я возражаю. Еще как возражаю, но не знаю, как высказать это вслух. Миссис Поллак указывает на стул рядом с учительским столом. Я сажусь и жду, когда все выйдут из класса. Тео. Кристель. Джем. Дри. Итан медлит — кажется, хочет что-то сказать. Мне? Миссис Поллак? Но потом он легонько бьет книгой по спинке моего стула и тоже выходит. Мы с миссис Поллак остаемся вдвоем. Она с беспокойством смотрит на меня. А я мечтаю лишь об одном: поскорее пережить ближайшие пять минут и не расплакаться. Господи, я тебя очень прошу, молюсь я, хотя вообще-то не верю в бога. Дай мне силы не разреветься, я и так опозорилась как не знаю кто.

Я смотрю на плакат с портретом Шекспира и цитатой внизу: «Быть или не быть, вот в чем вопрос». Нет, вопрос не в этом. «Быть или не быть» от нас не зависит.

— Я ничего не сделала, — говорю я и только потом понимаю, что меня никто ни в чем не обвиняет.

Миссис Поллак совсем на меня не сердится. Я — очевидная жертва. Но лучше ярость, чем слезы. Ярость не так унизительна. Ярость больше подходит к той волне наплевательского отношения к мнению окружающих, которая, как утверждает Агнес, исходит от моей скромной персоны.

Миссис Поллак отодвигает свой стул и садится на него верхом, лицом к спинке. Она тоже хочет казаться крутой и беспечной. Как будто она не учительница, а моя одноклассница.

— Я просто хотела спросить, как у тебя дела. Может, есть что-то такое, о чем бы ты хотела поговорить? — произносит она.

— Нет. — Я вытираю нос тыльной стороной ладони. Глаза уже щиплет от слез, но они еще не пролились. Не пролились, но на грани. Если я когда-нибудь сяду писать мемуары, так их и назову: На грани. — Я споткнулась. Такое случается.

— Не всем легко дается переход в новую школу.

— У меня все хорошо.

— Мне неприятно это говорить, но в твоем возрасте именно девочки бывают особенно жестокими.

— У меня все хорошо.

— Я не знаю, что делать. Я, конечно, могла бы поговорить с директором. На этот счет у нас строгие правила. Мы проводим политику нетерпимости к издевательствам в школе.

— У меня все хорошо.

— Но что-то мне подсказывает, что этим я только все испорчу. Отец Джем — один из крупнейших спонсоров школы, и…

— Нет, правда. У меня все хорошо.

Она выжидающе смотрит на меня. Чего она от меня ждет?

— Ты не давала ей повода так тебя обзывать? Я просто хочу разобраться. — Она кладет подбородок на руки, лежащие на спинке стула. Типа мы просто болтаем. По-дружески.

— Вы спрашиваете меня, не заслужила ли я, чтобы Джем обозвала меня сучкой, шлюхой и жирной коровой? Вы серьезно? Вы вообще понимаете, о чем спрашиваете? — Я забыла, что от этой женщины зависит одна шестая часть моих баллов для подготовительных тестов в колледж, что, если я с ней рассорюсь, я могу в будущем лишиться стипендии. Мне надо быть милой, белой и пушистой, но, как оказалось, ярость не только желательнее, но и проще. Естественное состояние организма.

— Я не имела в виду… прошу прощения, я просто пытаюсь понять… — Миссис Поллак сидит со страдальческим видом, как будто это она еле сдерживает слезы. Как будто это она грохнулась на глазах у всего класса и ударилась носом о парту.

— Мой ответ — нет. В этой школе ко мне никто не прикасался, никто из парней. На самом деле, не только в школе, но и вообще… в том смысле, в каком меня можно было бы назвать шлюхой и сучкой. Что касается «жирной коровы», это чисто субъективно. — Если бы я не была так расстроена, я бы порадовалась, что в кои-то веки сразу нашла правильные слова и сказала именно то, что хотела сказать. Но мне не хочется радоваться. Мне хочется убежать без оглядки. — Вам показать заключение гинеколога? Это можно устроить.

— Нет, ты не так поняла. Я не имела в виду…

— У вас все? — перебиваю я.

Да пошла она к черту. Высший балл в Вуд-Вэлли мне в любом случае не светит. О стипендии в колледже можно забыть. Зато как минимум одна тайна раскрыта: Джем может делать и говорить что угодно, потому что ее папа, по сути, содержит всю школьную администрацию. Налоговые махинации себя окупают.

— Я просто пытаюсь помочь, — говорит миссис Поллак. — Я не хочу сделать хуже…

Но я не слышу окончания фразы, потому что уже выбегаю из класса.