Глава 4

– Что ты там все пишешь? – спросил Донатас, увидев, что я, уединившись в комнате, что-то записываю в блокнот.

– То, что ты мне о себе рассказывал. Для книжки.

– Можно посмотреть?

– Я написала предисловие, наметила план, остальное – пока разрозненно. Есть распечатанный текст. Два листа. Почитай, если что не так, подумаю над этим.

…Донатас начал читать. Читал долго, внимательно, и я пошла на балкон. Там у меня было любимое место для размышлений, широкое перекрытие верхней части балконного выступа, на котором можно удобно устроиться и думать о своем.

Я часто с балкона смотрела на кирпичный дом на противоположной стороне улицы. В нем с наступлением темноты никогда не загорался свет. Можно было бы подумать, что там никто не живет, но по утрам из дверей дома выходили неприкаянные с виду люди, медленно прохаживались перед домом, потом куда-то исчезали и снова появлялись.

ВДАЛИ ВИДЕН СТАРЫЙ ГОРОД, С СИЛУЭТАМИ СОБОРОВ, ДОМОВ. В нем незримо присутствует прошлое. Дух тех далеких времен, который можно ощутить в сохранившейся архитектуре старины. Стены домов, с фрагментами обвалившейся штукатурки, узенькие вековые улочки, вымощенные булыжниками, арочные перекрытия между домами, уютные дворики создают ощущение сказки. Окна первых этажей домов словно витрины. На них цветы, игрушки, лампы, зеркала. Свет ламп преображает окна. Они приобретают таинственный вид, притягивают взгляд. Таким я увидела город ночью, когда с вокзала на велосипеде добиралась до дома Донатаса.

Однажды Донатас спросил, была ли я в костеле Святой Анны. Рассказал о художнике, который подарил ему картину с изображением этого костела. В школе на уроках, посвященных современной живописи, с творчеством художника мы знакомились. Узнав, что в другом городе проводится выставка его картин, специально съездила, чтобы посмотреть выставку. Непосредственное восприятие произведений искусства дает возможность глубже передать ощущение и понимание того, о чем рассказываешь на уроках.

Донатас достал из книжного шкафа книгу, называлась она «Вильнюс. Путеводитель», и перевел с литовского языка информацию, связанную с описанием костела. Мне захотелось узнать, что рассказывается в этой книжке о городе, и в книжном магазине я купила точно такую же на русском языке. Прочитала ее в поезде. Удивительный город, ставший частичкой души, но без Донатаса для меня он мираж.

Донатас нашел меня на балконе.

– Вот ты где. Упадешь. Опасно так сидеть.

– Не волнуйся, не упаду.

– Не шути.

Я послушала его и перебралась на табуретку.

– Ты это сама написала?

– Сама.

– Пиши.

Книжка? Громко сказано, и выше себя не прыгнешь. А мне так хотелось, чтобы Донатас поверил в меня. Я стала собирать материал о его творчестве в белорусском кино, просматривать его фильмы. Донатас рассказал о том, у кого он снимался, в каких картинах. Фильмов, снятых в содружестве с белорусскими кинематографистами, у него было семь: «Жизнь и вознесение Юрася Братчика», «Ятринская ведьма», «Шляхтич Завальня», «Проклятый уютный дом», «Аппиева дорога». Картины «Без улик» и «Страх» были сняты Зигмунтом Маляновичем, известным польским актером. Сыгранная Донатасом роль инспектора в фильме «Без улик» для меня стала открытием, запомнилась. «Страх» на экраны не вышел. После смерти второго режиссера Владимира Иванова съемки почти уже отснятого фильма были прекращены. Интересно, но где-то же хранится этот фильм? Можно было бы вспомнить и о снятой на «Беларусьфильме» картине «Живая мишень». Но Донатас назвал только те семь фильмов.

Его воспоминания укладывались, если говорить об объеме записанного мною, от силы в очерк. Работа приостановилась. Отступить, бросить начатое не могу… Как ни странно, моральную поддержку, если так можно выразиться, я нашла в стихотворении Иосифа Бродского «Одиночество»:

…Идет дождь. Ветер срывает листья с деревьев. Сухие листья, втянутые в Вечность.

Они зависают на мгновение над землей, а потом, медленно кружась, падают на землю. Яркие краски природы становятся блеклыми. Серые силуэты деревьев, как памятники-монументы, возвышаются над полем битвы Жизни со Временем. Мысли тяжеловесны, и лишь усилием воли ты можешь изменить свое состояние, представив, что над плотной завесой облаков есть солнце.

– Донатас, посмотри в окно.

– Что там?

– Осень… Видишь березу напротив дома? Еще вчера она была в листьях, а сейчас ни одного листка. Одинокая и озябшая, как это бывает с людьми.

Зачем я напомнила ему о печальном? Не подумав о мироощущении старого человека, о его Осени. Завтра куплю букет цветов и поставлю его в вазу на окно, пусть напоминает о лете.

Осень для меня – самая поэтическая пора. Чувствуешь, как время замедляет свое «движение». Прислушиваешься к себе. Последняя осень XX века: дожди, листопады, ничего необычного и не было-то, кроме одного – это последняя осень века, и я запомнила ее дни, когда «улетали, не прощаясь, птицы… словно дети носились ветра, а за окном были немыслимые краски и ночь, прикрытая синевой…». Что это я расчувствовалась? Осень, осень…

Понятно, что трава не может смеяться, черная дыра хандрить, сентябрь сентябриться… Все это в голове и в душе у людей. В руках у меня тоненькая книжка. Стихотворения Бориса Пастернака. Донатас дал почитать, сказал, что привез ее из Америки. В те времена такие книги в стране в продаже были редкостью. «Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд, пока грохочущая слякоть весною черною горит…» Писать о феврале навзрыд…

Я спросила Донатаса:

– Чья поэзия тебе нравится?

– Шекспира.

– А из литовских поэтов?

– Витаутаса Мачерниса…

– В твоих мемуарах есть история гибели одного поэта. Это он?

– Да. Много лет прошло, а день, когда он погиб, помнится… Такая судьба у человека.

Заканчивается срок визы. Начинаю собираться домой. Часть вещей оставляю у Донатаса.

– Сколько дней визы осталось?

Не хочется даже произносить это: «Два дня». Произношу:

– Два дня.

– Мы же подали прошение.

– Не волнуйся, если не дадут новую – перейду границу. Тайно.

– Ты все шутишь? И кто придумал эти границы?

– Историческая необходимость.

Но вопрос с очередной визой был решен положительно.

…Настал день моего отъезда домой. Донатас настоял на том, чтобы оплатить мне дорогу, и дал денег на жизнь. На этот раз я соглашаюсь, потому что брала месяц на работе за свой счет, после отпуска, и жить будет не на что. На листке бумаги пишу послание: «Донатас, доброе утро! Не засиживайся дома, выходи на улицу. Не забудь поливать цветы. Скучаю по тебе. Ольга». В почтовый ящик опускаю листок бумаги с написанным текстом. Завтра Донатас получит его вместе с почтой. Чтобы не надрывать сердце, стараюсь виду не показывать, что тяжело на душе.

На велосипеде добираюсь до вокзала. Проезжаю мост, Старый город. По дороге останавливаюсь у костела, названного в честь христианской святой. Захожу внутрь. Тишина и умиротворение. Во времена моего детства, юности в нашей семье, да и во многих других семьях, о вере в Бога не говорили. Религиозные праздники мы не отмечали, в церковь не ходили, икон дома не было. В школе периодически проводились атеистические диспуты, и учителя убеждали нас в том, что религия – невежество, мешает человеку быть хозяином своей судьбы. Как она может мешать этому, мы не понимали. Я иногда посещала церковь, чувствуя в себе желание побывать там, но никто об этом не знал. Помню, я принесла в дом скульптурное распятие Христа. Его подарила мне одна женщина в церкви. Отец накричал на меня:

– В моем доме чтобы этого больше никогда не было! Не заигрывай с религией, попадешь в секту. Бога нет.

Я заплакала от обиды и спросила:

– А что есть?

– Природа.

– Кто ее сотворил?

– Жизнь самозародилась.

Непонятно. Через много лет, на пороге болезни и смерти, отец повесит на стену икону. Без молитв и просьб о помощи свыше он будет смотреть на нее, и в его глазах я увижу успокоение.

…Я вышла из костела. До отправления поезда оставалось около часа. Можно не торопиться. НО ХОЧЕТСЯ ОПОЗДАТЬ, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ.

В вагоне очень душно. После проверки документов я беру рюкзак и отправляюсь в тамбур. Там прохладно. Устраиваюсь на рюкзаке, на полу тамбура. Теперь можно подремать или почитать журналы, чтобы скоротать время. Листаю журналы, а мысли о другом. Я уже скучаю по Донатасу. И ощущаю беспокойство в душе. Как мои дети, внук? У Максима родился сын. Я – бабушка. Жизнь прожита не зря – дождалась внука. Такой красивый малыш, спокойный и на Максимку похож. Возьмешь на руки, прижмешь его к себе, надо же, уже улыбается. Я навещаю его. Не так часто, как хотелось бы… Чувствую свою вину. Как я могу жить для себя? Но у детей своя жизнь, приедешь погостить, и домой.

– Мама, ты идеализируешь людей. В жизни все не так.

– Я знаю. И что делать, грызть всех?

– В твоей профессии?

– Везде одно и то же. Конкуренция, недоверие друг к другу. А если душу откроешь… потом и сама не рада этому.

– Приспосабливайся.

– Родители не научили.

…Перед отъездом к Донатасу я вымолила в школе такое расписание своих уроков, чтобы можно было за четыре дня вычитываться и в четверг добираться до Вильнюса. Я не сразу нашла оптимальный вариант. С автобуса на поезд, с поезда на автобус. Бегом с одного вокзала на другой. Дорога была каждая минута. Опоздаешь, будешь сидеть ночь на вокзале. И такое бывало. От велосипеда пришлось отказаться, я теряла время, разбирая и собирая его на этих вокзалах. Оставила велосипед дома. Ездила на нем на работу и по другим делам.

– Сколько километров от твоего дома до Вильнюса?

– Не знаю. Я об этом не думала.

– Не забудешь привезти карту своей страны?

– Обязательно привезу.

Донатасу было интересно знать, где я живу, сколько времени у меня уходит на то, чтобы домой добраться, и я привезла географический атлас. Показала ему маршрут своих перемещений. Как оказалось, на расстояние в 447 километров в одну сторону.

…Букет цветов на окне завял. Снова напоминание о Времени. Миг и Вечность. От этих мыслей душа холодеет. От чего зависит ощущение времени? От того, ЧТО человек переживает – радость или печаль. Радость радужна, улыбчива, притягивает, как солнце, печаль как одна и та же нота в миноре… монотонно-безжизненна… Время словно зависает над тобой.

– Донатас, пойдем на улицу? Погода отличная. Потеплело.

– Почему бы и нет? Посмотри, нужно ли что купить из продуктов. Запиши.

– Я запомню. В аптеку сама потом съезжу на велосипеде…

На улице к нам подошел сосед Донатаса. Очень общительный, жизнерадостный человек. Любопытный. Все допытывался, такая разница в возрасте с Донатасом, что за дружба. Чтобы не приставал с расспросами, ответила: «У нас все в порядке». С соседом Донатаса я подружилась. Донатас иногда звонил ему по разным делам: как бы во дворе установить скамейку, что-то случилось с телефоном, стиральной машиной. И он никогда не отказывал Донатасу в просьбе, приходил и разбирался в его житейских вопросах. По утрам он бегал на зарядку, как и я, но маршруты наших пробежек расходились: он к озеру, я к набережной, к парку и киностудии. В тихий, спокойный район с разнообразными домами: обжитыми и оставленными кем-то. Ветхими и новыми, блистающими стеклами огромных окон. Деревянными и каменными, с каминными и печными трубами, чердаками, мансардными крышами. Роскошь и заброшенность – все рядом.

…В то утро мне совсем не хотелось делать зарядку. Пасмурно. Походила по берегу реки, потом присела на скамейку. Вдалеке был виден Зеленый мост, за ним Замковая гора с башней. Город проснулся. Люди спешат на работу. Некоторых людей, бегающих по набережной, я знаю. Здороваемся при встрече. Кто-то, приветствуя, машет рукой:

– Что-то вас не видно было.

– Я к парку Вингис бегаю.

– Удачного дня.

– Спасибо. Вам тоже.

Удачного дня? Все дни удачны, если твои близкие живы и здоровы. А если взгрустнется – можно в любое время дня и ночи позвонить друзьям детства: «Мне тут взгрустнулось что-то».

Когда вечерами звонила Донатасу, он за каждый звонок благодарил: «Спасибо, что позвонила. Пойду спать спокойно». Я ему в ответ на его звонки: «Спасибо, спасибо…»

– Донатас, что ты читаешь?

– Прислали текст роли.

– А кого будешь играть?

– Священника.

Текст на три страницы. Напечатано на русском языке. Донатас дал мне прочитать его, а потом попросил достать с полки энциклопедию.

– Посмотри том на букву «А».

– Какую информацию найти?

– Аппиева дорога.

– Когда-то вдоль нее были казнены восставшие рабы, захваченные в плен римлянами… Дорога мучений.

– Ты больше меня знаешь.

– Просто ты забыл. Может, энциклопедия не нужна?

– Мне нужно самому посмотреть, что написано. Доставай.

Донатас нарисовал схему дороги: где она начиналась, заканчивалась, сколько километров была протяженностью. Он досконально изучал справочный материал, и я вместе с ним погружалась в историю этой дороги, существующей уже более двух тысяч лет. У меня сохранилась копия тех листов с его пометками: с проставленными над словами знаками ударения, надписями с уточнением смысла некоторых слов… Я храню их, перечитываю и вспоминаю… С диктофоном в руках Донатас репетирует роль священника. Прототипом его героя послужил реальный человек. Роль небольшая, но за ней образ мужественного человека, вера которого помогла ему выстоять во времена закрытия костелов и преследования верующих. Чтобы не мешать Донатасу своим присутствием, я ухожу в другую комнату. Сижу там не шелохнувшись, потрясенная переменами, которые происходят с его голосом. Воочию представляя себе умирающего и не боящегося смерти человека, сохранившего присутствие духа, сочувствие к людям и понимание людей…

– «Ты надоел мне своими вопросами. Еще тогда в семинарии. Больше всех хотел знать, школяр? И сегодня у тебя их тьма. Тех вопросов, на которые ответа нет…»

Мне хочется плакать.

– «…Все должно было кончиться еще вчера. Я знал это. Закончил свои дела. Простился со всеми. Но почему-то Бог не призвал меня в тот день. Прошла ночь. Взошло солнце. А я тут лежу и думаю, ради чего он дал мне еще один день?»

– Съемки будут на киностудии?

– У меня на квартире. Тяжело уже куда-то выезжать. Ты же знаешь.

Как сказал потом Донатас, на всю работу планировалось два дня, сняли в течение нескольких часов.

Вспомнился рассказ о его подготовке к другой роли. Был праздник. Семейное торжество с друзьями. Как уединиться, чтобы выучить роль? Пришлось разыграть окружающих и неуверенной походкой удалиться в комнату, чтобы там поучить текст. Кто в такой обстановке думал бы о работе?…Донатас как-то назвал себя баловнем судьбы. Спорно. Если бы не его решительность в выборе своей профессии, не упорство в достижении своих целей, что судьба могла бы преподнести ему?

В тот же день, когда Донатас репетировал роль священника, кто-то позвонил на его домашний телефон. Через пару минут он позвал меня. Звонили из Лондона, из редакции новостей Русской службы Би-би-си. Попросили его ответить на вопросы читателей по телефону. В прямом эфире.

– Сколько времени займет разговор? – спросил он.

– Тридцать – сорок минут.

– По телефону будет трудно.

Донатас решил отказаться, и я предложила ему свою помощь.

– Я запишу вопросы, ты ответишь на них, и потом я распечатаю и перешлю ответы по электронной почте в редакцию.

– Хорошо.

Донатас передал мне трубку телефона, и я продиктовала свой имейл. Журналистов такой вариант интервью с ним тоже устроил.

…На работу ушло чуть больше трех часов: обсуждали вопросы. Я записывала его ответы, озвучивала их, он слушал, как воспринимается текст. Что-то добавлял, сокращал. Эти черновики того интервью я сохранила. На вопросы, которые Донатас посчитал глубокими по смыслу, отвечал с интересом и с похвалой людям, задавшим их. Четырнадцать вопросов о том, что он думает о современном прибалтийском кинематографе, распаде СССР, о том, какие фильмы для него были судьбоносными, сожалеет ли о чем-то в своей жизни. «Сожалею о многом, только не о выборе своей профессии», – сказал Донатас.

Он не воздевал к небу руки, спрашивая, что происходит в мире. История – это чередование периодов упадка и подъема культуры. И каждый подъем на новую ступень – звено на пути ученичества людей. Все закономерно. На смену времени разбрасывать камни приходит время их собирать. Нет тупиков. За, казалось бы, непреодолимыми стенами противоречий и проблем мира есть путь к взаимопониманию людей, к их единению. Своим личным примером доказал это. «Русский, литовец, немец, американец, испанец, швед… Он – Человек всех национальностей. Донатас Банионис всегда играет Человека». Так сказано в его мемуарах Еленой Мезгинайте. Я пересмотрела свои стихи, удалив те из них, которые посчитала поверхностными и за которые стало стыдно. Донатаса заинтересовало одно из сохраненных стихотворений, которое я прочитала ему. Попросил записать стихотворение на листок. Положил его на стол в кухне. И иногда перечитывал написанное. Я это видела.

«Живешь – ее нет, – сказал он о смерти, – и не надо о ней думать. Взращиваешь в себе печаль и страх перед тем, чего не знаешь… Сколько я еще проживу? Год, два, от силы десять лет? Я не знаю этого, и слава богу».

– А как же память? Тот, кто останется, будет помнить… любить.

– И мучиться. Не будем говорить на эту тему.

– Не будем.

Думай не думай, итог один – небытие. Лучше исповедовать философию жизни и не унывать.

Я снова перечитываю «Солярис». Когда-то в юности после встречи с Фильмом я бросилась искать книгу Лема. В библиотеке не оказалось, но, к моему счастью, я нашла ее в книжном магазине. Помню, как взяла ее в руки. Книга была в переплете, светло-серого цвета, без иллюстраций. Я посмотрела текст на последней странице.

Что можно было понять в шестнадцать лет? Загадочная планета Солярис, незваные «гости» на станции. Самоубийство Хари, «подарок» Соляриса Крису в фильме – отчий дом посреди Океана. Может быть, этот дом – попытка помочь Крису принять решение вернуться на Землю?

Книга и фильм слились для меня в единое целое.

…Донатас предупредил по телефону, что дверь на ключ не будет закрыта, и я тихонько, приоткрыв ее, вошла в прихожую. Постояла в тишине. Вдыхая запах дома. Вернее, еле уловимый запах чистоты комнат, одиночества. Раннее утро. Предрассветный час.

– Не спишь?

На цыпочках подхожу к дивану. Поправляю одеяло. Донатас открывает глаза.

– Который час?

– Около шести.

– Ты пешком добиралась?

– Да.

– Отдыхай.

– Замерзла, пока шла. Пойду на кухню чай вскипячу. А почему ты сбрил усы?

– Для роли.

– Так даже лучше, правда.

Несмотря на усталость, я заставила себя пробежаться до парка. Вернувшись, прибрала в доме и стала готовить обед.

– Ты отпустишь меня завтра в Паневежис? Посмотреть, где ты жил, работал.

– Поезжай. Соседа попрошу, он тебя отвезет.

Я собиралась самостоятельно решить этот вопрос, но так быстрее вернусь. Если, конечно, сосед не откажется от поездки.

– Тебе будет нелегко что-то найти.

– Я из твоей книги выписала названия улиц: Лиепу-аллея, Театрос, Стотис, Укмяргес… Куплю карту города.

– Позвоню коллегам.

– Неудобно беспокоить людей.

– Посмотрим.

Его неравнодушие, желание во все вникнуть, во всем разобраться меня уже не удивляли. Каким он был тридцать, сорок лет тому назад? Легким на подъем, энергичным? Достаточно вспомнить географию его путешествий: бывшие республики СССР и страны Европы. США, Куба, Китай, Япония, Индия, Эфиопия, Сирия. В Дамаске снимался в фильме «Загон» («Европейская история»), на Крайнем Севере, за Салехардом, в «Территории», побывал даже на четвертой параллели, почти на Северном полюсе, во время съемок советско-итальянской картины «Красная палатка». История экспедиции Нобиле на Северный полюс на дирижабле «Италия», потерпевшем крушение, и есть история фильма. Трагическая. О мужестве и предательстве, о солидарности и равнодушии людей. Получив приглашение на роль Мариано, Донатас, как он рассказывал, впервые выехал за границу, в Италию. О том времени съемок фильма напоминают сохранившиеся в его архивах фотографии генерала Умберто Нобиле, актеров: Юрия Визбора, Эдуарда Марцевича, Питера Финча, Марио Адорфа… режиссера Михаила Калатозова.

Каким был Донатас? Об этом могут сказать близкие, друзья, его коллеги. Я вижу только отблески его личности ПЕРЕД ЗАХОДОМ СОЛНЦА и вижу свое личное, пережитое.

…На просьбу Донатаса откликнулся один из его бывших коллег, согласившийся уделить пару часов на экскурсию. Чтобы настроиться на встречу с городом, перед поездкой я прочитала «Секреты Паневежиса» Натальи Крымовой и посмотрела на диске «Солярис», в разделе «Дополнения» — документальный фильм «Мастер из маленького городка». В фильме была показана сцена репетиции Донатасом роли Бекмана из пьесы Вольфганга Борхерта «Там, за дверью». Диалог между ним и Мильтинисом. Донатас в этой сцене эмоциональный: спорящий, неспокойный… Приведу слова Натальи Крымовой из ее книги о съемках репетиций спектакля: «Это фильм о людях, работающих в поте лица своего, о бесконечно сложном, неведомом зрителю пути к результату… Разговаривают художники – люди, привыкшие друг к другу. Делают то, что делают всю жизнь вместе, изо дня в день. И оба бесконечно недовольны – собой и друг другом… Трудно, очень трудно. Все – через сопротивление, в себе и в других, все в муках…

Из воспоминаний Донатаса о работе в спектакле: «Я был на грани нервного срыва, потери последних сил, физических и духовных».

…Подъезжаем к Паневежису. Сосед Донатаса отлучается по своим делам, я же с цветами в руках в назначенном месте жду актера. Волнуюсь, оттого что увижу сакральную для меня территорию театрального мира и жизни Донатаса.

Паневежис я представляла уютным, компактным городком, с множеством соборов и зданий, напоминающих здания Старого Вильнюса. Но все переплетено в его облике: национальное и советское, современное и вековое, провинциально-сельское и индустриальное. Паневежис! Произносишь название и понимаешь, насколько прочно в сознании оно укоренилось с именами Юозаса Мильтиниса и Донатаса Баниониса. В этом городе он 60 лет прослужил в театре Мильтиниса. Отсюда уезжал на съемки к Тарковскому, Жалакявичусу, Козинцеву, Вольфу… Здесь встретился со своей будущей женой, и здесь родились и выросли его дети. Театральные роли Донатаса мне были неведомы. Не помню источника, но где-то прочитала. Отыграв спектакль, Донатас возвращался домой, переодевался, садился пить чай. А зрители продолжали аплодировать ему, не расходились. Миф? Спросите об этом у тех людей, кто помнит его театральное творчество.

В четырехэтажном доме на улице Укмяргес, бывшей улице Гагарина, Донатас прожил тридцать шесть лет. Рядом с домом уютный парк, речка Невежис. По рассказу соседки Донатаса Иоланты, по утрам его можно было увидеть в парке делающим зарядку. За домом тропинка, по которой он ходил на работу в театр. А в южной части города, в конце Кафедральной улицы находится главный католический собор Паневежиса, собор Христа Вседержителя. 3 мая 1948 года в нем проходило венчание Донатаса и Оны Конкулявичюте. Через пятьдесят лет снова в этом же соборе ОСВЯТИЛИ их уже золотую свадьбу.

…Я не успевала впитывать впечатления. Сфотографировала дом, тропинку, собор и старое здание театра. Надпись на памятной доске на одной из его стен напоминает, что здесь в период с 1941 по 1967 год был драматический театр. Когда-то в нем находились сцена, три гримерные комнаты, зрительный зал на 330 мест. Сегодня же разместился маленький магазинчик по продаже аккумуляторов и отделочных материалов. А где же новое помещение театра? Оказывается, на площади Лайсвес, Свободы. Я увидела ничем не примечательное современное здание. Рядом памятник Юозасу Мильтинису. На постаменте в виде сцены установлено скульптурное изображение сидящего на стуле человека, погруженного в свои мысли. Внутреннее оформление, как и во многих театрах: портреты актеров, графика на стенах, афиши. В фойе огромное декоративное красочное дерево. Поднимаемся в гримерную комнату. Справа на стене комнаты портрет Стяпаса Космаускаса… Вот столик, за которым Донатас гримировался, готовясь к выходу на сцену. Благодарю судьбу за возможность постоять на ней. Что я чувствовала, что видела? Слабый свет. Полутемный зрительный зал. Никого. И в то же время в сознании ощущение присутствия людей: зрителей и актеров. Аплодисменты, аплодисменты… Зрители расходятся. Гаснет свет. Театр пустеет. Но остается не уничтожимое временем духовное поле тех, кто здесь творил.

Мы вышли из театра. Я посмотрела на город… в последний раз. Время торопило. Вернусь ли сюда когда-нибудь? И к памятнику королю Александру, к памятнику Андерсену у кукольного театра, к статуе Дон Кихота?

На экскурсию ушло не два, а четыре часа. И я очень благодарна этому замечательному человеку, познакомившему меня с городом.

…Вернувшись из поездки, я рассказала Донатасу о своих впечатлениях от увиденного, показала снимки. Несколько фотографий были сделаны у дома Бронюса Бабкаускаса: мемориальная плита с барельефом актера на стене дома, окна его квартиры… Актера я помнила по ролям в фильмах «Хроника одного дня», «Никто не хотел умирать», «Девочка и эхо».

Донатас разволновался:

– В пьесе «Гедда Габлер» я играл Тесмана. Искал детали, как раскрыть суть этого образа. Что-то не получалось, и Бронюс показал, как бы это могло быть. Роль выстроилась… Мильтинис не знал, что Бронюс помог мне, остался довольным: «Вот видишь, можешь, если захочешь». Большой утратой для нас в театре был уход Бронюса из жизни. Доброта, скромность, талант… Судьба трагична. Сломал позвоночник. Потом сказались осложнения после травмы. Начал терять память. Ушел из жизни по своей воле… Мильтинис никого особенно не выделял. Бронюс был лучшим.

…МИР ТЕАТРА! Здесь можно плакать и смеяться, любить и ненавидеть, побеждать и проигрывать. Можно быть королем и слугой, богатым и нищим, философом, шутом, воином… и даже человеком в шляпе. Была у Донатаса такая роль. В спектакле «Завтрак с незнакомцами». Театр – храм культуры, в котором открывается понимание в себе человеческого. Думаю, театр, как никакой другой вид искусства, способен воспитать личность.

Просматриваю список театральных ролей Донатаса. Дебют – роль слуги в спектакле по пьесе Бена Джонсона «Вольпоне», последняя сыгранная роль в его родном театре, – Варклей Купер в спектакле «Дальше – тишина». Пронзительная до боли история о том, как дети разлучают стариков родителей. Привязанность друг к другу, любовь – единственное, что осталось у этой пожилой пары, дальше придется уступить место завтрашнему дню. Старикам там нет места.

За свою творческую жизнь Донатас сыграл в 93 спектаклях и снялся в 81 художественном фильме, в двух документальных: об Адаме Мицкевиче и Микалоюсе Чюрленисе. Был снят на пленку спектакль «Алоиза и Абеляр», в котором у него была роль священника.

…Пока Донатас читает газеты, я подсчитываю проставленные в паспорте дни въезда в страну и выезда из нее. На некоторых штампах числа нечеткие, можно запутаться с ними. В период предыдущей визы я на один день ошиблась при подсчете, и получилось так, что утром приехала, а вечером уже уезжать. Пограничник, проверяющий паспорта, предупредил: до двенадцати часов ночи я должна буду покинуть страну. Срок визы заканчивается.

– Что делаешь?

– Считаю дни визы.

– Все нормально?

– Да. Можно на какое-то время о сроках визы забыть.

Донатас взял меня за руку:

– Пойдем.

– Куда?

– Увидишь.

Мы зашли в соседнюю квартиру. Там никого не было. Прошли в комнату. Донатас сел за пианино. Пробежал пальцами по клавишам. Настроился. Не помню, чтобы в каком-то из своих фильмов он играл на пианино. Песня была о любви. Я не пыталась запомнить слова, мелодию песни, завороженно смотрела на его руки, вслушивалась в голос. Он пел сердцем, душой. Даже не могу выразить словами, что я чувствовала.

– А какой композитор для тебя самый, самый?..

– Бах.

– А Бетховен?

– И Бетховен. В фильме Земана Бетховена я играл на немецком языке. Жил в немецкой семье. Общение помогало в работе.

У Донатаса была книга о Бетховене. Прочитала. Воспоминания современников композитора, отрывки из его писем… его рассуждения о творчестве, музыке, людях, о самом себе, хронологически выстроенные от рождения и до его смерти. В сознании сложился образ противоречивого, моментами мелочного, сильного духом и великого человека. Посмотрела фильм. Именно посмотрела. Не понимая разговоров на немецком языке. Сосредоточив внимание на интонациях голоса, мимике лица Донатаса. Голос неузнаваем. Вероятно, роль озвучена другим актером. Лицо – гнев, страсть, недоверчивость, доброта, отстраненность от мира и напряжение мысли. В воспоминаниях о Бетховене его ученика, Фердинанда Риса, видится тот же образ одержимого творчеством гениального человека. «Во время одной из прогулок он всю дорогу бормотал про себя, не напевая, однако, определенной мелодии. На мой вопрос, что это, он ответил: „Мне пришла в голову тема заключительного аллегро для сонаты”. Когда мы вошли в комнату, он, не снимая шляпы, побежал к роялю. Я сел в угол, и он вскоре забыл о моем присутствии. Он бушевал по крайней мере целый час, разрабатывая новый, столь прекрасный финал этой сонаты».

Какой сонаты? № 23. «Аппассионаты».

Музыка и жизнь в ее житейских трудностях и лишениях, в борьбе с судьбой – две стороны бытия гения. И ничто не умаляет его величия.

«Я сейчас умру», – сказал когда-то Донатас, играя роль Бекмана.

…Без велосипеда мне непривычно и неудобно. Много времени тратится на походы на рынок, в магазин, аптеку. Выручил сосед Донатаса. У него оказалось такое их количество, что нашелся и для меня. Велосипед я оставляла на балконе, иногда в прихожей. Убирала его под покрывало, но штукатурку на стене в прихожей все-таки повредила. Сосед предложил ставить велосипед к нему в подвал. Проблема была решена.

– Ты куда? – спрашивает меня Донатас.

– Пробегусь до парка и обратно.

– Не пущу. На улице темнеет.

– Тогда я не до парка побегу, а сделаю пробежку вокруг домов. Я быстро.

– Ты меня своей волей убьешь. Все равно не пущу.

– Я не понимаю, ты шутишь или нет?

– Можешь сегодня не бегать?

– Ладно.

Придется по вечерам отказаться от зарядки. Но совсем без спорта я не могу. Привыкла к большим физическим нагрузкам. Особенно когда увлеклась велотуризмом. Спортом занималась моя мама, профессионально: лыжи, коньки, плавание. Был у нее и рекорд в гребле на байдарке, на всесоюзных соревнованиях во Львове. Она научила меня плавать, кататься на коньках… Закалили физически, добавили выносливости и поездки с отцом на рыбалку на горные речки, в тайгу за кедровыми орехами… Если бы не надоедливая мошкара, можно было бы и сказать: «В лесу, как в раю».

– Нужно купить тебе велосипед. Чтобы был собственный, здесь.

– Я на свои куплю.

– Сними с моей карточки нужную сумму. Я отказалась, но к этому вопросу Донатас вернулся через неделю, потом еще и еще через неделю… И я не устояла перед искушением. Новый велосипед! О таком и не мечталось. Не должны были деньги никоим образом затрагивать наши отношения, и в душе я почувствовала дискомфорт. Как будто присвоила что-то чужое. Но как я кляла себя за то, что не уберегла его. Не проверила велосипедный замок, и велосипед украли. Очень переживала. Купила позже подержанный, у соседа Донатаса, за свои деньги.

– Сколько у тебя в месяц выходит на дорогу?

– На восемь поездок туда и обратно половина зарплаты.

– Я буду оплачивать поездки, визу. И не возражай. Давай запишем, когда приедешь.

Вот как бывает в жизни – визы, границы. Мне снова выдали визу, уже не на 90 дней, а годовую, но за год можно было использовать 180 дней. Три-четыре дня в неделю. Мы с Донатасом обсудили эту проблему и на месяц отметили числа моих приездов и отъездов. Каждую неделю в четверг вечером или в пятницу утром приезжаю, в воскресенье вечером в обратный путь. Так мы и отмечали потом эти дни.

– Буду три дня мучиться. Если со мною что случится, а виза закончилась, ты сможешь приехать?

– Не смогу, через границу не пропустят.

– А если мы поженимся?

– Меня назовут аферисткой и для тебя что-нибудь придумают. Скажут, из ума выжил. День прожили, и хорошо. Ты себе не принадлежишь. Известный человек.

К разговору на эту тему он возвращался. То с уверенными интонациями в голосе, то с сомнением, удивляясь себе. Как такая мысль могла прийти к нему в голову на старости лет, с его-то известностью?

– Ну вот, ты не хочешь, – с каким-то облегчением говорил он.

Что я могла сказать? Накроет лавиной. Будет убито все доброе, хорошее. Думаю, к этой мысли его подтолкнуло желание, чтобы я не уезжала, была рядом с ним. А визовые ограничения мне это не позволяли. Я понимала – ни одна звезда никогда не отклоняется от своего пути, поговорит и забудет. Никому из нас такое не нужно. Просто быть вместе.

– Сейчас есть ты и я. Ни театра, ни кино. Меня там уже нет.

– Я непрактичная и упрямая идеалистка. Как ты меня терпишь?

– Не кривляйся!

Попал в точку. Он знал обо мне больше, чем я о себе.

Все люди неидеальные. Банальное утверждение. И наверное, в самоедстве есть какой-то смысл, бороться с тем, что в тебе неидеально. Думаю, человек рождается с характером. Что из поколения в поколение передается по цепочке, то и получишь. И счастье, если сумеешь вовремя осознать негативное в себе и изменить в лучшую сторону свою судьбу и судьбы тех, кому даешь жизнь.

Эта моя прямота. Сама страдаю, и другие рядом тоже.

– Почему ты не отвечала на звонки? Я волновался.

– Я на велосипеде ехала по дороге, кругом машины. Если не отвечаю – не слышу звонка из-за шума, сразу остановиться не могу или к дому подъезжаю.

Он не воспитывал прямо – ставил в ту же ситуацию, в какую ставили его, чтобы человек на себе испытал то же самое и сделал выводы. Теперь уже я, обеспокоенная его молчанием во время моих звонков ему, не знала, что и думать. Что с ним? А если сердце прихватило?

– Почему ты не поднимал трубку? Я испугалась за тебя.

– Не слышал звонков.

Так мне и надо. Неприятно такое слушать? Глупая я, ведь для человека, лишенного в силу возраста привычной деятельности, и разговоры по телефону – жизнь. Бездеятельность для него была невыносима.

…В воскресенье, во второй половине дня, настроение у меня меняется. Появляются какая-то раздражительность и тоска. Вечером я уезжаю. НЕ МОГУ ПРИВЫКНУТЬ к этим отъездам. Тяжело всякий раз смотреть в глаза Донатаса и уходить. Долго прощаемся.

Выхожу из дома на улицу. Донатас с балкона машет мне рукой. По оврагу перехожу на соседнюю улицу. Оглядываюсь на окна его квартиры. И пешком, через Белый мост, добираюсь до автовокзала. Около одиннадцати ночи я уже в своей стране. До отправления поезда остается пять часов. Сижу на вокзале. Еще три часа в пути. Утром я на работе.

…Постепенно в моей жизни установился иной порядок. Методические объединения, совещания в школе, если они проходили во второй половине недели, приходилось пропускать. Не хватало времени на исследовательскую деятельность с учениками по моему предмету, возникли трудности с классным руководством по той же самой причине… Два раза я опоздала на работу из-за задержки автобуса на границе… Я понимала, что в конечном итоге потеряю работу.

…Ну, наконец-то выбралась к внуку. У нас торжество. Есть такой обычай. Называется ответки. Навещают маленького ребенка, дарят ему подарки. Вот так, малыш, у тебя уже есть свои праздники. Когда-нибудь расскажем тебе, каким ты был в этот день. А лучше всего сделают это фотографии: с папой и мамой, с бабушками и дедом.

Улыбаемся. Снимок. Максим такой счастливый. И никто не знает того, что впереди. Куда все это уходит, в какие миры? Наши мысли, переживания.

Снова в Вильнюсе. Я дышу городом. Впитываю в себя его краски, звуки, мелодию ночных шепотов, перламутровый дождь, перемешанный с серебристым снегом. Я воспринимаю этот город как единственное на земле место, где соединились воедино мечты и жизнь.

Донатас не спит. Он только что позвонил мне. И дверь квартиры, как всегда, не закрыта… и на столике у кровати, в посылочном конверте лежит газета Союза кинематографистов – «Новости», которую Донатасу регулярно, раз в месяц высылают из редакции… и на конверте его рукой написано: «Оле! Ольге Николаевне»… а у меня в рюкзаке домашние заготовки и журнал со статьей об актере Юрии Соломине… и сегодня у меня день рождения. Постарела на год, и хорошо. Самые счастливые люди те, кто доживает до старости в окружении заботливых детей и внуков. Дожить бы.

Мы посидели за накрытым на скорую руку столом. Донатас сфотографировал меня. Не сон ли все это?

…Утром я сходила за газетами к почтовому ящику. В нем, кроме газет, было два письма. Одно из Москвы, другое из Беларуси, из какого города, не запомнила. Донатас прочитал их и положил на стол.

– Секретная информация? – спросила я.

– Люди пишут. Можешь прочитать.

В одном из писем женщина обращалась к Донатасу с просьбой написать несколько слов поддержки для ее неизлечимо больной подруги. Мне это не показалось странным. Я вспомнила свои ожидания. Значит, для человека важно получить от него письмо.

– Ты ответишь?

– Подпишу фотографию с автографом.

– Я сегодня же отправлю.

– Я много времени прожил в Москве. Для меня Москва – не город, а люди. Жил как обычный человек. Работал, снимался. Я мог общаться со многими известными режиссерами, актерами, критиками. На «Мосфильме» ставились картины мирового уровня. Хотя, сказать по справедливости, и на периферийных киностудиях создавались высокохудожественные произведения. Тот же фильм «Никто не хотел умирать». Многие актеры из Литвы тогда были востребованы в России.

Каждый лист бумаги с записями, каждая вещь в его доме «могли бы рассказать» свою собственную историю. Как вот это фото, хранящееся в книжном шкафу, рядом с семейными и несемейными фотографиями. В простенке библиотеки филологов Рижского университета за занавеской обнаружили наклеенные на всю стену, вырезанные из газет и журналов 70-х годов снимки Донатаса. Женщина, которой они принадлежали, умерла. После ее смерти, пораженные открывшейся им тайной влюбленности, ее коллеги переслали ему фотографию этих снимков.

– Что случилось? – спросил Донатас. – У тебя такое выражение лица.

– Грустная история. Инара – красивое имя. Какая она была? Человек, окруженный вниманием и заботой, не будет парить в облаках и жить в своем выдуманном мире. Я ее понимаю.

…Сегодня суббота. О своем отъезде домой в воскресенье я стараюсь не думать. В прихожей вкручиваю новую лампочку на место перегоревшей, готовлю завтрак, завтракаем… После завтрака Донатас уходит в кабинет читать газеты, а я отправляюсь в фотоателье, чтобы купить альбомы и распечатать с его фотоаппарата фотографии. На улице пасмурно. О том, чтобы пойти на прогулку, и речи быть не может. У меня идея – займемся альбомом-заготовкой для журналистов. Поскольку журналисты во время интервью интересовались его фотографиями, Донатасу приходилось отвлекаться от беседы: доставать разные фотоальбомы и тратить время на поиски нужных фотографий. В альбоме последовательно, по этапам его жизни и творчества расположили фотоснимки. Удобно. Хотя, если посмотреть с другой стороны, появляется хрестоматийность.

– Какой фильм для тебя незабываем как для зрителя?

– «Земляничная поляна» Бергмана. Мне его кто-то из коллег в театре посоветовал посмотреть. Воспоминания человека о своем прошлом – это как возвращение к себе. Фильм СТАЛ ДЛЯ МЕНЯ ОТКРОВЕНИЕМ… Отсутствие штампов, жизненность, глубина…

У Донатаса была книга сценариев Ингмара Бергмана, и он разрешил мне как-то взять книгу в дорогу. Я прочитала ее, а фильм посмотрела после прочтения сценария… Вспомнились свои «земляничные поляны».

Творчество Бергмана, Тарковского – путь к тайнам и откровениям жизни. «Седьмая печать», «Страсть», «Персона», «Шепоты и крики», «Ностальгия», «Жертвоприношение».

Жизнь… смерть… пустота… боль… отчаяние… одиночество… надежда…

Нас семь миллиардов на земле. Человечество. Материки, острова. Океаны, моря, реки, озера. Леса, степи, пустыни. Дожди и ветра, жара и холод. Весна, лето, осень, зима и снова весна. Утро, вечер, день, ночь. Покой и движение. Тишина и крик. Страх, мужество. Счастье, горе. Рождение и уход. Вместе, врозь. Здесь, там. Тогда и сейчас. Трагическое мироощущение сегодня не покидает нас. Что ждет наших детей, внуков, последующие поколения лет через сто, двести? Бойся, бойся: космической катастрофы, мирового правительства и мировой войны, терроризма, глобального потепления и нового всемирного потопа… Куда бежать? В будущее, как мистер Мак-Кинли? Живем сегодняшним днем, а там что суждено, то и будет. Живы наши страхи, и потому мистер Мак-Кинли и сегодня не забыт. И свидетельство тому заданный зрительницей Донатасу вопрос из того же интервью Би-би-си: «Если вам не сложно, ответьте, пожалуйста: когда вы работали над этой ролью, у вас было какое-то предчувствие грядущих событий?» Каких событий? Тех же, что и в финале этой, может быть, пророческой истории.

…В школе начались зимние каникулы. Сдав отчеты о проделанной работе, я беру неделю за свой счет. Полдня уходит на покупки подарков к Новому году, потом на день уезжаю к Максиму. Сережа – в Москве. Нашел там работу, жилье. Для меня они по-прежнему дети, и я очень о них беспокоюсь… и знаю, что они за меня радуются. За тем воодушевлением, с которым я рассказываю им о себе, совсем другая, чем прежде, счастливая мама.

– Донатас! Я в поезде. Вечером буду у тебя.

– Подожди, подожди, я запишу. Во сколько?

– К десяти часам.

– Я позвоню.

– На литовский номер. После пересечения границы поменяю сим-карту.

…До Нового года остаются сутки. Как будем его встречать? В магазине я купила продукты, две небольшие елки, живую, в вазоне, и искусственную, гирлянду лампочек. Живую поставила на балконе у окна, чтобы дольше сохранилась, там холодно, а искусственную – в комнате. Не хватало елочного запаха, и в банку с водой я поместила ветку елки. Украсила квартиру. Теперь чувствуется приближение праздника.

Остается приготовить праздничный стол.

– Оля, нас пригласили в гости, – сказал Донатас.

– Нас?

Все было замечательно, но главное – люди. Их гостеприимство и доброжелательность. «Внимание, снимаю», – сказал кто-то. Устроились поудобнее. Ждали фотосъемки, и в этот момент, неожиданно, Донатас громко крикнул. Пошутил. Засмеялись. У него всегда было такое точное попадание в ситуацию, что его шутки запоминались.

…Шестое января. Годовщина ухода из жизни жены Донатаса. Он собирался на кладбище и ждал приезда сына. Донатас предложил мне подождать его дома, но я приняла другое решение:

– Я пойду погуляю по городу, а ты, когда вернешься, позвонишь мне.

Я не осмелилась попросить его взять меня с собой. Для него с сыном это важный день. На улице было холодно, и я периодически заходила в магазины и грелась. У драматического театра просмотрела афиши спектаклей. Посидела около часа в кафе.

Через несколько дней я пешком сходила в район Антакальнис на кладбище. Постояла у могилы Оны. Когда Донатас позвонил, я объяснила ему, где нахожусь:

– Скоро вернусь.

Вернувшись, я спросила его о надписи на литовском языке на одной из плит захоронения.

– Это из «Макбета». Привези книгу на русском языке, я покажу этот текст.

Я запомнила эти слова. Приготовленную Донатасом для себя эпитафию. Такое жизнелюбие и такие выбраны строчки! Может, оттого жизнелюбие, что дальше – темнота…

…Вокзалы, станции, поезда, автобусы. Жизнь на две страны, два дома. Я знала, что никто не будет ждать меня так, как Донатас. Но иногда мне казалось, что все происходящее со мной я уже когда-то пережила. Смотришь на себя из иного времени, ощущая беспомощность перед невозможностью удержать исчезающие мгновения жизни, в душе растерянность, бесприютность… «Как будто бы и нет зимы, ни будней и ни дней рождений, толпы, молвы, опять толпы, туда, сюда передвижений. Вокзалов, станций, поездов, автобусов, границ, таможен, в автобусах ночей без снов и боли, спрятанной под кожей…»

«…Даже если сердишься, все равно продолжай любить». Отчего я вспомнила это вычитанное в каком-то журнале высказывание? Оно имело отношение к моему состоянию в моменты размолвок с Донатасом. Несколько раз мы поссорились. Где-то виновата была я, где-то он. В какой-то момент хотела уехать. Кому-то, в телефонном разговоре, выдал за «внучку», скомандовал… Что в голову пришло, то и сказал. Не хватило у меня ума, жизненного опыта, чтобы понять его тогда. Навалились проблемы в другой жизни. Я находилась между небом и землей. И откуда они из меня вылезли женские глупости? Там, где они проявляются, человеческие отношения превращаются в природное противостояние. Он заметил это и поставил меня на место. А я пошла в костел, чтобы успокоиться и не наговорить лишнего, по инерции. О чем я думала? Стоит выйти за порог его квартиры, и появляется страх потерять его. Уезжаю домой, а в голове мысли – увидимся ли снова?

– Извини меня, я была не права.

Мы сблизились настолько, что могли простить друг другу обиды.

«…Какими путями и средствами люди добиваются счастья, почему они хотят быть счастливыми и почему им это не удается? Почему свои неудачи и ошибки, тревогу люди стремятся отстранить, отодвинуть за пределы собственного сознания? Почему, смеясь над другими, они плачут над собой? Что ведет человека к неудачам? Почему счастье достигается за счет других и только на время? Какой смысл во всем том, что составляет суть жизни?» Такие строки я прочитала на листке бумаги в одной из папок Донатаса. Это были слова Мильтиниса.

Почему, почему? Разве мы не задаемся этим вопросом, пытаясь разобраться в себе и в людях, в жизненных обстоятельствах? Счастье только на время… Эти слова взволновали меня больше всего. Стоит ли стремиться к счастью, если нет будущего? Ну и пусть, что нет. Буду жить прошлым.

– Оля, где ты была? Мобильник не отвечает. Час как прибыл автобус. Я в полицию звонил.

– Я на вокзале ждала, когда начнется работа транспорта, не было сил добираться пешком.

– А мобильник?

– Разрядился.

– Нужно было взять такси.

– Я в автобусе отравилась.

– Езус Мария! Как это случилось?

– Понимаешь, не успела поесть с утра. После уроков сразу на электричку, потом на автобус. В автобусе познакомилась с попутчиками. Они возвращались из туристической поездки. Я отказывалась, но за дружбу народов пришлось выпить. На голодный желудок. И вот результат.

– Давай лекарства поищем.

– Прости.

Я разрыдалась. Не от того, что мне было плохо, а от чувства благодарности ему за беспокойство обо мне.

…Зимние дни короткие. И мы, как старосветские помещики, тихо и спокойно их проживали. На зиму запаслись с рынка медом и клюквой. А еще Донатас любил мандарины, груши и яблоки. Я варила компоты, а яблоки чистила и резала ему на дольки, потому что нечищеные они так и оставались на блюде нетронутыми. Мне уже приходилось делать неимоверное усилие, чтобы рано утром подняться и выйти в темноту на улицу, на зарядку. Набережная покрыта коркой заледенелого снега. То мороз, то слякоть… Погода все время меняется. А в доме тепло и уютно. Я чувствовала недовольство собой, оттого что разленилась и иногда пропускала пробежки, попросила у соседа Донатаса гантели и стала бороться со своей ленью…Донатас много отдыхал. Возраст. К его режиму я приспособилась. Летом с утра вместо зарядки на велосипеде ездила на озеро или на речку. Пока выспится, я уже вернусь, приготовлю завтрак. Занималась цветами на балконе, «воевала» с окнами его квартиры. Рядом с его домом через дорогу что-то строилось, и цементная пыль попадала на окна… Как быстро менялся мир вокруг нас! Кажется, еще вчера из окон квартиры можно было смотреть на виднеющиеся вдали здания города, а сегодня их заслоняет рвущаяся в небо стройка… Увидит ли он, да и я тоже, результат этого проекта? Но его начальный этап Донатас запечатлел, сделав фотоснимок. Для истории. Была у Донатаса замечательная вещь – бинокль. Летом, на балконе, мы поочередно смотрели в него на город: здание оперного театра, купола соборов, ту же стройку… Зимой тоже находилось какое-нибудь занятие. Я купила шерстяные нитки и связала ему безрукавку. Разобрала залежи просроченных лекарств, в кладовке и на столе кухни. Он поначалу не соглашался на это, но я его убедила в том, что лекарства не представляют никакой ценности, срок их годности давно истек. У Донатаса были настольные часы, отслужившие свой срок, и несколько раз я отвозила их в часовую мастерскую на ремонт. Проходило время, часы останавливались… В его спальне полки для книг были до предела заполнены папками с письмами, поздравлениями, приглашениями на какие-то торжества, объемными сценариями фильмов, и он разрешил мне часть материала перенести в кладовку. Складывая бумаги, некоторые из них просматривала. Собранное разделено по темам, систематизировано. Педантизм? Я в себе тоже такое замечала. Правда, мой педантизм ограничивался стремлением к полноте знаний, а у него был во всем: и в житейских, и в творческих делах. Донатаса навещала внучка со своей дочкой. Я покупала от него подарки-игрушки правнучке. А они приносили свои: фрукты, цветы. Когда мой приезд к нему совпал с их семейными торжествами, он пригласил меня в гости к сыну. Я очень волновалась… С сыном поговорили о его работе в театре. Он ставил тогда спектакль по пьесе «Стакан воды».

Донатас журил меня за то, что занимаюсь домашними делами:

– Лучше посиди рядом.

Какие там дела? И без меня бы обошлись, и без еще кого-нибудь… Дело ведь было не в этом, совсем не в этом, а в общении, которого ему не хватало.

…Уезжаю домой. Нерушимый всесильный визовый график. Нервы иногда на пределе. Просыпаешься в воскресенье, в голове сразу мысли – вечером снова прощание. Разговариваешь с человеком, шутишь, улыбаешься, обсуждаешь какие-то вопросы и вдруг начинаешь посматривать на часы, а потом уходишь. Ни с того ни с сего. Против своей воли.

– Не пущу, – говорил Донатас. – Веревками привяжу.

– Я бы и сама себя привязала. Где веревки?

Засмеялся: «Поищем». Подыграл. Ради шутки принес какую-то веревку… на этот раз я решила вырвать у судьбы день.

– Донатас, я остаюсь. Позвоню на работу, попрошу заменить меня. Скажу, что не могу выбраться из страны.

…Ночь в пути… и по понедельникам первые уроки я вела, моментами проваливаясь в сон. В классе воцарялась тишина. Такой деликатности от детей я не ожидала. Мне повезло с ними, в ином же варианте шум был бы на всю школу, дошло бы и до директора. Школа – особый мир: беспокойный и пытливый, мир импровизации и озорства. Невольно вспоминаешь свое детство, пытаешься НЕ ОТСТАВАТЬ ОТ ВРЕМЕНИ… и не всегда получается ответить на вопросы, которые волнуют детей. Ты учишь их, а они тебя, потому что непосредственны и чувствуют все глупости взрослого мира. Сопротивляются приспособленчеству, сопротивляются до тех пор, пока не повзрослеют. О важности художественного образования в школе много говорят. Оно необходимо и как противоядие массовой культуре, захватывающей сегодня все большее и большее духовное пространство людей. В книге Донатаса прочитала: «Как-то на съемках какого-то фильма молодой актер спросил меня: „Вы там кого играете? Какого-то Б… Б… Б…” – „Баха, – отвечаю. – Иоганна Себастьяна Баха”. – „Ну и что ваш Бах? – сказал мне юноша. – Кому его музыка сегодня нужна?”»

Какая она, современная эпоха? Невероятных научно-технических достижений, культа денег, стереотипов мышления, развлекательной культуры, противостоящей серьезному искусству. Массовая культура зрелищна, доступна, отвлекает от жизненных проблем и прибыльна для тех, кто ее производит. Кто создает китч – владеет миром, кто потребляет его – не владеет даже собой… им манипулируют, и очень результативно. Философы отмечают, что в современном обществе все связанное с духовным развитием человека с трудом соотносится с рыночным способом существования и что люди-массы превращаются в публику, которой интересны только зрелища, по какому бы поводу они ни происходили: политические события, катастрофы, частная жизнь… Образы духовного, будь то живопись Возрождения или музыка Моцарта, Бетховена, превращаются с помощью рекламы в символы потребления. Формируется средний человек. Мыслители определили суть происходящего в нашей жизни. Средний человек ориентирован на сиюминутное потребление и бесконечное отстаивание своих прав и свобод… Массам преподносят смысл, они жаждут зрелищ… Можно поспорить на этот счет, я не против. Чем меньше точек соприкосновения с массовой культурой, тем больше у человека возможностей сохранить свою индивидуальность и неповторимость. Материальные ценности нашей «шопинговой цивилизации» – ничто в сравнении с картиной заходящего над морем солнца, с несущимися к берегу волнами, небом, меняющимся от сине-безоблачного до грозового, от дневного солнечного и до ночного звездного… В «Триумфальной арке» Ремарка главный герой с горечью говорит:

Пытаясь в слове выразить свое видение творчества и передать его ученикам, я рассчитывала с их стороны на сопереживание… «Желали руки боготворчества, колокола безмолвны были, и расплескалось одиночество на атомы дозвездной пыли. Душа – незримый камертон, чувствительнее тела скрипки…»

Все дети талантливы, и ясно, что не все попадают в условия, в которых этот талант может раскрыться. Творчество детей: рисунки, картины, вышивка, поделки из различных материалов… можно было брать у них уроки мастерства… Когда я проводила урок, посвященный жизни и творчеству Шагала, многое открыла для себя благодаря детям. Единомыслие было не во всем, но получилось, наполненное радостью познания, живое общение, и… рядом был Шагал… «Собаки, кошки, старики, жонглеры, живые души стареньких домов, кочуют по картинам свечи, словом, особый мир из тысячи дорог. Устал ходить – лети, а надоело – ты можешь прислониться к облакам. Душа свободна, и свободно ты так когда-нибудь летал?»