Глава 3

– Нужно что-то делать, – сказал Донатас.

– О чем ты?

– О визе.

– Для того чтобы мне дали визу, необходимы твое приглашение и основание для приглашения.

Донатасу было все равно, какое будет в прошении основание для моего въезда в страну, ЛИШЬ БЫ ДАЛИ ВИЗУ.

– Напишем, что мы с тобой работаем над книгой о моем творчестве в кино.

– Разве я справлюсь? – наивно спросила я у него.

– Попробуешь.

Думаю, не поверил, что я решусь на такое, но разрешил сделать копии фотографий для книги, скопировать письмо Андрея Тарковского к нему. В верхнем левом уголке письма поставлена дата – 6 февраля 1973 г. «…Прочел я тут в газете (не помню, в какой именно) твое интервью – рядом с Бондарчуком и Куросавой – и растрогался. Большое спасибо, что не забываешь…»

Как хорошо, что тогда не было Интернета и потому в руках можно было подержать этот бесценный лист бумаги. Лист с напечатанными на пишущей машинке словами о премьере «Соляриса» в Москве, в кинотеатре «Мир», о том, что народа было много, картину приняли очень хорошо, а для заграничного проката пришлось сократить ее на 12 минут, изъять кое-какие длинноты, и о том, что все жалели, что не было Донатаса… у него же самого разыгрался страшнейший грипп… что, может быть, скоро он запустится с новой картиной… и что передает привет жене Донатаса, Оне…

Я готова была часами слушать его рассказы о съемках в кино, о театральных работах. К авангарду в театральном искусстве Донатас относился скептически. Не могу назвать себя знатоком театра, но я также придерживалась консервативных взглядов в этой сфере. Без поисков нового нет развития, и все равно никакая зрелищность не заменит мне психологический театр, в котором ничто не отвлекает от человеческих переживаний. Удивить или взволновать, что важнее?

…Полдня мы посвятили решению проблемы с визой. Донатас кому-то звонил, записывал номера телефонов.

– Возьми ручку и листок бумаги. Запишешь, что нужно будет сделать. Будешь сама разговаривать.

Он позвонил и передал мне трубку телефона. Мне объяснили, куда обратиться, как оформить его прошение, и мы с Донатасом подготовили необходимые для этого бумаги. Я оставила ему копию паспорта. Так он узнал, сколько мне лет. Фактически пенсионерка. Не было во мне солидности и степенности этого возраста, и со стороны такая дружба могла вызвать недоумение. Что общего между ними?

– Все получится, – успокоила я его. – Пойдем лучше погуляем.

Погода в этот вечер была великолепная. Жара спала. Чувствовался слабый ветерок. Во дворе одного из домов мы нашли скамейку и присели на нее. Клумбы с цветами как-то скрашивали унылый вид двора. Так как на прогулки Донатас всегда брал с собой фотоаппарат, то и на этот раз тоже не обошлось без фотографирования. Чтобы сделать совместный снимок, пришлось обратиться к мужчине, ремонтировавшему машину в гараже. Донатас взглянул на него, как бы проверяя, узнал ли тот его. Но мужчина не выказал ни удивления, ни восторга, просто смущенно улыбнулся ему. Мне показалось это трогательным. Все-таки он привык к вниманию к себе и невольно ждал его со стороны окружающих. Не потому, что упивался своим величием. В такие годы важно, чтобы тебя помнили. Важны добрый взгляд, улыбка, добрые слова со стороны людей…

Наверное, закономерно, что представления у зрителей об актерах складываются на основе сыгранных ими образов. И закономерно, что в жизни человек будет таким, как и все люди, со своим характером. Таким ли я его представляла? Человек, нуждающийся в заботе. Здесь уже не думаешь о его актерском таланте. За его видимой простотой скрывались сложность и глубина личности, наблюдательность, острый ум. Чувствовались в нем сила воли и глубоко спрятанная ранимость. Я не сразу поняла его. Строгость – и тут же мягкость, доброта. Честность в общении и осторожность, осмотрительность. Называть иногда прорывающуюся раздражительность у человека преклонных лет характерным поведением, думаю, неправильно. Это уже неконтролируемое, физическое состояние. Изменения в организме и в мироощущении. ПОТОМУ ЧТО ЖИЗНЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ОГРАНИЧЕННЫ. Попробуйте днями не выходить из своей квартиры, пить лекарства, вслушиваться в звуки на улице и в соседней комнате, осмысливая прожитое. Что вы почувствуете? То, что впереди, всего лишь до какой-то черты… Все те записки с номерами телефонов, именами людей, которые он прикреплял к книжным полкам, столу, свидетельствовали – память уже подводит. Удивляться тут нечему. В таком возрасте это нормально. И он нашел выход из этого положения, обеспечив себя нужной информацией в записках-подсказках. НЕ ПРОСЯ НИ У КОГО ПОМОЩИ…

Его старости я не замечала. Красивый, обаятельный, с живыми грустными глазами. Мне все в нем нравилось. Как он смотрит, ходит, встает с дивана, раскачиваясь для того, чтобы было легче подняться. Как одевается, читает газету, разговаривает по телефону. Я не обращала внимания на то, что он что-то забывает: была ли почта в воскресенье, принял ли таблетки утром, распечатаны ли и подписаны фотографии? Сколько раз спросит – столько раз и отвечу. Донатас смирился с моими зарядками по утрам и вечерам, с тем, что читаю по ночам книги, смотрю его фильмы. И что у меня нет сумок и я пользуюсь рюкзаком. И нет платьев и юбок. Вместо них брюки, рубашки, свитера. Платья мне были не нужны. Я постоянно ездила на велосипеде и одевалась в соответствии со своим образом жизни. Так мне было удобно. Но мне захотелось выглядеть женственнее, и тогда я купила несколько нарядов. Почувствовала в них себя обновленной, а через какое-то время заскучала в этих платьях и с облегчением заменила их привычной для меня одеждой.

Если тебе дорог человек, то и многое, что его окружает, становится для тебя дорого: страна, язык, на котором он разговаривает, места, где он жил и работал. У меня возникла такая мотивация к изучению его родной культуры, что я начала собирать книги, журналы, читая которые запоминала имена, события, названия достопримечательностей и их описание, и в общем-то в чем-то могла поддержать разговор на эти темы. У Донатаса была большая пухлая папка с географическими картами, и постепенно я стала ориентироваться в районах его страны.

Слова Микалоюса Чюрлениса о Литве поэтичны, наполнены любовью к родине. Он будто странник в пространстве и времени своей родины, живописи и музыки. В музее Чюрлениса в Каунасе я побывала в те же советские времена. Картины художника, его вселенная чувств и мыслей, печали, мудрости и любви… и даже безумия, как утверждают некоторые исследователи его творчества, загадочно-тревожны, космичны… Свет и тьма… земля, море, небо, лес, кресты, дороги, звезды, тишина и звенящий поток красок, бесконечность… Чтобы мы, обычные люди, могли заглянуть за пределы видимого, прикоснуться к тайнам необъяснимого, гении открывают нам над этими тайнами завесу, рискуя быть непонятыми… Мы заглянули в тот мир и ушли, а они остаются там навсегда.

Я не видела документальный фильм Робертаса Вербы о Чюрленисе, узнала о фильме, просматривая список киноработ Донатаса. В доме у себя нашла набор открыток, которые я когда-то купила в Каунасе. «Соната солнца», весны, моря, пирамид… Вселенная представляется мне большой симфонией, люди – как ноты… Любовь – это мгновение блика всех солнц и всех звезд».

Слова Чюрлениса.

Я пыталась освоить на литовском языке приветствия, формулы вежливости. По вывескам, табличкам на домах в городе запоминала новые для себя слова. Иногда смотрела вместе с Донатасом телевизионные передачи, вслушиваясь в незнакомую для меня речь… Как-то спросила его о смысле текста на литовском языке на открытке с автографом, подаренной им мне год назад. Донатас передал в нескольких словах его суть, объяснил, что это народная мудрость, а потом добавил: «Я уточню!»

Когда между друзьями нет единодушия, согласия – их труд идет насмарку. СОГЛАСИЕМ МАЛОЕ СТАНОВИТСЯ ВЕЛИКИМ, а неединодушием, несогласием и великое слабеет. Его уточнение отличалось от сказанного им ранее незначительно. И меня поразила такая дотошность Донатаса в вопросе о смысле текста. Согласие, единодушие. Все его творчество было в единомыслии с теми, кто творил РАДИ ЧЕЛОВЕКА.

Можно привести разные определения творчества: процесс создания нового, способ бытия человека или, если говорить об искусстве, образно-чувственное осмысление действительности. Из всех видов искусства В МОЕЙ ЖИЗНИ ОСОБОЕ МЕСТО ЗАНИМАЛО КИНО. Оно оказало влияние на формирование моих романтических идеалов в молодости, было окном как бы в другую, иллюзорную реальность. Братья Люмьер, предрекая гибель своему детищу, полагали, что кино не просуществует и четверти века, а оно не только пережило своих создателей, но и стало средством изменения человека. Каким образом? В фильме Аллы Суриковой «Человек с бульвара Капуцинов» это убедительно показано. Мое взросление пришлось на 60-е годы прошлого века. Мир в то время воспринимался целостно, представления о добре и зле у большинства из нас были четкими, отношение к жизни возвышенным. Наша семья, да и многие другие семьи жили скромно. Невольная свобода от вещизма давала возможность сосредоточиться на духовном. Более всего завидуя обладателям томика стихов Пастернака или Цветаевой, зачитываясь поэзией Вознесенского, Евтушенко, Ахмадулиной, мы верили в Мечту, Справедливость, Дружбу и Любовь. Читающее книги поколение. Художественная литература выходила миллионными тиражами, а книг не хватало. На фоне всех других дефицитов тех лет сегодня это не кажется странным – данность времени. Можно порассуждать о книжном буме и моде на книги, о причинах дефицитов в стране, о негативных тенденциях в развитии советского общества. Но, сравнивая те времена и современные, приходишь к выводу, что в сегодняшней массовой культуре преобладает информация, прославляющая ценности мира потребления, и в первую очередь деньги, ради обладания которыми можно забыть о морали. Во времена моего взросления уже были сняты Калатозовым «Летят журавли», Тарковским «Иваново детство», Чухраем «Сорок первый», Жалакявичусом «Никто не хотел умирать», Кончаловским «Первый учитель». Казалось бы, фильмы созданы за «железным занавесом», а они были приняты и поняты и по другую его сторону – как искусство о человеке и для человека. «Солярис», «Зеркало», «Сталкер» Андрея Тарковского воспринимались как особенные фильмы, загадочные. Они восполняли те пустоты в сознании и в душе, о которых я и не подозревала. Пустоты незнания себя. Я возвращалась к его фильмам снова и снова. «С каждой минутой прощаться нет сил. День уходил, уходил, уходил. Дом, как ребенок, в объятиях снов, слышатся звуки чьих-то шагов. Из капель молочных, на сером столе, жемчужины ночь собирает во сне. Да в Зеркале-памяти – прошлого тень, рукою матери стерт этот день».

О чем это я? «Зеркало» — чужая исповедь, а видишь личное, и в той простоте обстановки дома, где многие вещи узнаваемы, и в житейских разговорах людей, в окружающей человека природе… «Хочу, чтоб в настоящем было рядом то прошлое, что нянчило меня. Мы смотрим друг на друга странным взглядом, как в Зеркало, при белом свете дня».

«Тарковский молчит, никогда ничего не объясняя. Те, кто обычно комментирует свои произведения, не подают ни малейшей надежды». Ничего не объясняя… Так сказал Акира Куросава. Не могу уловить мысль… не объясняя. Музыку, живопись, поэзию в фильмах Тарковского воспринимаю как объяснение в любви к этому миру… «Вот и лето прошло, словно и не бывало. На пригреве тепло. Только этого мало…»

Шведский актер Эрланд Юзефсон, сыгравший в двух последних фильмах режиссера: в «Ностальгии» и в «Жертвоприношении», назвал Андрея Тарковского Великим пессимистом. Великий пессимист для меня тот, кто поднялся над обыденностью, отверг простые человеческие радости, а потом отдал все силы на то, чтобы вернуть их. Нажил себе врагов, потерял друзей, покинул родину и заглянул в Бездну познания. В таком случае Великий пессимист разве не философ? Думаю, что любое направление в философии, рассматривающее проблемы жизни человека на Земле, не способно укрепить нас в стойкости перед встречей с Неведомым. Когда-то наши предки в бессилии перед природой для своего спасения совершали обряд жертвоприношения Неведомому и Всесильному, веря в оберегающую силу такой жертвы. А если речь идет о спасении человечества, готов ли каждый из нас на жертвы? Пока есть надежда на спасительный исход, она станет последней истиной на земле и твоей верой.

Герой фильма Тарковского «Жертвоприношение», Александр, встречает свой день рождения в кругу семьи. Все как всегда, торопиться некуда, и нет сомнений, что завтра может быть по-другому. Но время беспечности истекло. Что бы вы делали, зная, что до конца света остается минута, час, сутки? Молились бы, просили прощения у тех, кого обидели, простили бы непрощенных, признавались бы в любви тем, кому не успели сказать этого? Или бы отдали самое дорогое, что у вас есть, неизвестно Кому, ради одной надежды на то, что Завтра все будет по-прежнему. Разве наша суетность, невнимание к близким, нетерпимость к людям другой культуры и ментальности не есть путь к катастрофе? Тарковский внимательно всматривается во все, что видит. Нет мелочей. Красота – сила, безобразие – боль и сожаление об утерянной красоте. Оно имеет такое же право на существование, как и прекрасное. Последний свой фильм «Жертвоприношение» Андрей Тарковский снял в Швеции, на острове Готланд. Он назвал его самым загадочным в своем творчестве. Но что означали слова режиссера о фильме: «…Я его боюсь»! Предчувствие беды? Последний. Грустно сознавать это. Чтобы напомнить людям о хрупкости мира, изначальной его духовности, силе Слова, был выбран остров. К понятию «остров» с детских лет относилась трепетно. Для меня оно было символом странствий и перемен. Большие и малые острова, безлюдные и обжитые, скалистые, со скудной растительностью и покрытые лесами, сколько их на планете! Единственным островом в моей жизни, на котором я побывала, объехав его на велосипеде, был Эланд. Неизвестная и далекая Швеция здесь приблизилась ко мне настолько, насколько я смогла разобраться в увиденном. Швеция ассоциируется у меня с именами детских писательниц Астрид Линдгрен и Сельмы Лагерлёф, музыкальной группой АББА, с именами драматурга Августа Стриндберга и актрисы Греты Гарбо, и конечно же вспоминается Ингмар Бергман. Вблизи Готланда, за узким проливом, есть маленький остров Форе. Здесь жил и снимал свои фильмы великий режиссер, здесь и место его упокоения. Хотя я и планировала поездку на Готланд, просмотрела информацию в Интернете об острове, мне не удалось побывать там.

Погружаясь в эстетику фильмов Бергмана, начинаешь воспринимать Швецию как страну пессимизма и разочарования. Бергмановские герои постоянно размышляют о своей жизни, ищут выход в разрешении психологических проблем и чаще всего не находят его. Нельзя сказать, что за десять дней путешествия по острову я нашла этому подтверждение. Доброжелательность шведов – это то, что было определяющим в общении с нами, затем уже можно говорить об их сдержанности и спокойствии. Но чтобы прийти к однозначным выводам, надо просто пожить среди людей, а тогда и разбираться со своими мыслями. Швеция – одна из немногих стран мира, в которой проблемы материального благополучия людей и правового порядка в обществе решены основательно. Ученые рассуждают о так называемом «шведском социализме», а статистика констатирует, что наибольшее количество самоубийств в Европе приходится на эту благополучную страну. Что заставляет человека сводить счеты с жизнью, если есть все условия для того, чтобы жить по-человечески? Потеря того самого смысла жизни. Читала, что европейцы по пятам ходили за Тарковским, внимая каждому его слову, снимая на камеры каждый его шаг. Это напомнило мне об американском фильме «Форрест Гамп». Герой фильма, потеряв интерес ко всему на свете, надевает кроссовки и бежит по дорогам Америки. К нему присоединяются такие же, не знающие, что делать со своей жизнью, горемыки. Бег по крайней мере дает им силы почувствовать себя живыми и не стоять на месте, в буквальном и в переносном смысле этого слова. Творчество Андрея Тарковского, несомненно, являло для западных кинематографистов возможность не стоять на месте, возможность дальнейшего развития гуманистического искусства. «…Не верю ни в какие кризисы, которые якобы потрясают искусство. По существу, искусство всегда потрясается, но не кризисами, а развитием… Я сторонник искусства, несущего в себе тоску по идеалу. Я за искусство, которое дает человеку надежду и веру, – писал Андрей Тарковский. – Творчество – есть как бы доказательство духовного существа в человеке».

Как появляются в нашем мире личности, способные осознавать вневременные, внесистемные ценности жизни? Почему им трудно жить, творить? Философы, ученые, поэты, писатели, художники… не сумевшие принять сиюминутные выгоды за блага, как правило, становятся изгоями, а те, кто приспосабливается к обществу, теряют возможность реализации в себе того, что предназначено им свыше. Творящие по велению души редко идут на сделки с совестью. Это все равно что убить себя.

В своих фильмах Тарковский сохранил приверженность к поискам ответов на вопросы, одинаково волновавших человека любой системы, будь то капитализм или социализм. Не случайно из тридцати двух замечаний, высказанных представителями Госкино по фильму «Солярис», говорят, было и такое: «Непонятно, какая общественная формация существует в «Солярисе». Судьбы созданных творений, да и их творцов тогда были в руках людей либо убежденных в своей миссии служения социализму и не допускающих инакомыслия, либо приспособившихся к системе, использующих ее в своих интересах. Как говорил в одном из интервью Донатас, сопротивление диктату чиновников от культуры способствовало появлению незаурядного искусства. «Чтобы жить честно, – писал Лев Николаевич Толстой, – надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и бросать, и вечно бороться и лишаться…» Рваться, путаться, биться, ошибаться в современном информационном обществе опасно для психического здоровья, внушают нам психологи. Такие установки в поведении людей, по-моему, рождают бесчувственность, размывают границы между добром и злом. И что делать? Выдержать прессинг информации, темпы и ритмы современной жизни трудно. Как результат этого – фобии, стрессы, хроническая усталость… равнодушие.

В фильмах Андрея Тарковского герои рассуждают о назначении человека, его ответственности за содеянное, о смысле человеческой деятельности в Космосе и на Земле, о вере, искусстве, добре и зле… Поэтические образы природы в его фильмах отражают настроение человека, ищущего духовную опору в чем-то непреходящем, вечном. В техногенном обществе многие из нас давно перестали ощущать себя рожденными в природе людьми, утратили связь с природой, связь с жизненным источником мудрости и доброты. Можно прочитать десятки публикаций на эту тему и пропустить мимо души сказанное, но достаточно посмотреть на картину Питера Брейгеля «Охотники на снегу», и ты увидишь, как неразрывно здесь единство людей и природы, их родство. В «Охотниках на снегу» художник воспроизводит нидерландскую деревню XVI века, а мне видится что-то свое, близкое-близкое. Столько снега и столько свободы для птиц в безграничном небе, уходящем в Космос. Человек не может быть выше этого. Пройдя мытарства скитаний, Андрей Тарковский так и не вернулся домой, умер на чужбине. Сколько людей из-за уязвленного самолюбия или бессилия перед обстоятельствами, устав бороться с этими обстоятельствами и собой, погибнут или отойдут в сторону от проблем, не решив их! Крис Кельвин, Андрей Горчаков, Александр – страдающие и не умеющие быть счастливыми герои его фильмов. Выстраданное дает прозрение, цена которому одиночество, смерть, безумие. Говорят, от добра добра не ищут. Если у тебя есть отчий дом, близкие, родные люди – не считай себя несчастным.

Свое последнее пристанище Андрей Тарковский обрел в Париже. Здесь он жил, здесь хранят память о нем. В трагическое для него время финансовую и моральную поддержку ему оказали Марина Влади и ее муж врач-онколог Леон Шварценберг. В Париже был создан Международный институт искусств имени Андрея Тарковского, а на улице Пювиде-Шаванн, на стене дома номер 10, в котором он прожил несколько месяцев, при поддержке парижской мэрии в 2006 году была установлена памятная доска. Обо всем этом можно прочитать в публикациях о режиссере. Первые дни января 1987 года. Газета «Юманите» публикует сообщение. «Похороны советского кинематографиста Андрея Тарковского, находившегося во Франции в изгнании с 1984 года, состоялись вчера на православном кладбище в Сен-Женевъев-де-Буа после отпевания в русской церкви на улице Дарю».

«Не хочу быть рядом с кем-то… Я хочу лежать на открытом месте в Тарусе…» Андрей Тарковский.

30 лет – 34 – 40 – 44 – 47 – 51 – 53 года… Семь фильмов были сняты им в эти годы жизни… а еще был «Каток и скрипка», короткометражный.

Утверждают, что каждому человеку время жизни отмерено, судьба определена. Кто-то успевает и за короткий срок реализовать себя, кто-то нет. Кому-то жить до глубокой старости, кому-то умереть в расцвете лет. Все или не все сказано Рафаэлем, Моцартом, Лермонтовым, Андреем Тарковским, Василием Шукшиным, Александром Вампиловым, Надей Рушевой? Гениальная личность внутренне ощущает и сколько отпущено времени жизни, и ЧТО нужно успеть сделать во что бы то ни стало. У каждого из нас свой Тарковский: творец, истинно русский художник, великий пессимист, реалист и собиратель снов, не утоливший жажды, живший на кресте, вечно ищущий… для кого-то и бездушный интеллектуал. Мне трудно представить, как, снимая такие глубокие фильмы, можно было возвращаться потом в реальную жизнь? На тот уровень отношений с людьми, в которых редко кто сможет принять тебя сомневающимся и ошибающимся человеком.

КИНО… КИНО… КИНО… настоящий праздник, когда у тебя в руках билет на киносеанс. Не помню, чтобы кто-нибудь разговаривал во время демонстрации фильма, отвлекался… абсолютная погруженность зрителей в кинодействие, все интересно: и зрелищные, и серьезные картины. Путеводителем в мир кинематографа были журналы «Искусство кино» и «Советский экран». Они давали такую основательную информацию, что, читая их, я невольно приобщалась к системе кинознаний. Желание запоминать и оценивать фильмы, актерскую игру, впитывая в себя смысл увиденного, не иссякает у меня до сих пор. Знаменитые актеры воспринимались нами, зрителями, небожителями, о них создавались легенды, и их личная жизнь вызывала интерес. Немногим из них удавалось сохранить в тайне свои романы, сохранить семьи, и потому верность и преданность в их среде вызывали безграничное уважение. И у Донатаса были свои симпатии. Но он смотрел в будущее, не теряя головы. ОДНА ЖЕНА НАВСЕГДА. Она знает о тебе все. В семье любая зависимость естественна и необходима, здесь ты на своей территории любви и родства, такой, какой есть и никто не обратит внимания, куда ты поставил тапочки или положил рубашку.

…В 1999 году 15 декабря Балтийский дом поздравлял Донатаса Баниониса и Ону Банионене с его 75-летием и их золотой свадьбой. Свидетельство о золотой свадьбе им вручал актер Игорь Дмитриев. В свидетельстве было указано, что брак зарегистрирован на Петровской набережной в доме номер 2. Этот символический документ я увидела в одной из папок Донатаса. Он разрешал мне их просматривать. В январе 2008 года не стало Оны. Четыре месяца оставалось до их бриллиантовой свадьбы. Когда из семейной пары человека пожилого возраста уходит из жизни женщина, хранительница семейного очага, традиций дома, для мужчины, как утверждают психологи, жизнь разрушается до основания и его связи с миром постепенно обрываются. Семейные праздники, общение с друзьями воспринимаются с ощущением тоски по близкому человеку, часто с чувством вины за какие-то моменты споров, недоразумений, вины за поступки, о которых никому не расскажешь. Его независимый деятельный характер не позволял ему мириться с новыми жизненными обстоятельствами. Он почувствовал себя не готовым к тому, чтобы о чем-то просить близких людей, понимая, что у них своя жизнь, работа… Он никому не хотел мешать жить. Почему я оставляю за собой право так думать? Были между нами разговоры, из которых я поняла, что ему хочется выговориться, поделиться своими переживаниями.

Сегодня я уезжаю домой. Но у меня есть 15 ГРАММОВ НАДЕЖДЫ. 15 граммов веса тех бумаг, которые дают мне возможность получить новую визу… и снова увидеть Донатаса. Утро пробуждения, завтрак, наши разговоры – все для меня значимо. По странному совпадению, уезжала я в день, когда ровно год назад встретилась с ним. На числа я иногда обращаю внимание. Есть в моей жизни эти повторяющиеся цифры, связанные с радостными или печальными событиями. Как тут не задуматься? Мистика, думаю, проявляется там, где в нее веришь, и лучше не замечать мистические вещи, чтобы не тревожиться раньше времени и не притягивать к себе неприятности.

– Приеду домой, позвоню тебе. Береги себя.

– Буду.

Донатас загрустил. У меня на душе тоже было невесело. На письменный стол в кабинете Донатаса я незаметно от него положила игрушку, озорных котят, держащихся друг за друга. Увидит их, может быть, улыбнется.

…Пересекаю границу. Мыслями я уже дома. Так соскучилась по своим мальчишкам! А Нео? Хоть бы не потерялся.

Котенок появился у меня три года назад. Подарил его мне Максимка. Нео был очень пугливым, потом перестал бояться людей. Отправляясь на прогулку на велосипеде, я усаживала его в рюкзак, и мы путешествовали. Из рюкзака выглядывала любопытная мордочка рыжего существа, и люди, проезжавшие мимо на машинах, с удивлением смотрели на нас. Я называла его космической радостью и воспринимала как нечто необыкновенное, чудесное.

Нео ждал меня. И что теперь делать с ним из-за моих поездок? Не посадишь же в рюкзак и не повезешь в другую страну? Хоть плачь, но придется попросить родственников приютить его.

…Вечером позвонил Донатас:

– Ты уже дома?

– Дома.

– А что делаешь?

– Уборкой занимаюсь. Завтра поеду к детям.

– А ко мне когда приедешь?

– Через два дня начну оформлять визу. Возьму на месяц в школе отпуск за свой счет и, если не передумаешь, приеду.

– Ты что, сдурела? Передумаю? Я жду.

«СДУРЕЛА» – КАКОЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ СЛОВО! Его можно сказать только своему человеку. Спасибо за это.

Я не позволяла себе мечтать о какой-то определенности в отношениях с ним. Чтобы не было больно при падении с небес на землю. Почему так случилось? Сблизило одиночество? Но одиночество Донатаса вызвано обстоятельствами жизни, мое – осознанный выбор, и оно несравнимо с его мироощущением. Он оставил театр, кино, я работала, была на людях. Резонанс какой-то. Как будто нет между нами разницы в возрасте, ментальности, социальном статусе. Невозможная встреча. Разве такое бывает? Представьте, случается. Как в кино? Нет, как в жизни. Сценарий еще не написан, а провидение берет тебя за руку и ведет, ты только скажи ему, куда стремишься.

…На следующий день Донатас снова позвонил. У него гостила его давняя подруга. Он рассказал мне, что она навещает своих родственников и его тоже:

– Мы с юности дружили. Потом ее родители переехали за океан. Она вышла замуж, я женился. Пути разошлись.

– Может, мне тогда не стоит приезжать? – спросила я Донатаса, надеясь, что он не скажет: «Да, не нужно».

– Она через неделю уезжает домой. У меня здесь намечается поездка, встреча со зрителями, и ты мне сможешь помочь. Будешь ассистенткой.

– Ну, какая я ассистентка?

Он говорил так, словно подтверждал, что его жизнь сейчас связана со мной. И я могу в этом не сомневаться.

…С визой все получилось. А вот на работе не отпускали. Директор школы категорически отказался подписать заявление на отпуск:

– Вы только что из отпуска. Кто будет вести уроки в ваших классах?

– Договорюсь с коллегами насчет замены. У меня обстоятельства. Не отпустите, поеду к заведующему.

Ради этого месяца я готова была уволиться с работы в случае отказа во всех инстанциях. Каково же было мое удивление, когда в приемной у заведующего отделом образования я увидела Владимира Николаевича, назову его так, собственной персоной. Он явно боялся, как бы мой визит к его руководству не навредил ему, вот и решил пойти на попятную.

– Почему вы не сказали, к кому едете?

Я промолчала.

– Давайте подпишу заявление.

По-видимому, кто-то проговорился ему в школе о том, зачем мне нужен отпуск. Некоторые из моих коллег были в курсе моей проблемы. Подписать-то подписал, но отныне в его лице я обрела стопроцентного недоброжелателя. Он дождался своего часа и через два года отправил меня на пенсию, оставив без работы.

…Я СТОЯЛА У ПОДЪЕЗДА ДОМА ДОНАТАСА. С велосипедом и рюкзаком за плечами. На багажнике велосипеда пристроена сумка с вещами, на случай осенних холодов. Но пока тепло и солнечно. Погода бабьего лета: без дождей, слякоти, унылого серого неба. В такое время жизнь воспринимается как величайший дар свыше, и ты благоговейно говоришь этому миру: «Я счастлива!»

…Донатас открыл дверь:

– Так ты с велосипедом? Как ты его в поезде возишь?

– Разбираю, в чехол укладываю, а потом на третью полку. Я пешком ходить разучилась: на вокзал, в магазин, куда захочешь, туда и поедешь. Если тебе что нужно, могу и сейчас за этим съездить. Вот только разгружусь.

– Потом, потом, – улыбнулся. – Разгружайся в эту комнату.

– Как ты хорошо выглядишь. Молодец! Я велосипед на балкон поставлю, можно?

Когда рядом с тобой человек преклонного возраста, постоянно возникают мысли о быстротечности жизни. И ты стараешься запомнить каждое слово, сказанное им. Думаешь о ежесекундно меняющемся мире, в котором жизнь – чудо, потому что она не вечна.

«…Вдохнуть. Почувствовать объединяющую душу Тарковского… запечатлевшего время, водорослей волнистые тайны. Почувствовать поток крови, бегущей из одной вены… Океан… Невесомая часть нас самих. Это наши руки, примиряющие Вселенную… Вечное возвращение. С тобой душа пламени. Открытый океан». Такое посвящение прислала Донатасу из Франции поклонница творчества Андрея Тарковского Жислен. Стихи были в русском переводе. Знаю только, что зовут переводчицу Лизой… «Чувствовать приближающийся горизонт под бьющим дождем зарождающегося сердца. Медленно приближаться к туману. Проникнуть в дом, раздетый солнцем…»

Мне посчастливилось быть свидетелем встреч Донатаса с журналистами, поклонниками. Они приходили в его дом, радуясь возможности общения с человеком, чье творчество волновало и продолжает волновать душу. Уходили счастливые. Каждая встреча заканчивалась фотографированием. На фотографиях обязательно записывались фамилия или фамилии гостей, дата. Большое количество фотоальбомов у Донатаса свидетельствует о его крепкой привязанности к жизни. Он никому не отказывал во внимании, выслушивал вопросы, обменивался мнением, шутил с гостями. Уставал. Поражалась терпению, деликатности по отношению к тем гостям, для которых важнее его здоровья были многочасовые разговоры, в надежде на то, что можно узнать что-то новое или использовать его имя в своих трудах, не имеющих никакого отношения к его творчеству. Однажды на звонок с приглашением чуть ли не немедленно самому приехать на съемки программы о фильме, в котором он когда-то снимался, после уговоров вежливо отказался. Положив трубку телефона, сказал: «О чем они думают? Мне почти девяносто лет». Донатас был проницательным человеком, сразу схватывал настроение собеседника и, если чувствовал отстраненность в беседе, становился закрытым или дипломатичным. Он не спорил с упрямцами, не отвечал на провокации, когда пытались привязать его имя к политике, ценил скромность, доброту, честность, ум, чувство юмора. Думаю, что не способен был на разочарования, слишком хорошо знал людей. Было в нем редкое качество личности: способность радоваться успехам других, учиться у них. Я помню многое из того, что он говорил о людях, с которыми его свела судьба в искусстве, о тех, кого называл своими учителями. Как-то спросила его, завидовал ли он кому-нибудь в жизни? Ответил, что некогда было.

Картина «Житие и вознесение Юрася Братчика», в которой Донатас играл иезуита Босяцкого, была снята Владимиром Бычковым на Белорусской киностудии. Она вышла небольшим тиражом, была запрещена и попала на двадцать два года в разряд «полочных» картин. «Комиссара» Аскольдова, «Проверку на дорогах» Германа, «Андрея Рублева» Тарковского и ряд многих сегодня известных фильмов постигла та же участь. Советские и зарубежные фильмы, в которых киноцензура усматривала показ чрезмерного насилия, откровенных сцен, критику советской системы, какие-то негативные сравнения, подрывающие, как думалось, ее идеологические и моральные устои, сокращались, перемонтировались или в прокат не допускались. Создатели опальных лент попадали под особый контроль Госкино и не только этого комитета. «Житие и вознесение…» оказался самым «полочным» фильмом советских времен. По срокам забвения.

«Это мой третий фильм за пределами Литвы, – вспоминал Донатас. – Босяцкий – отрицательный персонаж, а познать грани злодейства для любого актера всегда интересно… У меня была роль второго плана, главную исполнял Лев Дуров. Он был уже известным актером, с опытом, положением, я же только начинал свою кинематографическую деятельность. Я его много спрашивал, как лучше играть, чтобы глубже понять замысел… Как кинопартнер он стал для меня идеалом».

…Картины, награды, книги… Квартира Донатаса – настоящий храм знаний. Напоминает мне библиотеку в «Солярисе» Тарковского.

– Я посмотрю награды, книги?

– Посмотри.

Вот книги, журналы о театре, кино, музыке, живописи. По истории, философии. Пьесы Брехта, Ануя, Фриша, Стриндберга, Вампилова… Сценарии Федерико Феллини… Словари, энциклопедии, художественная литература. Книги на литовском, русском, немецком, польском, английском языках. Во многих из них закладки. Записи с пометками-сведениями о людях и событиях. По книгам и этим же закладкам в них можно многое понять о нем: Интеллектуал, Мудрец, Перфекционист, Трудоголик. Обратила внимание на книги с дарственными надписями Донатасу: «Поминая Владимира Высоцкого» Даниэля Ольбрыхского, «Вокруг да около кино» Геннадия Юхтина и книгу воспоминаний о театре и кино Юрия Соломина.

Двойной портрет Донатаса на стене его кабинета сразу привлекает внимание. Донатас рассказал, что этот портрет был написан по его фотографии и что его попросили дать художнику возможность заработать. Два портрета Донатаса были подарены ему Юрием Межировым. У него он учился навыкам работы с красками при подготовке к роли Гойи. Еще один его портрет, в молодости, был написан художником Паневежского театра Суркявичусом. Трубящий ангел «Santara» — Согласие и «Золотой журавль» — национальные премии. Звезда – премия лауреата «Балтийская звезда». «Странника», бронзовую статуэтку путника с посохом в руке, как специальную премию фильму-легенде «Солярис» и за исполнение роли Кельвина в фильме Тарковского, Донатасу вручил Пол Андерсен, в Петербурге, на Конгрессе фантастов России.

В документальном фильме «Никто не хотел забывать», посвященном популярным прибалтийским актерам, был снят проход Донатаса по улице Замковой, Пилес в Вильнюсе. Почему-то запомнился эпизод, когда к нему подошел мужчина и подарил картину. Улица напомнила мне уголок Парижа, район площади Тертр на Монмартре. Также много туристов, продавцов сувениров. Однажды этого человека я увидела на том же месте улицы, что и в фильме. Разговорились. Удивительно, как тесен мир! А в доме у Донатаса я нашла тот самый подарок художника с улицы Пилес, с надписью на обратной стороне картины: «Великому литовскому актеру…»

Донатасом можно только восхищаться. Его жизненное пространство было ограничено квартирой, из которой почти не выходил, но даже в этом пространстве он проживал НЕ БЫТ, А БЫТИЕ. Его любили и помнили.

…К книгам я относилась как к способу познания жизни. Зря я так думала. Ничто тебя не образумит, если не прочувствуешь на собственном опыте, где права, а где виновата. Книги уводили меня в такие дебри поисков истины, что, в конце концов, я для себя решила – нужно смириться с тем, что существует Непостижимое. Можно выстроить цепочку причинно-следственных связей в деятельности людей, объяснить те или иные события, но ответить на вопрос, почему мир устроен так, а не иначе, невозможно. Даже если веришь во всемогущего, всеведущего и всесущего Бога.

– Сотворение Адама и Евы, существование рая, ада, загробной жизни, иных миров, кто может знать – так было, так есть. Неизвестно, – сказал Донатас.

– Каких иных миров?

– Нематериальных.

– Знаешь, не могу соотнести материальное с идеальным. Душа человеческая: радости, страдания… и планеты, звезды, галактики, немыслимые для людей расстояния, исчезающие вселенные. Какой смысл в существовании такого миропорядка? Почему все так сложно устроено? И печально. Появиться физически, чтобы исчезнуть?

– Может быть, и не сложно, а просто. Во времена моего детства, помню, люди верили во все, что написано в религиозных книгах. И я верил. Потом стал критически к этому относиться. Есть что-то. Но что?

– Когда надеяться не на кого, говорю: «Боже!» И не знаю, к Кому обращаюсь.

Я уже и подзабыла многое из того, что тогда говорил Донатас. Позволю себе обратиться к отрывку из беседы Донатаса с Дмитрием Минченком, бравшим у Донатаса интервью для журнала «Огонек». Те же мысли Донатаса. «Живые живут только потому, что пожирают друг друга. Это парадокс. И только потому возможна наша жизнь. Человек тоже пожирает другого человека. Зачем так сделано?! Загадка. Но это закон эволюции… Я иногда думаю, что наша Земля – это не больше чем простой атом в какой-то другой системе иной жизни. И о ней мы вообще не имеем никакого представления».

«Троица», «Охотники на снегу», «Возвращение блудного сына» — такие репродукции иконы Рублева и картин Брейгеля и Рембрандта были у Донатаса в его кабинете. Божественное, природное, человеческое – триединство.

– Ты читал притчу о блудном сыне?

– В Евангелии. И картину видел в Эрмитаже. Испытал тогда сильное потрясение. После съемки финала «Соляриса» вспомнил – это же Рембрандт!

– Я тоже видела подлинник. Захотелось прочитать историю непутевого сына. Но прочитанное не так вразумило, как увиденное. У Рембрандта человеческие чувства предельно выражены, а в Евангелии я это не почувствовала.

Аналогия в фильме с Рембрандтом. Назидательно? Каждый видит свое. Как по-другому можно было показать глубину выстраданного человеком?

…Люблю живопись. Она дает возможность погружения в историю людей, их психологию, переживания. Живопись как фрагменты исторического времени. Соединяем их, и вот, смотри – перед тобой пройденный человечеством путь познания от наскальных рисунков безымянных художников и до «Черного квадрата» Малевича. И что за этим квадратом сегодня, какие истины? Возвращение на круги своя?

– У тебя столько наград. Можно твои руки поцеловать?

– Не дури.

– Я серьезно.

– Принеси-ка стремянку.

– Зачем?

– Покажу что-то.

– Я могу и со стула дотянуться. Не переживай, не уроню.

– Как знать.

Я принесла стремянку. Донатас показал мне, что снять со шкафа. Символическое изображение человека, встроенное в коробку с закрывающимися створками.

– Эта награда мне очень дорога. На международном кинофестивале вручили за лучшую мужскую роль, и для меня это стало неожиданностью. Чиновники хотели ее на киностудию забрать. Но я не отдал.

– Как это у тебя получилось?

– Не отдал. Я был правдив, не играл, а жил жизнью Вайткуса. Добавлял свое, считая, что написано сухо, некоторые сцены расширил. Жалакявичус одобрял. Это был мой четвертый фильм, но Йонас Грицюс – первый из операторов, кто сказал: «Ты играй, а я тебя буду снимать». Я радовался такому оператору…

Вспоминаю слова другого человека о фильме: «В картине все удачно сошлось: работа режиссера, оператора, актеров, композитора, художника… Знали, что хотели, добивались своего, оттого фильм и получился».

В 1991 году перестал существовать Советский Союз, Литва обрела независимость, и в литовских учебниках по истории восторжествовала правда о национальной борьбе «лесных братьев», о сложном времени выбора для людей своей судьбы. Правда, которую не в полной мере, но все-таки отважился показать в своем фильме Витаутас Жалакявичус.

– А где снимали фильм?

– В Зервинай. Сейчас на карте посмотрим.

Донатас достал папку с картами и показал на карте, где находилась эта деревня. На юге Литвы, недалеко от города Варены.

– Для фильма искали такую деревню, чтобы не было никаких примет современности.

– По телевизору часто показывали фильм. Я до конца не смотрела. Не выдерживала… переживала, что Вайткус погибает.

«Нужно съездить в Зервинай, сделать фотографии и рассказать ему о том, что сохранилось со времен съемок», – подумала я и высказала свою мысль Донатасу. Он одобрил. На листке бумаги прочертил направление дороги, отметил расположение деревни, ближайших к ней населенных пунктов.

Через два года я осуществила этот замысел. Побывала в Варене у мельницы, там, где снимались эпизоды перестрелки с «лесными братьями», добралась до Зервинай. Она была в пятнадцати километрах от города, в стороне от оживленной автомобильной трассы. Вокруг сплошной лес. Места глухие. Ощущение не из приятных. В деревне, как я узнала, проживали пятьдесят человек, вечером же она выглядела совершенно безлюдной. Сразу у въезда – деревенское кладбище… Я сфотографировала дома, хозяйственные постройки, три деревянных, потемневших от времени креста с изображенными на них распятиями… В безмолвии и в свете заходящего солнца все казалось застывшим, безжизненным… Нашла развилку дорог. Определенно там, чуть выше развилки, снималась финальная сцена с Вайткусом и Оной. Что-то вспоминается… Туман. Вайткус в белой рубашке… Совсем другой человек, освободившийся от страха, счастливый… И вдруг отчаянный крик Оны: «Не надо!»

В момент размышлений о фильме у меня зазвонил мобильный телефон.

– Оля, ты где сейчас?

– Донатас, я в Зервинай.

– Как будешь выбираться оттуда?

– На велосипеде.

– О, Езус Мария!

– Не волнуйся, придумаю что-нибудь. Возвращаться на ночь глядя в Варену я не рискнула. Договорилась с местным жителем, и меня на машине, за небольшую плату, доставили в город. Вместе с велосипедом. Один из сделанных мною фотоснимков и еще две фотографии: эпизода из фильма «Никто не хотел умирать» и момента репетиции роли Вайткуса Донатас поместил в большую рамку. Многие интервью обычно начинались с просьбы рассказать о его работе в этом фильме.

Прочитала, что американские кинокритики считают роль Вайткуса лучшей ролью в советском кино. Жизненно сыграно. И фильм о человеческом выборе. Между жизнью и смертью. Кто знает, что придется когда-нибудь выбирать и нам?

…Что главное в человеке? Думаю, доброта. Мне встречались добрые и бескорыстные люди. Они не боялись, что кто-то воспользуется их доверчивостью и обманет. Доброта их была не избирательна, а всеобъемлюща. Помню, как у меня украли на вокзале деньги. Совершенно посторонний человек купил мне билет на поезд, проводил, еще и сверток с едой положил в руки.

– Забудьте об этом и не переживайте.

– Напишите, пожалуйста, адрес, куда мне выслать деньги.

– Вы мне ничего не должны. Поможете кому-нибудь при случае, – сказал он.

Забудьте? Да я всю жизнь помню его доброту.

Добрым и интеллигентным человеком была моя мама. Не судила людей, никому не завидовала, а тем, кто нуждался в помощи, помогала. «Судить людей – все равно что быть слепым и глухим», – приблизительно так она выразила свою мысль в разговоре на эту тему… Мамина девичья фамилия – Симонова. После развода я хотела поменять свою фамилию на ее, но не нашлись нужные документы для этого. Я и осталась с фамилией чужого для меня человека. Мама хорошо разбиралась в литературе, живописи, привила мне любовь к искусству. «Запомни, станция Бернгардовка, Приютино. Недалеко от Ленинграда. Это моя родина», – сказала мне она как-то после разговоров о ее прошлом. – Может, съездишь туда». Деревня Приютино когда-то принадлежала Олениным. Исторические места. В дворянской усадьбе Олениных бывали Пушкин, Брюлловы, Кипренский, Грибоедов, Мицкевич, Глинка… Современники Оленина называли усадьбу приютом для добрых душ. Здесь Гнедич завершил перевод Илиады, Пушкин читал свою поэму «Руслан и Людмила»… Он так и не сделал предложение дочери Оленина Анне, в ее альбоме остались записи посвященного ей пушкинского стихотворения «Я вас любил».

Отец был человеком жестким. Столкнулись как бы два направления в моем воспитании: прагматичное и противоположное ему. «Спустись с небес на землю. Какие еще театральные институты? Начиталась Поступай в медицинский». Что я ему ответила? По-моему, что никогда об этой профессии не думала и что мне интересны история, литература и искусство. Отец в молодости писал стихи. В доме звучали оперные арии, романсы. Исполнял он их так, что можно было заслушаться. Мог бы связать свою жизнь с творчеством, но выбрал иное, то, что давало, по его мнению, возможность твердо стоять на ногах, в смысле – жить более-менее стабильно. В нашем доме всегда кто-то находил приют. Помню, у нас появилась девочка. У нее умерла мама, и какое-то время девочка жила у нас. Я приревновала ее к матери и исподтишка пыталась выжить. Стыдно до сих пор за свое поведение. Иногда в квартире поселялись целыми семьями. Отец был военным по профессии, и на период получения его неустроенными коллегами жилья мы все так и жили в тесной двушке, не обращая внимания на тесноту. Самым невыносимым для меня делом было сопровождение брата на рыбалку с отцом. Мама не хотела отпускать его со взрослыми, боялась, что увлекутся этой самой ловлей и потеряют ребенка в тайге. Меня определили в няньки. Я не должна была спускать с ребенка глаз, хотя старше его была всего-то на четыре года. Пытаясь проучить его за ябедничество, могла и тумаков ему надавать, но все мои разбирательства раз и навсегда закончились, когда деревянным игрушечным автоматом он дал мне сдачи. Отец тогда не стал выяснять, кто прав, кто виноват, поставил обоих в угол. За проступки нас так и наказывали по старинке, ставили в разные углы комнаты, и, чтобы покинуть свой угол, нужно было попросить у отца и друг у друга прощения. Брат так и делал, после клятвенного заверения в своей невиновности, я же стояла до изнеможения и «папочка, больше не буду» никогда не произносила. Освобождение того, кто ябедничает, казалось мне величайшей несправедливостью.

– Ты любил своих родителей? – спросила я у Донатаса, рассказав ему историю из своего детства.

– Родители есть родители. Отец и мама из крестьянских семей. Отец был человеком амбициозным. Стремился разбогатеть. Верил, что без революции это невозможно… Мы с ним потом на эту тему много спорили. Родители развелись. Мать привела меня, мальчишку, к отцовской квартире, постучала в дверь и тут же убежала… Матери нелегко было поднимать двоих детей. Сестра осталась с ней, а я вот так… Отец женился, и у меня появились мачеха, сестра Ирена. Мачехе я был не нужен. Не жаловался, терпел. Какие-то обиды забыл со временем, но вот тот прокисший суп, которым она пыталась насильно меня накормить, забыть не получается. Я обливался слезами, давясь супом. Отец, увидев мои мучения, тогда не на шутку рассердился на нее.

Я посмотрела на Донатаса. Он стал для меня ближе и понятнее. Словно я сейчас проживала его когда-то детскую боль.

– А ты что-нибудь знаешь о судьбе Ирены?

– К сожалению, нет.

Донатас что-то вспомнил, подошел к шкафу и достал папку. В ней были его документы: дипломы, аттестаты об окончании начальной школы, гимназии… Одни пятерки. Я обратила внимание на студенческий билет, выданный ему при поступлении в консерваторию на факультет театрального искусства.

– Получается, ты поступил туда в 59 лет. После «Никто не хотел умирать», «Гойи», «Соляриса»?

– Нужен был диплом о высшем образовании. Назначили руководителем театра, а у меня – школа-студия… Я всегда стремился быть первым. Учился с радостью, все предметы давались легко. За время обучения в школе получил только одну четверку, по математике. Подсказал учителю, как решить задачу. Тот стал доказывать, что я не прав. Поставил четыре. Класс выступил в мою защиту, но это не помогло. Я за эту отметку так переживал, что дома плакал, вспоминая наш с ним спор. Больше никогда четверок у меня не было. Разве что еще одна, за поведение. Из-за того, что не завершил в училище дипломную работу. Приняли актером-кандидатом в театр, и я уехал в Паневежис.

– А в школе у тебя было прозвище?

– Было.

Донатас вернулся к воспоминаниям детства. Не буду называть то имя, раз не упоминает его в своей книге. Безобидное.

– Знаешь, меня ученики прозвали Мисс Хадсон. Наверное, замучила их своими наставлениями, вот и получила. Может, еще какие-то были имена? Двойки-то ставила… Тебя родители поддерживали в жизни?

– Мое решение стать актером отец посчитал капризом. Говорил, что актерской профессией можно зарабатывать на жизнь, да у меня для этого нет никаких данных… Вначале судьба была сложной, но я пробился. А первый успех мне принесла роль Ясюся в пьесе Бинкиса «Поросль». Пьеса тогда ставилась во многих театрах Литвы. После спектакля меня стали узнавать на улицах города, и это вдохновляло…

Я вспомнила четверостишие Ахматовой:

– Анна Ахматова как-то расстроенному из-за неурядиц Борису Пастернаку написала: «Здесь все принадлежит тебе по праву, стоят стеной дремучие дожди. Отдай другим игрушку мира – славу. Иди домой и ничего не жди».

– А что Пастернак?

– Поцеловал ей руку и ушел домой.

Иди домой и ничего не жди… Донатас посмотрел задумчиво в сторону, как бы вспоминая прошлое, и я подумала, что его слава – это результат сочетания феноменальных способностей с неимоверным трудолюбием. Его творчество – это прикосновение к пульсу человека, сердцебиение с его сердцем, отчаяние с его отчаянием, радость и заблуждения с его радостью и заблуждениями. Внутри его созданные им образы, их плоть. Ты чувствуешь, какой это силы и какого таланта человек. Говорят, КТО-ТО ИЩЕТ ПОБЕД, А КТО-ТО В ПОБЕДАХ СМЫСЛА.

«Мир изменчив. И что бы и где ни происходило с нами – главное, люди. Их беды и радости. НУЖНО ПОМОГАТЬ ДРУГ ДРУГУ», – сказал Донатас.

…После обеда Донатас прилег отдохнуть, а я решила покататься на велосипеде. Поехала по направлению к телевизионной башне и оказалась у пешеходного моста. Мост соединял берега реки Нерис, за мостом находился огромный парк. Когда-то давно за тысячи километров отсюда я стояла на берегу другой реки и думала, что будет со мной лет через тридцать или сорок. И вот эти годы прошли. И представить тогда было невозможно, где я буду вспоминать те мгновения: в чужой стране, в том мире, где жил Донатас.

Зазвонил мобильник. Кто мне может звонить здесь? Только он.

– Я в парке. Сейчас приеду. Ветку нашла, похожую на змею. Привезти это творение природы?

Ну, что Донатас мог сказать мне в таком случае?

– Творение… вези…

– И в магазин заеду.

В магазине я купила два горшка с комнатными цветами, фрукты, кое-что из продуктов. Вернувшись с прогулки, пристроила «змею» на полку в кухне. А цветы поставила в его комнату на подоконник. Окно преобразилось.

Иногда с прогулок на велосипеде я ему привозила кленовые багряно-желтые листья осенью, летом – полевые цветы, землянику.

…Накрываю на стол. Донатас смотрит, как я это делаю. Завтраки, обеды, ужины, чаепития по вечерам. Казалось бы, что в этом такого? Я и сама не знала прежде, что самые обычные дела могут быть полны значимости.

– Когда ты меня пригласил в гости, думала – опозорюсь. Отвыкла от готовки еды. Одна и одна. Готовить для себя не хочется. Я выписала рецепты и стала восстанавливать свои поварские навыки.

В еде Донатас был неприхотлив. Бережно относился к хлебу. Ни одна крошка со стола не смахивалась. Трудно ему было в жизни. Всего добивался сам. Он об этом рассказывал. Наверное, с тех времен в нем эта бережливость. С семнадцати лет полная самостоятельность, одновременно учеба и работа в театре, ночами осваивал профессию музыканта. Учился играть на аккордеоне и пианино. Вечерами подрабатывал, исполняя на танцплощадке шлягеры тех времен. Приходилось и во время гастролей театра исполнять музыку к спектаклям.

Огромное уважение вызывает его фанатизм в достижении своих целей, отношение к матери и отцу. Ни попреков, ни осуждения.

…Сегодня я познакомилась с сыном Донатаса. Он приехал навестить отца и почему-то не удивился моему присутствию. Я знала, что в детстве его младший сын снимался в кино, потом окончил ВГИК, стал режиссером. И еще я помнила эпизод из фильма «Солярис», в котором он сыграл Криса Кельвина в детстве. Мгновения экранного времени, а образ ребенка с незамутненной чистой душой запоминается.

Я собиралась посмотреть памятный знак, установленный в честь Донатаса в одном из торговых центров, и Донатас попросил его подвезти меня туда на машине, поскольку ему это было по пути: «Заблудишься еще». Я бы не заблудилась. Но спорить с ним не стала.

Торговый и развлекательный комплекс впечатлил. Здесь можно было выпить в кафе кофе или чаю, распечатать фотографии, послушать музыку. Отправить с почтамта письмо, поколдовать над своей внешностью в салоне красоты, затовариться продуктами, приодеться… Как отыскать в этом огромном запутанном сооружении памятный знак? В информационной службе, куда я обратилась за помощью, мне объяснили, где он установлен и как найти галерею Славы.

В квадрате, изображающем фрагмент кинопленки, отпечаток ладони руки Донатаса. Своей ладонью прикасаюсь к ней. Вспоминаю его слова: «В бывают такие повороты неожиданные. И понять не можешь как, почему?»

На фотографии, сделанной мною в торговом центре, Донатас написал: «МОЯ РУКА И СЕРДЦЕ ТЕБЕ, ОЛЬЕЕ». Я посмотрела в его глаза… Цвета осени, карие… Взгляд, забирающий душу, пронзительный и глубокий… Иногда он с такой теплотой смотрел на меня, что сердце замирало. На глаза наворачивались слезы. Счастья. Наверное, для кого-то покажутся несерьезными основания, из-за которых публичный человек в возрасте решается принять в свою жизнь человека из другой социальной среды. Основания, основания… Совершали вместе прогулки, смотрели передачи об искусстве, слушали музыку, разговаривали или молчали, ждали звонков друг от друга. Что скажут, подумают? Прочитанные книги, фильмы, реальные истории, рассказывающие о человеческих судьбах, самых невероятных встречах, убеждали меня – жизнь удивительна, и не надо оглядываться на тех, кто тебя не понимает.

– Ты сегодня не побрился. Лень?

– По-моему, я выгляжу замечательно.

Донатас так важно и в то же время с хитринкой посмотрел на меня, что я не удержалась и улыбнулась.

– А был бы еще красивее.

– Как скажешь.

– Завтра постригу тебя, и во всей красе пойдем гулять. Пока тепло, нет дождей, нужно шевелиться.

– Завтра, завтра.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Откуда у тебя шрам, справа, под щекой?

– Я тогда только начал работать в театре. Вовремя не обратился к врачу, и пришлось оперировать. Намучился.

О своей поездке на творческую встречу со зрителями Донатас больше не заговаривал, и я не стала расспрашивать что и как. Забыл, не забыл, какая разница. Я выглядела моложе своих лет и по сравнению с ним девчонкой. Да и статус мой для него был не совсем подходящий, вернее, совсем неподходящий. Стесняется. И все-таки, мудро выстраивая общение, он нашел нужные слова для равновесия в отношениях – вторая половинка. У меня появилось чувство защищенности в жизни. Так бывает, когда человек долгое время один. Потом эта ледяная глыба внутри тебя начинает таять. От теплых слов обращения к тебе, произнесенных с особой интонацией в голосе, от доброго взгляда, улыбки, шутки…

– Оля, зачем ты это сделала?

Боже! Как коротко я его постригла. Такую копну волос уничтожила.

– Извини. Отрастут. Хочешь, я под ноль постригусь?

Он рассмеялся, и я поняла – стричься мне не придется.

…Вы не поверите! Посмотрела в окно… какое-то существо, похожее на кошку, мчится через улицу к оврагу. В свете фонарей можно было рассмотреть длинное тонкое тело… Куница. Откуда она взялась в городе? Чудо! А впрочем, неудивительно. Здесь, рядом с высотными зданиями жилых домов, офисов и магазинов – район с деревянными старыми домами. Много незастроенного пространства, пустырей, и не очень далеко отсюда возвышенности, покрытые лесом.

В контрасте между новыми и старыми застройками соприкасаются настоящее и прошлое. Повод для размышлений? О чем? Все о том же, о старом и новом, о времени и о людях.

В Вильнюсе есть необычные скульптуры. Они сделаны из стали и размещены под мостами… одна из них установлена на Белом мосту. Скульптуры символизируют прошлое, настоящее и будущее Литвы, пережитое народом. «Спираль времени» — символ бесконечности и движения вперед, «Кольцо» — власти, преданности родине, человеческой верности, «Корабль-полумесяц» — продолжения жизни, «Яблоко» — знак королевской власти и начала государственности Литвы, «Цепь», из двух колец – символ утраты независимости, обретения твердости духа в борьбе за свободу, «Лучкопье» — символизирует победу, храбрость, национальное возрождение.

…Донатас рано ложился спать. Где-то в полдесятого вечера, иногда в десять. Среди ночи просыпался. Что-то заболело, захотелось пить. На столике рядом с диваном всегда были приготовлены лекарства, минералка или чай, заваренный из аптечной ромашки. На листке бумаги я записала номера телефонов родных Донатаса, на всякий случай. Уснуть потом у меня не получалось, и тогда я включала DVD и смотрела его фильмы или читала книги. Просмотрев его библиотеку, я выбрала то, что меня заинтересовало. Книги о Юозасе Мильтинисе, об Андрее Тарковском, воспоминания Донатаса «Я с детства хотел играть» и дневник шведского актера Эрланда Юзефсона «Роль». На первое время, думаю, достаточно. Как-то обнаружила в его киноколлекции диск с фильмом Грикявичюса «Чувства». Посмотрела. В нем снимались замечательные актеры и была потрясающая музыка, передающая ощущение тревоги и нежности. Чувства разделили людей на своих и чужих, друзей и врагов, любимых и нелюбимых. Отторжение – притяжение, любовь – ненависть. Как примирить правых и виноватых?

Так думал о чувствах Уолт Уитмен.

– Почему я не врач, не медсестра? Что толку от моего педагогического образования? Тебе нужно у врачей наблюдаться. Ты с сыном поговори. Подлечишься.

– Ничего не поделаешь – это старость.

– Хочется помочь тебе.

– Ты рядом и этим мне помогаешь.

Он чувствовал, что уходят физические силы, жизненная энергия, слабеет разум.

– У меня иногда каша в голове. Старость – не радость.

– У меня тоже иногда в голове каша. Столько информации приходится осмысливать. В твои годы нормально это… Я до таких лет не доживу.

– Мои родители не были долгожителями, а вот дед прожил сто два года. Сестре сейчас девяносто.

Донатас рассказал о том, что после ухода из жизни Оны у него стало сдавать сердце и ему поставили кардиостимулятор.