Глава 2
…Учебный год завершен. Я ухожу в отпуск. Из Германии пришло приглашение на велопробег, и я получила визу. Виза была бесплатная, и просто воспользоваться ею, чтобы попасть в Европу в обход велопробега, я не рискнула. На следующий год приглашение могли и не выслать. Огорчило то, что срок визы сократили с месяца до трех недель и открыли ее числом за три дня до начала велопробега.
…В сервисе я отремонтировала свой велосипед. Прополола у дома огород, а за котом Нео попросила присмотреть соседку. Оставила ей деньги для него на питание, продукты. Позвонила детям: «Уезжаю на три недели. Буду скучать». Стало грустно. Без Максима и Сережи – все радости наполовину.
Возвращаюсь мыслями в прошлое. Мы вместе. В Париже. На самой высокой точке города, у собора Сакре-Кёр. Париж как на ладони. Видны его архитектурные доминанты: башни – Эйфелева и Монпарнас, небоскребы Дефанс… Изумление! Город отсюда просматривается на десятки километров. Сердце Парижа – остров Сите. По форме он напоминает кораблик. Кораблик изображен и в гербе города. Музеи, театры, площади, парки, соборы, элитные, студенческие, китайские, арабские… кварталы, у каждого из двадцати округов Парижа свои характеристики-достопримечательности, а мне захотелось тогда увидеть места, знакомые по фильмам, побывать, например, там, где снимались «Амели», «Любовники с моста Неф», «Ангел А», «Полночь в Париже»…
Для меня Париж – это голос Эдит Пиаф и музыка Франсиса Лея. Красота, талант Алена Делона и Катрин Денёв. Впечатлительность Клода Моне, отчаяние Ван Гога, боль Камиллы Клодель. А еще… рыцарство и романтизм Антуана де Сент-Экзюпери, юмор Пьера Ришара, несбывшиеся мечты Жерара Филипа, дух CINEMA бульвара Капуцинок… Что там происходило, на этом бульваре, 28 декабря 1895 года, в доме номер 14, в индийском салоне Гран-кафе? Тридцать пять посетителей кафе, сами того не зная, засвидетельствовали рождение кинематографа. Огюст и Луи Люмьеры продемонстрировали им десять фильмов, длившиеся тридцать – пятьдесят секунд каждый. Первым показали «Площадь Белькур в Лионе», хотя, обычно называют «Прибытие поезда на станцию Ла-Сьота» или «Выход рабочих с фабрики Люмьер». Как отметил французский кинокритик Жорж Садуль, фильмы «Прибытие поезда» и «Политый поливальщик» «…наметили пути дальнейшего развития кино». Началась эра кинематографа, и совсем неплохо, что я ее застала. Но если придерживаться правды, то первый коммерческий киносеанс прошел в Берлине 1 ноября 1895 года. Так пишут в книгах о кино. А бульвар Капуцинок увековечили на своих полотнах Клод Моне, Антуан Бланшар и Константин Коровин, также работавший в импрессионистической манере. В тот вечер, когда я стояла на этом историческом месте, у Гранд-кафе, Париж казался мне особенно романтичным и праздничным. Многое вспоминается, но, чтобы рассказать обо всем увиденном, конечно же одной этой страницы недостаточно. Все же добавлю к сказанному еще немного информации. У фонтана Невинных вспомнился роман Патрика Зюскинда «Парфюмер. История одного убийцы». Действие романа происходит в Париже в XVIII веке. Писатель описывает Париж таким, каким он был в то время: грязным, зловонным. «Чрево Парижа», Гревская площадь, кладбище Невинных, Королевский мост, улица Маре – вот неполный перечень мест, где жил и убивал парфюмер Жан-Батист Гренуй.
Антигерой погибает в мучениях. Погибает заслуженно. Ведь на его совести двадцать шесть жертв. «К черту мир и духи!» Интересно, что Том Тыквер, режиссер фильма «Парфюмер», снимал картину не в Париже, а в Испании: в Барселоне, Жероне и Фигерос. Там нашлась подходящая натура для воспроизведения атмосферы того времени. Прогуливаясь по Дефанс, неожиданно наткнулись на «шедевр» современного искусства в стиле «новый реализм». Описать такое сооружение не трудно. Это выполненный из металла, установленный на низком постаменте большой палец руки. Кто автор? Жан Ланкри. Я же полагала, что французский скульптор Сезар Бальдаччини. Престижная кинонаграда «Сезар» названа его именем. Первый «Сезар» вручал Жан Габен, а единственный «Сезар сезаров» в истории награждения получила картина Роббера Энрико «Старое ружье». Нарушив принцип «не тратить время на шопинги», не удержались и посетили в Дефанс один из крупнейших торговых центров Европы «Времена года». Не скажу, что это было неинтересно. Получилась своего рода экскурсия на тему «Мир товаров и мода» с незначительными покупками для себя и друзей. Последний марш-бросок в тот день, на велосипедах, совершили к статуе Свободы. Она находится у оконечности Лебединого острова, на западе Парижа, и если отсюда ехать вдоль Сены в восточном направлении, то встреча с Эйфелевой башней, Лувром, Нотр-Дам-де-Пари неизбежна. Чуть в стороне от реки, на правом ее берегу, на улице Риволи, находится один из крупнейших художественных музеев мира – Лувр, и все дороги в Лувре ведут к Ней. Рядом с «Джокондой» всегда много людей, погруженных в себя, просветленных или находящихся в какой-то растерянности. «Она все знает о нас, а мы о ней ничего. И как теперь уйти от нее?» — сказал Сережа. Так и уходили, оглядываясь.
Ночное возвращение в кемпинг, в район Нейли-сюр-Марна, не обошлось без приключения – заблудились. Помог случайный прохожий. Как оказалось, земляк. Бывает же такое! Торопимся. Нужно выспаться. Завтра, вернее сегодня, продолжение путешествия по Парижу.
– Мам, тебя не догнать! – кричит мне вслед Максим.
– Догоняйте!
Для меня эти дни превратились в праздник. Рядом были мои сыновья. Мы дарили друг другу мысли, впечатления, понимая, что Париж стал частью нас самих.
…Присяду на дорогу. Вроде бы ничего не забыла. Еще раз проверю паспорт, страховку.
ЭТА ПОЕЗДКА ДАЛА МНЕ ВОЗМОЖНОСТЬ УВИДЕТЬ ДОНАТАСА. Мы созвонились, и он знал, что через день я приеду. Телефонные разговоры сближали нас. Привыкаешь к голосу, радуешься общению. Я думала о Донатасе, ждала его звонков. Смотрела по вечерам его фильмы, пытаясь за экранными образами угадать реального человека, которого могла слышать и слушать, и не знала, как ответить себе на вопрос, почему такое происходит в моей жизни.
…Пересекая границу, рассуждаешь о странностях мироустройства. Та же природа, погода, то же небо и на той, и на этой стороне, и птицы свободно летают туда-сюда. У тебя же досмотр вещей, паспортные процедуры. Постепенно начинаешь улавливать различия, по которым можешь осознать, что ты уже не в своей стране: меняется ландшафт поселений, на дорожных указателях надписи на чужом языке. В поезде – все те же переживания: как войду в его квартиру, что буду говорить. Смущало синее пятно под глазом. Подумает – хулиганка какая-то. Напугаю человека. Причина же появления синяка – просто-напросто моя неловкость. Укладывая разобранный велосипед на полку, резко развернула его, ударила себя нечаянно по лицу велосипедным замком, который был прикреплен к велосипеду, и через несколько часов обнаружила последствия удара. Ничего не исправить, загримировать синяк нечем, придется с этим смириться. «Ладно. Как есть, – пробормотала я тогда, чуть не плача. – Что за невезение».
…Все поезда доезжают до места назначения, и люди тоже. Я собрала на платформе свой велосипед, надела рюкзак и поехала к Донатасу в полной уверенности, что мне «конец». С такими подозрительными личностями, как я, он долго разговаривать не будет. А впрочем, расскажу ему, если спросит, откуда у меня такое украшение.
…По телефону Донатас объяснил мне, какие набрать цифры кода, и я вошла в подъезд. Постояла какое-то время у лестницы, вспоминая, как когда-то поднималась по ней к его квартире, и решительно проделала то же самое. Палец руки, который я нацелила на кнопку звонка, почему-то не хотел прикасаться к этой кнопке. «Хватит трусить», – сказала я себе и нажала на кнопку. Донатас открыл дверь, мы поздоровались, и он пригласил меня войти. Я собиралась приковать велосипед к лестнице в подъезде, но он разрешил поставить его в прихожей. Рюкзак я не выпускала из рук. В нем были подарки, и мы пошли на кухню. После телефонных разговоров с Донатасом Я ВООБРАЗИЛА СЕБЕ, ЧТО МЫ УЖЕ ДРУЗЬЯ, но от строгого выражения его лица потеряла дар речи и чуть не уронила чашку, которую доставала из рюкзака. Пока он молча меня рассматривал, я выкладывала подарки на стол. Потом взглянула на него. Совсем не тот доброжелательный человек, которого я видела год назад и с которым общалась по телефону. Недоверчивый и жесткий. Печаль во взгляде. Я предложила ему свои услуги в приготовлении ужина, но в холодильнике мало что нашлось для этого, а из того, что привезла я, – одни сладости. Он сходил куда-то за картошкой, я сварила суп, мы и поужинали этим супом. Поговорили как бы ни о чем. «Спать будете в этой комнате», – сказал Донатас и показал, куда мне пройти. Пожелал спокойной ночи и ушел. Я так устала от впечатлений, что перестала контролировать свои мысли, переоделась и легла спать. В окно спальни проникал свет от уличных фонарей, и в полутьме можно было рассмотреть картины на стенах, шкаф с книгами, вазы на подоконнике. Долго рассматривала одну из картин, предполагая, что на ней изображены Принцесса и Акробат… Позже Донатас рассказал мне, откуда у него эта картина. Ее подарил ему в Ташкенте художник Бахтияр Рамазанов. Картина была огромных размеров, в руках не унесешь, и ее доставили прямо к поезду. Я старалась уснуть, но не получалось. «Ну что ж, если сразу не выгонит, схожу в магазин за продуктами. Что-нибудь ему приготовлю. Если разрешит, – подумала я. – И про мое украшение даже не спросил. Деликатный человек. Мало ли что в жизни бывает… Такая грусть в глазах?»
ОДИНОЧЕСТВО – ненужность самому себе. Бездна, в которую заглядываешь время от времени, в надежде в ее глубинах увидеть свет. Почти неощутимое существование. Омертвение души. Что можно чувствовать, когда тебе столько лет, что каждый день на земле может стать последним? Приближение к Неведомому? Но если рядом с тобой человек более светлого мироощущения, жизнь поменяется в светлую сторону. Неведомое исчезнет, пусть хотя бы и на какой-то миг.
…Всегда просыпаюсь в шесть утра. Годами приходилось подниматься в это время, потому что нужно было сделать зарядку, собраться на работу. Биологические часы моего организма настроены на привычные для меня минуты пробуждения, и перестроить их на другой жизненный ритм тяжело. В лучах восходящего солнца комната преобразилась. Картины, книги на полках, вещи как будто «проснулись» вместе со мной. Мысль о том, что я нахожусь у Донатаса, захватила каждую клеточку мозга. И понимание-переживание этого состояния казалось невероятнее всего того, с чем я сталкивалась в жизни. Так не бывает.
– Знаете, через два дня начинается велопробег, и завтра я должна быть на месте. Я сегодня уеду. Визу открыли на неделю позже того числа, что я указала в документах. Сократили ее сроки. Я бы раньше приехала.
– А сколько дней тебя не будет?
Не будет? Значит, я могу вернуться?
– Десять.
– Жаль. Сможем ли мы созваниваться?
– Конечно. Сразу, как приеду, куплю новую сим-карту в этой стране и позвоню. Я схожу в магазин?
Возражений не было. Я переделала все дела. Потом мы прогулялись по улице. Мои волнения куда-то исчезли. И не надо было искать какие-то слова в разговоре. Находились сами.
Нужно прощаться. Время стремительно «побежало». Я почувствовала это. Сердце заболело. Не физической болью, а какой-то ноющей тоской. Не хотелось уезжать. Но виза, которую мне открыли для участия в велопробеге, обязывала.
– Я обязательно позвоню.
Пребывание в автобусе почти без движения сказалось на моем состоянии: утомленность, отечность на ногах. Когда приехали на автовокзал и я вышла из автобуса на свежий воздух, сразу стало легче. Правда, мне еще километров тридцать на велосипеде предстояло преодолеть по городу до места ночлега группы. Для бодрости я выпила в кафе кофе и где с помощью карты, где с помощью подсказок людей добралась туда. Люди доброжелательные, о чем ни спросишь – ответят, попытаются помочь. Одна женщина подарила мне городскую карту, а молодой человек на мотоцикле проводил до района города, откуда было удобнее ехать, не блуждая по каким-то улицам и закоулкам. Минут пятнадцать я следовала за его мотоциклом. Везет же мне на встречи с неравнодушными людьми.
…Прошел год, а будто и не расставалась с друзьями. Вечером мы обсудили план поездки, рассказали друг другу о переменах в жизни. В нашем коллективе были люди из разных стран, и общались мы кто как мог. Жестами, набором слов из разных языков: из немецкого, русского, английского. Некоторые из нас неплохо владели языками. Я предпочитала английский в общении. Потому что изучала его в институте и кое-что помнила. Кроме языковых барьеров существовали и другие. Кто-то кому-то симпатизировал, кто-то нет. Как в любом обществе. Но большинство из нас искало не причины для разногласий, а то общечеловеческое, что всех сближало: этот велопробег был частью всемирного антивоенного движения, пропагандировал идею разоружения, защиты окружающей среды и объединял людей, близких по духу. «Так как существует связь между истощением запасов энергоносителей и возрастающей опасностью войны, только с возобновляемыми источниками энергии мы можем надеяться на мирное будущее». С таким заявлением выступил перед представителями энергетических концернов лауреат альтернативной Нобелевской премии, депутат бундестага Герман Шеер. Он стал куратором нашего пятого велопробега за мир «Париж – Москва-2010», и это можно расценивать как поддержку движения. «Мир и любовь для всех людей на Земле… День без улыбки – потерянный день». Эти слова написал мне и моим детям на память один человек. Его зовут Франк. Он стоял у истоков велопробегов, был человеком большой души: добрым, отзывчивым. Франк и еще два энтузиаста Конни и Фолькер, из западногерманских городков Кайзерслаутерна и Саарбрюккена, организовали первый велопробег от Парижа до Москвы, который прошел через шесть стран Европы. Договорившись с координаторами движения в этих странах о пунктах размещения участников, они обратились через Интернет с предложением принять участие в нем всем желающим, на условиях, изложенных в их программе. Люди откликнулись. «День без улыбки – потерянный день». Оказывается, это слова Чаплина. Что еще можно добавить к ним? То, что известно всем: когда люди счастливы, они не могут не улыбаться.
Я купила сим-карту и позвонила Донатасу. Он записал мой новый номер телефона и стал мне звонить. Я ему тоже. Много не поговоришь. Дорого. Но я радовалась каждому его звонку. Иногда, во время езды на велосипеде, на ходу разговаривала с ним, иногда останавливалась, чтобы поговорить:
– Я сегодня Эльбу переплыла. Течение было сильное и расстояние немалое. Но справилась.
– Зачем ты переплывала? – удивленно спросил он.
– Не хотела от молодежи отставать… Побывала в Потсдаме в Музее кино. Есть фотографии. И открытку вам… тебе… отправила из Берлина.
– Когда ты приедешь?
– Через пять дней.
– Я вечером позвоню.
– Буду ждать.
«Дорогой Донатас! Надеюсь, эта открытка придет раньше, чем я приеду. У меня все нормально. Жизнь – интересная штука, постоянно познаешь мир и себя. Важно оставаться самим собой. Скучаю по тебе».
Тоже мне открыла Америку. Жизнь интересная штука, важно оставаться самим собой… но так написала.
…Впервые, завершив велопробег, я была на таком подъеме чувств, что друзья на меня смотрели вопрошающе-удивленно. За время поездки привыкаешь к людям, грустишь оттого, что тебе их будет не хватать. Я уже не грустила, расставаясь с ними. Кто-то уезжал домой, кто-то принял решение продолжить путешествие, а у меня мысли о детях, о Донатасе. Я нашла супермаркет и купила подарки. Распределила все по пакетам. Позвонила Донатасу:
– Через семнадцать часов приеду. Я уже на вокзале.
– Ой, какая радость, жду!
На вокзал меня провожал соратник по велопробегам. Туда мы доехали на его машине, пристроив мой велосипед в багажник автомобиля. С Михаэлем я познакомилась четыре года назад, в путешествии. Просто общались. Ничего личного. Общий интерес к путешествиям. Он объездил на велосипеде, без преувеличения можно сказать, полмира и в этом вопросе был для меня авторитетом. Изредка от него из-за границы приходили посылки с запасными частями к велосипеду, письма. Как-то прислал мне письмо, в котором предложил попутешествовать несколько недель по Германии с его знакомой велосипедисткой. Но я отказалась из-за нехватки тогда времени и финансов. Мы были с ним одного возраста, из одного прошлого, эпохи существования Стены, разделившей его страну и мир на две непримиримых стороны. Стены, ставшей символом беспомощности двух систем, не способных преодолеть разногласия. Стена-граница между мирами рухнула. Ее нет. А мир не изменился. Все те же противоречия, конфликты… новые стены между людьми и странами. И кто за этим стоит? Какие кукловоды?
…Время в пути летело незаметно. Всматриваясь в мелькающие за окном автобуса города, я думала о непредсказуемости жизни. Еще пять лет тому назад я и не помышляла ни о каких путешествиях, встречах. Жила и жила себе потихоньку. Но в сознании, вернее, в подсознании, каким-то беспокойством напоминало о себе Несбывшееся. Жизнь проходит. Ищешь какие-то ее смыслы в высоких материях и вдруг, в один прекрасный день, начинаешь понимать, что самое главное не в заоблачных далях, а здесь, на земле, рядом с теми, кого любишь ты и кто любит тебя.
Путь от автовокзала к дому Донатаса я уже помнила. По длинной-длинной улице, к главному проспекту, потом к мосту, а там за небоскребами и его дом. Ощущение неуютной неизвестности в городе как-то незаметно у меня исчезло. Я мчалась на велосипеде к этому дому, как на крыльях летела.
– Ну наконец-то! Как ты добралась?
– Нормально. И поездка была интересная. Расскажу потом.
Я положила в комнату спальный мешок, достала из рюкзака подарки. Одна из рубашек, которые я купила Донатасу, оказалась ему не по размеру. Отложила ее в сторону. Подарю кому-нибудь.
– Хорошо бы пообедать, – предложил он. – Посмотри, что там есть в холодильнике.
На этот раз холодильник был заполнен продуктами. Мы устроили маленький пир и даже отметили мой приезд. У Донатаса в шкафах на кухне было много бутылок с вином, шампанским, коньяком. И такие подарки оставляли у него поклонники! Он не употреблял алкоголь, вот они и стояли нетронутые. Я тоже не испытывала интереса к такому питью, не переносила даже его запаха. Поэтому выбрала маленькую сувенирную бутылочку. «На съемочной площадке приходилось курить, но прошло тридцать лет, как бросил. Не вошло в привычку. Не было тяги и к алкоголю. Разве что, чуть-чуть мог пригубить по поводу какого-либо торжества». Донатас рассказал о единственном в его актерской жизни случае на эту тему:
– Напротив театра через дорогу находился пивоваренный завод. Как-то хорошенько, из уважения угостили пивом и еще чуть покрепче напитком. Забыл текст роли. Партнеру пришлось выручать во время спектакля. Проявил находчивость. Так подавал реплики, что мне достаточно было подтвердить или опровергнуть их: угу, да, да, нет. Режиссер сидел мрачный. Я сгорал от стыда.
– У меня есть фотоснимки о моем путешествии по Германии. Хочешь посмотреть?
Донатаса заинтересовали некоторые снимки: Бабельсберга – района Потсдама с киностудией и моста Глинике…
– В Бабельсберге я снимался… на ДЕФА… На этом мосту Конона Молодого обменяли на английского разведчика.
Донатас принес фотографию – совместный снимок его с Кононом Молодым, прототипом Ладейникова в «Мертвом сезоне».
– Конон Молодый скорее консультировал, как не надо играть Ладейникова. Сцену обмена снимали в Подмосковье.
– А где в Подмосковье?
– На Ленинградском шоссе.
Вечер мы просидели на диване, рассматривая его семейные фотографии с женой, детьми, внуками, снимки встреч со зрителями, коллегами, друзьями, съемок в кино… Многие снимки были для меня узнаваемы. Я их видела в журналах, в книгах, посвященных его творчеству. Фотографии, фотографии… разные состояния его души: задумчивый, ироничный, веселый… Вспоминаю слова, которые Донатас с грустью сказал, всматриваясь в снимок семидесятилетней давности, запечатлевший его с теми, с кем он начинал работу в театре:
– На этой фотографии мы во дворе актерского общежития. Из моего поколения нашего театра остались я и Шулгайте. ВСЕ УШЛИ.
Я спросила:
– А кто на фотографии?
– Мильтинис… Космаускас… Виткус… Бледис… Дульските… Кончюте.
Фамилии я позже записала. Чтобы помнить. Кроме одной – Мильтинис. Ее я знала. Фотографии, связанные с «Солярисом», у Донатаса хранились в отдельном альбоме: моменты репетиций актеров, кадры из фильма, фотографии его встречи с Натальей Бондарчук в Вильнюсе. На одной из них надпись: «…27 сентября 2009 года… 37 лет спустя».
– Большинство фотографий – подарок Наташи, – пояснил Донатас.
Снимок мая 1972 года. Каннский кинофестиваль. Счастливые лица Натальи Бондарчук, Андрея Тарковского, Донатаса.
– На фестиваль я мог и не попасть. Директор театра не отпускал. Я объяснил Андрею причину, и он помог. Звонок из Москвы в театр все решил. Но на церемонии награждения картины не был.
– Почему?
– Директор отпустил в Канны на несколько дней. Не очень-то мои разъезды приветствовались.
– А что тогда в театре ставилось?
– Посмотри в списке ролей.
Я принесла два списка ролей Донатаса – в театре и в кино. Интересно было узнать, что в том году он снялся еще в двух фильмах, в театре играл в спектакле «Мария», репетировал в «Пляске смерти» роль Эдгара.
«Солярис» получил «Серебряную пальмовую ветвь», вторую по значимости награду Канн. «Золотую пальмовою ветвь» разделили фильмы «Рабочий класс идет в рай» Элио Петри и «Дело Матеи» Франческо Рози, относящиеся к направлению политического кино.
– Ты пересматриваешь «Солярис»!
– Нет. В кино ничего не исправишь. Снято, и все.
– Ты не представляешь, что вы подарили людям своим фильмом. Веру в любовь.
Донатас подошел к тумбочке, взял фотоаппарат:
– Давай сфотографируемся!
– Вместе? А как? Где?
Решили сделать снимок на балконе. У Донатаса, оказывается, был фотоштатив, на который он и установил фотоаппарат. Выбрав режим съемки, быстро присоединился ко мне. Вспышка. Мгновение нашего пребывания в этом мире запечатлено. Что-то со временем забудется, А К ЭТОМУ ФОТОСНИМКУ Я БУДУ ВОЗВРАЩАТЬСЯ И В ГРУСТИ, И В РАДОСТИ. Донатас стоит вполоборота, смотрит в объектив, я рядом…
У меня оставалось девять дней визы, и я сказала Донатасу об этом.
– Чем будешь заниматься? – спросил он.
– Помою окна, выполню твои поручения, на прогулки сходим с тобой.
– Ты потом сможешь приехать? – Без визы не смогу.
– Люди хотят быть вместе, и кто им это может запретить? – ворчливым тоном произнес он свою речь.
НЕОБЪЯСНИМО. ОТНОШЕНИЯ СКЛАДЫВАЛИСЬ САМИ СОБОЙ. Я и представить себе не могла, что увижу Донатаса. Так получилось. Наверное, благодаря моему неугомонному характеру, стечению обстоятельств и провидению. Если бы не велопутешествия по Европе, открывшие для меня границы, я не попала бы в Вильнюс, если бы не запечатленный памятью образ Криса Кельвина, не решилась бы побеспокоить Донатаса. Если бы…
Помню, как на мои причитания а если бы… Донатас сердито ответил: «Есть реальность, нужно исходить из нее. Об остальном и говорить нечего».
Я не переставала удивляться случившемуся, благодарить судьбу за встречу.
…На мытье окон на двух балконах его квартиры у меня ушло часа два. Балконы были заставлены пластиковыми ящиками с землей, и я решила съездить на рынок купить цветы. Посадила их в ящики для цветов. Потом приготовила обед. Донатас радуется, что я занимаюсь такими делами. Ведь это внимание к его жизни. Пытаюсь представить, что можно чувствовать, приближаясь к 90-летию? Трудно заботиться о себе, хочется теплоты со стороны окружающих людей, общения. Достойная жизнь пожилого человека, в чем она? В душевном равновесии, покое? Живешь ли на самом деле или доживаешь в таком случае? Думаю, в силу своего характера, желания жить, а не существовать он чувствовал, что нуждается в поддержке. За стенами соседней квартиры иногда слышались разговоры, звучала музыка. Часто квартира пустовала, и нетрудно было определить: есть кто-то за стеной или нет. Становилось тихо. Донатас сказал, что там сейчас живет его внук, а сын обосновался за городом.
…Утром я побежала на зарядку. Пробежалась вдоль набережной, потом повернула к парку и к двухэтажному зданию вблизи парка. Как мне объяснили – в нем когда-то находилась киностудия. Выбитые в окнах стекла, покосившиеся двери наводили на грустные размышления. Можно жалеть людей, животных, если они беспомощны и страдают, но испытывать жалость к разваливающемуся дому по крайней мере глупо. Меня как магнитом тянуло сюда. У этого дома есть душа. И он помнит о тех временах, когда в нем кипела жизнь. Я через окно забралась в одну из комнат дома. Переступая через разбросанные на полу раскрытые коробки с сохранившейся в них кинопленкой, какие-то металлические предметы, попыталась пробраться к двери комнаты. За дверью – темнота. Прикосновение к артефактам киноиндустрии почему-то навеяло воспоминания о фильме Андрея Тарковского «Сталкер». Возникло ощущение катастрофы. Казалось, брошенные вещи – это символы прощания с ушедшей эпохой, знаки безжалостного равнодушия к прошлому.
Фильм «Сталкер», увиденный на закате советской эпохи, стал для меня проводником в тонкий мир человеческой души. Поскольку я была типичным продуктом своего времени и своего общества, с атеистическим подходом к вопросам бытия и к тому же училась на историческом факультете института и добросовестно штудировала исторический и диалектический материализм, воспринимала мистические, сакральные вещи поверхностно. Господствовали догмы официальной идеологии, и учитель, преподающий историю, должен был твердо придерживаться их. В сознании, как мне думалось, полная ясность: природа – причина самой себя, вначале была материя, слово – вторично по отношению к ней, а социализм – самая справедливая социальная система в мире, и хорошо, что я в ней пребываю. Глобальные перемены в обществе, с таким финалом, как распад страны, перевернули жизнь и все представления о справедливости. Обещания нового рая на земле так и остались всего лишь обещаниями. Наступило время рыночных отношений, беспредела и полного равнодушия власти к судьбам людей: потерпите, не спешите, не пройдите, не смотрите, не бегите, не хватайте, не ищите, не рыдайте. Одним словом, бедствие для простого человека. Но мы и это перетерпели. Правда, в стране, которая стала для меня новым местом жительства, удалось пережить этот непростой период без гражданского противостояния и той криминализации общества, которая наблюдалась в лихих 90-х на всем постсоветском пространстве. А что же происходило с историей? Снова крайности. Не со всем тем, что переосмысливалось и переписывалось тогда в истории, можно было согласиться, да и сейчас тоже, но для себя я сделала выводы: ничего больше не принимать на веру, смотреть на все происходящее с единственным критерием его оценки – благополучие людей, во всех его смыслах, духовных и материальных. Революции, из века в век борьба идеологий. История метит палачей, а пули предназначены народу, и не очень-то верится в возможность в будущем справедливого мирового порядка.
Свободно говорить о будущем, как никто другой, могут люди, пишущие фантастику. Что-то сбывается в их предсказаниях, что-то нет… пока не сбывается. Высадка человека на Луну, появление искусственных спутников Земли, лазерного оружия, роботов, электронных книг, социальных сетей… и многого другого в нашем мире было предсказано. Но не хотелось бы, чтобы люди дожили до такого времени, когда в бедах человечества, наряду с наукой и техникой, было бы обвинено искусство. Ведь оно вызывает в человеке эмоции, душевные волнения, и у всех светлых чувств есть противоположные им – темные. Вспомните рассказ Рея Брэдбери «Улыбка», фильм «Эквилибриум».
Во многих произведениях писателей-фантастов прогнозы относительно будущего неутешительны, преобладает пессимизм: деградация, гибель человечества, превращение человека в роботизированное бездушное существо. При таких высоких темпах развития науки и техники, непредсказуемых по своим последствиям замыслах и экспериментах по изменению природы человека опасность самоуничтожения людей велика. Клонирование, человеческое бессмертие в виде оцифрованного мозга… или виртуальность, оцифрованная система вещей, созданная с помощью компьютеров, изменяя которую человек может испытывать ощущения и переживания? Хорошо это или плохо? Есть реальность, в которой сегодня ученые создают завтрашний день человечества. Остановить процесс познания? В человеческой природе заложено созерцать мир и о нем размышлять. Чаще всего в критические для людей моменты осознаются и жизненные приоритеты, и способы решения проблем. Пока гром не грянет… Человечеству, чтобы объединиться, нужна общая беда. И это не мною сказано. Воздержусь от сетования на времена. Жизнь постоянно обновляется, то, что сегодня удивляет, со временем становится нормой. Когда последние люди реальности уйдут, знания о ней могут быть спрятаны «за семью печатями», ради порядка и спокойствия жителей планеты, которые будут воспринимать иллюзорное как необходимое и понятное. Может быть, такое и будет. В виртуальном мире уже живут, общаются. Там чувствуют. Но я не понимаю этих чувств, и в силу того, что отношусь к поколению, прожившему большую часть своей жизни без Интернета, и потому, что могу оценивать свое прошлое, сравнивая его с настоящим. Вспоминаю осеннее поле у стен Сторожевского монастыря, недалеко от Звенигорода, пруд «Соляриса». На поверхности воды застыли серебристые листья, упавшие с деревьев, растущих на берегу пруда. В воде, как в зеркале, отражаются небо, деревья, монастырские стены и башни, купол собора… дальний лес на возвышенности… Дотрагиваюсь рукой до воды. Иду по тропинке через поле к лесу, ощущая сыроватый запах травы, прохладу воздуха, движение ветра. Вижу исчезновение за горизонтом солнца, изменение цвета облаков. Приближаются сумерки. Я чувствую жизнь.
Если исходить из главной на сегодня тенденции мирового развития – глобализации, – будущее людей зависит от того, кто и как будет управлять этим глобализированным миром: интеллектуалы-аристократы, умные машины, богатая или техническая элита, кто-то еще. А может быть, люди сумеют переломить ход истории и сохранить свои национальные государства и культуры, то человеческое разнообразие, что глубинно и уникально? Больше всего вызывает тревогу проблема утраты человеком духовности, того, что делает его ответственным за судьбу планеты. Природа не бездонная кладовая, люди же в обществе потребления остановиться не могут. Вещи порабощают человека. Быть сверхпотребителем становится престижным. Желания. Без них жизнь – пустыня. Согласно же буддистским учениям, человек без желаний – совершенное существо, ни к чему и ни к кому не привязанное, начисто лишенное способности страдать и потому счастливое. Герой Александра Кайдановского в фильме Тарковского «Сталкер» – проводник в аномальную Зону, возникшую, возможно, после посещения Земли представителями иной цивилизации. В Зоне люди существовать не могут. Это территория непредсказуемости и воздействия на человека той инопланетной энергетики, которая заставляет его исповедоваться, пробуждает совесть. Как в «Солярисе». Есть в Зоне комната, предположительно, исполнения сокровенных желаний, ради осуществления которых Писатель и Ученый совершают с проводником свое опасное путешествие. Никто из них так и не решился войти в нее. А если осуществится подспудное, ничтожное? Как будешь жить тогда? Что стоит твой выбор, если исполнение желания зависит не от тебя самого и придется его выпрашивать? И действительно ли существование такой комнаты? Думаю, это определялось верой. Для Сталкера – жизнь без Зоны бессмысленна. Переступить через себя, приспособиться к несовершенному миру он не может. Выше личного счастья для него – потребность пробуждать в людях уверенность в своих силах на пути к изменению, духовному совершенствованию. Зона – мир без людей. И неизвестно, вернется ли рискнувший заглянуть туда человек или погибнет. Там нет внешних вызовов. Они внутри человека. Борьба с собой. Что будет с героями после?.. Победит материализм, как отметил один из кинокритиков.
«Зона уже существует где-то рядом с нами. Это не территория, это та проверка, в результате которой человек может либо выстоять, либо сломаться».
Андрей Тарковский.
Бог слепил человека из глины, и остался у него неиспользованный кусок.
– Что еще слепить тебе? – спросил Бог.
– Слепи мне счастье.
Ничего не ответил Бог и только положил человеку в ладонь оставшийся кусочек глины.
– Жизнь – сложная штука, – говорил Донатас. – Ты не улыбайся, не улыбайся, в ней всякое бывает!
– Что ты имеешь в виду?
– Как получилось, что мы встретились?
– Ты у меня в мыслях был. Твое творчество. Мысли и материализовались.
– Такое может быть.
– Свыше?
– Неожиданные повороты судьбы.
– Спасибо «Солярису»!
И мысль становится явью. Вот и все. Правда, у Лема написано: «…и слово становится плотью».
«Солярис» изменил мое мировосприятие. Неясное, непонятное в картине не оттолкнуло, не вызвало недоумения. Возникло осознание причастности к пронзительной таинственности мира. Запомнились глаза Донатаса на всю жизнь, словно он заглянул в твою душу, и ты поняла, как больно терять, больно уходить и возвращаться. Для меня «Солярис» – это фильм о возвращении человека к своей сущности в условиях Контакта с неземным Разумом… На Земле мы, люди, в трагические моменты пытаемся выжить с помощью психологической защиты. Вытесняем из сознания, прячем пережитое глубоко в душу, живем дальше. А там, на Солярисе, Крис Кельвин лицом к лицу сталкивается со своей совестью. Ему нужно измениться, чтобы понять, что ищет его душа. Переживания Криса, соприкасающегося с необъяснимыми для него явлениями Космоса, врачуют его душу. И нет ни поражений, ни побед, обретения утраченного.
Он уходит от внутреннего одиночества к той, без которой жизнь не имеет смысла. Язык не поворачивается назвать Хари матрицей, она воспринимается как духовное существо, потому что любит. Почему своей героине Лем дал имя Хари? Случайность? «Хари» в индуизме означает – «уносить», «освобождать». И на мой взгляд, в этих определениях образ той жертвенно любящей Хари, которую можно назвать человеком. Чувство любви дает нам силы для противостояния одиночеству и страху смерти, для преодоления своего несовершенства и эгоизма… притягивает ко всему светлому. Представим на мгновение, что люди не способны любить. СРАЗУ ЖИЗНЬ ТЕРЯЕТ СМЫСЛ. В этом материальном мире все бренно, преходяще, космос недоступен, загадочен, и что гадать о его сущности-предназначении. Важен только любящий человек. Сегодня уже не провожу параллели между Донатасом и его героем. И в то же время Крис Кельвин для меня неотделим от его личности. Строгий, целеустремленный, здравомыслящий, сдержанный – Донатас. Крис Кельвин мягкий, растерянный, опустошенный, уставший от когда-то терзавших его переживаний. Он ищет на Солярисе научные истины, а обретает совсем иные – нравственные. Он любит. И ему все равно, что скажет наука устами Сарториуса о его чувствах. Почему режиссер пригласил на эту роль Донатаса? Сколько раз задавали ему этот вопрос! Ответа, как он сам говорил об этом, не нашел. Я не провидец. Но может быть, в дневнике одной из актрис, вспоминающей о режиссере, есть ответ? Речь шла о другом фильме. В нем предполагалось на главную роль пригласить известного зарубежного актера. И фраза, сказанная тогда о том актере, – «взгляд, у него есть взгляд», – разве не дает разгадку тайны притяжения к образу, созданному Донатасом? У НЕГО ЕСТЬ ВЗГЛЯД. Взгляд человека, способного раскрыть глубочайшие переживания и мысли людей. Тарковский выбрал Донатаса Баниониса и победил.
Незримым исполнителем роли Криса Кельвина остается в памяти озвучивший Донатаса Владимир Заманский. О том, что эта роль озвучивалась не Донатасом, а другим актером, я узнала из публикаций о съемках картины. В титрах фильма такой информации не было. Не знаю, встретились ли они в жизни, не спросила об этом у Донатаса, но «Солярис» соединил их творчеством с человеком удивительного миропонимания.
Вероятно, я не скажу что-то новое, вспоминая рассказ Донатаса о «Солярисе», все же… попробую. Встреча с Тарковским казалась ему необъяснимой, счастливой случайностью. К 48 годам за его плечами были роли в фильмах «Никто не хотел умирать», «Мертвый сезон», «Красная палатка», «Король Лир», «Гойя». А также такие прославившие его театральные работы, как Тесман в пьесе «Гедда Габлер», Вилли Ломен в «Смерти коммивояжера», Бекман в «Там, за дверью». Первая встреча с Тарковским произошла в одном из павильонов «Мосфильма» во время кинопроб на роль Кельвина. На роль Хари пробовались несколько актрис. По словам Донатаса, «…Наташа была очень естественна, не играла, а проживала жизнь Хари. Чувствовалось, что это самая близкая к персонажу актриса, понимающая суть поведения своей героини». Решение Тарковского о том, что Хари будет играть Наталья Бондарчук, определило судьбу этой роли. Съемки картины проходили в соответствии с графиком, поэтому Донатас не прерывал работу в театре. Если разделить фильм на две части: земную жизнь Кельвина и космическую, то, как он вспоминал, замысел режиссера в сценах на Земле ему был более понятен, чем в сценах на станции. Работая с Тарковским, он не переставал удивляться точно выверенному режиссером знанию того, каким должен быть фильм: «Трудно было. Но я не говорил Тарковскому о своем непонимании тех или иных моментов роли. Старался выполнять все его распоряжения, просьбы. Следовали точные указания: куда нужно подойти, в каком направлении смотреть, сколько времени молчать».
Насколько я понимаю, приглашение на роль Кельвина актера школы Мильтиниса с ее установками на жизненность и предельно глубокое погружение в психологию человека, усвоенные Донатасом правила полного подчинения режиссеру, привитые актерам этой школы, привели к поразительному эффекту правдоподобия в картине на фантастическую тему. Как убедительно показал он эмоциональный мир Криса Кельвина, будучи по природе, как сам говорил, логиком.
…Прогулки доставляли нам обоим радость. Мне хотелось, чтобы Донатас больше времени проводил на свежем воздухе, ему же вдвоем было веселее и спокойнее. Во время прогулок мы присаживались на скамейки, чтобы он мог отдохнуть. Было ясно: пройти расстояние даже до магазина, который был за километр от его дома, ему уже трудновато. Но от прогулок не отказывался. Старость не обязательно приходит, когда тебе за шестьдесят или семьдесят лет. Можно состариться гораздо раньше. От потери смысла жизни, несбывшихся надежд, одиночества. Когда же Донатас подошел к рубежу, за которым пришло нежелание покидать свой дом? 2010 год? Тогда он отказался от поездки в Петербург. Приглашение было по случаю открытия в Александровском парке его именного кресла… Два года, как умерла его жена…
Старость! Я не чувствовала ее приближения. Когда-нибудь повернусь спиной к будущему, а в лицо будет смотреть прошлое. А впрочем, если пофилософствовать, можно сказать, что в реальности нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего – есть движение одновременности. «Не считая краешка текущего мгновения, – писал Кароль Ижиковский, – весь мир состоит из того, что не существует». Это высказывание я записала на одной из стен своей квартиры, удивляясь тому, что мысли, которые бывает трудно выразить словами, уже кем-то в словах определены.
Каждый человек на Земле есть решение чьей-то проблемы… Спокойно прожить жизнь – вот что сегодня кажется самым невероятным приключением… А может быть, мы вообще здесь только для того, чтобы впервые ощутить людей как повод для любви.