10
Мирная жизнь двух сестер
Невиновности не существует. Существует разная мера ответственности.
Стиг Ларссон
1
На автостраде, ведущей из Фальсбура в Нанси, ни одной машины, дороге нет конца, она убаюкивает.
Карадеку, сидящему за рулем старенького «рейнджа», эта монотонность показалась отдыхом. Пастбища, стада коров, запах навоза, поля, сменяющиеся полями, медленно ползущие по асфальту тракторы, которые ему нет необходимости обгонять.
На панели играет и рассыпается зайчиками солнце. Звучит изысканный минималистский джаз трубача Кенни Уилера. Сколько Марк ни ездит последние десять лет, он всегда слушает этот диск.
Последний подарок жены перед ее уходом.
Уходом в другой мир.
Сидя за рулем, Марк всю дорогу размышлял о том, что услышал от Музелье. Он мысленно прослушивал их разговор снова и снова, как будто записал его на пленку. Обсасывал каждую реплику. Переваривал. И наконец поздравил себя: интуиция не подвела. Он чувствовал, что Музелье – самый главный свидетель. Что во время следствия его недооценили. Он знал, что жандарм ему лгал, но пока не имел возможности загнать его в угол.
Добравшись до Нанси, Марк подумал было, не отправить ли Рафаэлю эсэмэску. Нет, еще рано. Лучше заручиться более вескими подробностями.
Когда Карадек доехал до центра, у него возникло искушение припарковаться на свой страх и риск прямо напротив книжного магазина. Но он не поддался. Не хватало только в самый нужный момент лишиться машины. Марк нашел место на стоянке Сен-Жан, неподалеку от вокзала и торгового центра, огромного здания из бетона 70-х годов, и отправился к магазину пешком по некрасивому, искореженному строительными работами кварталу.
Серый, сумрачный, мрачный, безжизненный Нанси. Карадек сохранил о нем самые безотрадные воспоминания. Хотя именно здесь в 1978 году он встретил девушку, которая стала его женой. Тогда Марк был молодым инспектором (так его тогда называли), только что окончившим Кан-Эклюз. Его тогда отправили на недельные курсы профессиональной подготовки, они проходили в студенческом городке в здании гуманитарного факультета.
Вот в этом-то здании, кочуя из одной аудитории в другую, Карадек и повстречал Элизу. Ей исполнилось двадцать, она училась на отделении классической филологии и жила в университетском общежитии на улице Нотр-Дам-де-Лурд.
Марк тогда работал в Париже. Он ждал два года, когда Элиза кончит учиться и получит диплом, а сам ездил из Парижа в Нанси. Ему вспомнилось, как он иногда срывался внезапно с места, садился за руль «Рено R8 Гордини» и мчался в Нанси, к ней. На глазах у него выступили слезы. Такая любовь случается в жизни только раз, но ты живешь и не чувствуешь, как она драгоценна. И разве это не трагедия?
Идиот! Не смей подпускать к себе воспоминания. Воспоминания надо держать под замком, обороняться от них, не приближаться к ним ни на шаг, иначе – гибель!
Марк заморгал изо всех сил глазами, но не смог заслониться от лица Элизы. Северная девушка. Лицо решительное, но с тенью грусти, пепельные волосы, светлые хрустальные глаза. На первый взгляд холодная, отстраненная, недосягаемая. Но, открывшись, становилась ласковой, восторженной, непредсказуемой.
Элиза приобщила его к литературе, живописи, классической музыке. У нее был взыскательный вкус, но снобизма ни капли. Всюду и всегда она была с книгой – стихами, каталогом выставки, романом. Мир искусства, воображения, фантазии был неотторжимой частью ее жизни. И для Марка тоже приоткрылось новое измерение. Он изменился благодаря Элизе и с немалым удивлением вдруг понял, что жизненная материя гораздо богаче охоты за преступниками, куда разноцветнее, неожиданнее, головокружительнее…
Марк ехал по Нанси и чувствовал: еще немного, и вал прошлого сметет его. Он полез в бумажник, вытащил из отделения для мелочи таблетку, разломил надвое. Последний блистер. Сунул половинку под язык. Призвал на помощь химию, чтобы не упасть духом. Притупить боль, что не смог любить Элизу еще больше. Что не смог помешать ей уйти.
Химия подействовала незамедлительно. Ощущения смягчились, картинки расплылись, мысли замедлились. Лицо жены стало таять, и Марку вспомнились слова Флобера, которые любила повторять Элиза: «У каждого из нас в сердце есть тайник. Я замуровал его, но не уничтожил».
2
В тихое предвечерье конца лета мрачное прошлое Черничной улицы казалось выдумкой. Ветерок шелестел листьями, лепеча что-то ласковое на ухо прохожим. Солнце, подражая импрессионистам, оживило желтыми мазками палисадники, картина получилась и теплая, и грустная, что-то среднее между Норманом Роквеллом и Эдвардом Хоппером.
В доме под номером 299 на крылечке сидели две черные женщины, дышали воздухом и присматривали за девочкой, которая, разложив тетрадки на садовом столе, делала уроки, и за малышкой, возившейся в траве.
– Вы кого-то ищете, сэр?
Окликнула меня та, что посолиднее, – скорее всего, Анжела, старшая сестра Джойс Карлайл.
– Добрый вечер, меня зовут Рафаэль Бартелеми, я хотел бы задать вам несколько вопросов о…
Она мгновенно насторожилась.
– Вы кто? Журналист?
– Нет, я писатель.
Я всегда удивлялся, насколько люди терпеть не могут журналистов и как хорошо относятся к писателям.
– И что же вас интересует?
– Ваша сестра Джойс.
Анжела нервно повела рукой по воздуху, словно отгоняла овода.
– Джойс умерла десять лет назад. Кто вы такой, что позволяете себе тревожить ее память?
Низкий голос Анжелы прозвучал серьезно и весомо. С шапкой темных густых волос, она вообще была похожа на актрису из фильмов блэксплойтейшн. Этакая Пэм Гриер в ярких шортах и кожаной жилетке.
– Мне очень неприятно воскрешать горестные воспоминания, но у меня есть кое-какая информация, и она может вас заинтересовать.
– Какая именно?
– Относительно вашей племянницы Клэр.
В глазах Анжелы вспыхнул красный огонек. Она вскочила с кресла-качалки и накинулась на меня:
– Я не люблю шантажистов, писака! Есть что сказать, – говори! Нет – мотай отсюда живо!
Глэдис, женщина помоложе Анжелы, пришла мне на помощь:
– Дай ему слово сказать, Энжи, у него славное лицо.
– Славное лицо паразита, – прогудела Энжи и, забрав из сада обоих детей, словно хотела их спрятать, ушла, хлопнув дверью, в дом.
Я довольно долго разговаривал с Глэдис. Она смотрелась мягче, чем Анжела, и поэтому напоминала мне Клэр: длинные гладкие волосы, тонкие черты лица, легкий макияж. В коротком белом платье, с длинными красивыми ногами, она словно сошла с обложки пластинки «Четыре сезона любви». Этот альбом диско-певицы Донны Саммер был у моих родителей и очень радовал меня в детстве.
Я вызвал в Глэдис любопытство, и она согласилась поговорить со мной о своей покойной сестре. И без всяких моих просьб подтвердила все, что мне рассказала Марлен Делатур, журналистка из «Уэст Франс»: да, Джойс Карлайл умерла от передозировки спустя месяц после исчезновения Клэр.
– После стольких лет воздержания Джойс снова вернулась к наркотикам?
– Кто бы стал ее осуждать? Ее раздавило исчезновение дочери.
– Но ведь тогда еще оставалась надежда, что Клэр жива, что можно ее разыскать…
– Джойс не могла найти себе места от отчаяния и тревоги. У вас есть дети, господин Бартелеми?
Я показал ей фотографию Тео на телефоне.
– До чего жизнерадостный, – улыбнулась Глэдис. – И очень похож на вас.
Может, это глупо, но мне почему-то всегда было очень приятно, когда замечали наше с Тео сходство. Я поблагодарил Глэдис. Тут дверь дома открылась, и на пороге появилась Анжела с альбомом в руках. Она снова села в кресло-качалку и, без малейшей настойчивости с моей стороны, сама присоединилась к нашему разговору, который явно слышала через окно.
– Если вы хотите понять Джойс, то всегда должны помнить: сестра была человеком крайне эмоциональным. Она была страстной, была влюбленной. Мне это мало свойственно, но я это уважаю.
Мне невольно вспомнились слова Анатоля Франса: «Я всегда предпочитал безумие страсти мудрому безразличию».
Анжела задумчиво обмахивалась принесенным альбомом.
– В молодости Джойс частенько обжигала себе крылышки. А с рождением Клэр успокоилась. Она была женщиной образованной, хорошей матерью, но в ней, кроме позитива, был заложен и негатив: готовность к саморазрушению. К сожалению, бывает такое в людях. Злобный демон может дремать долгие годы, но он просыпается, стоит тебе оступиться, и пожирает тебя. Демон не умирает, и искра оборачивается пожаром.
– А вы чувствовали, в каком она находится состоянии? В такие времена человек особенно нуждается в поддержке.
Анжела посмотрела на меня с глубокой печалью.
– Это я нашла Джойс на полу в ванной комнате со шприцем в руке. И конечно, я чувствую себя виноватой в ее смерти.
3
Нанси
Карадек лавировал между прохожими, переходил с одной стороны улицы на другую. Яркое солнце словно вернуло к жизни мрачную в его воспоминаниях столицу лотарингских герцогов. От хорошей погоды многое меняется, город насыщается витаминами, которых нет в унылые дождливые дни. Сегодня даже небольшие дома на улице Клодион казались светлыми домиками юга. И улица Сен-Жан, ставшая пешеходной, бурлила энергией.
А вот и улица Сен-Дизье. «Книжный салон». Большой книжный магазин не предал памяти Марка. Карадек увидел те же полки на первом этаже и те же ограждения на втором и третьем, благодаря которым магазин походил на пароход.
У входа продавец заполнял яркую витрину карманными словарями, и Марк спросил у него:
– Не подскажете, где мне найти Максима Буассо?
– Третий этаж, секция детективов.
Марк быстренько поднялся по лестнице на третий, но перед стойками с триллерами и детективами в стиле нуар обнаружил только молоденькую продавщицу. Она делилась с покупателем своими восторгами по поводу «Некрополиса», шедевра Герберта Либермана.
– Максим? Он пошел помогать ребятам из канцтоваров. Сегодня же начался учебный год.
Карадек отправился снова на первый этаж, недовольно ворча себе под нос. Начался учебный год! Черт побери! Какая неудача! Пятница и вторая половина дня. Занятия кончились, и в канцтоварах полно школьников и родителей.
Так оно и есть. Два продавца едва справлялись с толпой покупателей. На красном жилете молоденького болтался бейджик с именем Буассо.
– Максим Буассо? Капитан Карадек, бригада по борьбе с бандитизмом. Я хотел бы задать вам несколько вопросов.
– Да, но… Не здесь, – забормотал паренек.
Максим Буассо выглядел куда моложе, чем представлял себе Марк. Красивый мальчуган со страдальческим выражением лица. Сразу видно, что не уверен в себе и страшно уязвим. Карадеку тут же вспомнился Монтгомери Клифт в своих первых ролях – в «Красной реке», в «Месте под солнцем»…
– Можешь сходить на обед, – сказал пареньку второй продавец, заведующий этой секцией. – Я вызову Мелани.
Максим снял форменный жилет и отправился за Карадеком, который не без труда пробирался через толпу.
– Столько народу, что я даже не пообедал, – сказал Максим, когда они вышли на улицу. – Здесь неподалеку есть суши-бар. Устроит вас?
– Я бы предпочел хороший стейк, но можно и суши, – отозвался Марк.
Не прошло и пяти минут, как они сидели рядом за стойкой на табуретах. Ресторан работал по принципу кайтен: маленькие тарелочки под прозрачными пластиковыми колпаками проплывали на конвейере перед клиентами. Ресторан только что открылся, так что народу в нем пока почти не было.
– Я уже все рассказал полковнику Музелье, – сказал Максим, сунув соломинку в стакан с мятной водой.
Карадек не стал ходить вокруг да около.
– Музелье – фуфло. Забудь о нем. Ты же понял, что он тебе не поможет.
Юноше, вероятно, пришлась по душе грубая прямота Карадека, но он все же встал на защиту Музелье.
– Вообще-то полковник прав: прошло целых девять лет, и моя история не имеет никакого смысла.
Марк, не соглашаясь, покачал головой.
– Она имеет смысл и к тому же может помочь нам еще в одном деле.
– Правда?
– Давай я сперва задам тебе свои вопросы, а потом объясню, что к чему. Идет?
Паренек кивнул. Марк сначала пересказал в общих чертах то, что ему сообщил Музелье, а потом стал уточнять.
– Значит, тебе тогда было десять лет, так?
– Десять с половиной. Я перешел в шестой класс.
– Где ты жил?
– В родительском доме на площади Карьер.
– В Старом городе? Рядом с площадью Станислас?
Буассо кивнул и продолжил:
– Каждую среду во второй половине дня наш шофер возил меня на катехизис.
– Куда именно?
– В базилику Святого Апра. Я врал отцу насчет часа, когда мне надо было там быть. Хотелось иметь в своем распоряжении больше времени. Шофер высаживал меня на улице Гиз, и я одну неделю ходил к кюре, а другую – в парк Орли. В парке лектор рассказывал ребятам о театре. Вход был свободный. Не надо было записываться, ничего от нас не требовалось. В общем, было здорово.
Марк отхлебнул пива и взял себе тарелочку с сашими. Максим продолжал рассказывать, и голос у него дрогнул.
– На обратной дороге из лектория этот тип меня сцапал. Я всегда выбирал дорогу покороче и не видел, как он подкрался. Минуты не прошло, как я оказался у него в багажнике.
– Он знал, кто ты такой.
– Само собой. Он сразу же сказал мне: «У тебя все отлично. Отец мигом вытащит тебя отсюда». Должно быть, он следил за мной не одну неделю.
– Сколько времени вы ехали?
– Часа два, я думаю. Когда мы подъехали к дому, шел дождь, было совсем темно, и кругом лес. Сначала он запер меня в сарае для инвентаря рядом с домом. У меня, похоже, поднялась температура от испуга и потрясения. Я орал, бредил, не мог остановиться. Если уж начистоту, меня тошнило и несло в прямом и переносном смысле. Сначала он отвесил мне несколько оплеух, а потом все-таки решил отвести в дом, завязал глаза и повел. Я спускался вниз по длинной-длинной лестнице. Когда мы остановились, он открыл одну дверь, потом вторую. В конце концов он передал меня какой-то девушке. У нее был ласковый голос, и от нее очень хорошо пахло. Фиалковой водой и свежевыглаженным бельем. Она не велела мне снимать с глаз повязку и просила не бояться. Она вымыла меня губкой, а потом даже баюкала, чтобы я мог заснуть.
– Как звали девушку, знаешь?
Буассо утвердительно кивнул.
– Она сказала, что ее зовут Луиза.
Карадек прикрыл глаза.
Луиза Готье, первая жертва. Четырнадцать лет, конец 2004 года, ее похитили в Бретани, она приехала на каникулы к бабушке с дедушкой.
В голосе Максима послышались рыдания.
– Подумать только, все эти годы я считал девушку его сообщницей! А недавно прочитал, кто такой Хайнц Киффер, и понял, что она была…
– Я знаю, кем она была. А с другими девушками ты общался, пока был там?
– Нет, только с Луизой. Мне в голову никогда не приходило, что там был кто-то еще.
Максим застыл, глядя в пустоту. Он молчал не меньше минуты.
– Сколько времени ушло у твоих родителей на то, чтобы собрать выкуп? – задал новый вопрос Карадек.
– Несколько часов, не больше. Кифферу хватило ума не требовать заоблачных денег. Пятьсот тысяч евро средними купюрами. Вы, конечно, знаете, моя семья баснословно богата. Отцу не трудно было собрать такую сумму.
– Где произошла передача выкупа?
– В лесу Ланвевиль-о-Буа, неподалеку от Люневиля.
– Откуда ты это знаешь?
Буассо объяснил:
– На следующий день, когда мы уезжали, Киффер меня связал, но повязку с глаз снял, и я сидел рядом с ним на пассажирском месте. По дороге он остановился у телефона-автомата на обочине, позвонил отцу и назначил место встречи.
– Как себя вел Киффер? Как выглядел?
– Ненормальным. Дергался, нервничал, вел себя как сумасшедший. И меня посадил на переднее место тоже не от большого ума. Хоть он и ехал какими-то проселками, меня и там могли запросто заприметить. Сам он надел лыжную маску и говорил сам с собой. Был перевозбужден до крайности. Похоже, что-то принял.
– Лекарства или наркотики?
– Не знаю, но что-то принял.
– А как ты мог запомнить номер его машины?
– Увидел в свете фар, когда пошел отцу навстречу.
– Значит, выкуп передавали в лесу? Две машины, одна напротив другой?
– Да, как в фильме «Сицилийский клан». Отец передал чемоданчик, набитый купюрами, Киффер проверил и отпустил меня. Конец комедии.
– Погоди, погоди, какой чемоданчик? Твой отец переложил деньги в желтую сумку, разве нет?
– Нет, он передал кейс, какими обычно пользуются бизнесмены.
– Музелье мне сказал, что ты говорил о желтой сумке.
Буассо занервничал.
– Ничего подобного! Я не мог такого сказать! Деньги были в жестком атташе-кейсе, фирмы «Самсонайт», у отца таких всегда навалом. Может, потом Киффер и переложил все в сумку, не знаю. Хотя меня бы это не удивило. Он всего боялся. Боялся, что ему приготовили западню, думал, что средством для западни может стать все что угодно.
Карадек опустил голову, размышляя, и тут обратил внимание на руки Буассо, лежащие на стойке: ногти были обкусаны до крови. Паренек тонкокожий и всегда начеку… Был бы ангелом, если бы не стресс и страх.
– А дальше что было? Что делали родители?
– Ничего. В самом прямом смысле. Слова мне не сказали, ни о чем не спросили. По их мнению, вся вина была на мне. Через два дня отправили в пансион. Сначала в Швейцарию, потом в Штаты. Мы никогда больше не вспоминали об этом случае, и кончилось тем, что я его тоже вытеснил из памяти.
Марк недоверчиво сдвинул брови.
– Ты хочешь сказать, что никогда не связывал свою историю с историей жертв Киффера?
– Никогда. Я жил в Чикаго. Все, что происходило здесь, меня абсолютно не касалось. О деле Киффера я вообще узнал полгода назад.
– Каким образом? Музелье сказал, что толчком послужили сеансы у психотерапевта.
– Да, я хотел остаться в Штатах и учиться в театральной школе на Бродвее. Но после того как сдал на бакалавра, мне пришлось вернуться. Из-за здоровья. Расклеился всерьез. Меня всегда мучили страхи, а тут участились приступы отчаяния, доставал параноидальный бред, галлюцинации, я хотел покончить с собой… В общем, был на грани сумасшествия. Меня госпитализировали, полгода я провел в специальном центре в Саргемин и мало-помалу оклемался. Местные врачи помогли, потом психотерапевт.
– И во время сеансов с психологом всплыли воспоминания?
– Да. И мне здорово поплохело, когда я понял, что похитителем был Киффер, который сжег свой вертеп буквально несколько часов спустя. Я мог бы спасти этих девочек, понимаете?!
– Это было бы проблематично, – меланхолично отозвался Марк.
– Но я же запомнил номер, черт подери! – закричал Буассо. – Обратись мы в полицию, его схватили бы раньше, чем он устроил аутодафе!
Марк положил парню руку на плечо, ему хотелось его утешить.
– В ответе родители, ты-то при чем?
– Они – гады. Чтобы, не дай бог, не попасть в газетную хронику, предпочли оставить преступника на свободе. Меня эта мысль с ума сводит!
– Ты говорил с ними об этом?
– Я с ними вообще не разговариваю с тех пор, как понял, что они совершили. И от наследства отказался. Не хочу ничем быть им обязанным. За лечение заплатили дедушка с бабушкой.
Марк вздохнул.
– Ты в этом говнище ни за что не отвечаешь, тебе было десять лет.
– Это не снимает вины.
– Снимает. Много кто может упрекнуть себя в этом деле, но не ты. Уж ты мне поверь.
Максим сжал голову руками. До еды он так и не дотронулся. Марк, глядя на него, вздохнул. Нравился ему этот паренек: цельный, чувствительный, уязвимый, честный. Карадек очень хотел бы ему помочь.
– Послушай, я знаю: всегда легче говорить, чем делать, но ты все-таки постарайся, найди средство и оставь все это позади. Понял? И скажи на милость, что ты вообще тут делаешь?
– То есть?
– Я имею в виду в Нанси. Мотай отсюда как можно скорее. У тебя здесь куча скверных воспоминаний. Не ерепенься, прими от родителей деньги и уезжай в Нью-Йорк, заплати за театральную школу и учись себе. У нас одна жизнь, и проходит она быстро.
– Я не могу никуда ехать.
– Почему это?
– Я же вам сказал, я болен. У меня проблемы с психикой. Психолог, который со мной работает, живет здесь и…
– Погоди! – Марк, подняв руку, прервал паренька, потом взял со стойки визитную карточку ресторана и написал на ней телефон и фамилию, карточку протянул Буассо.
– Эстер Азьель, – прочитал тот. – Кто это?
– Врач-психотерапевт, работала в больнице Святой Анны. Француженка, но живет теперь в Америке. Работает в больнице на Манхэттене, имеет там свой кабинет. Если у тебя появятся в Нью-Йорке проблемы, сходи к ней и скажи, что от меня.
– Откуда вы ее знаете?
– Я тоже нуждался в помощи – депрессии, галлюцинации, кризисы, боязнь людей, боязнь самого себя… Двери в ад, как ты сказал, тоже были для меня открыты.
Максим замер, недоверчиво покосившись на Карадека.
– Глядя на вас, трудно в это поверить. И что теперь? Вы выздоровели?
Марк отрицательно качнул головой.
– Нет, от этой чертовщины до конца избавиться невозможно. И это плохая новость.
– А хорошая?
– Хорошая: можно научиться с ней жить.
4
Билберри-стрит
Анжела Карлайл положила на садовый столик старый альбом в матерчатой обложке. Еще недавно люди складывали из своих воспоминаний книгу, теперь делают сто снимков на телефон и забывают о них.
Глэдис и Анжела бережно переворачивали страницы, пристально вглядываясь в фотографии, и я вместе с ними. Шлюз открылся, хлынуло прошлое. Фотографии помогли Джойс ожить. Сестрам было больно, сестры были счастливы.
Мелькали годы – 1988-й, 1989-й, 1990-й… Я видел на фотографиях совсем не то, что ожидал. В те времена Джойс вовсе не была накачанным наркотиками зомби, какую мне представила Марлен Делатур. Она была цветущей молодой женщиной. Радостной. Великолепной. Не сгустила ли краски бывшая сотрудница газеты «Сюд-Уэст»? Или сделала поспешные выводы, что так свойственно людям ее профессии?
В обществе сестер я соблюдал предельную осторожность. Даже в мыслях не имел затронуть тему проституции.
– Одна французская журналистка сказала мне, что после рождения Клэр Джойс не притрагивалась больше ни к кокаину, ни к героину.
– Джойс никогда не имела дела с кокаином, – возмущенно отрезала Анжела. – У нее были проблемы с героином, но давным-давно. Клэр родилась в девяностом. К тому времени Джойс уже забыла о наркотиках. Она вернулась в семью, жила с мамой в Филадельфии, нашла себе работу в библиотеке и еще работала волонтером в центре социальной адаптации.
Мысленно я взял на заметку новую информацию и продолжал рассматривать фотографии. Теперь передо мной была маленькая Клэр. Клэр с мамой, с тетями, с бабушкой. От волнения у меня перехватило горло. Как не щемить сердцу, если видишь любимую шестилетней или семилетней девочкой?
Я подумал о той новой жизни, что затеплилась теперь в Клэр. Что, если это девочка, и она будет похожа на нее? Только бы мне удалось найти мою Клэр!
Мы находились очень далеко от тех малоприятных портретов, какие рисовали в газетах журналисты. Все три сестры Карлайл были женщинами образованными и жили в достатке. Их мать Ивонна была юристом и всю жизнь проработала в аппарате мэра Филадельфии.
– Что-то я не вижу фотографий вашего отца, – удивился я.
– А вы когда-нибудь миражи фотографировали? – поинтересовалась Глэдис.
– Или сквозняк с мужским орудием наперевес? – подхватила Анжела.
Обе сестры прыснули. И я тоже не мог сдержать улыбки.
– А Клэр? Кто ее отец?
– Понятия не имеем, – ответила Глэдис, пожав плечами.
– Джойс никогда о нем не говорила, а мы не спрашивали.
– Не может этого быть! Ваша племянница, она-то наверняка спрашивала, и не раз!
Анжела сдвинула брови, приблизила свое лицо к моему и пророкотала:
– Вы видели в этом альбоме мужчин?
– Нет.
– А в этом доме вы их видели?
– Нет, не видел.
– Их здесь нет, никогда не было и не будет. Мы, Карлайл, такие, живем без мужчин. Мы из амазонок.
– Сравнение не кажется мне точным.
– Почему?
– В греческой мифологии амазонки ломали своим сыновьям руки и ноги или ослепляли, чтобы использовать как рабов.
– Вы прекрасно поняли, что я хотела сказать. Мы не нуждаемся в мужчинах, писака. Это наше кредо, и мы так живем, нравится тебе это или нет.
– Мужчины – они же разные.
– Нет, все одним миром мазаны: легковерные, трусливые, лживые фанфароны. На вас нельзя положиться. Вы мните себя воинами, а на деле – марионетки, послушные своим капризам. Трубите о мужестве, а гонитесь за дешевкой.
Я не остался в стороне, вступил в дискуссию, поддержал разговор, рассказал о Натали, которая оставила меня с месячным Тео на руках. Но не смягчил сердца амазонок.
– Исключение только подтверждает правило, – вынесла вердикт Анжела.
Солнце клонилось к закату, жара спадала, и мое терпение не осталось без награды. Даже не зная, кто я такой на самом деле, сестры невольно заговорили откровеннее. Смягчилась понемногу и Анжела. Говорила она по-прежнему жестко, но я чувствовал: наша с Тео судьба ее тронула.
Анжела закрыла альбом. Солнце заслонили, стеснившись, тучки, а потом снова открыли его, рассеявшись.
– Почему вы сказали, что чувствуете себя виноватой в смерти Джойс? – спросил я Анжелу.
– Мы все виноваты, – подала голос Глэдис.
Анжела вздохнула.
– Дело в том, что на выходных, когда это произошло, нас здесь не было. Мы навещали маму в Филадельфии. Джойс не захотела поехать с нами. И хотя говорила, что все у нее нормально, я опасалась, как бы она не двинулась в дурную сторону.
Глэдис нашла нужным внести ясность.
– Мы съездили буквально туда и обратно; маме только что прооперировали бедро, и она не могла передвигаться. Естественно, она умирала от беспокойства из-за Клэр, и, честно сказать, я совсем не уверена, что, останься мы здесь, что-нибудь бы изменилось.
– Как все происходило на самом деле?
Анжела начала:
– Я первая увидела мертвую Джойс, у нее в ванной, в воскресенье вечером, когда мы вернулись. В руке у нее торчал шприц. Падая, она ударилась о раковину, у нее была разбита голова.
– Следствия не было?
– Было, конечно, – подхватила Глэдис. – Смерть была неестественной, поэтому судебно-медицинский эксперт потребовал вскрытия.
Анжела добавила:
– Полиция поддержала его требование, поскольку незадолго до смерти Джойс им позвонила неизвестная женщина и предупредила об агрессивном нападении на сестру.
По мне волной, от макушки до пяток, побежали мурашки. Я хорошо знал это ощущение. Всегда, когда пишешь роман, наступает минута, когда герои тебя изумляют. Бывает, они задумывают дела, о которых ты даже не помышлял, или, затеяв разговор, делают невероятное признание, которое едва успевают записать твои пальцы, бегающие по клавишам. Разумеется, ты всегда можешь отказаться от неожиданных поворотов, нажать на Delete и сделать вид, будто ничего и не было. Но обычно ты так не поступаешь, потому что непредсказуемое и есть нерв творчества. Только он поведет твою историю туда, где не бывал никто. Упоминание Анжелы об анонимном звонке тоже было прорывом в неведомое.
– Следователь изучил все последние звонки на телефоне Джойс. Был арестован и посажен в тюрьму дилер, с которым она имела дело, – скользкий прохиндей из местных. Он не стал скрывать, что продал ей солидную порцию наркотиков перед выходными, но на день смерти Джойс у него было железное алиби, и его отпустили.
И тогда я задал очень серьезный вопрос:
– У кого могла быть причина хотеть смерти вашей сестры?
Глэдис грустно улыбнулась.
– Ни у кого, я думаю. Но когда имеешь дело с наркотиками, можешь невольно оказаться среди очень страшных людей.
Анжела снова вступила в разговор.
– В любом случае вскрытие подтвердило передоз. Рана на голове была результатом падения – Джойс, падая, ударилась головой о раковину.
– А анонимный звонок?
– В те времена сплошь и рядом анонимно звонили в полицию. Подростки баловались, злили полицейских…
– А вам не кажется, что это все же очень странное совпадение?
– Да, безусловно. Мы тогда наняли адвоката, хотели получать бумаги о ходе следствия.
– И что же?
Лицо Анжелы стало вдруг холодным и замкнутым. Она словно бы пожалела, что так разговорилась. Словно бы вспомнила, что понятия не имеет, кто я такой. Вспомнила, что полчаса назад я сказал: возможно, моя информация о племяннице их заинтересует.
И Анжела действительно спросила:
– Что вы хотели сообщить нам? Что нового вы можете сказать о Клэр?
Я знал, что этот момент настанет и вряд ли пройдет очень гладко. Мой телефон по-прежнему лежал на столе. Я стал перелистывать фотографии. Искал одну, единственно нужную: позавчерашнее селфи, мы сделали его перед тем, как идти в ресторан, на фоне антибского порта и форта Карре. Наконец нашел и протянул телефон Анжеле.
– Клэр жива, – тихо сказал я.
Она впилась глазами в фотографию, потом с яростью швырнула телефон на землю.
– Вон из моего дома, шантажист! – крикнула она и зарыдала.
