48. 22 ноября 1963 года. Скука – самый надежный яд

Я взглянула на часы: 17 часов 30 минут. Нынешний гость отличался точностью истинного логика. Я вытерла влажные глаза и открыла дверь; на пороге стоял длинный жердь с огромным несуразным носом, темными, близко посаженными глазами и немалых размеров преждевременной лысиной. Этот человек понравился мне сразу: его скупая улыбка выглядела искренней, во взгляде сквозила симпатия. На нем был безупречный костюм; Курт наверняка по достоинству оценит и его пунктуальность, и строгость в одежде. Гость старательно вытер ноги о половик и протянул мне небольшую коробку шоколада.

– Здравствуйте, миссис Гёдель. Я – Пол Коэн. Ваш муж назначил мне встречу, хотя я и не уверен, что сегодня для этого подходящий день.

– Добро пожаловать. Благодаря вам я не буду лить слезы перед этим проклятым телевизором.

– Нового ничего не сообщили? Почти весь сегодняшний день я провел в поезде.

– Он умер по дороге в больницу. Тело на военном самолете доставили на родину.

– На улицах чуть ли не комендантский час. Жизнь замерла.

– Я в ужасе! Если кто-то посмел убить президента, может случиться все что угодно!

– Джонсон до конца дня должен принести присягу. Стабильность государства не должна пострадать.

– Другого, такого как Кеннеди, уже не найти. А когда я думаю о бедной Джеки… И об их детях!

Я взяла у него вещи.

– Я боялся опоздать. Перепутал адрес.

– В 1960 году он у нас изменился. Квартал расстраивается, раньше у нас был дом 129, теперь 145. Курт решил не предавать этот факт огласке – это помогает защищаться от непрошеных гостей.

– Его приглашение меня очень удивило. Когда я попытался встретиться с ним в ИПИ, он выхватил у меня из рук удостоверение и захлопнул дверь прямо перед носом.

– Супруг – человек немного диковатый, но не злой.

– Идея попить в доме Курта Гёделя произвела на меня неизгладимое впечатление.

– Не преувеличивайте, мой мальчик!

Мы устроились в маленькой гостиной, чтобы иметь возможность смотреть телевизор. Визитер внимательно рассматривал обстановку, было видно, что занавески и диван в цветочек немало его озадачили. А чего он ждал? Что мы живем в пещере? Курт любил томить гостей в ожидании, поэтому мне нужно было занять этого мистера Коэна беседой. Это мне ровным счетом ничего не стоило: я была счастлива принимать в нашем доме такого молодого посетителя.

– Муж говорил мне, что некий молодой человек решил его проблему касательно континуум-гипотезы.

– Он назвал ее «своей» проблемой?

Объявили выпуск последних новостей, и я воспользовалась предлогом, чтобы увеличить громкость. Все привычные мне передачи заменил собой вал новостей, в которых не было ровным счетом ничего нового. Я тут же отвернулась от экрана и спросила гостя откуда он. Молодой человек жил в Нью-Джерси, но его родители приехали из Польши незадолго до войны.

– Адель, ты уже извела мистера Коэна своим полицейским допросом.

Пол, немало смущенный, встал, чтобы поздороваться с Куртом. Я поспешила оставить их наедине, дав возможность самостоятельно справиться с замешательством, охватившим каждого из них.

– Пойду принесу чаю. Как насчет пирожных?

– Как тебе будет угодно.

Я пошла на кухню, с трудом скрывая раздражение. Эта фраза у меня уже в печенках сидела. Его «как тебе будет угодно» свидетельствовало не о чуткости и внимании, а всего лишь о полном отказе от каких бы то ни было желаний.

Я столько лет подавляла свои собственные устремления, чтобы сохранить в нашей семье хотя бы видимость безмятежности. Чего бы ты посмотрел? Что ты хочешь поесть? Что тебе было бы приятно? Как тебе будет угодно. Мне больше никак не было угодно. Я исчерпала отведенный мне запас прочности и тоже покорилась пустоте.

Стоя у плиты с закипавшим чайником, я залюбовалась садом, печальным и нагим. И даже не помнила, как счастье сменилось одиночеством. Моей душой безраздельно завладела серая тоска. Она сковала мои мышцы и напрочь лишила способности радоваться жизни. Мама умерла в 1959 году и теперь покоилась на принстонском кладбище в двух шагах от нашего дома. Позже мы зарезервировали соседний участок. Весной к нам опять приехали Марианна и Рудольф. Теперь они навещали нас каждые два года. На свете нет ничего более предсказуемого, чем семейство Гёделей. В июне мне удалось вытащить Курта на море. Однако мы почти тут же вернулись: для него там оказалось чересчур холодно и слишком много народу. Летом 1963 года я съездила в Канаду, годом ранее – в Италию. По возвращении мы отметили нашу серебряную свадьбу, вдвоем, только он и я. Марианна даже не расщедрилась на поздравительную телеграмму. Я к этому была готова, но Курта поведение матери опечалило. Двадцать пять лет совместной жизни, из них десять в подполье: целая вечность, оловянная свадьба. От бессмертия повседневности раздражается кожа.

Тем утром, готовясь к визиту незнакомого гостя, я попыталась накрасить лицо, ставшее совершенно незнакомым. Неужели эти отвисшие щеки, эти складки и морщины принадлежали мне? Карандаш для подведения глаз напрочь отказывался держаться на ресницах, давно потерявших упругость. От макияжа пришла пора отказаться. Я превратилась в толстую бабушку. Все, что у меня осталось, – это хлопоты. Чтобы окончательно не погибнуть, я составляла длинные списки того, что нужно сделать. Занималась садом, вышивала, украшала нашу хижину отшельников. Курт не вылезал из кабинета. Мы поменялись с ним спальнями – мне захотелось больше солнца и света. Я поставила у себя в комнате великолепный застекленный шкаф, радуясь, что теперь у меня прибавится работы. Мое кресло у кухонного окна представлялось чем-то вроде малой родины и служило воплощением семьи, моего маленького зверинца. Прошлой весной не стало Пенни. Заводить вместо него кого-то другого у меня не было желания. Я усыновила неразлучную парочку двух бродячих котов. Большого рыжего прозвала «Богом»: он вечно взбирался на шкаф или на долгие дни куда-то пропадал, не подавая признаков жизни.

Почему говорят, что счастливыми могут быть только люди простодушные? Маленькой танцовщице счастья не досталось. Накануне я отправилась за покупками, совершая большой еженедельный шопинг, и вдруг остановилась, залюбовавшись девчушкой лет десяти, которая любовно не сводила глаз с новых туфелек. Ее мать, вынырнув из магазина, приказала шагать вперед жестом, в котором не было даже намека на нежность: «Соберись, Энн!» Девчушка, которую будто окатили холодным душем, с бесконечной грустью во взоре подняла голову и расправила плечи. От окрика вся ее радость куда-то испарилась. Мне захотелось подбежать к ней и взять на руки: «Не подчиняйся, малышка. Никогда и никому не подчиняйся!» Я вернулась, таща за собой хозяйственные сумки. Смотреть, как растут чужие дети, – вот каков был мой удел.

Я вернулась с подносом в руках. Две чашки чая и чашка горячей воды. Посмотрела, как муж разломил кусочек сахара, внимательно его изучил и выбрал себе самую крохотную частичку. Вот так на моих глазах Курт тридцать лет задавался вопросом, сколько сахара ему следует съесть. Интересно, а что бы случилось, если бы я насильно запихнула ему в чашку кусок побольше? Мир провалился бы в тартарары?

– Не возражаете, если я посижу рядом? По телевизору вот-вот будут передавать последние новости.

– Как тебе будет угодно.

Говоря по правде, мне просто хотелось посидеть в компании. И плевать, если я кому-то покажусь навязчивой. Репутация безумца и мегеры в Принстоне закрепилась за нами навечно.

Гость судорожно вцепился в свою чашку чая. Не имея понятия, с чего начать разговор, он решил пойти с лести. Пол горячо поблагодарил Курта за помощь, которую тот оказал ему при подготовке статьи. На что супруг ответил, что в сложившихся обстоятельствах чувство долга не оставило ему выбора. Коэн сделал огромный шаг там, где Гёдель двадцать лет назад потерпел неудачу. Эту новость Курт сообщил мне, перечитывая корреспонденцию: «Некий Пол Коэн доказал, что континуум-гипотеза неразрешима». Как-то на это реагировать я поостереглась. Меня страшил приступ тревоги, который не замедлил бы за всем этим последовать. Как человеку, который в свое время не опубликовал собственного доказательства, смириться с тем, что тебя обошли на финише? Курт запретил себе это из страха перед хулителями. Я знала, что самым неумолимым цензором мужа был его перфекционизм. В то же время, по словам коллег, для всех логиков он был Богом-Отцом. Наука – не что иное, как урок по принуждению покорности: Курту следовало признать, что он лишь смиренное звено цепи, что до него существовал Кантор, а после него будет Коэн. Как чувствовал себя Курт, глядя на это новое воплощение собственного «я»? Преодолел ли ревность и зависть? Может, его величие и вовсе не допускало такого чувства, как злоба? Ведь речь, ни много ни мало, шла об отречении. Напрасно он два десятка лет вынашивал в груди это дитя, права на отцовство которого был готов вот-вот заявить другой человек. Какая судьба ждала этого мальчика, осмелившегося приблизиться к свету? Неужели и он, как и его старшие собратья, поплатится за это жизненными силами?

– За эту работу, мистер Коэн, вам надо присуждать Филдсовскую премию.

– Вы слишком мне льстите. Логикам ее еще ни разу не давали. Даже вам!

– Я всегда старался держаться в стороне от почестей.

Я воздела взор к небу: кому он все это рассказывает? Если не считать Филдсовской премии, он получил все, о чем только может мечтать математик.

– Какой теме вы намереваетесь себя посвятить, когда одолеете эту крутую гору?

– Дел у меня хватает! Мне предлагают постоянную работу в Стэнфорде. Обожаю преподавать. К тому же у меня есть намерение заняться гипотезой Римана.

– А вы оптимист, мальчик мой! Как бы там ни было, вопрос с континуум-гипотезой до конца еще не закрыт. Ее неразрешимость свидетельствует лишь о том, что у нас нет для решения данной проблемы достаточно мощных инструментов. Так что все еще впереди.

– Вы продолжаете настаивать на истинности теории недостающих аксиом?

– Здесь как раз и начинается ваша работа как логика. Вы создали фундамент, теперь на нем пора возводить здание.

– Но первые кирпичи в этот фундамент были заложены вами, не так ли? А над чем вы работаете сейчас, доктор Гёдель?

– Я не делаю из этого тайны. В настоящее время все мое внимание поглощено философией. Вы доказали неразрешимость континуум-гипотезы. Я же задаюсь вопросом о том, какое значение это будет иметь с точки зрения философии.

– Вы больше не занимаетесь логикой в чистом виде?

– По моему убеждению, к философии необходимо проявлять тот же подход, что и к логике, – аксиоматичный.

– Не понимаю, как можно на основе аксиом трактовать концепции мира. Ведь такие понятия, как «универсальность» или «незыблемость», к ним совершенно неприменимы.

– Концепции такого рода представляют собой объективную реальность. Поэтому мы должны разработать объективный язык, присущий этой реальности. Именно поэтому я вот уже который год изучаю феноменологию Гуссерля, в том числе и в приложении к философии математики.

Я незаметно подала молодому человеку знак, но он проигнорировал мое предупреждение и лишь протянул пустую чашку. Теперь нам предстояла двухчасовая лекция по феноменологии. В этот момент очень кстати зазвенел будильник Курта.

– Прошу меня простить. Мне пора принять лекарства. Надо придерживаться очень строгого расписания. Я сейчас вернусь.

Пол Коэн прилагал все усилия, чтобы не показать, насколько его сбивает с толку суть их беседы.

– Вы интересуетесь этой… как ее там… фени… феномоло… Вот черт! Такую абракадабру и выговорить невозможно.

– А понять – тем более. Ваш супруг приболел?

– Не обращайте внимания на его маленькие фармацевтические привычки. Вы женаты?

– С недавних пор. Мы с женой познакомились в прошлом году в Стокгольме. Кристина шведка.

– И вы так быстро поженились?

– Счастье нельзя откладывать на потом!

Неужели этот веселый, жизнерадостный мальчик преуспел там, где Курт потерпел поражение? Мне вдруг вспомнился далекий-далекий Блю Хилл. Неужели этот милый юноша в один прекрасный день подойдет к своей Кристине и скажет: «У меня проблемы»? Наш уважительный, восторженный молодой гость привел меня в умиление. Я увидела в нем смутный, но в то же время более вещественный образ того человека, которым когда-то был мой муж. Рядом с ним Курт казался таким хрупким и старым.

Я тоже была немало удивлена, когда супруг сказал, что у нас будут гости. Мы уже давно никого не принимали. Он избегал всякого физического контакта, в том числе и с близкими. Но при этом не лишал себя удовольствия звонить в любое время дня и ночи друзьям и заводить с ними долгие философские беседы. Курт избегал любых проявлений общественной жизни, ссылаясь на слишком слабое здоровье. И даже отмахнулся от почестей, оказанных ему университетом Вены, тем самым отказавшись вернуться на родину победителем. Чего он боялся? Что его скромную персону там будут ждать? Что насильно запишут в Вермахт? Но этого мира больше не существовало. На беду Курта, время в его понимании представляло собой не ручей, а илистое болото со стоячей водой, в котором все смешивается и превращается в зловонную жижу. Для меня время превратилось в вязкую субстанцию, в похлебку, вызывающую несварение желудка, в бурду, которую надо глотать, превозмогая тошноту. Чашка теплой воды утром, чашка вечером, никому не нужный ужин и тишина. Воскресная бухгалтерия и газета на диване – всегда на одном и том же месте.

– Я в замешательстве. Мне казалось, мы будем говорить на профессиональные темы.

– Философия не является аксессуаром математики. Как раз наоборот – ее можно назвать жизненной сущностью этой дисциплины.

– Верю вам на слово, доктор Гёдель.

Я скорчила в адрес нашего незадачливого посетителя красноречивую гримасу. Все, теперь нам этого чертова Гуссерля не избежать.

– В первую очередь феноменология представляет собой вопрос. Как осмыслить саму мысль? Как избавиться от всех «априори», мешающих нашему восприятию? Как постичь кем мы являемся не в нашем собственном представлении, а на самом деле?

– Моя жена берет уроки живописи. И любит повторять: «Как описать объективную действительность, а не то, что мы таковой считаем?»

Я скрестила на груди руки, чтобы ничем не выдать охватившего меня нетерпения. Если сей молодой человек решил поиграть в эти игры, пусть потом не жалуется!

– Человеческий мозг передает лишь часть реальности. Все остальное записано в нем изначально. Это можно сравнить с ленивым художником, изображающим новый сюжет на старом, избитом фоне.

– Но как избавиться от предубеждений, доктор Гёдель? Для этого требуется невероятное могущество мысли!

– Гуссерль говорит, что, если человек на самом деле желает стать философом, ему надо раз и навсегда замкнуться в себе, попытаться опровергнуть все, что до настоящего времени было установлено наукой, и воссоздать мир по новой.

– Иными словами, впасть в некое подобие транса?

– Гуссерль предпочитает термин «редукция».

– Для меня во всем этом слишком много эзотерики! Я больше полагаюсь на интуицию.

Гость произнес роковое слово: Курт, почувствовав прилив сил, расправил плечи. Вот уже несколько лет его интуиция отказывалась являться на его зов. Он больше не мог смотреть на мир свежим взглядом молодого человека: накопленный жизненный опыт превратился в деформирующий фильтр, заставляющий неизменно выбирать проторенные дорожки. Феноменологический демарш супруга давал надежду на то, что его разум, которому так недоставало стимулов, вновь станет девственным и непорочным. Неужели чтобы двигаться вперед, надо обязательно все забыть? Я никогда ничего не изучала, но это отнюдь не помогало мне двигаться вперед. Курт совершенно не понимал моей иронии: «Не торопись с выводами, Адель. Тебе надо изменить отношение к окружающему миру». Можно подумать, мне от этого мира надо бежать.

– Интуиция представляет собой кратчайший путь, но слишком зависит от случая, господин Коэн. По всей видимости, человек может демонтировать механизмы своего мышления, чтобы добраться до глубин, которые – то ли ради цензуры, то ли просто из лени – скрывает от нас восприятие.

Пол Коэн усиленно изучал узор на занавесках. Он уже жалел, что открыл этот бездонный резервуар и утонул в потоке рассуждений, весьма далеких от той задачи, которую он ставил перед собой с самого начала: добиться от великого мэтра посвящения в рыцари.

– Разум не знает пределов, господин Коэн, он ограничен лишь привычками. То же самое и математика – ее если что-то и ограничивает, то лишь рамки формальных систем.

– Из ваших утверждений следует, что разум представляет собой банальный механизм, который нужно только разобрать, смазать и собрать заново.

– Не путайте меня с Тьюрингом. Мысль не статична. Она неустанно развивается. Вы не машина.

– Но ведь если количество нейронов ограничено, то так же ограничено и число возможных состояний. Из чего неизменно вытекает существование предела.

– По-вашему, дух является исключительно следствием материи? Это не что иное, как материалистическое предубеждение.

– Почему бы вам не опубликовать статью на эту тему?

– Чтобы надо мной стали вежливо подсмеиваться? Zeitgeist, дух времени как всегда не на моей стороне! Я предпочитаю работать в одиночку, забившись в свой угол, даже если уверен в правильности выбранного пути.

– Вы прячетесь?

– Просто окружаю себя крепостным валом. На ученые споры у меня больше не осталось сил. Не я первый, не я последний. Даже Гуссерль, и тот чувствовал, что его никто не понимает. И я уверен, что он сказал далеко не все – чтобы не лить воду на мельницу врага.

Я накрыла свое раздражение горкой печенья; эти речи мне были известны назубок. Что проку доказывать правоту в собственной спальне? У него не осталось сил на научные споры? А когда они у него были?

Я прервала их разговор: на экране телевизора появился новый видеоряд. После обеда в одном из кинотеатров Далласа полиция арестовала подозреваемого: некоего Ли Харви Освальда. Его разыскивали за то, что вскоре после убийства Кеннеди он застрелил патрульного полицейского. Вина молодого человека ни у кого не вызвала сомнений.

– Ловко сработано! Надеюсь, его упекут за решетку!

– Разве не странно, что они так быстро нашли виновного? Почему спецслужбы не предотвратили это покушение?

Пол Коэн, не расположенный вступать в разговоры о заговорах, встал, чтобы откланяться.

– Вы оказали мне огромную честь, пригласив к себе домой. Могу я поинтересоваться, будет ли у вас время прочесть мою статью еще раз?

– Она в конверте, в передней. Если у меня появятся к ней замечания, я вам позвоню.

Проводив гостя, я вернулась в гостиную; Курт пялился в экран.

– А он ничего, этот молодой человек. Энергия в нем буквально бурлит!

– Юношеский пыл. Если быть объективным, то его метод правильный, но слишком трудоемкий. Ему недостает элегантности.

– Ты мнишь его заурядным плотником, а себя краснодеревщиком?

– Я не понимаю твоих намеков, Адель. Я устал. Пойду лягу.

Курт хлопнул дверью своей комнаты, в привычной манере положив конец всем несостоявшимся спорам. У него не было никакого желания оспаривать мнение других. А мое так и подавно. Эти слова, за которыми захлопывалась дверь, звучали все чаще и чаще. Они свидетельствовали о его поражении и одиночестве. Этот звук я слушала изо дня в день, год от года. Он и сейчас стоит у меня в ушах.

Я пыталась развеять тоску, вглядываясь в тревожные изображения на экране. Как Америка сможет пережить подобную драму? К этому хаосу наверняка приложили руку русские. В 1962 году конфликт так и не вспыхнул, хотя я была бы не против и даже этого желала всей душой. Маленькая кубинская бомба и всем пришел бы конец! Мы стерли бы все с нашей грифельной доски, пошли бы по другому пути и уж на этот раз не ошиблись бы в выборе. Путешествие во времени. Почему Курт не сделал нам такого подарка? Один-единственный раз его наука принесла бы хоть какую-то пользу. Как бы мне хотелось просыпаться каждое утро, обладая широкой гаммой возможностей! Чтобы было двадцать семь лет, чтобы были красивые ноги, чтобы протягивать ему плащ в гардеробе «Ночной бабочки».

Смерти я не боялась и даже призывала ее. Меня страшил этот конец – который никак не кончался.