Глава 14. Улица Сен-Лазар
Марин присела на скамейку в холле своей квартиры, завязала кроссовки, а туфли сунула в пакет. Потом вышла на террасу узнать, какая погода. Было холодно, как она и думала, дул слабый ветерок. Несколько секунд она смотрела на шпиль Сен-Жан-де-Мальт, серый в это ноябрьское утро, как и ее растения. Всегда трудно было представить себе то буйство красок, что принесут с собой весна и лето, но Марин уже скучала по ярко-розовому олеандру и лиловой лаванде.
Из Крийон-ле-Брава она вернулась в середине дня, хотя Сильви скулила и хныкала, уговаривая остаться еще, но Шарлотт надо было выучить наизусть стихотворение Гюго, а Марин обещала зайти к матери на вечерний чай. Верлак не звонил.
Марин вышла из квартиры и пошла по своей улице, потом свернула налево на Четвертого сентября. Воскресный день в Эксе – самое тихое время, лучшее для гуляния по улицам, а субботы стали очень людными. Марин остановилась расцеловаться с коллегой, направлявшимся в город – тоже, судя по всему, прогуляться, – и извинилась, что нет времени поговорить, потому что не любит опаздывать, а к матери особенно. Коллега рассмеялся, оценив шутку. С доктором Флоранс Бонне он знаком не был, но о ее репутации был наслышан.
Через несколько секунд Марин была уже в конце улицы, ждала сигнала светофора, чтобы перейти забитую périphérique – кольцевую дорогу вокруг города. Стены, защищавшей Экс в Средние века, здесь уже давно не было, но остатки ее еще сохранились к северу от старого города возле Римских бань. Не верилось, что Экс был городом-крепостью, а жилые дома пятидесятых на той стороне улицы стояли на земле, которую пахали меньше двухсот лет назад. Стена служила для защиты города от вторжений или от la peste – в том числе от опустошительной эпидемии семнадцатого века, завезенной в Марсель на кораблях и убившей там тысячи. Отцы города Экса были предупреждены, и городские ворота заперли – никто не мог ни войти, ни выйти, пока чума не пойдет на убыль или не уберется прочь. Поскольку жителям приказали тогда не покидать свои дома даже ради святой мессы, было построено более девяноста часовен, статуи святых поставлены в ниши, вырезанные в углах зданий. Таким образом верные христиане получили возможность молиться прямо из окон, не рискуя заразиться или заразить соседа. Чума миновала, и Экс не потерял ни одной живой души.
Город отметил это празднеством, и местный пекарь в ознаменование придумал новое печенье из миндальной пасты и карамелизованной дыни, покрытое сахарной глазурью. Это печенье он назвал «калиссон». Ему придавали форму ромбика, и родители Марин, как и многие их земляки, очень его любили, и шли серьезные споры, какой из кондитеров делает самые лучшие.
Марин все еще думала о той чуме, проходя мимо ректората, где размещались региональные чиновники от образования. Это здание было архитектурным бельмом на глазу города. Построили его в семидесятых из дешевых материалов, и теперь в глаза бросались и его возраст, и дурное качество. Марин подумала, как печально, что учреждение, где решают вопросы образования детей, находится в таком вот доме, в то время как другие ведомства, вроде Общества нотариусов или Торговой палаты – в архитектурных жемчужинах семнадцатого-восемнадцатого веков. Среди многих комитетов, куда входила ее мать, был и такой, который добивался сноса здания и конкурса на постройку на его месте современного архитектурного комплекса, но годы заседаний и совещаний эту цель пока нисколько не приблизили.
Она прошла под железнодорожным мостом и свернула налево, на Сен-Лазар, где жили родители. Окрестные дома она знала наизусть. В ее детстве здесь обитали в основном гражданские служащие, жилье было дешево и удобно расположено рядом с университетом, ректоратом и центром города. Сейчас этот округ стал престижным, и у родителей появились новые соседи – физики из Оксфорда, работающие в ядерном исследовательском центре к северу от города. Проходя мимо, Марин заметила на дорожке «Ауди» последней модели, потом свернула к родительскому дому – там тоже стояла новая машина, но «Ситроен». Мать открыла дверь прежде, чем Марин успела позвонить в звонок.
– Bonjour, chérie, – поздоровалась Флоранс, подставляя щеку.
– Bonjour, maman.
– Заходи, я только что сварила кофе и подогрела пару круассанов, после завтрака остались.
Марин улыбнулась, сняла жакет и повесила его в шкаф. При виде висящей там родительской одежды: курток и шарфов – она ощутила тепло и радость. Вот она сейчас перекусит с матерью, хотя кофе будет слишком слабый, а круассаны куплены в супермаркете, и хорошо если вчера, а не позавчера.
– Заходи, chérie, – сказала мать. – Я тебе столько должна рассказать. – Мадам Бонне отодвинула стул от кухонного стола. – В университете всех раком поставили.
Марин чуть не рассмеялась, пораженная неожиданной лексикой матери.
– Да, это ужасно. Убийство профессора Мута, прямо в вашем здании.
– Этот твой… Антуан мне кучу вопросов сегодня задавал.
– Он всем должен задавать вопросы, мама. Он не спрашивал твое мнение о том, кто мог это сделать?
– Спрашивал, но я ответила, что представить себе не могу, как вообще кто-то мог убить Жоржа. И вообще, как человек может убить человека. Он все расспрашивал про стипендию Дюма и ни спасибо, ни пожалуйста не говорил.
– Мне очень жаль. Наверное, он слишком серьезен на работе. Все же это убийство. А не может ли тут быть любовной подоплеки?
Флоранс Бонне со стуком уронила ложку на стол, потом подняла и положила на тарелку.
– Что тебя вообще могло навести на такую мысль?
– Профессор Мут был красивым мужчиной – не могло у него быть любовницы? Нет? Женщина его возраста, разведенная, элегантная. Ссоры любовников иногда кончаются убийством.
– Нет! И выбрось такие грязные мысли из головы! Это Сильви на тебя влияет!
Марин поставила чашку, вздохнула. Раз в жизни хотя бы, придя сюда, не спорить об Антуане и Сильви.
Флоранс Бонне увидела досаду на лице дочери и решила поделиться некоторой информацией, хотя вообще-то сплетни были не в ее натуре.
– В пятницу вечером, на приеме, – она наклонилась над деревянным столом, – я действительно видела, как секретарша Жоржа – эта серая мышь-всезнайка, – с ним флиртовала.
– Правда? – спросила Марин. Она очень сомневалась, что мать имеет понятие, что такое флирт. – И как?
Мадам Бонне намазала круассан абрикосовым джемом и продолжила свой рассказ:
– Да-да. Она ему что-то шептала на ухо, прикрыв глаза, а потом смеялась. И так несколько раз.
Марин подумала, что действительно похоже на флирт. Очень странно. Муту было за семьдесят.
– Может быть, мадемуазель Захари к нему подлизывалась, чтобы от него что-то получить? Деньги, например?
– Зачем ей деньги?
– На жизнь! – Марин тут же пожалела, что повысила голос, и продолжала уже спокойнее: – Мама, у нее зарплата близка к минимальной.
Бонне жили в благословенном неведении о повышении стоимости жизни, низких зарплатах и ценах на недвижимость. Они были бережливы и не могли себе представить, что не все таковы: людям может хотеться того, что они считают баловством: хороших машин, обедов в ресторане, модной одежды.
– Очень сомневаюсь, что старик ее мог заинтересовать в сексуальном плане, – закончила Марин.
– Ты только что сказала, что Жорж мог быть убит в результате ссоры любовников, – напомнила мадам Бонне.
– Да, но любовница должна быть его лет и его круга – тогда это вполне вероятно.
– Подожди, я тебе еще не все рассказала, дослушай до конца. Сейчас, я только еще кофе тебе налью.
Марин передвинула чашку по столу. Мать сегодня нервничала, что было для нее нехарактерно.
– Не все? А Антуану ты все рассказала?
– Я узнала только недавно. И еще он… этот твой судья… я его выношу только в малых дозах. Он него пахнет застарелым сигарным дымом. Frimeur!
– Мама, Антуан не становится показушником только потому, что курит сигары. И в его клубе курильщиков сигар есть ребята небогатые и непоказушные. И вообще я не хочу спорить на эту тему. Так что за новости у тебя?
– Мы только что провели срочное заседание комитета Дюма, чтобы обсудить следующего стипендиата – мне приятно тебе сказать, что это человек, который мне очень нравится, – и столкнулись с некоторыми проблемами. – Мадам Бонне макнула круассан в кофе и откусила кусок. С рогалика сполз кусочек масла, оставив на поверхности горячей жидкости блестящий мазок. – Мы, комитет, только рекомендуем стипендиата. Окончательное решение за дуайеном, а поскольку Жоржа нет…
– Понимаю. А другие проблемы какие?
Мадам Бонне отпила кофе, наклонилась через стол и заговорила шепотом. Марин выслушала ее рассказ.
– Это звучит странно. Могу посмотреть записи, если тебе хочется узнать другое мнение, – сказала она. – Документы у меня здесь. – Мадам Бонне протянула Марин желтую, сильно потрепанную папку.
Марин посмотрела на мать, которая уже вскочила и стала мыть кофейные чашки. Посудомоечной машины у Бонне не было – что забавляло Марин, но возмущало пять сестер мадам Бонне. Не может ли быть, что мама боится Антуана не меньше, чем он ее?
От этой мысли Марин улыбнулась, потом встала попрощаться. Взяла с кухонного стола папку с надписью «Дюма» и произнесла:
– Мне предстоит напряженная неделя, мама, но может быть, я смогу вас с папой увидеть в следующие выходные?
Мадам Бонне, не поворачиваясь, ответила:
– Да-да, посмотрим, может быть, получится. Твой отец вернется к тому времени с медицинской конференции.
Марин кивнула, не удивляясь, что о визите к родителям надо договариваться заранее.
Она вышла к двери, надела жакет. Увидела старое зеленое зимнее пальто отца, которое он носил, когда чета Бонне совершала долгие прогулки по окрестностям, и почувствовала, что скучает по отцу, как и он по ней наверняка. А мать по дочери хоть когда-нибудь скучает? Марин в этом сомневалась. Даже уйдя на покой, Флоранс Бонне продолжала заниматься комитетами, теологией и церковной деятельностью, как было всегда.
