Болело не так сильно, как она ожидала. Конечно, боль была, но она не лишала чувств и не парализовала волю. Кей’ла могла ее выдержать. Несколько мест – те, куда всадили крюки, – тупо пульсировали, она чувствовала, как струйки крови стекают по ее спине и груди, но, по сути, это было пустое. Постаравшись, она могла бы поднять руки и прикоснуться к тем ранам. Могла бы, будь она одной из тех полумифических героинь из рассказов верданно, ухватиться за пучок ремней, на которых висела, и подтянуться вверх. Подтянуться на одной руке, второй вырывая крюки, бесшумно опуститься на землю, придушить стражника и сбежать.

Да.

Эти мысли лучше всего прочего свидетельствовали, что она уплывает в безумие, но благодаря им она понимала, в чем состоит эта пытка.

Невозможно было сбежать во тьму, боль присутствовала, но не настолько сильная, чтобы лишить сознания, забрать жертву в страну спокойствия. Постоянная, монотонная, однообразная… Но даже не она являлась сутью пытки.

Дыхание. Острия пробили в нескольких местах мышцы, и, когда Кей’ла вдыхала сильнее, они проникали глубже, разрывали тело, боль росла. Потому она дышала мелкими глоточками и медленно, но время от времени приходилось вдыхать поглубже, несмотря на то что тогда по телу бежали очередные ручейки крови.

Чтобы не думать об этом, она осматривалась по сторонам.

Когда солнце взошло выше, она поняла, отчего они так старались и вешали ее в этом месте. Не только потому, что отсюда открывался вид на всю долинку и можно было подразнить сахрендеев. Прежде всего, затем, чтобы все, в том числе и кочевники Дару Кредо, видели, что умелый воин сделал со строптивой невольницей и каким чудесным образом унизил нелюбимых союзников.

Справа от нее расположился лагерь сахрендеев. В дневном свете она могла полностью оценить его величину, палатки тянулись почти на милю и исчезали за хребтом взгорья. Был это целый передвижной город. Где-то за ее спиной находился и лагерь племен Ких Дару Кредо, Кей’ла не могла повернуть головы, чтобы его увидеть, но, судя по звукам и далекому шуму, был он настолько же велик. Впереди же перед ней раскрывалась панорама долины вместе с фрагментом реки, и, если Кей’ла хорошо разбиралась в направлениях, караван должен был появиться на холмах слева от нее. Каких-то шесть-семь миль ровного пространства, на котором верданно окажутся внизу, а кочевники – чуть выше.

Смертельная ловушка для фургонов и колесниц.

Ей пришлось вдохнуть поглубже: заболело.

Она закусила губу.

«Не стану плакать».

Следующий час она выдержала, наблюдая за развлечениями врагов. Неприязнь между племенами, происходящими из настоящих се-кохландийцев, и теми, кто оказался ими покорен, была большей, чем она полагала. Обе стороны провели утро в провоцировании друг друга и поисках поводов для ссор, словно тот факт, что приближаются ее соплеменники, оставался лишь досадным неудобством.

Только теперь Кей’ла заметила, что лагерь сахрендеев окружен поясом скошенной травы шириной в несколько стоп, за которым бдят вооруженные луками и копьями стражники. Воины Дару Кредо демонстративно подъезжали к тому месту, одни медленно, другие галопом, словно намереваясь нарушить границу сахрендеев. И в последний момент, когда луки стражников уже натягивались, разворачивали коней и с диким смехом гнали галопом вдоль обозначенной скошенной травой линии. Дюймом дальше – и пролилась бы кровь.

Но никто не посмел продвинуться на этот дюйм. Ни подле лагеря, в котором стояли Волки. Впрочем, и глиндои не оставались в долгу перед се-кохландийцами. Кто-то из стражников лагеря «случайно» выпустил стрелу так, чтобы та воткнулась в пяди от копыт одного из коней кочевников; скакун всполошился и дернулся назад, приседая на задние ноги и тряся башкою. Ответом был залп смеха и вызывающий посвист от шатров. Всадник испугавшегося коня что-то крикнул, обозлясь, выдернул из ножен саблю и поднял скакуна на дыбы, готовый пересечь границу. Смех и свисты моментально смолкли, луки натянулись сильнее, лица окаменели.

Раздался короткий, пронизывающий уши свист, и кочевник натянул узду и с ворчанием, которое могло быть лишь ругательством, спрятал оружие. После нескольких очередных посвистов он и его товарищи развернулись и исчезли за вершиной холма.

Кей’ла вздохнула. Не могла уже выдержать, чувствовала, как крюки разрывают едва сросшиеся раны и что густая кровь снова течет. Чтобы не охнуть, она сильнее сжала зубы.

Три дня? Она не выдержит и до вечера.

И только одно у се-кохландийцев совершенно не получилось. Глиндои вели себя так, словно ее не существовало, будто в двухстах ярдах от их кочевья висел обычный кусок мяса. Даже если среди всадников, которые на минутку показались между шатрами, и был ее спаситель, он не подал и знака, что судьба ее хоть сколько-то его заботит.

Ох… Проклятые убийцы. Когда у кого-то на руках кровь восьми тысяч детей, смерть одного – настолько же неважна, как прошлогодний дождь. Но она все равно многое бы отдала, чтобы взглянуть ему в глаза, а потом… О чем вспоминала исцелительница? Плюнуть под ноги и растереть плевок ногою? Теперь сделать это было бы нелегко, но ведь хватит и просто плевка. «Зачем вы вернулись?» – спрашивали они. Теперь она понимала, что таилось в глубине их глаз. И его, и той безумной женщины.

Страх.

Страх перед справедливой местью и карой.

Дыхание и боль. Кровь на губах.

Развлечений ей хватало. До полудня появились несколько парней, в том числе и один из ее преследователей. Кей’ла хотела спросить, как там нога их приятеля, но ей не хватило дыхания.

Мальчишки стояли и смотрели, один попытался ткнуть в нее палкой, однако стражник осадил его коротким рявканьем. На этот раз это не было приключением для скучающих молокососов. Потому теперь они лишь стояли и смотрели, пока над лагерем се-кохландийцев не загремела какофония пищалок, горнов и маленьких барабанчиков. Сперва она не поняла, в чем дело, не помог ей даже вид охраняющего ее кочевника, который вскочил на ноги и отдал три глубоких поклона в сторону лагеря. Только когда прошел галопом мимо них отряд конницы в блестящих кольчугах, в шлемах с конскими хвостами и со щитами, на которых кроме знака молнии был виден черный ястреб, – она поняла. Это были Наездники Бури, принадлежащие самому Йавениру. Значит, целительница не врала: Отец Войны прибыл, чтобы лично командовать битвой против первого из лагерей верданно.

Стражник, должно быть, заметил что-то на ее лице, потому что засмеялся и обронил несколько слов на своем языке, красноречивым жестом проведя пальцем по горлу.

Вдох.

Боль.

Боль при каждом движении. Боль, когда поднимался ветер и колыхал ее и когда ветра не было. Боль, когда стражник внезапно упирался в жердь и когда поднимался размять кости.

Более всего она боялась, что не выдержит и начнет плакать, молить о пощаде. Это, по сути, была последняя мысль, которая удерживала ее по эту сторону, единственная, в которую она вцепилась и которая не позволяла ей сдаться. Уже вскоре… придут фургоны… огромные, словно дома, боевые фургоны и быстрые, как смерть, колесницы, и кочевники поймут, что милость Владычицы Степей на стороне тех, кто приходит мстить за своих детей. А она увидит тела чернобородых убийц, устилающих все окрестности, а их шатры будут стоптаны копытами и раздавлены колесами…

Так будет…

Именно так и будет…

Боль.

Крики. Должно быть, несмотря ни на что, она на минутку потеряла сознание. Кей’ла вдохнула поглубже и охнула противу своих обещаний, но стражник не обратил на это внимания. Был слишком занят всматриванием в суету, что вдруг вспыхнула на границе лагеря сахрендеев.

Там стояла большая группа кочевников, а на земле лежало три тела. Напротив них возвышался тот, кто раньше спас Кей’лу. Ибо кому иному возвышаться на голову над кочевниками и иметь подле себя невысокую светловолосую невольницу? Се-кохландийцы что-то кричали и размахивали руками, но чернобородый великан оставался невозмутим. Возможно, уверенности в себе добавлял ему тот факт, что за спиной его, на краю шатров, высились десяток лучников, которые выглядели так, словно стрелы жгли им пальцы. Он некоторое время вслушивался в вопли, после чего обратился с каким-то вопросом к целительнице. Та пожала плечами и красноречивым жестом постучала себя по виску.

Оба без слова отвернулись и двинулись между шатрами, а луки охраняющих их стражников начали натягиваться, поскольку следом направились и се-кохландийцы. В этот момент в группу кочевников въехали несколько всадников в длинных кольчугах со знаками Отца Войны на щитах. Хватило одного рыка, одного жеста – и все сделались покорными и исчезли, забрав тела.

Остался только тот, кто двинулся в их сторону.

– Тебе удобно? – спросил он, добравшись до места.

Ее похититель и палач. На этот раз он был одет в кожаный панцирь и шлем с кольчужной бармицей. Смотрел на нее с интересом, словно на небывалую зверушку.

– Я пытался убедить их, что это будет глупо. Что у тебя не нашлось бы достаточно времени, чтобы отомстить. Но некоторым невозможно что-то доказать.

Она не поняла.

– Где-то… час назад мы нашли первое тело. Начали искать остальных и наткнулись еще на два. Это те мальчишки, которых ты уже встречала. Шаман утверждает, что их души вырвали из тел вчера до полуночи, то есть до того, как я тебя схватил. Но ты вошла к коням со стороны обоза габеалео, а потому у тебя не было достаточно времени, чтобы их убить. Шаман, однако, не сумел найти убийцу, а потому родители мальчиков пошли к тем, – он кивнул в сторону шатров сахрендеев, – обвинить их в этой крови. Глупо, поскольку даже глиндои не убивают таким образом. Одному из мальчиков вырвали сердце, второму отрезали голову, третьего удавили.

Он смотрел ей в лицо, ожидая реакции, а потому она набрала воздуха и сбежала в боль. Порой это может пригодиться. Он фыркнул.

– Будь правдой, что это Волки вошли в наш лагерь и вышли оттуда живыми, все стражники повисли бы подле тебя. Но зачем бы им убивать тех молокососов? Чтобы отомстить за тебя? Они вас презирают. Ненавидят чуть ли не сильнее, чем нас. Нет. Это что-то иное, но теперь у нас нет времени на игры… Через час или два здесь будут ваши фургоны. Однако, если ты проживешь до конца битвы, мы еще поговорим. Я и семьи тех мальчиков зададим тебе несколько вопросов.

Улыбнулся. Словно бешеный пес обнажил зубы.

– А чтобы ты не чувствовала себя одинокой, вечером я пришлю сюда еще одного стражника. Двое опытных воинов – это не то же самое, что одинокий мальчуган, верно?

Она проигнорировала его, сосредоточившись на крюках. Только на них. Она снова набрала в грудь воздух, и свежая кровь побежала по телу.

Двое опытных воинов? Даже четырех или восьми может не хватить.

Она уже знала, конечно, знала, кто за ней идет.

Видела уже, как он сражается, причем когда он был ранен. А теперь? «Сколько миль ты пробежал по возвышенности? Сколько трупов оставил за собою? Трупов, которых никто не считал, поскольку в последнее время людей убивают везде. Надеюсь, что ты знаешь, что не стоит убивать тех, кто ездит колесницами.

Ох… братик, ты должен вернуться в горы, туда, где твой дом».

Она закрыла глаза и не открывала их, пока не услышала, как мужчина уходит.

Он сказал «два часа», однако, казалось, не прошло даже часа, как Кей’ла увидела первые фургоны. Далеко слева, над холмами, появилась туча пыли. Сперва небольшая, она в несколько минут выросла и принялась выплевывать из себя колесницы.

С этого расстояния они выглядели игрушками, едва заметными точками на фоне неба, но это наверняка были колесницы, поскольку другие повозки не смогли бы двигаться с такой скоростью. Они ринулись вниз, поднимая в небо полосы пыли, – и остановились на половине дороги. Когда пыль опала, Кей’ла смогла их посчитать: около тридцати повозок, выставленных в ровнейшую линию, выглядели совершенно мизерно по сравнению с величиной котловины. Но нет, на вершине холма начали появляться следующие – по две, три, пять – гордые колесницы с развевающимися на ветру флажками.

У нее перехватило горло. Не останутся ли через миг-другой от них только печальные обломки, которые станут показывать по лагерям кочевников, к радости толпы? Как прекрасно выглядели колесницы во время тренировок в империи. Но сейчас? Даже такой ребенок, как она, знает, что это нелучший выбор. Колеса против копыт. Защищенные борта и набивные доспехи на конских спинах против скорости и ловкости – и против тысяч стрел. Могут сопротивляться какое-то время, но стрелы в конце концов свалят их – одного за другим.

«Мы должны нарушить клятву и ездить верхом, – подумала она внезапно. – Как се-кохландийцы, как меекханцы, как сахрендеи, и только Сероволосая знает, сколько еще народов. Они могут – и Владычица Степей считает их своими детьми, принимает жертвы и выслушивает молитвы. А ведь кони для того и были созданы, чтобы ездили на них люди. Лааль Сероволосая, подарившая людям этих животных, сама некогда, в образе Белой Кобылы, позволила взнуздать себя обычному человеку. Отрицая роль, которую богиня предназначила лошадям, мы оскорбляем ее и проявляем легкомысленность».

Мысли эти были удивительно ясными и спокойными, словно принадлежали не ей. Значило ли это, что она умирает? Кей’ла вдохнула поглубже – болело, текла кровь, следовательно, она еще жива.

Не плачь!

Колесницы стояли на холме, словно ожидая ответного хода кочевников. Кто бы ни командовал отрядом Фургонщиков, фелано или каневей, для него открывался прекрасный вид на поле будущей битвы. Овальная долинка, окруженная небольшими возвышенностями, закрытая линией реки, – только шатры кочевников сидели на далеких холмах, будто плесень на хлебе. Командир этого отряда не мог видеть их всех, но если не был дураком, то должен был предполагать, что за холмами, спрятанные от его глаз, скрыты куда большие силы.

И все же он отдал приказ, и колесницы двинулись.

Создали боевой строй, называемый Вишневой Косточкой, – твердое, сомкнутое ядро, прикрытое по сторонам двумя свободного построения колоннами. Ох, как же Кей’ла любила смотреть, как Эсо’бар тренировал со своими колесницами все возможные построения, как для малых групп, так и для всей Волны! Судя по числу повозок, перед ней был Поток, двести колесниц, в самый раз для сильной разведки.

Над холмами с противоположной стороны низменности появились еще облака пыли, из которых вскоре показались очередные колесницы. Прибывало их с каждым мгновением. То есть шла сюда целая Волна, около шестисот повозок. А это значило…

Ветер внезапно качнул ею, крюки воткнулись глубже. Больно, больно, больно!

«Нет! Сосредоточься! Не плачь…»

Это… значит… что караван близко… Как объяснял ей Эсо’бар? Поток или отряд поменьше – силы для ощупывания, проверки. Волна – это сила ломающая, молот каравана. Волна на разведку не высылается.

Кей’ла повернула голову влево, над холмами продолжала подниматься туча пыли. Они были там! Были…

Она поймала взгляд своего охранника и задрожала. В глазах кочевника плавилось мрачное, сытое удовлетворение. Се-кохландийцы знали, что лагерь верданно должен сюда прийти, а Отец Войны был уже на месте со своею гвардией. Все выглядело так, как они и запланировали: стая степных волков истекала слюной при виде близящейся добычи.

Она опустила взгляд, а охранник рассмеялся коротко, горлом, и сделал жест, чья очевидная оскорбительность была ясной даже для Кей’лы. Потом ткнул ее древком копья, а когда она заколыхалась, сцепив зубы, указал на запад, обронил несколько слов и снова толкнул древком. Смысл был ясен – вскоре все будете так висеть.

Она взглянула в сторону, куда тот указывал. Первые боевые фургоны, создающие голову Бронированной Змеи, как раз появились на верхушках взгорий. Шли широко, очень широко, шеренгой в полмили. А потом начал выезжать караван.

Фургон за фургоном, четкие, словно на параде, колонны жилых и транспортных повозок, широкие улочки между ними, заполненные колесницами и табунами запасных лошадей. С такого расстояния все выглядело как армия муравьев или жуков, но это количество! Когда они путешествовали в Олекадах, а потом через горы – или в лагере у их подножий, – Кей’ла даже не представляла себе, как будет выглядеть этот переход. Тысячи фургонов, десятки тысяч лошадей и людей!

В несколько минут фургоны заполонили половину самого крупного из взгорий, а другого конца каравана все еще было не видно. Из-за вершины выезжали все новые колонны, фланкированные тройными рядами огромных, как дома, боевых фургонов и заслоненные очередными сотнями колесниц. Это был истинный гигантский странствующий город, и казалось, что даже боги его не остановят. Что если верданно пожелают, то они отправятся прямо, раздавливая любое сопротивление одной массой.

Кочевник замер на миг-другой с раззявленным ртом. Она бы засмеялась, не будь ей настолько больно. «Этого-то ты не ожидал, верно? Прежде чем развесишь нас на крючьях, мы навалим целую гору ваших мертвецов».

По сигналу, который она не услышала, из-за холма слева от нее выскочила конница. Пять сотен? Восемь? Тысяча всадников? Непросто было их сосчитать, особенно учитывая, что шли они галопом в достаточно свободном строю. Никаких кольчуг и копий – только кожаные или набивные панцири, луки и дротики. Легковооруженные, чья задача – замедлить караван и пустить ему первую кровь.

Стражник ее яростно фыркнул и указал на обоз сахрендеев, проворчав несколько слов.

Конечно же. Отчего не они?

Они стояли на вершине холма – пара десятков мужчин, плотно завернутых в серые плащи, чтобы их не выдал блеск кольчуг, окружая свободным кольцом старика посредине. Все смотрели на близящийся караван. Тот был огромным, гигантским. Только те, кто помнил первую войну с Фургонщиками, могли найти для него сравнения, хотя даже тогда обозы врага не были настолько управляемы и дисциплинированы. Вот только ветеранов таких осталось мало, большинство погибли в землях империи.

Ких Дару Кредо ждал. Приказы отданы и ясны, а теперь, словно нижайший из невольников, он вынужден покорно стоять вне круга гвардейцев, пока Отец не вспомнит о его существовании. Потому он ждал, глядя, как его легковооруженная конница идет в первую атаку. Больше у него не было никого, в момент появления Йавенира Наездники Бури из-под его командования перешли в подразделения Отца Войны. Их а’кееры как раз разделяли между Крыльями: похоже, старый сморчок не доверял Молниям, которые в последние годы находились при его Сыне.

Дару Кредо мысленно улыбнулся. Он и сам бы сделал точно так же, дополнительно назначив новых командиров, а старых разместив под стражей в тылу. Йавенир мог быть старым, словно сам мир, мог много месяцев, как рассказывают люди, напоминать полутруп, но разум его все еще оставался быстр. Пока что никому не удалось предвидеть, какой ход он сделает следующим.

Новость о том, что он прибывает лично, оказалась словно кубок ледяной воды. Все надеялись, что он вышлет своих Наездников Бури на север под предводительством Кайлео Гину Лавьё, поскольку этому Сыну он доверял более прочих, но нет, он заявился лично. Причем не на носилках, но в седле, во главе колонны тяжеловооруженных, как во времена войны с империей. Говорили также, что повсюду возит он с собою молодую невольницу, что греет ему постель. «А как же иначе», – кисло ухмыльнулся в мыслях Ких Дару Кредо. Но только в мыслях.

Внешне он сохранял спокойствие. До этого времени Отец не встречался с ним лицом к лицу – только присылал гонца с приказами, которые он как раз и выполнял. Потому Крыло легкой кавалерии Дару Кредо – тысяча всадников – гнало теперь навстречу паршивым, вонючим, завшивленным любителям лошадей. И только-то. «Прощупайте их, хочу увидеть, чему они научились. Господин Великих Степей, Владыка Золотого Шатра». Только это он и услышал от посланников, только это и передал Отец. Такое отношение не обещало многого, но чтобы Ких Дару Кредо, Белый Сокол, Владыка Восьми Племен, Сын Войны, известный по всем Степям, должен был выказывать беспокойство? Скорее он разденется донага и устроит Танец Молодой Наложницы.

Приказали ему прийти без оружия и встать в таком месте, чтобы каждый видел пустые ножны сабли и место на поясе, где должен был висеть кинжал. Он мог бы так принять послов от собакоедов-сахрендеев, но чтобы приказывать ему, словно последнему невольнику?! Для всех в обозе будет понятно, что Отец Войны уже не взирает на Ких Дару Кредо с милостью. Он уже видел пламя, разгорающееся в глазах Салэ Мозо Леуры или Карпа из Белых Овец. Кланы их были сильнейшими, и каждый по отдельности полагал, что это он должен преклонить колени пред Йавениром и получить от него Сыновий Пояс.

Если бы мог, Дару Кредо ощерился бы, словно волк. Еще не сейчас, сухое дерьмо. Захоти он моей головы, она бы сейчас уже торчала на острие копья.

Он сдержал гнев.

– Сын мой. Я рад нашей встрече.

Этот голос. Последний раз они виделись четыре года назад – четыре года, наполненные выстраиванием планов, интригами и поисками союзов на то время, когда Йавенир уйдет, чтобы встать перед лицом Владыки Бурь. Четыре года… Отец Войны вел себя как старик, что едва в силах прошептать несколько слов, что трясется как в лихорадке и истекает слюною, глядя в пространство. Четыре года Дару Кредо постоянно платил дань Золотому Шатру, хотя последние три раза позволил себе проверить его силу, присылая все меньше золота, коней и невольников. Отсутствие реакции было ответом, который он ожидал.

Но если бы он тогда услышал такой голос, удвоил бы подарки.

Это был голос не девяностолетнего мужчины – но того, кому как минимум вполовину меньше. В серых глазах Дару Кредо не видел даже следа той потерянности, которая появляется у стариков, пытающихся вспомнить, кто они и что делают.

Последние годы этот… он проглотил проклятие даже в мыслях, чтобы стоящий перед ним мужчина ничего не ощутил. Последние годы Отец Войны обманывал всех. И благодаря этому он сохранил мир, поскольку никто из Сынов не прислал ему в подарок отравленного мяса или невольницу, выученную искусству тайного убийства, поскольку все ожидали, что вот-вот над Золотым Шатром появится Сломанная Стрела.

Ких Дару Кредо непроизвольно почувствовал удивление. Страшное и давящее сильнее, чем этот пронзительный взгляд.

Он встал на колено и склонил голову:

– Отец. Видеть тебя в столь добром здравии радостно для меня.

– Галлег решил, что до того, как он примет меня пред свое лицо, я должен закончить несколько дел. Одно из них – они, – старец указал на далекий караван, к которому как раз приближалось Крыло конных лучников. – Нужно следить, чтобы не оставить на этом свете важных вещей, иначе душа не узнает покоя в Доме Сна.

«Важные вещи». Это прозвучало как угроза.

– Встань.

Сын Войны поднялся, впервые открыто глядя на Йавенира. Старческое лицо, вспаханное бесконечным числом морщин, седые волосы удерживаются вытертой льняной повязкой, простая кольчуга, чья тяжесть должна бы сломать хрупкие кости. И все же в движениях и во взгляде владыки всех се-кохландийских народов не было хрупкости.

– Племена, которые я тебе доверил, понесли немалые потери. Как это случилось?

«Которые я тебе доверил…» Боги.

Дару Кредо кратко отчитался о своем марше на север, о ловушке, которую он поставил, чтобы выманить из лагеря верданно колесницы и уничтожить их, а также об осаде. Без лишних слов и без лжи, поскольку те, кто пытался обмануть Отца Войны, кончали, вися на крюках, а вороны выклевывали их языки изо рта. Йавенир прерывал его только затем, чтобы задавать короткие вопросы.

– Ты уверен, что они сами подожгли нечто, чтобы заставить тебя напасть?

– Да. Те, кто вышел из лагеря, говорят, что за первой линией фургонов находилась вторая. Укрепленная. И множество пехоты. Это была хитрость. А потом с юга вернулись колесницы, а из лагеря выехали следующие.

– Какая пехота?

– Тяжелая, большие щиты, господин, рогатины, тяжелые кольчуги. Как имперская.

– Ловушки? Рвы, частокол?

– Конечно, были, но… – Он замолчал, поскольку это все больше напоминало жалостное оправдание и поиск отговорок. – Они… пехота вышла из лагеря под прикрытием тяжелых фургонов и приготовила пути, которыми колесницы…

– Знаю… вижу. Они немалому научились у меекханцев. Раньше они почти не использовали пехоту в чистом поле. Колесницы?

– Быстрые, хорошо руководимые, производят немало шума.

– Как?

– Втыкают металлические полосы между спицами. Этот звук… одна повозка уже шумна, но сотни – слышны за мили. Их кони привычны, наши – нет. Некоторые пугаются, непросто сохранить строй. И те флаги. Они распускают за собой шелковые ленты: красные, желтые, синие. А потом те бьются на ветру во время галопа, колесница кажется больше, кони не желают наступать…

– Стрелы вязнут.

– Да, Отец. Вязнут.

– Ловко. Хотя и дорого. Видишь, мальчик, они понимают лошадей. Понимают, как никто на свете. Знают, что кони умны, а умные животные боятся нового и неизвестного. Но и наши скакуны быстро привыкнут к этим фокусам, а потому это не проблема. Проблема – люди. Каковы они были?

Дару Кредо заморгал, пойманный врасплох.

– В бою, какие они были в бою? – повторил Йавенир. – Во время первой нашей войны они были дикими и отважными, но не слишком дисциплинированными. Их колесницы давали оттянуть себя от лагерей и там погибали. Их воины более ценили отвагу и поединки, чем удержание строя. А теперь?

Взгляд старых глаз пронзал его навылет.

– Теперь нет, Отец. Сражаются, как имперская армия.

Сморщенные губы растянулись в ухмылке, которая выглядела словно трещина в сухой земле.

– Новое поколение. В Меекхане все – словно губки, быстро пропитываются имперскими обычаями и способом мышления. Но это можно изменить, достаточно их покрепче разозлить.

Ких Дару Кредо увидел свой шанс:

– Это можно легко сделать, Отец. Тут – сахрендеи, а после того, что они сделали с заложниками, верданно вцепятся им в глотку…

Остановился, потому что Йавенир посмотрел на него взглядом волка, увидевшего мертвую мышь.

– Сыне мой… – Снова этот тон. – Ты что, полагаешь, что я слепец, который не замечает, что трава зелена? Ты лез в битву с ними, несмотря на мои приказы. Я не позволял атаковать их у подножья гор. Они могли испугаться и повернуть назад, а я хочу получить их здесь всех, до последнего человека. Или ты рассчитывал, что соберешь богатые трофеи, а потом отступишь?

Как ответить на этот вопрос, чтобы не заболтать ногами в воздухе?

– Мой господин, разве ты не стремился, чтобы Сыны твои были сильны, отважны и жадны к победам?

Ких Дару Кредо не увидел ее. Не заметил, как она подошла, и теперь она вступила в разговор. Было у нее бледное овальное лицо, окруженное светлыми локонами, и глаза цвета вечернего неба, самые большие, какие ему приходилось видеть. Губы красные, словно кровь. Несмотря ни на что, он почувствовал щемление в паху. Значит, у Йавенира и правда красивая невольница.

Такая, кому можно вмешиваться в разговор между ним и одним из его Сыновей. Он настолько низко пал?

– Конечно же, красавица. – Йавенир снова улыбнулся, но на этот раз по-другому. – Но непослушных детей следует карать. Хотя кара не будет серьезной, поскольку мой сын, Ких Дару Кредо, вел себя так, как некогда поступил бы и я сам.

Надежда имела вкус молодого вина, ударяла в голову и заставляла кипеть кровь.

– Потому-то я и уступаю ему честь первой атаки на этот караван. У него достаточно сил, чтобы его задержать, я же стану смотреть. Может, верданно поймают нас врасплох еще несколькими фокусами, кто знает? Лучше проверить. И не пользуйся жереберами, пусть они первые выдадут, что могут их колдуны.

Вино превратилось в уксус. «Первая атака… Он посылает нас в первый бой, зная, что у нас уже серьезные потери. Без Наездников Бури и шаманов – только легкой кавалерией против бронированных фургонов. Прежде чем закончится день, я потеряю половину бойцов. А что потом? Сажать на лошадей пастухов и женщин?»

Кочевник заглянул в глаза Отца Войны и понял, что – именно так. Если понадобится, в атаку пойдут все, кто в его лагере сумеет натянуть лук.

– Сахрендеи атакуют после вас, уже завтра, когда Фургонщики окажутся измотаны. Измотанные люди легче поддаются гневу. И завтра мы захватим тот лагерь, а потом уничтожим и остальные. Один за другим. И теперь мы посмотрим, что сумеют наши гости.

В нескольких милях от них от каравана оторвался отряд колесниц и помчался навстречу легкой кавалерии.

Кочевники начали стрелять с расстояния в триста ярдов, а их стрелы полетели, словно дождь, – тысячи посланцев смерти на серых перьях. А после залпа они тотчас повернули. Как верданно и предполагали, это была легкая кавалерия, быстрая и ловкая. И неплохо вышколенная, судя по умению, с каким она сделала разворот.

Волна приняла стрелы спокойно, с такого расстояния набивные доспехи лошадей, кольчуги людей и крепкие борта колесниц минимизировали потери. Сами ответили залпом, тоже не надеясь на серьезный результат. Несмотря на это, с десяток-полтора се-кохландийских лошадей заржали и попытались выйти из строя, а пара-тройка всадников зашатались в седлах. Всего ничего, но конные пошли врассыпную и бросились наутек.

Дер’эко сунул свисток в губы.

«Медленней!»

«Ровняйся!»

Командиры Ручьев и Потоков повторили сигнал. Колесницы притормозили и выровняли ряды. Вскоре от конных их отделяло уже с четверть мили.

«Стоять!»

Остановились. Девять шеренг колесниц: три, перерыв, три, перерыв и последние три. Три Потока по двести повозок каждый. Строй шириной в триста ярдов, глубиной в сто пятьдесят. Дер’эко осмотрелся по сторонам, между крайними лошадьми первого ряда можно было протянуть веревку, и ни одна упряжка не выставила бы из-за нее головы. Его Волна.

Конница оттянулась почти на полмили, а командир кочевников уже понял, что хитрость не удалась, потому что его отряд тоже замедлился и остановился. Молодой каневей осмотрелся. Долина – если можно назвать так это место, – в которой им предстояло провести битву, была добрых четыре мили шириной, а от реки, что маячила впереди, отделяло их каких-то семь миль. Подход к Лассе был широким и пологим, но фланкировали его холмы, украшенные шатрами се-кохландийцев, словно дохлая корова – мучными червями. Как и предполагалось, дорогу к броду придется пробивать сквозь тела врагов.

В конце концов, для того они сюда и прибыли.

Он ухватился за прикрепленную к борту жердь и встряхнул ею. Несколько стальных шлемов громко зазвенели. Звон пошел вдоль рядов, и, хотя еще не все повозки могли похвастаться таким трофеем, но все равно грохот получился изрядным. Звучал как вызов. Придите и попробуйте их у нас забрать!

Конница развернулась и помчалась вперед, формируя полумесяц. Фокус для наивных.

«Вперед!»

«Широко!»

Они двинулись, растягивая строй первой шеренги. Вскоре шли галопом.

«Первые крылья!»

«Охват!»

Лучники дернули за лини, привязывавшие флажки, и разноцветные ленты раскрылись за передовыми колесницами. В этот момент ширина Волны выросла до добрых четырехсот ярдов и продолжила увеличиваться, по мере того как росли отступы между повозками. Но через миг-другой колесницы второго и третьего ряда заполнили их, и против атакующих кочевников шла теперь истинная волна лошадей и колесниц, тянущих за собой бьющиеся на ветру шелковые ленты. А полукруг всадников, если и вправду хотел их окружить, должен был бы растянуться еще сильнее, превращаясь в жалостливо тонкую линию. К тому приводила и разница в лошадях: кони верданно были массивнее, выводимые поколениями из-за силы и быстроты, кочевники же, кроме лучших отрядов, скакали на степных лошадках, выносливых и сильных, но выглядящих словно мулы-переростки. Се-кохландийцам должно было казаться, что идет на них стена копыт, широких грудей и пенных морд.

Не выдержали. Выстрелили: раз, другой и третий – и, разделившись на две части, попытались окружить Волну, чтобы засыпать ее стрелами с флангов. Однако в тот миг, когда их кони миновали первых атакующих и повернули, чтобы захлопнуть Фургонщиков в ловушке, ударили в них два молота. Два оставшихся Потока, скрытых до того за стенками колесниц и бьющимися на ветру флагами, перестроились в сомкнутые колонны шириной в четыре повозки и вырвались прямо перед едущими в свободном строю кочевниками.

Это было короткое и грязное столкновение, когда стреляли друг в друга с расстояния менее нескольких шагов и побеждал тот, кто быстрее прицеливался. Только вот верданно были к такому более готовыми. У лучников стрелы лежали на тетивах – тяжелые, предназначенные пробивать бронь, возницы держали в руках дротики, вложенные в копьеметалки. Этот короткий обмен снарядами проредил голову напирающих кочевников, сметая их с седел и сваливая лошадей.

Но не удалось их окружить и заключить всадников в Шелковый Круг. В миг, когда передние ряды атакующих смешались, остальные рванули врассыпную. Прыснули во все стороны, пустив лошадей в карьер и максимально рассеиваясь, не переставая при том бить из луков. Дер’эко засвистел.

«Стоять!»

Экипажи колесниц, готовые уже пуститься в погоню, задержали лошадей. Преследование не имело смысла, кони всегда будут быстрее колес. Можно обладать превосходством брони и силы в близком столкновении, но не догнать легкую конницу. Только лучники еще выпустили вслед убегающим по несколько стрел, а после соскочили с повозок и спокойно занялись ранеными врагами. Кавайо вкусили первой крови, а жерди некоторых из колесниц получили новые украшения.

Каневей глядел, как кочевники покидают поле битвы, и не казалось, что они намереваются возвратиться. Он осмотрелся: на первый взгляд, было у него убито до десятка людей, а несколько колесниц уничтожено – сломанные оси и тяжелораненые кони не позволили бы им принять участие в дальнейшем сражении. Се-кохландийцы оставили на земле около восьми десятков тел, и наверняка вдвое больше ушли ранеными. Несомненно, в этой стычке выиграли те, кто оказался лучше защищен, и помог им тот факт, что удалось поймать конницу врасплох. А еще важно то – оглянулся он через плечо, – что караван неутомимо продвигался вперед и был уже где-то в полумиле за ними. Не оставалось сомнений, что впереди ждут их схватки, где конница покажет свою истинную цену. На месте командира всадников он тоже предпочел бы сейчас отступить и не рисковать серьезной стычкой под боком у главных сил противника.

Дер’эко взглянул на небо. Солнца не было видно, но до сумерек осталось еще несколько часов. Они должны успеть добраться до реки.

Старец на вершине улыбнулся и кивнул. Выглядел довольным, словно поражение собственного отряда было чем-то, на что он рассчитывал.

– Дисциплинированы, лучше бронированы, чем в последний раз, лучше вышколены. И сражаются как армия, а не как племя. Видел?

Ких Дару Кредо не отводил взгляда от лежащих на земле тел. С этого расстояния выглядели они черными точками на светло-зеленом ковре. Движущийся вперед караван поглотил их, и ни один из фургонов не притормозил и не попытался свернуть с дороги.

– Я видел, Отец.

– И какие у них слабости?

– Они медленнее нас, менее поворотливы. И у них меньше стрелков.

– Хорошо, мой Сын. Что еще?

Придумывать было бы ложью, а в конце всякой лжи маячил пучок ремней с крюками.

– Не знаю.

– Ты не был Сыном Войны тридцать лет назад, потому можешь и не знать. Конь с одной раненой ногою не побежит. А колесница – словно живое существо с восемью ногами и двумя колесами. Рань одну конечность – и получишь искалеченное животное. И это не изменилось. Даже они, – Йавенир указал на приближающиеся фургоны, – несмотря на тысячи лет совершенствования своих колесниц, не сумеют сделать большего. Не используют сплошных колес, поскольку те слишком тяжелы, и не сумеют надеть на лошадей более длинную и тяжелую броню, потому что животные пали бы от усталости после мили галопа.

Улыбнулся неожиданно холодно.

– Тридцать лет тому я выказал им милость, а они отплатили бунтом и предательством, а потом сбежали, спрятавшись за спины меекханских солдат. А теперь они вернулись, уверенные, что я слаб, а верность моих Сыновей – неустойчива. Тем самым они отнеслись ко мне легкомысленно, рассчитывая на то, что победят нас колесницами и стеной из фургонов. – Он блеснул зубами в дикой гримасе. – Теперь у них три, может три с половиной, тысячи колесниц. Видишь?

– Да, Отец.

– Прежде чем падет мрак, пусть потеряют тысячу. Ты за это отвечаешь лично. Если не сумеешь, завтра утром у меня будет новый Сын. Понял?

– Да, Отец.

– Вперед. И не позволь им дойти до реки.

Йавенир завернулся в плащ и направился в сторону своего лагеря.

Ох! Это было прекрасно. Красотой танца смерти, наблюдаемого издали, красотой прекрасно вытканного гобелена, который можно повесить в фургоне, к зависти соседей. Маневры конницы и колесниц, обмен стрелами, разворот, должный оторвать Волну от каравана, быстрая атака, что закончилась разбитыми флангами конницы и бегством отряда… С такого расстояния это выглядело как некий обряд, мистериум в честь Майхи, в котором раненые и убитые добровольно проливают кровь, чтобы отдать уважение Госпоже Войны. Кей’ла на миг позабыла о боли.

Ей напомнил о ней грубый удар в спину, от которого она даже задохнулась. Ремни натянулись, она вскрикнула, пойманная врасплох.

Кто-то коротко засмеялся и ударил снова. Сильнее. На этот раз она выдержала, стиснув зубы. Сила удара развернула ее так, что она увидела, что теперь стоит за ней. Шатры. Тысячи шатров, а между ними широкие проходы, заполненные садящимися на лошадей кочевниками. Все в полном вооружении. Лагерь племен Ких Дару Кредо готовился к битве.

Тот, кто ее ударил, как видно, посчитал себя оскорбленным тем, что Кей’ла на него не смотрит, потому что влепил наотмашь, так что она закрутилась вокруг своей оси в другую сторону и снова оказалась напротив вооруженного мужчины.

Несмотря на то что Кей’ла держалась изо всех сил, она вскрикнула.

Спасение пришло откуда не ждала. Ее стражник, словно загипнотизированный, глядевший на поле боя, наконец пришел в себя, подскочил к мучителю, оттолкнул его и что-то коротко рявкнул. Тот зареготал и ощерил пеньки зубов. Он был стар, но вооружен до зубов – копьем, топором и несколькими длинными ножами. На кожаный панцирь он набросил вонючую овчину.

Словно не обиженным нападением, он только указал на Кей’лу и выплюнул несколько слов, а потом подошел к одной из жердей и уселся, опершись на нее с размаху – да так, что она почувствовала это всем телом. На этот раз она не вскрикнула.

Второй стражник. Это наверняка второй стражник, который должен за ней следить на случай нападения таинственного убийцы.

Лишь бы тот пришел как можно скорее.

Боль и страдания, должно быть, как-то повлияли на ее разум, поскольку на миг ей показалось, будто в глазах первого кочевника она увидала тень сочувствия. Похоже, даже се-кохландийцы не подвешивали так детей. Но миг миновал, а стражник вернулся на свое место, не глядя на нее больше и совершенно игнорируя своего приятеля.

Позади раздался писк металлических свистков, и несколько тысяч кочевников двинулись вниз, навстречу близящемуся каравану. Битва только начиналась.