Глава 8
Кочевники двинулись с правого холма, поскольку там стоял их главный лагерь. Сперва они казались серо-бурой волной, катящейся вниз, но быстро разделились на несколько отрядов. «Как минимум пять Крыльев», – оценил Дер’эко и оглянулся. Его Волна продолжала ехать во главе каравана, они уже успели заменить раненых лошадей и восполнить потери, но на этот раз, согласно приказам эн’лейда, ударить по врагу им было нельзя.
Эн’лейд. Не отец, но Глаз Змеи. Это он командовал караваном во время военного марша, и даже Аве’аверох Мантор, ламерей всех Шести Волн, не пытался с ним спорить. Так и положено во время войны. А приказы командира были совершенно ясны: колесницам запрещено удаляться больше чем на милю от Бронированной Змеи. Важнейшая из целей – добраться до реки. Дер’эко вспомнил шутку, которая ходила между экипажами: «Отчего наши отряды именуются Ручьи, Потоки и Волны? Потому что двадцать упряжек осушат ручей, двести – малую реку, а шесть сотен – выпьют море».
Это было правдой, как и то, что они нуждались в воде. Запасов ее оставалось на сутки, потом… Ненапоенные животные не пробегут слишком долго.
Дер’эко оглянулся, ища взглядом колесницу ламерея. Аве’аверох Мантор ехал с ними во главе своего Потока, потому что хотел лично командовать в приближающемся бою.
Перехватив этот взгляд, командир Волн взмахнул рукою:
«Стоять! Ждем остальных».
Анахо’ла порой пригождался в битве сильнее, чем свистки и пищалки.
Ждем остальных. Знаем, что эти пять Крыльев – еще не все, что се-кохландийцы приготовили. Кроме Ких Дару Кредо, у которого как минимум вдвое от этого легкой кавалерии, не считая Молний, есть ведь еще и сахрендеи. Пятнадцать – двадцать тысяч всадников. Дер’эко не мог оценить точнее, поскольку скрытые за холмами се-кохландийцы оставались для них невидимыми.
Возвышенность, заслоняющая впадину слева от Дер’эко, принадлежала Фургонщикам. Идущий по его вершине Поток видел все поле битвы, как и то, что оставалось скрытым от главных сил верданно. Но правую сторону долины захватить не удалось, кочевники отчаянно сопротивлялись, не подпуская колесницы к своим лагерям. В коротких стычках Фургонщики потеряли пару десятков экипажей. Было у них маловато сил, чтобы захватить холмы по обе стороны долины и стоящие там лагеря, однако и главная цель их была вовсе не такой. Когда доберутся до реки, окопаются и превратятся в крепость. Задержат здесь кочевников достаточно долго, чтобы остальные лагеря сумели сойти с гор, а когда через три-четыре дня на западе появятся новые караваны, они раздавят кочевников и развеют их по всем четырем ветрам.
Пока же их проблема – это пара тысяч всадников.
В середине каравана, за тройной линией боевых фургонов, формировавших голову Бронированной Змеи, шли трансформации. Боковые стены Змеи тоже менялись, в нескольких местах бронированные повозки проредились, и из трех рядов остался лишь один, а с их внутренней стороны копились колесницы. Конечно, мудрый эн’лейд должен быть готов к тому, что кочевников ведет опытный вождь, то есть такой, кто не рвется в битву во главе своей орды, но, используя пространство, стоит где-то на возвышенности и следит за всеми маневрами. Однако выхода у них не оставалось, потому им следовало перегруппироваться.
Вершина правой цепочки холмов была для взглядов Фургонщиков непреодолима, и они могли только предполагать, что за ней, собственно, Сын Войны и собрал свои главные ударные силы: Наездников Бури и жереберов. Потому лагерь Нев’харр постепенно отклонялся влево, увеличивая расстояние до тех высот. Им понадобится побольше времени на реакцию, когда Ких Дару Кредо начнет настоящую атаку.
Потому что той коннице, которую они видели, наверняка не ставили задачу разбить караван. Это все равно, что пытаться задержать медленно сходящую грязевую лавину с помощью горсти камешков. Нет, они должны были замедлить ее на подходе к броду, дать время тем, на холмах, укрепиться, раздергать фланги, вырвать из бронированных стен столько фургонов, сколько удастся.
По крайней мере, так бы оно и выглядело, не будь Волн. Именно колесницы должны были стать охранным коконом, внутри которого двигались бы остальные. Стрелки боевых фургонов могли пустить коннице лишь немного крови, но именно юркие колесницы оставались живым щитом лагеря. И тела их экипажей. Дер’эко осмотрелся по сторонам, обмениваясь взглядами со своими людьми. Третья Волна, одна из двух в лагере, не имела тяжелых колесниц, перевозящих пехоту, зато получила лучших лошадей и самых умелых возниц. Все знали, что, когда придется бить по Молниям, именно они и пойдут в первых рядах, и были этим ужасно горды. В схватках они добыли уже более двух сотен трофеев, а на жерди вешали шлемы только тех кочевников, которых убили сами. Увы, не все се-кохландийцы использовали шлемы хорошей стали, чаще всего у них были кожаные, а то и простые шапки. Потому-то люди Третьей Волны так рвались в битву с Наездниками Бури.
Или с Волками сахрендеев. Говорили, что те пользовались хорошими стальными шлемами.
Всадники, заграждающие им дорогу, продолжали дробиться, сейчас они видели уже с десяток-другой отрядов, каждый самое большее по несколько а’кееров. Значит, как и можно было предсказать, собирались их раздергать.
Расстояние между кочевниками и колесницами сократилось до трех четвертей мили.
Первые группы всадников, на взгляд не больше одного Крыла, вырвались вперед.
Свистки и пищалки принесли новые приказы.
«Стоять!»
«Ждать!»
Лагерь Нев’харр продолжал двигаться по левой стороне долины, ближе к холмам, которые верданно контролировали. Когда они займут соответствующую позицию, каждый из отрядов, нападающих справа, должен будет сперва преодолеть где-то три мили и все это время останется открытым как на ладони.
Это была территория более удобная для конницы, чем для повозок. Взгорья вокруг делали возможными скрытые обходы и внезапные атаки с флангов. Однако сушь, которая воцарилась в окрестностях, давала обороняющимся шанс, что они сумеют раскрыть нападающих, поскольку любой крупный отряд конных поднимал в небо такую пыль, что выдавал свои намерения за час до нападения. Госпожа Степей, казалось, поддерживает Фургонщиков.
Скачущие конные лучники были уже в четверти мили от колесниц Третьей Волны и с галопа переходили в карьер. Крыло разделилось на несколько а’кееров, из которых два выдвинулись вперед, а потом плавно повернули и, несясь вдоль головы каравана, засыпали его стрелами.
«Ждать!»
С расстояния трехсот ярдов кочевники не могли навредить слишком уж сильно, легкие стрелы не имели достаточно силы, чтобы пробить набивные пледы, укрывавшие спины лошадей верданно, или ранить экипажи колесниц. Дер’эко, прищурившись, следил за летящими стрелами. И… время!
Он склонил голову, выставляя чашу шлема в сторону стрел, которые мгновением позже засвистели вокруг, втыкаясь в землю, в доспех лошадей, плетеные борта, тела. Кто-то крикнул, получив в лицо, – дурак, таращившийся на смерть на удар сердца дольше, чем нужно. Даже среди хороших экипажей всегда найдется кто-то такой. Какой-то из коней заржал, не понять – испуганный или раненый, – но и только.
Каневей осмотрелся: линия его отряда не нарушилась даже на фут. Они продолжали ехать во главе каравана, растянувшись почти на четверть мили, справа от Первой Волны. Полные три Потока, один за другим, в свободном строю, чтобы не облегчать работу вражеским лучникам.
А кочевники уже поворачивали и гнали назад, уступив место очередному отряду. И снова: галоп, карьер, а с расстояния каких-то трехсот ярдов – залп. И снова пищалки передают приказ вдоль головы каравана: «Ждать!» – и снова глядеть на подлетающие стрелы, чтобы в последний момент склонить голову перед приговором Госпожи Войны.
И очередные а’кееры, идущие в атаку.
Не было смысла вырываться вперед или расходовать стрелы. Это Крыло се-кохландийцев желало всего лишь измучить их и спровоцировать на глупую атаку. Если у кочевников нет ничего другого в рукаве, то через каких-то три-четыре часа караван доберется до реки, захватит холмы вокруг подходов к броду и сядет на них, превратив возвышенности в крепость, окруженную тройным рядом бронированных фургонов, поставленных в Рогатую Городьбу или другой строй, настолько же непростой для взлома. Такой обстрел с дальней дистанции был не более обременителен, нежели сильный дождь, что превратил бы землю в грязь и задержал бы фургоны.
И… пора!
Кто бы ни командовал се-кохландийцами, он должен был прийти к тому же выводу, что и Дер’эко, потому что внезапно атакующие отряды – силой каких-то пяти а’кееров – не повернули, но после залпа ринулись в их сторону, стреляя раз за разом, словно лучники принимали участие в состязании, смысл которого заключался в том, чтобы как можно скорее опорожнить колчан. Пять-шесть стрел в десяток ударов сердца, четыре-пять – одновременно в воздухе. Град смерти, несущийся навстречу колесницам.
За спиной Дер’эко услыхал свисток Аве’авероха Мантора: «Первая Волна!», «Вперед!», «Вперед!», «Вперед!»
Да, такое требовало ответа, нельзя было позволить кочевникам наглеть.
Идущая справа Волна вырвалась вперед каравана, навстречу коннице, которая теперь явно пыталась обойти их и ударить во фланг идущего обоза. Такова была роль колесниц – не допустить обстрела каравана сбоку, не позволить ранить лошадей, впряженных в боевые фургоны. Тройная линия тяжелых фургонов должна была бы отбить такого рода атаку, но даже она через какое-то время начала бы ломаться. Тут находилась слабая точка любого каравана. Животные, впряженные в передние повозки, кроме набитых панцирей носили также наголовники и конские нагрудники, те, что шли в арьергарде, заслонялись фургонами, а наиболее подверженными опасности ранения оставались именно впряженные в боковые повозки. Невозможно было надеть на коней панцири столь толстые, чтобы те охраняли бока от каждой стрелы, и одновременно требовать, чтобы лошади тянули большой боевой фургон вместе с экипажем. Повозка с раненым животным должна съехать в сторону, чтобы не блокировать дорогу остальным. Дыру от нее заполняет фургон второй или третьей шеренги, а экипажу обездвиженной повозки приходится справляться самому. Чаще всего, если ситуация безнадежна, фургон оставляли, выпрягая уцелевших коней, забирая, что удастся, а остальное – обливали маслом и поджигали. Говорили тогда, что идущий боевым маршем караван кровоточит фургонами.
Колесницы как раз и были предназначены для того, чтобы такого не случалось.
Караван двигался со своей скоростью, даже когда облака пыли заслонили всем вид на поле битвы. Первая Волна, все шестьсот колесниц, не должны были иметь проблем с несколькими вырвавшимися вперед а’кеерами.
Когда караван проглотил следующие триста ярдов, из облаков пыли вырвались две сотни всадников и попытались обойти обоз слева. Ламерей был наготове.
«Третья!»
«Вперед!»
Третья Волна уже неслась в сторону всадников, стреляя из луков не медленнее кочевников. Дер’эко знал, что в тот самый момент в боковых стенах каравана образуются проходы, которыми из-за охраны бронированных фургонов выливаются очередные Потоки, чья задача – перехватить тех кочевников, которые пройдут сквозь его колесницы. Потому что он не сомневался, что атака идет именно на главный лагерь, – ведь задержать караван было основной целью легкой конницы. Только когда она заставит фургоны остановиться и окопаться, можно будет начинать планомерную осаду.
Расстояние между колесницами и конницей сокращалось молниеносно, стрелы летели по все более прямым траекториям, ударяли со все большей силой, некоторые из возниц уже перекладывали вожжи в одну руку, второй берясь за копьеметалки. Дер’эко вложил свисток между губ.
«Первый и Второй!»
«Гребень!»
Два первых Потока выстрелили вперед, в несколько мгновений разделяясь на Ручьи. Каждый отряд растянулся в колонну шириной в две колесницы и длиной в десять и – сохраняя учетверенное расстояние от запряжки между собой и соседями – ринулся на врага. Третий Поток чуть притормозил, вытягиваясь в широкую, ровную линию.
В империи они тренировали это сотни раз. «Гребень» – группа из двадцати колонн, несущихся на противника, она должна была сломать, прочесать его строй. Кони атакованных кочевников повели бы тогда себя так, как любое рассудительное существо: выбрав единственную незакрытую дорогу, въедут в пустые пространства между колесницами, а там уже преимущество окажется на стороне тех, кто лучше вооружен и одоспешен. Те же се-кохландийцы, что уцелеют, наткнутся на последний Поток, который займется ими до того времени, пока остальные колесницы не совершат разворот.
Все было бы хорошо, поведи себя кочевники так, как должно. Но нет, увидев, как атакующая Волна принимает неизвестное построение, они молниеносно разделились на две группы и повернули. В миг, когда они бросились наутек, от наступающих колесниц отделяло их едва полсотни ярдов, но Дер’эко уже знал, что не успеют, легкие и ловкие лошадки се-кохландийцев, может, и не могли сравняться силой и размером с конями верданно, но были они по-настоящему быстры. И все же расстояние оказалось идеальным для дротиков. Возницы нескольких ближайших Ручьев безо всякого приказа послали в убегающих ровный залп. Гибкие, величиной почти в шесть футов, немного напоминавшие стрелы-переростки, дротики с такого расстояния были куда действенней своих меньших сестер. Накрытый облаком из почти сотни дротиков, а’кеер заклубился, сломал строй и прыснул во все стороны, оставив на земле десяток-другой тел. Дер’эко кисло улыбнулся и засвистел.
«Стоять!»
«Ровняй позиции!»
«Гребень» превратился в линию, а те, кто уже готовился покинуть колесницы, чтобы захватить шлемы, остановились. Не было времени на поиск трофеев, тем более что пыль, поднятая копытами тысяч лошадей, ограничивала видимость до ста ярдов. Дер’эко едва видел фланги своей Волны.
Он оглянулся на ближайшие колесницы. Стычка с кочевниками продолжалась несколько десятков ударов сердца, но и это имело свою цену. Броню почти всех лошадей украшали теперь стрелы, да и корзины колесниц получили неплохую коллекцию таких вот подарков. Среди ближайших экипажей несколько человек были ранены, но в большинстве случаев кольчуги сберегли им шкуру. Как и в предыдущей стычке, сталь выигрывала у набивных и кожаных панцирей, которые использовали всадники.
«Вперед!»
«Кулак!»
«Кулак» – сомкнутый строй колонны шириной в Поток, используемый, главным образом, для быстрого перемещения, потому как атака такой формой, где кони чуть ли не втыкаются в предыдущую колесницу, была равна самоубийству. Одна перевернувшаяся запряжка могла повлечь за собой и остальные. Но таким образом лучше всего удавалось быстро и умело занять новую позицию, не опасаясь, что широко раскинувшаяся Волна столкнется с другой.
Дер’эко вел свой отряд левее, на возвышенность на фланге долины, откуда должен бы открыться вид получше. Пока что над полем битвы не раздавался рев рогов, которыми караван вызывал свои колесницы для непосредственной обороны, впрочем, он этого и не ожидал, поскольку внутри обоза были еще четыре другие Волны под командованием самого ламерея, а Аве’аверох Мантор не в куче конского навоза родился. Дер’эко направлял колесницу чуть в гору, чувствуя, как со стороны реки срывается ветер. Хорошо, лучше будет видно.
Они повернули, строясь в три свободные линии и упорядочивая строй в тот миг, когда ветер закрутил пыль, поднимающуюся над полем битвы, и погнал ее в сторону каравана.
Госпожа Сероволосая!
Свисток в губы.
«Вперед!»
«Три острия!»
* * *
Стражники оставили ее в покое, полностью увлеченные наблюдением за представлением, что разыгрывалось в долине. На границах лагеря сахрендеев движение замерло тоже, сотни кочевников, вбивающих колья в землю, прервали работу и молча глядели на битву.
Сперва на пробные атаки и обстрел головы движущегося лагеря, потом на контратаку колесниц. Даже когда поднятая копытами тысяч лошадей пыль почти полностью скрыла вид – только караван, монструозный четырехугольник, как раз сполз с возвышенности и все еще оставался узнаваем, – они не двинулись с места. Но в пыли, раскинувшейся на добрую милю от первых боевых фургонов, и правда не многое можно было различить. Порой на краю ее проявлялись тени больших отрядов, порой – единичные всадники, местами взблескивало железо. Раз, единственный раз Кей’ла отчетливо заметила отряд несущихся колесниц, что тянул за собой – словно крылья – ленты шелка. Но и только.
В определенный момент – и от этого вида сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди – из тучи пыли выскочил отряд конницы побольше и сломя голову понесся в их сторону. Но нет, это было не бегство – вскоре всадники остановились, выровняли строй и развернулись, быстро набирая скорость.
Потом справа выехала сомкнутая колонна колесниц, правящая на возвышенность. Там она притормозила и с удивительной четкостью развернулась, сразу перестраиваясь тремя широкими линиями. Кей’ла почти улыбнулась, это увидев: кочевники галопом сбегают с поля боя, и им едва ли хватит отваги, чтобы вернуться, а ее народ спокойно и неспешно готовится к атаке, которая сметет се-кохландийцев с лица земли.
Она почувствовала ласковое дуновение на лице, ветер начинал вспоминать, для чего он существует.
А через минуту она позабыла о боли. Крюки, раны, то, что сама она висит, словно кусок мяса у мясника, не имело никакого значения, ибо преследователи ее видели теперь полную мощь гнева верданно. Гнева иного, чем им доводилось испытывать до этих пор: холодного и беспощадного, словно ледяная река, неумолимо движущаяся вперед, гнева, порожденного давней войною, унижением, изгнанием из земель предков, а прежде всего – смертями, что случились годы назад. Это возвращаются не какие-то там дикари, чтобы сражаться за племенные территории, – это законные владельцы стучат в двери узурпаторов, чтобы выставить тем счет за обиды.
А потом ветер повлек пыль на запад, а грудь Кей’лы сжалась от боли нового рода. Сперва она некоторое время глядела непонимающе на отступившее на полмили от каравана сражение, а потом застонала тихонько – так, чтобы никто ее не услышал.
Потому что в полумиле от каравана гибла целая Волна. Даже такой ребенок, как она, понимал, что, собственно, там случилось, – что кочевники удачно использовали тучи пыли, чтобы ослепить контратакующих защитников, а потом по Волне ударили четыре-пять тысяч всадников одновременно, ломая ее в молниеносной атаке. Какими бы умелыми и отважными ни были экипажи колесниц, при перевесе десять к одному они не могли не лечь. Кей’ла не видела подробностей, не с такого расстояния, но на поле осталось еще несколько десятков колесниц, которые не формировали ни Потока, ни даже Ручья, но только сосредотачивались в жалкие немногочисленные группки из нескольких упряжек, еще пытаясь схлестнуться с конницей, которая явственно издевалась над ними. Издалека казалось, словно рассеянное стадо скота пытается сопротивляться многотысячной стае. Волки тогда избегают непосредственных схваток, уходя от рогов отчаявшихся коров и быков, но раз за разом нападая на сократившееся стадо, хватая за ноги, валя очередных животных.
На глазах Кей’лы группа в несколько десятков всадников добралась до шести колесниц, окружила их со всех сторон, засыпала стрелами и, пока верданно успели трижды натянуть луки, отскочила. Из шести повозок осталась лишь одна.
Старший из ее стражников засмеялся горловым смехом и похлопал младшего по спине. А потом взглянул на нее и медленно, словно о чем-то раздумывая, ткнул в нее тупым концом копья. Потом усмехнулся шире и прошептал что-то на своем языке, указывая на поле битвы.
«Смотри, – казалось, говорит он, – смотри, что теперь произойдет».
* * *
Гир’конвес, по прозвищу Жердь, остановил охромевшую упряжку и выскочил из корзины. Не было нужды подходить к животным, чтобы видеть – с ними уже покончено. Конница, которая минуту назад разбила его Поток, удалялась – как видно, никому не хотелось развернуть лошадь и заняться экипажем последней колесницы.
Кочевники изменили стратегию и достигли того, чего Фургонщики опасались, – численного преимущества. Первая Волна предполагала лишь отогнать с дороги каравана несколько а’кееров – не более тысячи всадников, поскольку оставшиеся-де будут ждать возможности непосредственной атаки на лагерь, но попала в умело расставленную ловушку. Сын Войны проигнорировал караван и использовал пыль, поднятую тысячами копыт, чтобы бросить против колесниц оставшихся всадников, а верданно внезапно оказались в кругу пяти тысяч се-кохландийцев. Командующий Волной Кен’сор Гевалор приказал выстроить Мельницу-из-Бронзы, гигантский тройной круг, в котором колесницы несутся одна за другой с развернутыми шелковыми стягами, а хлопанье шелковых флагов и громыханье пластин в колесах отпугивают конницу и удерживают ее от непосредственной атаки. Такой строй позволил бы им продержаться до подхода подмоги.
Они лишь не предвидели, что пыль окажется настолько густой, что успешно закроет их от взора каравана, как и того, что кочевники изменят не только стратегию битвы, но и тактику атак.
Сукины дети били по лошадям. Но не так, как ранее, метя по колеснице. Теперь они откладывали выстрел до последнего момента, даже не отвечая на залпы верданно, после чего дотягивались до очередных Потоков и засыпали их градом смерти, целя низко, по конским ногам. Попасть по тем нелегко, но если десяток лучников выпустит несколько стрел по одному коню, то свою рану животное получит. Казалось бы, бок, прикрытый стеганым доспехом, представлял собой куда большую цель, но кочевники уже поняли, что одна стрела в ногу задерживает колесницу куда лучше дюжины – в бок.
Эта тактика лишала их добычи, поскольку большинство получивших такого рода раны животных были потеряны, зато она давала отличный результат. Тем более что при каждой атаке кочевники концентрировались всего на нескольких колесницах. Четвертый Ручей потерял при первом столкновении три экипажа, во втором – четыре, в третьем – еще три, а в четвертом – уже пять, поскольку три колесницы столкнулись на полном ходу, образовав клубок конских и человеческих тел, сломанного и окровавленного дерева и металла. Се-кохландийцы лущили Мельницу-из-Бронзы послойно, будто чистя луковицу, выскакивали из облаков пыли в притворных атаках, чтобы внезапно свернуть и исчезнуть, не произведя ни единого выстрела, и тогда очередной а’кеер ударял из другого места и вырывал из строя новые и новые колесницы. На этот раз быстрота и оборотистость давали преимущество кочевникам, к тому же сукины дети вели себя так, словно собственные потери не имели для них значения.
Кто бы ими ни командовал, он, похоже, отчаялся до предела.
Жердь подошел к лошадям, у правой в упряжке торчало две стрелы в передней ноге и три в задней. Наконечники стрел у кочевников были широкими, заканчивались зазубринами, и при выстреле в упор они наносили широкие и отвратительные раны, словно от ножей с волнистыми лезвиями. Из одной раны торчали осколки костей. Конь смотрел на человека, не отворачивая головы, дрожа и тяжело дыша. Знал.
– Да, Коралл. – Жердь подошел к животному, разрезая по дороге упряжь, и ласково погладил его по мягким ноздрям. – Ты и я уже сегодня встанем перед лицом Белошерстой Кобылы. Скажи ей, что Гир’конвес, Второй из рода Дамехортов, прозываемый всеми Жердью, идет следом за тобой, чтобы поцеловать ее копыто.
Он ткнул ножом под набитый панцирь, сразу за передней ногой, конь застонал, фыркнул жалобно и упал. У второго животного, раненного только в одну из передних ног, еще оставался шанс. Если так можно было назвать неволю у кочевников. Но судьба его находилась в руках Владычицы Степей, верданно прерывали мучения только тех лошадей, спасти которых было уже невозможно.
На раз-два Жердь отрезал постромки и отогнал коня хлопком по заду.
– Ты закончил?
Вер’сан не сдвинулся с места, что было вполне понятно, если помнить, что стрела пробила ему бедро, пришпилив к борту. Когда кони освободились, колесница сильно накренилась вперед, и лучнику стало не так-то просто сохранять равновесие. Рана пульсировала ярким багрянцем, несмотря на наложенный выше нее жгут.
– Да. Они оба свободны.
– Хорошо. – Лицо Вер’сана было бледным, губы он сжал в узкую полоску. Потом улыбнулся. – Помнишь Эсо’ну?
– Я видел ее нынче утром, ты, дурачок.
Гир’конвес быстро проверил колесницу. Там остался один дротик, несколько стрел в колчане, меч и топорик. Ну и кавайо, несомненно. Хватит.
Где-то в пыли промелькнули кони.
– Я был с ней… вчера. Подарок для хорошего лучника. Может… может, я не весь умру.
– Ну да, то, что через девять месяцев в мир придет какой-то страшно уродливый младенец, должно меня утешить?
Жердь быстро поднял лук и воткнул перед собой в землю несколько стрел. Оглянулся: накрененная колесница должна была хоть немного защитить ему спину. Товарищ его стоял в полуприседе, держась за воткнувшееся в бедро древко. Внезапно дернул его, вырывая стрелу из борта, и хрипло вскрикнул. Сразу уселся на землю, опершись о колесо.
– Завиду… ешь…
– Нет. Но, пожалуй, ты прав, представить невинного ребенка с твоей мордахой – такое запросто заставит человека захотеть смерти уже сейчас.
– Хе… хе… х-х-х…
Гир’конвес оглянулся: лучник сидел на земле, и пятно багрянца разливалось вокруг него, словно шелковый плащ цвета императорского пурпура.
«Прощай, друг».
Он обернулся, пыль ограничивала видимость до трехсот ярдов. Может, успеет выстрелить хотя бы дважды.
Увидел, как ветер чешет траву, а через миг в поле зрения появились с десяток всадников.
«Мы должны сражаться в седлах, как эти сукины дети, – подумал он. – Ты наложила на нас нелегкое бремя, Владычица Всех Коней».
И натянул лук.
* * *
Рога загудели: коротко, длинно, коротко, коротко, длинно. «На помощь!»
Это был призыв для всех Волн, Потоков и Ручьев оборонять караван. Что бы ты ни делал, какая бы победа ни находилась у тебя под носом, тебе следовало все бросить и гнать в лагерь, потому что он был в опасности.
Или там заметили, что ты лезешь в проблемы, из которых не выйдешь живым-здоровым.
Дер’эко, уже пронесшись ярдов триста, знал, что ведет своих людей в атаку на пять тысяч всадников. Пыль, поднимаемая лошадьми, если и была подарком Владычицы Степей, то – подарком обеим сторонам: кочевники не имели и шанса скрытно обойти караван, но одновременно, когда битва уже начиналась, караван становился слеп к тому, что происходило на поле битвы.
Они развернулись. С болью в сердце, ибо меньше чем в полумиле перед ними серо-бурое чудовище кочевников пожирало остатки Первой Волны, они же не жаждали ничего, кроме как пустить ему кровь. Несколько а’кееров вырвалось в их сторону, словно провоцируя на атаку, но дальнейший бой был бы безумием. Даже когда бы ламерей бросил в бой все, что имел, благодаря чему они могли сравнять шансы и разбить эти пять Крыльев, Волны понесли бы слишком большие потери, а ведь роль колесниц – это не победа в поле, но защита тяжелых фургонов и получение времени для каравана, чтобы тот успел превратиться в неприступный лагерь. Может, лет тридцать тому назад, когда на битву вставали орды диких воителей, для которых не было важным ничто, кроме военной славы, экипажи не послушали бы приказов и ринулись бы на врага. Но теперь верданно шли не за славой, но за собственной землей и надлежащей им местью, и у них было вдосталь времени, чтобы понять: местью следует наслаждаться как хорошо охлажденным пивом, спокойно и без эмоций. Потому они двинулись в сторону бронированных фургонов, под градом стрел – пусть се-кохландийцы и не давили на них слишком сильно. Похоже, они довольствовались уничтожением одной Волны – или же, что тоже возможно, у них закончились стрелы.
Так или иначе, в четверть часа обоз Нев’харр потерял шестую часть своих колесниц.
Третья Волна заняла место в его главе, широко растянулась, чтобы заполнить пустые места от Первой. Дер’эко заскрежетал зубами в бессильной злости, глядя на поле битвы, к которому они приближались. Помнил он – пусть и не должен был этого вспоминать, – какое это чувство: сидеть в седле, ощущать под собою живого коня, его тело, работу его мышц, каждый удар копыт о землю, каждый его вздох. Чувствовать, как бьется его сердце и как твое собственное приспосабливается к тому ритму, пока вы не станете одним целым. Возможно, последнее это воспоминание было лишь частью снов, которые его порой навещали, но эти сны исключительно выразительно несли единое чувство, нынче получившее кровавое подтверждение. Колеса хуже копыт, и когда бы Фургонщики вместо трех тысяч колесниц имели шесть тысяч конницы, то и схватка выглядела бы совершенно иначе.
Свистки передавали приказы вдоль линии колесниц.
«Равняйся!»
«Ждать!»
Кочевники отступили в сторону своего лагеря, где виднелись очередные отряды, готовящиеся к битве. Ехали спокойно, неторопливо, с заносчивостью тех, кто покидает поле победной битвы. Горькая пощечина гордости верданно.
За его колесницей задержалась колесница другая. Ламерей махнул рукою.
«Перескакивай».
Дер’эко отдал вожжи своему лучнику и соскочил на землю. Едва лишь они поменялись местами с лучником предводителя, Аве’аверох Мантор чуть придержал лошадей, пока они не оказались в паре десятков шагов за Третьей.
– Какие потери?
Ламерей использовал анахо, цедя слова сквозь зубы. Очевидный выбор, все остальные языки можно было читать глазами, но было понятно, что нынче все глаза устремлены на их колесницу.
– Немного раненых. Но все колесницы я привел назад.
– Счастье Владычицы Степей – с тобою. Из Первой вернулось тридцать экипажей.
Тридцать! Было даже хуже, чем он полагал.
– Они калечат лошадей. – Голос старшего мужчины сделался еще тише. – Стреляют по ногам, глазам, в ноздри, порой мечут дротики в колеса. Атакуют со всех сторон сразу, выбирают по нескольку экипажей, разбивают строй. Мельницу развалили меньше чем в четверть часа.
– В прошлой войне…
– В прошлой войне не было настолько больших обозов, а у нас – крыльев и настолько хорошо защищенных упряжек. Но тогда они старались скорее захватывать лошадей, а не убивать их. Им нужны были животные и невольники.
Да. Это изменилось. Это, а еще тот факт, что пока кочевники не пытались ударять в караван. Дер’эко оглянулся: было что-то успокаивающее в невозмутимой уверенности, с какой стена бронированных фургонов продвигалась вперед.
– Не смотри так на него. – Казалось, Аве’аверох читал его мысли. – Пока что мы едва проехали милю, а сила идущего обоза – мнима. Без колесниц они разобьют караван в несколько часов, тяжелые фургоны стоят в сто раз больше, когда они создают сомкнутую стену, чем когда они в дороге. Оттого-то они и принялись оскребывать обоз от Волн. Когда не станет колесниц, тысяча всадников заставит нас остановиться. Видишь? Уже идут в наступление.
Дер’эко взглянул в указанную сторону. От лагеря кочевников приближалась очередная серая орда. «Нет, – поправил он сам себя, – не орда. Армия. Едут слишком ровно, слишком спокойно, без проблем делятся на Крылья и а’кееры, и все – в движении, рысью. Это проклятущая конная армия, что выросла из тысяч схваток и сотен битв. Мы отнеслись к ним легкомысленно в прошлом сражении, полагая, что если уж у нас лучшие доспехи и большие кони, то мы просто-напросто сквозь них проедем. Мы разбили их у подножья гор, а потому казалось нам, что нынче они тоже бросятся наутек, едва увидят наши колесницы. Как и многие народы до нас, мы позволили себе миг гордыни, увидав тучу недомерков в кожаных панцирях, войлочных кафтанах или овчинах, что сидят верхом на крохотных лошадках и стреляют из маленьких смешных луков. Даже империи потребовалось несколько лет и пришлось напрячь все силы, чтобы их сдержать».
Это были горькие мысли, окрашенные нотками мрачного удовлетворения, источник которого находился в убежденности, что се-кохландийцы поклонялись Галлегу, Господину Гроз, а народы, для которых более важной была Владычица Степей, должны были склонять пред ними голову. Владычица Лошадей оказалась унижена конной армией.
– Мы должны сидеть в седлах.
Это вырвалось у Дер’эко неосознанно, как увенчание мыслей, что вот уже долгое время гуляли в его голове. И он сразу же посмотрел на командира, полагая, что увидит мрачный взгляд и обиженное лицо. Но ламерей не отрывал глаз от кочевников, что занимали позицию.
– Они в какой-то паре миль от нас, но покоя нам не дадут… О, видишь, снова двинулись. У вас – запрет атаковать, пусть бы они даже въезжали меж ваших лошадей. Можете стрелять, но не удаляйтесь дальше сотни ярдов от фургонов. На них – на всех – дополнительные арбалетчики, станут вас поддерживать.
Такая тактика называлась Атласной Рубахой. Колесницы держались настолько близко от каравана, как рубаха – у тела, и обстреливали врага вместе с экипажами боевых фургонов. Однако таким образом они теряли свое главное достоинство – быстроту и подвижность. А ведь все время им вбивали в головы, что медленная колесница – мертвая колесница.
– Ветер стих, – пробормотал старший из мужчин, не смотря на Дер’эко. – Я не позволю вам исчезать в клубах пыли, иначе вы оттуда не выйдете. Я молюсь Сероволосой, чтобы эти тучи, которые собираются у нас над головами, окропили нас хотя бы чуть-чуть, прибили пыль к земле, но пока что она и не думает меня слушать. Потому вам – держаться поближе, даже если мы будем нести серьезные потери.
Он замолчал на миг, двигая челюстью, словно жевал кусок полусырого мяса.
– Я езжу колесницей с того времени, как мне исполнилось шесть лет и когда я вырос настолько, чтобы увидеть что-то над краем борта. Я никогда не нарушу клятвы. Но двадцать лет в империи, между всадниками разных народов… если бы Владычица Степей дала мне какой-то знак… я бы всех вас посадил на лошадей… Если бы она дала знак. Но… беги уже. Третья ждет.
* * *
Ких Дару Кредо остановил разгоряченного коня перед шатром Йавенира. Купол из желтого шелка возвышался над остальными на несколько локтей, пусть и оставаясь – несмотря на свои размеры – лишь заменителем истинного Золотого Шатра. Тот, истинный, стоял в Кох Дален, посреди Великих степей, в центре царства Вольных Племен, было в нем триста ярдов диаметра, и состоял он из нескольких соединенных друг с другом шатров, изукрашенных милями драгоценнейших тканей в цветах от бледной желчи липового меда до темной, агрессивной оранжевости, какой цвет можно встретить на головах степных гадюк. Здешняя конструкция по сравнению с тем, истинным, выглядела словно невольничий шатер.
И все же сердце се-кохландийских племен билось именно в этом месте.
Сын Войны соскочил с седла, остановившись перед растянутым на земле красным шнуром.
– Ких Дару Кредо молит об аудиенции у Отца Войны, Десницы Галлега, Владыки Гроз.
Унижение имело горький привкус. Он, один из пяти сильнейших людей Степей, должен докладываться, словно простой слуга, и ждать, пока один из мрачных стражников войдет внутрь и сообщит Йавениру о его присутствии. И все это на глазах у сотен Наездников Бури, готовящихся вокруг шатра к битве. Ни один из них не смотрел на него открыто – взглядывали быстро, уголком глаза, но все равно легонько посмеивались, будто бы собственным мыслям, и специально прохаживались рядом, разговаривая вполголоса. Всадники знали, что милость Отца уже не почиет на его Сыне, а поскольку были они гордостью Вольных Племен, то и позволяли себе побольше остальных.
Да. Горький привкус. Он чувствовал его на языке и нёбе, словно кто-то угостил его настойкой на полыни.
Комок желчи подкатил к горлу, когда из шатра вышла светловолосая невольница.
– Сколько? – спросила она легко, а он в первый момент не понял, о чем она, будучи занятым размышлением о том, сколь многие среди окружавших его воинов заметили, что Йавенир выслал к нему невольницу.
– Сколько?.. – И потом вспомнил поручение старого гриба. – Где-то пять сотен. Они потеряли пять сотен колесниц.
На миг казалось, словно бы она прикидывала, будто – Кулак Молний! – от нее зависело, удовлетворителен ли этот ответ.
– Отец выслушает твой доклад. – Она отошла все же в сторону.
Йавенир посвятил ему несколько минут, сидя на волчьей шкуре, брошенной прямо на землю. Что означало, что ему, Ких Дару Кредо, пришлось преклонять пред ним колени, поскольку во время аудиенции голова Сына не может находиться выше головы Отца.
Существовали сотни способов согнуть непокорную выю, и Дару Кредо теперь казалось, что нынче придется испытать их все.
– Хорошо. Но в следующий раз тебе не удастся так легко оттянуть колесницы от каравана. Нынче тебе придется вести битву у стены бронированных фургонов, под градом стрел. Ты уже послал людей в атаку?
– Да, Отец. Следующие пять Крыльев.
– Хорошо. Насколько быстро идет обоз?
– Не быстрее марширующего человека.
– Многовато их, верно? Это хорошо. Слишком много фургонов, слишком мало опытных возниц. Не могут ехать быстрее, поскольку столь большой караван трудно контролировать и охранять одновременно. Когда одна сторона замедлится, вторая пойдет быстрее, и строй разорвется.
– Понимаю, Отец.
– Это хорошо, – вождь Вольных Племен задумчиво кивнул. – Мои жереберы говорят, что нынче дождя не будет. Пыль все время станет закрывать поле битвы.
– Да, Отец. Я отдам приказы.
Йавенир снова покивал:
– Хорошо. До заката солнца осталось где-то три часа. Тебе нужно уничтожить еще пять сотен колесниц, – сказал он негромко, улыбаясь в притворной радушности. – Поспеши, мой Сын.
* * *
Больно-больно-больно…
Дыхание становится невыносимой мукой, крюки превращаются в раскаленные до белизны клыки диких тварей, что вцепились в грудь и спину, пытаясь разорвать ее в клочья. Каждый вдох только дразнит их, провоцирует к следующим нападениям. Каждое дрожание мышц, судорожное, порой непроизвольное движение отзывается огнем в ранах, дергает внутренности, втыкает раскаленные клинки между ребрами.
У Кей’лы закрыты глаза, сцеплены изо всех сил зубы, ладони сжаты в кулаки столь сильно, что ногти, должно быть, проткнули кожу.
Она не станет кричать.
Она не станет смотреть.
Не на тот десяток округлых предметов, раскиданных вокруг ее треноги, словно брошенные шаловливыми детьми мячи.
Несмотря на сжатые веки, перед глазами Кей’лы все еще стояли всадники, возвращающиеся с первой битвы. Победившие, смеющиеся, перешучивающиеся. Даже те из них, кто, истекая кровью, покачивался в седлах, ехали с довольными лицами. За ними, на подступах к каравану, осталось несколько сотен колесниц, разбитых, поломанных, лишенных упряжек. Волна, пытавшаяся контратаковать, внезапно повернула и помчалась в сторону бронированных фургонов, словно бы в поисках защиты в их тени. Заметив это, лагерь за ее спиной взорвался криками и смехом, что жгли ее душу, словно капли кипящей смолы. Племена Ких Дару Кредо рассчитывались за ночной бой при рампе, а когда на стороне верданно не оказалось неожиданности, конница с легкостью победила их.
Последняя группа всадников остановилась и кинула в ее сторону некие округлые предметы. Кей’ла знала, что это такое, конечно же, знала, но сознание сопротивлялось тому, чтобы их назвать, словно придание этим предметам имени могло еще что-то изменить. Она выделила среди всадников своего «хозяина», того, кто ее здесь подвесил. Тот лишь ухмыльнулся и бросил ей под ноги еще одну голову. Она не посмотрела вниз, хотя косица ударила ее по ногам. И так знала, что до конца жизни не забудет выражения страдания, что застыло на лице, замеченное ею, пока катилась голова, – замеченное лишь на мгновение.
До конца жизни, то есть до вечера.
Может, до рассвета.
Может, он все же придет и… и даст ей отдохнуть.
Кей’ла видела все хуже, грани предметов размывались, подергивались красным туманом, сбегали в серость.
Потому она закрыла глаза.
Ничего не жаждала она так сильно, как уплыть во тьму.
Коротко вскрикнула, сразу же закусив губу. Удар попал ей в солнечное сплетение, заставляя дернуться, выпустить воздух, а потом резко вздохнуть.
Старший из стражников всматривался в нее, морща лоб в забавной гримасе. Видя, что она открыла глаза, рыкнул что-то и толкнул ее еще раз, точно попав в один из крюков – так, что по телу ее пошел огонь. Кей’ла крикнула – да простит ее Сероволосая Госпожа – крикнула, потому что ей показалось, что раскаленный прут пробил ее сердце. А стражник кивнул и указал на долину, выплюнув несколько слов на своем языке. Ей не нужен был переводчик, жест был понятен. «Смотри!» Тебе придется, иначе снова тебя ударю.
Потому она подняла голову и посмотрела.
Долина тонула в пыли. Если столкновение, случившееся перед тем, подняло тучу пыли диаметром с милю, то теперь казалось, что к земле, волоча по траве брюхо, припала грозовая туча. За десяток шагов уже ничего не было видно, на глазах колонна из двух сотен всадников въехала в пыль, и еще до того, как в нее погрузился последний всадник, первый уже исчез из виду. Выглядело так, будто кочевники решили сражаться вслепую, вот только они могли не переживать, что потеряют врага, – ведь нельзя потерять нечто размером с город.
Ох, на самом деле Кей’ла никогда не странствовала с таким караваном, но легко могла себе представить, что делается внутри. Кони сбиваются с шага, возницы пытаются удержать строй, видны лишь три фургона впереди и столько же позади, экипажи боевых фургонов всматриваются в серую стену, пытаясь разглядеть кочевников, прежде чем те внезапно выскочат перед ними, засыплют стрелами и исчезнут. Главное превосходство, имевшееся у арбалетчиков, – возможность бить врага с большого расстояния, прежде чем он успеет подобраться поближе, – исчезло. Колесницы… Кей’ла несколько раз наблюдала за тренировками Ручьев и Волн, уже перед тем как они двинулись на север, и знала, как много места нужно большому отряду колесниц, чтобы сражаться с толком. Куда больше, чем такого же размера отряду конницы. Как ребенок, выросший в приграничном городке, полном конных забияк, Кей’ла легко могла заметить разницу. К тому же ни одна Волна не сумеет сражаться, не видя врага. Дер’эко сказал ей однажды, что для командира колесниц самое главное – глаза, потому что нет ничего хуже повозок, что сталкиваются друг с другом, вместо того чтобы выполнять маневр.
А кочевники лишили их глаз. Причем простейшим из возможных способов, в чем Кей’ла убедилась, когда из пыли выехала галопом группка из десятка всадников, тянущая за собою привязанные за лошадьми ветки. Сделали круг, подняв тучу пыли, и исчезли.
Ох… Владычица Степей, пошли им дождь.
* * *
Караван истекал кровью. Вот только кровью были не боевые фургоны, а колесницы. Теряли людей и коней. А хуже всего было то, что они ничего не могли поделать. Дер’эко даже не знал, сколько у него осталось экипажей, поскольку Третья Волна растянулась вдоль правого бока Бронированной Змеи почти на милю, в трех колоннах, должных отгородить кочевников от обоза. Внешняя линия боевых фургонов пребывала где-то в пятидесяти ярдах слева, но и так – он едва замечал абрисы больших повозок. Его отряду приходилось подстраиваться под скорость всего обоза, которая все падала, и теперь он делал не больше полумили в час, дерганым ритмом, во время которого фургоны то и дело останавливались, чтобы не столкнуться, возницы кричали, а животные все больше нервничали.
Се-кохландийцы главенствовали на поле битвы. Атаковали с разных сторон, разным числом и с разной частотой. К тому же они вновь сменили тактику. На этот раз стреляли не только по лошадям, но и по людям, и многие Фургонщики убедились, что стрела, выпущенная с тридцати шагов, совсем неплохо справляется с кольчугой. В результате экипажи начинали бить из луков по всему, что появлялось в поле зрения. Чаще всего – в собственные видения.
Кочевники же не давали передышки, появлялись по нескольку десятков, засыпали колесницы стрелами и исчезали. Иногда просто возникали, чтобы сразу отскочить, исчезнуть, словно призраки. А порой… как несколько минут назад – бросались во фронтальную атаку, въезжая между колесницами, рубя саблями по головам лошадей и коля копьями в открытые ноги, сходясь лицом к лицу с экипажами фургонов, прежде чем лучники верданно успевали потянуться за другим оружием. И только оттого, что Волна формировала три линии обороны, до сих пор не прорвались сквозь них, – но та короткая схватка стоила им почти Ручья. Утверждавший, что неподвижная колесница – мертвая колесница, был прав. Еще несколько такого рода атак – и кочевники доберутся до боевых фургонов, а караван не получит ничего, кроме потери большей части колесниц.
Долго, долго, коротко.
Звук рогов звучал словно плач, словно признание проигрыша. Долго, долго, коротко. «Стой!»
Боевые фургоны останавливаются, экипажи выскакивают и выпрягают лошадей, другие, из внутренних рядов, въезжают в отверстия от запряжек, в последних футах толкая свои повозки вручную. В несколько минут возникает линия почти без разрывов, потому что хороший эн’лейд не забывает о своих колесницах. Через каждые полдесятка фургонов есть проход, блокируемый при необходимости щитоносцами. Третья Волна ждет сигнала возвращения, ухода внутрь лагеря, но время выстраивания Броневой Стены дольше, чем при спокойном путешествии. Люди и животные нервничают, кое-где ряды слишком растягиваются, в других местах – сбиваются в кучу. Именно потому караван редко ведут ночью – слепота вызывает не меньший хаос, чем атака целой вражеской армии.
Наконец – коротко, коротко, коротко: «Колесницы в лагерь!»
Кочевники только в двух местах атаковали отступающие Потоки, но, получив залп из боевых фургонов, сразу исчезли из поля зрения, и Дер’эко не мог избежать впечатления, что им просто позволили спрятаться внутри каравана. В конце концов они достигли успеха, задержали самую большую Броневую Змею в мире, причем не сталью и огнем, а степной пылью.
Лааль, должно быть, улыбается нынче исключительно кисло.
– Командиры Волн к эн’лейду! – Вдоль линии повозок пронесся галопом вестник на колеснице. – Командиры Волн к эн’лейду!
Дер’эко направился к центральной части лагеря.
Перед фургоном Анд’эверса было людно. Когда он сюда добрался, там уже стояли командиры остальных Волн, ламерей, Хас, Орнэ, Деем и Каа, четверка сильнейших колдунов лагеря Нев’харр, и Вам’овез Баверах, командир всей пехоты, какая у них была.
И именно он отозвался первым:
– Разве не боутану должен бы теперь говорить?
Кузнец смерил его взглядом сверху вниз.
– Эмн’клевес проверяет северную стену. Слишком уж она растянута. Поскольку мы не видим, куда едем, невозможно поддерживать порядок. Мы не разбиваем лагерь, а лишь ищем выход из ловушки. Нынче мы можем выровнять фургоны, выпрямить стены, потом выпустить колесницы наружу и под их защитой пройти еще с четверть, может, с половину мили. А потом снова остановиться и выровнять ряды. Сколько мы проедем, прежде чем потеряем все Волны? Деем говорит, что дождя нынче не будет и что не будет его завтра и послезавтра.
Одетый в черное колдун кивнул. Откуда-то слева доносились отзвуки битвы, крики, звон оружия, посвист стрел. Через несколько минут все стихло.
– Они нас проверяют, – коротко подвел итог Анд’эверс. – Уже видят, что мы стоим, но не знают, надолго ли. Им понадобятся часы, чтобы принять решение, что дальше: позволить нам двинуться, чтобы рвать конницей, или начать осаду.
– Мы не можем позволить замкнуться осаде. – Ламерей неспокойно шевельнулся: для командира колесниц осада означала конец боя. Самое большее, он мог бы ссадить экипажи на землю и использовать их для латания дыр в обороне.
– Мы и не намереваемся. Через день мы будем подыхать здесь от жажды, через два – примемся пить собственную мочу. Мы так протянем еще немного, но не кони. Нам надо добраться до реки. Это каких-то пять миль.
Никто ничего не сказал, никто не фыркнул с издевкой. Пять миль. При такой скорости – это десять часов, при условии, что кочевники не станут давить сильнее. Дер’эко откашлялся:
– А вы, колдуны, что скажете? Сумеете притянуть дождь? Призвать ветер? Сделать хоть что-нибудь?
Хас, все еще бледный и слабый, переглянулся с сестрой. Были они самыми старыми и самыми сильными шаманами в лагере Нев’харр, одними из опытнейших среди верданно. Одними из тех немногих, кто пережил резню, которую Отец Войны устроил для колдунов Фургонщиков при захвате Лиферанской возвышенности. Остальные шаманы были из молодежи, которую тайно обучали в лагерях на границе империи. Однако теперь брат с сестрой покачали головами.
– Чтобы вызвать дождь с неба, которое не желает плакать, нам потребовалось бы десять, а то и двадцать таких, как мы. Притом большинство наверняка заплатили бы за такую попытку жизнью. Кроме того… – Старый колдун казался обеспокоенным: – Наши умения… наши духи еще понадобятся. Там, – он махнул рукою в сторону лагеря кочевников, – собирается Сила.
– Жереберы, – фыркнул командир пехоты. – Мы знаем, что они там есть.
– Это не жереберы. Они умеют вырвать дух из тела и взнуздать через него Силу, но сами-то они не слишком чувствительны к духам, находящимся вокруг. Зато там… сахрендеи, – Хас сплюнул на землю, – тянут за собой духов предков, тех, кто не ушел в Дом Сна, и строят из них сторожевой кордон вокруг своего лагеря. Только вот что-то там изменилось, что-то там собирается… Ох, Белым Копытом клянусь, это словно разговаривать о красках с дождевыми червями!
– Хватит.
Эн’лейд – когда Анд’эверс делал такое лицо, Дер’эко даже мысленно не мог назвать его отцом – откашлялся и сплел руки на груди. Все знали уже эту стойку: сейчас будут отданы приказы.
– Пока что на нас нападают только всадники Ких Дару Кредо. Эти вшивые ублюдки Аменева Красного даже не показались. Мы не знаем, отчего так, но тем лучше. Кочевники сделали ошибку, пренебрегши нами, но за это наступит расплата. Мы все время отходили влево и теперь находимся где-то в миле от вершины, которую держат наши колесницы. Их командир прислал мне весть, что там, выше, ветер развеивает пыль и все видно на сотни ярдов. Мы поворачиваем. Движемся влево и идем, чтобы занять тот холм.
Установилась тишина. Они повернулись влево. Вот так просто, весь проклятущий, насчитывающий несколько тысяч фургонов обоз. Когда-то они тренировали такое, в Меекхане: по этому приказу фургоны останавливаются и разворачиваются в одну сторону, а караван может сменить направление пути или даже развернуться, не двигаясь с места. Но несколько тысяч фургонов, да в этой проклятущей пыли, да еще и с кочевниками на загривке?
Ламерей первым понял, что это значит:
– Когда мы ударим?
Кузнец глянул на него и скривил губы в странной ухмылке:
– Вы не ударите. Я не потеряю тысячи колесниц, чтобы дать нам четверть часа, а то и меньше. Нас заслонит пехота.
Вам’овез Баверах поправил шлем, улыбнулся, словно чуть обеспокоенный.
– Так, как мы уговаривались?
– Да. Ты отдал приказы?
– Конечно. Отряды готовы.
Аве’аверох Мантор переводил взгляд с одного на другого с таким выражением, словно не до конца понимал язык, которым те пользовались.
– О чем вы…
– Оставим за собой пехоту – два четырехугольника по тысяче двести человек. Укрепленные щиты, с пиками и арбалетами. Так, как делают меекханцы.
Ламерей засопел, склонил голову и на миг казался быком, готовым к атаке.
– Спроси их лучше, сколько солдат они потеряли, прежде чем поняли, что конница делает из такой пехоты мишень для своих стрел.
– Лишь когда пехота пытается выиграть битву. А мы ведь желаем только слегка сдержать врага – так, чтобы успеть сделать разворот и выровнять строй. Потом снова заберем их. Когда будем повыше, спустим с цепи твои колесницы. Потому Волны должны быть наготове. И вы, колдуны, тоже. Начинаем на четыре коротких. Они ошиблись, когда отнеслись к нам легкомысленно.
* * *
– Легкомысленность. Это величайший грех на поле битвы. Ты вынудил их остановиться, мой Сын, но, похоже, они все еще относятся к нам легкомысленно.
Седоволосый старик расселся на вырезанном из темного дерева стуле и из-под приспущенных век смотрел на заполняющее долину облако пыли. Выражение лица у него было таким, словно он в силах проницать туманную взвесь, все еще заслонявшую окрестности, несмотря на то что отряды всадников, «причесывающих» сухую траву, прекратили свой труд. Нескольких атак, разбившихся о стену бронированных фургонов, хватило, чтобы остудить запал самых горячих голов. Теперь воины Вольных Племен нуждались в смене тактики.
– Мы не захватим лагерь легкой конницей, Отец. Стрел и дротиков не хва… тит…
Ких Дару Кредо заикнулся, поскольку Йавенир, Отец Войны – да пожрут паршивые стервятники его гнилое нутро – всматривался в него со странной улыбкою, словно выслушивая жалобы раздраженного подростка.
– Сколько колесниц ты отобрал?
Это был хороший вопрос, на который Дару Кредо и сам пытался себе ответить. Семь? Восемь сотен? Йавенир не нарушал данного слова. Если говорил: «дай мне это, а не то я заберу у тебя то», надлежало сделать все, чтобы «это» отдать.
– Где-то семь с половиной сотен.
– Значит, ты уже близок. Как думаешь, что они теперь сделают?
– Пойдут дальше вперед. С той поры, как они выступили от Олекад, им не попадался ни единый источник, река или колодец. Они должны добраться до воды.
– Да, Сын. Но к воде ведет вовсе не один путь. Зачем я приказал отобрать у них зрение?
Ответ на этот вопрос снизошел на него, словно откровение:
– Чтобы они пошли другой дорогой?
– Точно. В месте, где они находятся нынче, можно выкопать колодец. Много колодцев, которые быстро наполнятся, потому что дно долины – ниже уровня реки. Может, они не знают об этом, потому что никогда им не приходилось рыть колодцы для такого количества людей и животных, а может, они слишком уверены в себе и полагают, что доберутся до реки несмотря ни на что. Это не имеет значения, важно лишь то, что теперь они свернут налево, а мы не станем им в том мешать. Пусть займут позицию на взгорье, где могут выкопать хоть тысячу колодцев – но не доберутся и до капли воды.
На миг он смотрел на старика, Отца Войны, сердце и душу Вольных Племен. Ненависть и презрение, которые он чувствовал, когда Йавенир приказывал ему раз за разом бросать в атаку лучших людей, исчезли. Этот сукин сын… Пусть он лучше подохнет от старости, и храни меня все боги с самим Галлегом во главе от того, чтобы встать когда-нибудь против него на поле боя.
– Что теперь, Отец? Мы позволим им отступить?
– О да. Хотя и не безнаказанно. Взгляни. – Пыль медленно опускалась, а первое, что показалось из нее, был четырехугольник пехоты шириной ярдов в двести. – Они заслоняют спину щитами пехотинцев.
Старец улыбнулся почти благодушно:
– Убей столько, сколько сумеешь.
* * *
Вокруг треножника начала собираться толпа. Кочевники подходили, осматривали лежащие в пыли головы, смеялись и шутили. Никто не пытался приблизиться к ней, нескольких наиболее любопытных прогнало ворчание одного из стражников. Кей’ла должна была прожить так долго, чтобы насытить жажду мщения своего хозяина. Красный туман, затянувший края ее поля зрения, разросся, охватил ее коконом равнодушия.
Важно было лишь одно.
Медленный вдох.
Медленный выдох.
Боль.
Не дышать глубоко, не плакать, не жаловаться.
И помнить: время от времени поднимать голову и глядеть в сторону долины, туда, где из туч пыли как раз начинает проступать большой движущийся город, упорно взбирающийся вверх по склону. Потому что, если она слишком долго висела с опущенной на грудь головою, старший из стражников тыкал в нее тупым концом копья, пока она не начинала покачиваться, как окровавленный маятник, а толпа вокруг взрывалась коротким смехом. Крюк, в который он попал прежде, разорвал тело и почти выскочил из раны, горячая кровь стекала по коже: у ног ее натекло уже с небольшую лужицу.
Даже захоти Кей’ла, не сумела бы уже заплакать. Просто не было сил.
Несколько подростков бегали вокруг треноги, покрикивая и попинывая одну из голов, которая уже утратила всяческое сходство с частью человеческого тела. Остальные – главным образом женщины и старики – таращились на долину, карабкающийся наверх обоз и клубы пыли, встающие за ним. Непросто было там различить хоть что-то, порой мелькал какой-то отряд всадников, иногда взблескивало железо. Однако похоже было, что се-кохландийцы не могут приблизиться к каравану.
Больно-больно-больно-больно…
Это не имело значения. Никакой героизм, жертвенность или безумная отвага не спасут эти фургоны. Пока что верданно противостояли лишь одному из Сынов Войны, к тому же ослабленному, – и при этом беспрестанно отступали. А ведь у сахрендеев в два раза больше всадников, чем у Ких Дару Кредо, а еще есть Йавенир и его Молнии… Этот караван погибнет, а после него и остальные. Им не следовало возвращаться.
От пинка голова покатилась по земле и остановилась у Кей’лы под самыми ногами, в черной луже, глядя на нее единственным глазом. Из приоткрытого рта высовывался распухший язык.
Ворчание охранника отогнало мальчишку, который пытался подкрасться к ней. Вся группка смотрела на лежащую голову, потом кто-то из них засмеялся и принялся пинать следующую.
Кей’ла отвела взгляд от избитого лица и посмотрела на поле битвы. От реки как раз подул ветер, закрутил серый туман, разодрал его и понес на запад. Из пыли показались два больших, окруженных стеной из щитов четырехугольника пехоты в кольце всадников. А на самом деле – в полукольце, поскольку пехота медленно отступала, неким чудом удерживая строй и не допуская, чтобы расстояние между ней и прикрывающими караван фургонами было больше пятидесяти – шестидесяти ярдов. Каждый отряд конницы, оказавшийся в этом пространстве, нашпиговали бы стрелами, а потому кочевники нападали на пехоту лишь с трех сторон, били из луков и бросали дротики, но не пытались перейти к прямой атаке. Щиты пехотинцев были почти шести футов высотой и с вырезом справа, что делало возможным стрельбу из арбалета, а потому пешие отряды яростно отстреливались, удерживая кочевников на дистанции. За линией щитов виднелся лес пик, рогатин и гизарм, готовых к бою.
Но пока что не походило на то, чтобы они могли пригодиться. Конница, хотя и многочисленная, не атаковала напрямую, довольствуясь залпами из тысяч стрел, взлетавших, словно тучи серых птиц, и бьющих внутрь четырехугольника. Линия стоящих за щитоносцами пикинеров время от времени покачивалась, но удерживала строй. Как и весь четырехугольник, что медленно, шаг за шагом отступал вслед за караваном. Выглядело так, что ни одна из сторон не получит превосходства, – ни пехота не сумеет заставить конницу броситься наутек, ни конница не сможет сломать ее строй и вырезать бегущих в панике Фургонщиков.
Только вот кочевники не впервые сражались с такой пехотой.
Кей’ла увидела, что готовится чуть в стороне – там, где недавно уничтожили колесницы, и невольно горько улыбнулась.
«Нам нельзя было возвращаться».
Вдох…
Больно…
Она подумала, стоят ли среди тех пехотинцев Рук’херт и Дет’мон и обождут ли их духи ее на дороге к Дому Сна. Очень не хотелось ей идти в одиночестве.
Кей’ла опустила взгляд, пытаясь не смотреть на то, что близится. Кровь стекала у нее по ноге, капала прямо на отрубленную голову.
Открытый глаз медленно моргнул.
* * *
Щит делался все тяжелее, десятки воткнувшихся в него стрел весили немало. Ден’кав трусцой пробегал вдоль линии и орал:
– Держать! Ровно! И…
Упереться ногами, ухватить за щит двумя руками.
– …давай!!!
Дернуть вверх так, чтобы аж потемнело в глазах, потому что зубья воткнулись глубже, чем казалось сперва, и поднять эту проклятущую тяжесть.
– Хорошо! Три шага назад! Раз! Два! Три! Ровняй!!!
Щиты опали, и железные зубья вгрызлись в землю. Арбалетчики подскочили к щелям, прицелились, послали в кочевников горсть стрел. Ветер стих, а потому пыль снова загустела, через несколько минут видимость упадет настолько, что они едва смогут разглядеть отступающий караван. Чтоб Владычица Степей в облике Белой Кобылы встала над ними и насрала им на головы! Они должны были уже нас забрать! Где сигнал «Пехота – домой»?
Рук’херт уперся в щит посильнее, чувствуя дрожание земли под ногами. Идут! Отряд всадников вылетел из пыли и проскочил мимо стены щитов, лупя из лука с такой скоростью, словно им за это платили. Часть стрел ушла выше, чтобы упасть на Фургонщиков в глубине строя, остальные били прямо. Щит затрясся от нескольких ударов, одна из стрел попала в щель для арбалетчиков, и кто-то за его спиною задохнулся от короткого вскрика.
Командир пехотного отряда орал снова:
– Ровно! Держать! Давай!
Упереться, поднять проклятущую тяжесть, три шага назад, опустить.
Двигались они отскоками, по три шага, лишь на миг ослабляя строй, чтобы отплатить кочевникам залпами из арбалетов. Квадрат растянулся в прямоугольник – шириной в двести пятьдесят человек, глубиной едва в четыреста, – чтобы защитить самый большой фрагмент каравана, но, похоже, было это излишне, поскольку кочевники по какой-то причине не пытались добраться до фургонов. Вместо этого они сосредоточились только на них, потихоньку обескровливая отряд. У верданно были хорошие кольчуги и шлемы, но «хорошее» не означает «непробиваемое».
Отчего – проклятущее завшивленное паршивое, словно дохлый стервятник, проклятие – до сих пор нет сигнала «Пехота домой»?!
Хватило бы и того, чтоб фургоны приостановились, латные четырехугольники прильнут к ним на миг, и пехота втянется внутрь под защитой лучников и арбалетчиков.
Где сигнал?
Рук’херт надеялся, что сражающийся в соседнем отряде Дет’мон чувствует себя получше. После короткого совещания они решили, что разделятся: близнецы могли бы сражаться вместе, их бы не разделяли, но посчитали, что не было бы хорошо, потеряй род двух сыновей от одного удара копьем.
Дрожь земли. Упереться, перехватить, выровнять щит, чтобы, кроме амбразуры для арбалета, не было и щели.
Удар, раз, другой, третий… И следующие. Арбалетчики припали к щитам, послали в кочевников залп, ржание лошадей смешалось с горловыми криками людей, но волна стрел не становилась меньше.
В нескольких шагах справа один из стрелков пал на землю, из лица его торчало темное древко, а Рук’херту внезапно показалось, что по ту сторону неистовствует град, мечущий ледяные шары размером с кулак.
Что происходит?
Он выглянул в щель. Конница стояла шагах в сорока и выпускала в их сторону стрелу за стрелой, готовясь… для чего?
Рук’херт увидел это в миг, когда шеренга стрелков разошлась, создавая щель в несколько ярдов шириной. В щели показалось… В первый миг Рук’херт не понял, что видит, а когда понял, заорал во всю глотку:
– Цепь!!!
Приподнял правый край щита, заходящий за кромку другого, в руках воина рядом, и зацепил стальное кольцо, укрепленное на щите, за крюк, торчащий из щита товарища. Эта идея Фургонщиков родилась из принципа соединения боевых фургонов цепями. Стальное кольцо справа и крюк слева щита позволяли мгновенно усилить линию пехоты, затрудняя ее разрыв при непосредственной атаке. Такой, какая как раз приближалась.
Вернее, подъезжала, тарахтя колесами по сухой земле. Се-кохландийцы использовали несколько захваченных колесниц. Каждую загрузили трупами – так, что даже оси выгнулись и толкали их вперед, держа за дышла. Такая масса, даже если не идет со скоростью рысящей лошади, сумеет разбить любой строй.
Ближайшая колесница, наполненная ужасным содержимым, катилась прямо на него.
– Держать!!!
Арбалетчик, стоявший рядом, подскочил, уперся в щит плечом, сразу же его примеру последовали еще несколько человек, остальные отступили и склонили пики.
– Внимание!!!
Ударило: линия щитов выгнулась в нескольких местах, крюки и кольца металлически звякнули, но выдержали. Со стороны щита Рук’херта удар напоминал встречу с разогнавшейся повозкой, внутренняя часть щита дала ему по голове, шлем сбился набок и заслонил глаз, но спину его сразу же подперли воины, стоящие сзади. Вся стена напряглась было в молчании: несколько шеренг мужчин с одной стороны против массы, напирающей с другой.
«Мы слишком растянуты», – подумал он, стискивая зубы и упираясь посильнее.
А потом все сломалось.
В середину строя ударили сперва две колесницы, а после, когда уже казалось, что они удержат линию, – еще три или четыре, одна за другой, и строй соединенных друг с другом щитов внезапно треснул, шеренга поддерживающих их пехотинцев опрокинулась, некоторые крюки выскочили из колец, и образовалась дыра.
В нее тотчас ворвались всадники с саблями, топча лежащих на земле Фургонщиков и бросаясь сразу же на последний ряд обороны.
Ошибка. Если бы в атаку шли носящие кольчуги Наездники Бури на одоспешенных лошадях или будь эта пехота менее отчаянной, четырехугольник рассыпался бы во все стороны, а конница выбила бы бегущих в несколько мгновений.
Но это были легковооруженные лучники всего-то в набивных кафтанах или – самое большее – в кожаных панцирях и шлемах, а напротив них стояла стена железа и стали. Несколько сотен пик, рогатин и гизарм склонились, и страшный бронированный еж двинулся в атаку, клюя, коля, стягивая всадников с седел. Через миг лишь несколько наиболее наглых кочевников противостояли Фургонщикам, рубя саблями древки, но, прежде чем человек успел бы преодолеть сотню шагов, они бежали или были убиты.
Открывая дыру в строю ярдов в тридцать шириной.
И триста конных лучников, стоящих строем со стрелами на тетивах в какой-то сотне шагов от верданно.
Они выстрелили. Сразу, едва лишь сбежал последний из штурмующих, выпустили триста стрел, летевших прямо и быстро. С такого расстояния даже хорошая кольчуга, укрепленная надетым на нее набивным кафтаном, не всегда поможет, тем паче что стрелы летели одна за другой, каждый удар-другой сердца, неостановимым, убийственным градом.
Где-то в стороне командир пехотинцев орал надсадно:
– Щиты! Поднимайте щиты! Быстрее, уроды!
Рук’херт смотрел, как щитоносцы начинают вставать так, как их учили: «Если конница разорвет строй и ты упадешь, укройся под щитом и жди, пока остальные справятся, а потом вставай и выстраивайся в линию». Но все это происходило слишком медленно, словно ошеломленные люди двигались в густом сиропе, – а может, это ему лишь казалось, потому что стрелы продолжали врываться в дыру шумящей, мощной волною, и все вокруг словно замерло. Шеренга пикинеров, не заслоненных щитами, шаталась и падала, и прежде, чем восстановили линию, прежде, чем арбалетчики подскочили к отверстиям и угостили кочевников градом собственных стрел, почти половина Фургонщиков выронили оружие, сгибая ноги.
В десять – двенадцать ударов сердца четырехугольник получил сотню убитых и тяжелораненых, а шеренга его дрожала и колыхалась. К тому же они слишком долго стояли на месте, и фургоны успели раствориться в густой пыли.
Они остались одни.
Земля начала дрожать.
– Круг! Круг! Засранцы! Быстрее!!! Раненых внутрь!
Линия щитов начала выгибаться, создавая гигантский круг.
– Сокращаем! Двойной! Говорю, две линии! Насыплем курган из их трупов!!! Цепь!
Две линии щитов снаружи и вооруженная копьями пехота внутри. Крепость, сломать которую стоило бы изрядно времени и крови. Крепость, которая не может сдвинуться с места.
И правда, насыпать курган из трупов се-кохландийцев – единственное, что им оставалось.
Грохот копыт нарастал, и внезапно из пыли перед ними вылетели колесницы, гонящие в карьер с развевающимися разноцветными лентами, прикрепленными к бортам. Ближайшая остановилась рядом с товарищами Рук’херта:
– Убирайтесь отсюда! Мы дадим вам время!
* * *
– Сколько?
– Тысяча, Отец…
Тишина. Ких Дару Кредо со склоненной головой стоял на колене перед Йавениром. Не поднимал лица: ему нынче хватило вида седовласого старикана, небрежно сидящего в резном кресле, – и светловолосой невольницы, стоящей рядом, с ладонью, возложенной в доверительном жесте на его плече. Было в том что-то неестественное. Невольники должны ползать у стоп властелина Вольных Племен.
Дару Кредо упрямо всматривался в свое колено, дорогая кожа штанов была грязна и забрызгана кровью. Ему пришлось командовать лично, во главе отряда приближенных носиться от а’кеера к а’кееру, выкрикивать приказы, поднимать дух, поддерживать тех, кто колебался. Он не мог даже приблизительно прикинуть, сколькими убитыми и ранеными он заплатил за эту трехчасовую схватку, за безумные атаки на колесницы и на бронированные, словно какое-то мифическое чудовище, четырехугольники пехоты. Две, три тысячи? Возможно, через несколько часов он будет знать точно. В лагере были уже десятки шатров с ранеными и умирающими воинами, а последняя, продлившаяся едва ли полчаса схватка с контратаковавшими колесницами наполнила еще несколько. Он не думал, что Фургонщики выведут их из каравана и что будут столь яростно отчаянны. На минуту-другую среди нападавших воцарился полный хаос, и казалось, что колесницы отбросят их на милю назад, разобьют, погонят на лагерь.
Если бы он не вмешался лично, все могло бы так и случиться.
Впрочем, верданно и не стремились к яростному преследованию, им хватило спасти свою пехоту, пусть бы это и стоило еще двухсот – трехсот экипажей.
– Хорошо. Очень хорошо, мой Сын. Я тоже думаю, что они потеряли тысячу колесниц, причем – только в схватке с легкой конницей. Но ты-то, конечно, понимаешь, что не это их главная сила?
– Да, Отец. – Дару Кредо поднял голову, старательно обходя взглядом невольницу. – Их сила – боевые фургоны.
– Верно. Колесницы только должны задержать нас на то время, пока боевые фургоны встанут в строй. Но мы заставим их встать там, где этого хочу я. На вершине той возвышенности.
– Придется атаковать вверх по склону, – вырвалось у него.
– Это не слишком крутой склон, первый из рода Дару Кредо. Небольшой. А у них там не будет и капли воды, а легкий ветер раздует всякую искру в пожар. Им придется использовать остатки запасов, чтобы гасить огонь, а уж огня мы не пожалеем. Я поджарю их на огне их собственных фургонов.
Некоторое время Отец Войны всех Вольных Племен легко ухмылялся. Словно говорил о какой-то мелочи, пересказывая шутку.
– Взгляни туда, – указал он на противоположный конец долинки, где караван наконец-то устраивался на вершине холма. – Там они должны остаться и умереть.
Ких Дару Кредо оглянулся; несмотря на то что от верданно его отделяли какие-то три мили, лагерь их производил изрядное впечатление. Стена фургонов шириной в двадцать шагов скрывала – теперь он видел это прекрасно – неисчислимые ряды повозок. Увидел, как все они делают поворот вправо, чтобы идти вершиной холма к реке. Перед фургонами кружили колесницы, выше ветер развеивал пыль – и сила Фургонщиков открывалась, словно на ладони.
Внезапно он понял, что им не удалось вырвать из этой стены ни одного укрепленного фургона, а в его племенах осталось всего десять тысяч воинов. Или в два раза больше, если посадить на лошадей женщин и подростков.
– Как… – Он сглотнул. – Как мы заставим их там остаться?
Улыбка старика чуть расширилась:
– Это просто, Сын. Мы испугаем их до смерти.
Йавенир поднял костистую ладонь, и где-то за его спиною вверх выстрелил клуб желтого дыма.