ГЛАВА 33
О выводах Валентайна
Цените молодость. Это в восемнадцать домогательства многочисленных поклонников утомляют, а в сорок кажутся милыми, но уже редки.
Записки боевой ведьмы
А хвост у Рыжика был волосок к волоску. Круп лоснился в узком солнечном луче. Воздух конюшни, уютно пахший соломой, зерном и чистой шерстью, почти звенел от напряжения.
У проверявшего подпругу Саги желваки ходили ходуном, в косом освещении это было особенно заметно. Переступая с ноги на ногу, я подёргала свой пояс:
— Это хорошо, что со мной поедет Валентайн. Он может защитить… — С каждым словом голос слабел и наконец оборвался.
Саги нахмурился. Его пальцы, как заведённые, снова и снова проходились по приструге. Неужели он не понимал, что сейчас я не могу отказаться от помощи? Ведь на завтраке сказал, что всё понимает, но почему взгляд похолодел — ни одного поцелуя, ни слова доброго со злосчастной минуты признания в намерении Валентайна меня сопровождать? Я потёрла лоб.
— Я. Это. Понимаю, — не глядя, отозвался Саги, наконец оставил в покое пристругу и дёрнул притороченную сумку. — Всё необходимое положил, инструкция в боковом кармане.
Повернув голову, Рыжик протяжно всхрапнул. Саги толкнул ладонью его вытянувшиеся губы:
— Ты плохо себя ведёшь, никакого сахара.
Снова всхрапнув, Рыжик понуро опустил голову.
— Обед тоже в сумке, — глухо продолжил Саги.
— Спасибо, — я сделала три разделявших нас шага и положила ладонь на крепкое плечо, невольно скользнула по гладкой ткани на спину под тяжёлые шелковистые волосы. — Спасибо огромное, ты меня просто спасаешь.
Скулы Саги дрогнули, но он сделал усилие, чуть расслабился и блекло улыбнулся:
— Гауэйн всё в дом тащил, впервые этому рад.
С этой слабой улыбкой, весь настороженный, будто застывший на грани чего-то страшного, он выглядел странно неуверенно — неправильно. Неуверенность ему не шла. Саги не вписывался в эту жалкую конюшню, в роль слуги. Я коснулась завитка печати на скуле — Саги вздрогнул — и погладила. В знаке была магия изящная, как сам узор, и… ядовитая.
Ведьмовская магия… кричащая: «Моё!»
Я отдёрнула руку. Сердце панически колотилось.
— Да… кхм, — я потупилась. — Гауэйн…
Во втором отделении подвала нашлось много экспериментальных и не совсем легальных вещиц. С их помощью Саги, приблизительно рассчитав заряд по данным карты, подготовил колышки для печати от мышей и чёрной ржи. На мою скудную магию ложилось подновление очистительных заклинаний двух южных колодцев — силёнок должно хватить даже без биллариса. И Валентайн действительно вроде как не нужен…
— Спасибо, — приподнявшись на цыпочки, я не дотянулась до щеки Саги, ухватила его за прядь и потянула. Он склонился, и я прижалась губами к тёплой коже. — Спасибо, Саги, ты самый лучший…
«Гомункул» — застряло в горле. Морщась, Саги проворчал:
— Сагихар. Меня зовут Сагихар. Ты что, запомнить не можешь?
— Для меня ты Саги.
Подняв взгляд к потолку, Саги вздохнул и направился к выходу. Рыжик весело трусил следом, вскидывал голову. Милый коняшка. Жаль, хозяев рядом с гулями бросает — а так хороший.
— Постараюсь вернуться скорее, — я заискивающе улыбнулась. — Поможешь?
Снова вздохнув, Саги наклонился и сцепил руки. С них я легко впрыгнула в седло. Расправила плащ. Пристальный ласковый взгляд синих глаз и тревожил до холодка по спине, и отзывался теплом в груди.
— Спасибо, — отвернувшись, я направила Рыжика к воротам.
Саги легко снял огромную перекладину, прислонил к стене. Вмиг нахмурился, нахохлился как-то и, сурово потупившись, потянул створку. Не обиделся же он, что я отвернулась? Или ревнует к Валентайну?
Хватит переживать о чувствах Саги. Следующий владелец через управляющую печать может вытравить его воспоминания обо мне — сердце ёкнуло. А мне такой услуги никто не окажет.
«Не смей привязываться, просто не смей!»
Проём между створками достаточно расширился, я выскользнула на улицу. Слева шли обыватели, бренчала телега с бочками. Прямо — ещё телега и арба. Справа Королева — великолепная, золотисто-розовая в свете погожего утра — летела по мостовой. Люди, всадники, телеги — все расступались, словно рассечённая кнутом вода.
Тёмный камзол с бархатными лацканами плотно облегал стройную фигуру Валентайна. Дрожал на ветру пышный синий шёлковый галстук с блестящей булавкой. Даже в небрежности волос, колыхавшихся при каждом шаге Королевы, чувствовалась попытка привести их в порядок. Новенькие сапоги блестели почище драгоценной булавки. В общем и целом было впечатление, что Валентайн приехал на свидание… Я его мало покусала, да?
Королева пронеслась на несколько шагов дальше, Валентайн резко дёрнул поводья. И она, злобно косясь на меня, закрутилась, эффектно гарцуя. Валентайн, кивнув, сдержанно улыбнулся:
— Доброе утро. Прекрасно выглядите… В утреннем освещении у вас очень красивый цвет глаз.
Да, слышала, утренние страстные занятия любовью придают женщине особое очарование. Сапфировая булавка в синем шёлке галстука сумрачно блестела, Валентайн начинал хмуриться…
Ответить надо вежливо, не провоцируя к повторным поцелуям, но так, чтобы и завтра, и послезавтра Валентайн ездил со мной на работу, даже если дядя сочтёт это излишним…
Я улыбнулась и экспрессивно приложила ладонь к груди:
— Вы очень любезны. А я… Я безумно рада, что вы согласились помочь. Это так благородно с вашей стороны, так благоразумно. После того как вы победили ужасного гуля, я, наверное, лишь с вами буду чувствовать себя в безопасности.
Грубовато, но… глаза Валентайна заблестели, щёки, и без того розовые от езды, заалели. Он отвёл довольный взгляд, но улыбку скрыть не сумел:
— Защищать вверенные семье земли наша давняя обязанность. Только благодаря нашей опеке здесь так спокой… — Осёкшись, он чуть скривился.
— Уверена, ваша семья не виновата в случившемся. Насколько я вижу, вы делаете всё возможное для благополучия земель. Вот и вы, в отличие от бургомистра, сразу решили помочь несчастной практикантке. Даже королевская власть предпочитает экономить на Холенхайме. Так что имею право сказать: Эйлары — лучшие защитники своих земель.
Валентайн снова зарделся, как невинная девушка от комплимента. Кажется, я перегнула палку. Странный он какой-то, а до полнолуния вроде ещё далеко. Может, у него на ведьм специфическая реакция? Или на девушек в целом?
— Благодарю за высокую оценку, — кивнул Валентайн и указал в сторону. — Что ж, пора заняться делом.
— Безусловно, — я направила Рыжика по упиравшейся в ворота улице.
Между лопатками зудело от пристального взгляда. Нахмурившись, Валентайн обернулся, качнул головой и снова посмотрел вперёд. Мы отдалялись от ворот, но взгляд я чувствовала, и… не знаю, что на меня нашло: чуть придержав Рыжика, я быстро оглянулась и послала воздушный поцелуй дому — Саги.
Шелестели листья каштана, трава вздрагивала, стелилась, выворачиваясь светлой стороной, кое-где темнели увядшие скорлупки лепестков. После езды ныли мышцы, и, прислонившись к толстому жёсткому стволу, я сидела с раздвинутыми ногами. На поле под взгорком пятнистые коровы размеренно жевали клевер.
То и дело в меня тыкался локоть Валентайна, уплетавшего мой бутерброд с копчёным окороком и толстыми кольцами красного лука. Лука в обеде было не просто много, а очень много. Похоже, Саги таким оригинальным способом пытался оградить меня от поцелуев. Валентайн еды не прихватил, и сладкий красный лук он, как сказал, обожал. Странное пристрастие для оборотня, но судя по блестящему восторженному взгляду и аппетиту, — второй бутерброд подходил к концу, — Валентайн говорил правду.
Я неторопливо жевала первый бутерброд, облегчённый на три кольца подъеденного Валентайном лука.
Обратил ли тот внимание на способ наложения печати? По протоколу даже для чисто бытовых заклинаний все манипуляции нужно производить на месте, проверив состояние магического фона. Знает ли Валентайн правила? Если да, то как поступит? Я же не только неинициированность скрыла, но и контракт рабочий подписала, не имея возможности его исполнить. Как говорят, одна ложь тянет за собой другую, поэтому лучше не начинать. Хорошо, в следующий раз обязательно это учту. Но сейчас что делать?
Сглотнув, я снова откусила бутерброд и задумалась о перспективах трудоустройства. Жевать стало труднее, мерзкий холодок побежал по нервам: перспективы-то совсем печальные. Где деньги брать?
Вот если получится увезти Саги, его можно сдавать в аренду в бордель для дам. Отличный способ компенсировать мне физический, материальный и моральный ущерб. Представилось выражение лица Саги после такого предложения, и я прикрыла улыбку ладонью. Уверена, женщины бы выстраивались к нему в очередь.
— Как в университете было? — Валентайн повернулся ко мне. Между его пальцем и ломтём окорока с хлебом фиолетово поблёскивало полукружье лука. — Как там живут? Нравы какие?
Проглотив плохо пережёванный кусок, я сипловато уточнила:
— Зачем вам?
— Интересно, — Валентайн склонил голову набок. — У нас домашнее обучение. Амэйбл просто грезит… грезил учёбой в университете. Он ездил с отцом в столицу, побывал в королевской академии и с тех пор мечтал если не о ней, то о чём-то подобном. О королевской академии я наслушался. Интересно, как дела обстоят в обычных университетах.
— Нормально обстоят, — я пожала плечами и отвела взгляд. В глазах зарябило от пятен коров, и я посмотрела на голубое небо. — Я училась в самом слабом, у нас там… не радужно. Жилые корпусы старые, плесени много. В библиотеке не хватает книг по высшему мастерству. Профессора почти все неудачники по жизни, пара потухших есть.
— Но интересно? Нравилось?
Нравилось ли мне? Ох уж эти состоятельные аристократы, их мерка нравится не нравится. Хорошо так жить. Я криво улыбнулась:
— Это была просто необходимость: лицензию выдают только при наличии профильного образования.
— Но это несколько лет жизни, неужели никаких эмоций?
Убить пару человек хотелось, особенно декана огневиков Марли, особенно сейчас — сдавить его бледную шею, покрепче приложить нос шкафом. И отпинать. И ещё стулом бить.
А так — ну какие могут быть эмоции у простолюдинки в обществе низших аристократов и выбивающихся в люди простолюдинов? Аристократы пыжились изобразить значимость, простолюдины — превосходство над себе подобными. Но это, конечно, не разговор для прекрасного солнечного дня и принарядившегося, как на свидание, аристократа.
— Конец сессии — счастье, — ответила я. — Спасшись от зомби, я не была так счастлива, как сдав первую сессию.
Валентайн вскинул брови:
— Что, так жёстко?
— Если ты ведьма и простолюдинка — да.
— Ведьм и среди своих притесняют? — Он сощурился, глаза казались чёрными.
О, волшебницам мы покоя не даём, даже если обходим их стороной. А уж шутки, что весь наш факультет можно в бордель сдавать… Я передёрнула плечами:
— Тех, за кого некому заступиться, притесняют везде и всегда. Спокойно может жить только потомственная ведьма, мать которой инициировалась с сильным магом и нашла ей сильного инициатора.
В груди похолодело. Мама была такой, я могла быть такой — и никто не смел бы бросать жребий, чтобы меня «допросить». Зубы заскрипели, я с трудом их разомкнула, расслабила мышцы, но в груди тянуло, леденило.
— А… ты с кем инициировалась? — тихо спросил Валентайн, и его локоть снова задел моё плечо. — Прости за нескромный вопрос, но хотелось бы знать уровень силы.
И зачем он на «ты» перешёл, а?
— С назначенным комиссией студентом. У него был неплохой магический потенциал, так что силы нормальные. И я не хочу об этом вспоминать, — я откусила бутерброд.
Откинувшись на ствол, Валентайн задумчиво протянул:
— Значит, не понравилось.
К щекам прихлынула кровь, и бутерброд застрял в горле.
Да его какое дело? Что за вопиющая бестактность? Или думает, признавшись, что не девственник, он получил право обсуждать мою личную жизнь?
— Но в этом ничего удивительного нет… — продолжал рассуждать Валентайн, и меня захлестнуло новой волной жара. — Варварство, конечно, сводить девушек с неопытными юношами.
Ну что он несёт? Ведь в инициации главное не удовольствие, я живое тому подтверждение. У меня не было слов, да и будь они — мешал бы говорить кусок бутерброда во рту. А Валентайн снисходительно улыбнулся:
— Но в следующий раз, уверен, повезёт больше.
Сплюнув бутерброд, я звонко предупредила:
— В следующий раз язык откушу.
Брови Валентайна взлетели вверх, щёки пошли красными пятнами. Он поёрзал, будто удобнее устраиваясь, и невнятно отозвался:
— Я просто посочувствовал. Природа же обделила вас, женщин, сделав первый раз неприятным, а вдруг вы об этом не знали, вдруг вы… из-за этого больше не хотите.
Ещё один заботливый нашёлся, жезл ему в зад. Я отвернулась:
— Я об этом знала.
— Уг-кхм. Кхм.
Я посмотрела на остаток бутерброда в своей руке. Нежное мясо, лук, душистый хлеб аппетита не вызывали.
Интересно, чем сейчас занят Саги?
Я сунула бутерброд в обёрточную бумагу и запихнула в сумку:
— Пора работать, — поднялась. — Быстрей начнём — быстрей закончим.
— Да, конечно, — тихо отозвался смотревший в сторону Валентайн.
У него до сих пор горели уши. Что-то кажется, о недевственности своей он солгал. Но не мне его судить.
На тёмно-синем небе проступал серп луны, и глаза Валентайна отливали серебром, губы кривила жутковатая улыбка. Умом я понимала, угрозы глазная иллюминация не несёт, и у оборотней при виде луны настроение обычно улучшается, но страх пощипывал кожу и мешал задремать.
«Я словно высохший колодец в пустыне» — поэтичное сравнение пришло на ум раз пятый, а идей, как приобщить Валентайна к магическому участию в работе как не было, так и нет. На льстивое: «Попробовать не желаете?» — он фыркнул: «Вот ещё» — и отвернулся.
Как его уговорить?
Цокот копыт разливался по шуршащим полям, там перекатывались волны трав, стрекотали цикады и надрывались соловьи, а впереди, под скромной диадемой тускло-жёлтого марева, темнели стены Холенхайма.
Едва мы приблизились, скрипнул засов. В глухой тьме перехода зажёгся прямоугольник дверного проёма, подсветил камни стен и тёмную медь оковки.
Я въехала первой и, развернув Рыжика, обратилась к коренастому стражнику с фонарём:
— Господина Кателя нашли?
Качая головой, непропорционально большой в колпаке шлема, стражник посетовал:
— Ни следа. И кобыла его сдохла.
— Как? — хмурился въехавший Валентайн.
Захлопнув дверь и задвигая громоздкий засов, стражник отозвался:
— А просто: стояла себе в стойле, да и упала.
Мы с Валентайном переглянулись, в его сиявших серебром глазах невозможно было прочитать эмоции, но губы были плотно сжаты, уголки опустились вниз. Нахмурившись сильнее, он спросил:
— До дома сами доберётесь?
— Конечно, — кивнула я.
— Тогда до завтра, — он развернул Королеву. — Открывай.
Стражник потянул засов.
Да что здесь творится?
Золотисто-розовый круп исчез за дверью, щёлкнул засов.
— Что-нибудь ещё, госпожа? — тихо, но, кажется, с намёком, поинтересовался стражник и выпятил широкую грудь.
— Ничего, — я припустила Рыжика к дому.
А стоят ли жалованье и документы простолюдинки такого риска? Каким-то слишком не тихим оказалось тихое захолустье, тут и умереть можно…
Холенхайм, будто не чувствуя угрозы, неправильной тяжести ночного воздуха, спал в свете фонарей. Цокот копыт звучал чудовищно резко, эхо испуганно металось по улочкам.
До ворот дома оставалось ещё прилично, когда они открылись в озарённый переносным фонарём двор. Страх холодком пробежал по нервам, но я только ниже склонила голову, позволяя Рыжику рвануться внутрь.
Ворота за спиной захлопнулись с грозным щелчком. Между лопаток щекотал тяжёлый взгляд.
— Как прошёл день? — натянуто уточнил Саги.
Я обернулась и чуть не свалилась. Волосы Саги, его длиннющие роскошные волосы, были срезаны по плечи.
— Аа… — Моргнув несколько раз, я по-прежнему видела короткую стрижку и почти не замечала хмуро сдвинутых бровей.
Саги сложил руки на груди.
— Твои волосы, — я растерянно взмахнула, на себе показывая их новую длину.
— Мм? — Саги пропустил светлые, блестящие пряди между пальцами.
— Тебе идёт, — я наклонилась спрыгнуть, но остановилась, глянула исподлобья: — Поможешь?
Выражение лица Саги смягчилось. Новая причёска ему шла и наверняка была в тысячу раз удобнее прежней. Ухватить бы прядь и пощекотать свежесрезанными, ещё колкими кончиками себе нос, щёки. Как Саги несколько мгновений назад, пропустить бы между пальцами пряди.
Плавно приближаясь, он протянул руки, и я нырнула в них. Ноги сами обхватили его талию. Я повисла на Саги, прижимаясь, утыкаясь носом в шею. Отбитые мышцы слегка ныли, но неудобство окупалось удовольствием объятий. Саги легко держал меня на весу, и голос убаюкивал:
— Ну что случилось, Мия?
Брызнули слёзы.
— Я так устала, — я крепче обняла его. — Невыносимо устала.
— А у меня сладкий пирог с малиной. Ты говорила, что любишь малину. Я достал.
На учащённо забившемся сердце потеплело, слёзы подсохли. И вроде понятно, что Саги лишь исполняет долг, но так приятно — до умопомрачения…
Горячее прикосновение ладони Саги к груди подняло волну жара, я выгнулась навстречу и проснулась, тяжело дыша, на двуспальной кровати Гауэйна.
Между штор прорезался серо-голубой свет, белые стены его усиливали, и обстановка просматривалась ясно: узкий стол под окном, миниатюрный стеллаж, два сундука вдоль стены, три стула с одеждой, добротная тёмная дверь. Я раскинулась на большую часть постели, перекрученное одеяло давило на грудь.
Саги спал на боку, почти уткнувшись острым носом в подушку. В тени перламутрово отсвечивал узор татуировок, и ровное дыхание колыхало прядь волос. Мускулистое плечо с гладкой светлой кожей казалось вылепленным из фарфора шедевром. Я осторожно коснулась его кончиками пальцев — чуть прохладная, но живая тёплая кожа. Настоящий. Он — настоящий.
И сердце вновь защемило от нежности. Несколько часов назад Саги гладил мои дрожащие руки своими красивыми сильными пальцами с вылинявшими до серого ногтями и уверял, что всё образуется, что мы — мы! — справимся. Часть украшений и мехов покойной жены Гауэйна я продам и после практики сниму квартиру в Холенхайме, а он с денег на содержание следующего штатного специалиста будет покупать мне продукты. И ведь неплохой вариант.
Я уткнулась в ладонь Саги. Она пахла малиной и мятой. Эти запахи, близость Саги, звук его дыхания, воспоминания — всё пронзительно смешалось, и кровь вскипела, словно магнитом тянуло придвинуться, ощутить его силу, вновь почувствовать его внутри. Желание распирало, требовало действий.
Прерывисто дыша, я запустила руку под одеяло и, обмирая от нелепой и приятной тревоги, потянулась к паху Саги. Член был упруго-мягким, тёплым и гладким, я обхватила, провела к основанию, обратно, и он твердел в моей ладони, выпрямлялся. Нет, в бордель не отдам даже ради безбедной жизни. Моё.
Я искоса глянула вверх. Лицо Саги оставалось безмятежным, но едва замедлила ласку — он толкнулся навстречу, и меня окатило жаром.
— Возьми меня, — глухо, сипло прошептала я, и сиплость отозвалась возбуждающей дрожью. Член в руке стал совсем твёрдым, горячим, я придвинулась ближе.
Саги открыл глаза, его рука скользнула по моему затвердевшему соску, коротко сжала грудь — волна мурашек ринулась вдоль спины — и нырнула под одеяло, зарылась в волосы на лобке, двинулась ниже. Я зажмурилась. Пальцы легко скользили по влажному, дразнили. Звуки тонули в шуме моего дыхания.
Один замирающий удар сердца — и я на спине, ноги раздвинуты, а в следующий миг медленное чувственное проникновение приятно теснило внутренности, и стон опять прорывался сквозь губы. Медленно, слишком медленно, слишком дразняще и многообещающе — я качнулась навстречу, поторапливая. Саги рванулся внутрь, наваливаясь на меня. Судорожной волной покатился жар, и я застонала, стискивая крепкие ягодицы Саги ногами, заставляя протолкнуться глубже.
— Удивительно, как ты дотерпела до своего возраста с такой страстностью, — прошептал Саги, и от моего уха по колее поползли мурашки.
«Аппетит, похоже, приходит во время еды… или еда слишком хороша», — обхватив Саги за плечи, я запустила в совершенную, гладкую кожу ногти, рывками, в такт толчков, выдыхая:
— Име-ешь что-то про-тив?
Кровать взвизгивала от резких движений. Похоже, Саги был не против. Я цеплялась за него, ощущения были другими, чем на столе или четвереньках, — более медленными, что ли? И жарко волнительно было под тяжестью сильного тела. Я, зарываясь пальцами в волосы Саги, отчаянно прижимала его к себе, двигалась навстречу, закусывая губу, чтобы не орать ему на ухо.
Не орать было тяжело — меня всю переворачивало, выгибало и перетряхивало от каждого толчка. Опираясь на локоть, продолжая размеренно вдавливать меня в протяжно скрипевшую постель, Саги провёл пальцем по моим губам, размыкая, порывисто шепча:
— Кричи.
Ну это пожалуйста! Дикий скрип постели утонул в моих стонах. Дыхание Саги обжигало висок, внутри было горячо и хорошо, пальцы и ноги рефлекторно сжимались.
— Кричи.
Толчки участились, стоны превращались в короткие вскрики, и в груди вибрировало. Дыхания не хватало, я снова цеплялась за плечи Саги, погребённая под ним.
«Кровать развалится…» — мысль сгорела в удовольствии очередного толчка. Но ощущение угрозы падения осталось. Каждый стон дерева напоминал, распалял предчувствием страшного — и сильнее хотелось отдаться ощущениям. Я захлёбывалась криками, и по телу побежали волны горячих спазмов, ослепляя и оглушая.
Замедлившись на несколько мгновений, Саги продолжил двигаться. Каждое прикосновение, давление — всё отдавалось пугающе острым возбуждением, казалось, я сойду с ума от резкости ощущений. Сердце сбивалось, навернулись слёзы. Саги содрогнулся, рыча мне в ухо, — я облегчённо выдохнула. Когда слишком хорошо — это тоже может пугать.
Тёплая пульсация сошла на нет, Саги потянулся в сторону, но я крепче обхватила его за шею:
— Полежи так, пожалуйста.
— С удовольствием, — прошептал он.
Истома растекалась по мышцам. Я дрожащими руками провела по плечам Саги — все во влажных выпуклостях царапин. Внутри похолодело:
— П-прости.
— Ничего страшного, — прошептал Саги, поглаживая меня по макушке. — Всё хорошо.
Под ним действительно казалось, что всё хорошо. Всё-всё. Я прижалась губами к ключице. Разгорячённая кожа пахла приятно, глухой перестук наших сердец сливался.
«Он же гомункул, всего лишь гомункул», — тревога, почти ужас, тянула меня прочь, спрятаться, не чувствовать этого тепла…
— Всё образуется, — пальцы Саги путались в моих волосах, губы мягко касались лба, виска.
Глухой частый стук наполнил дом:
— Ту-ду-ду-ду-дук. Ту-ду-ду-ду-дук. Ту-ду-ду-ду-дук!
Саги приподнялся на руках, и волосы соскользнули с плеч, скрывая лицо тенью, прорезанной отблесками татуировок. Кончики прядей щекотно касались моих скул.
— Ту-ду-ду-ду-дук. Ту-ду-ду-ду-дук. Ту-ду-ду-ду-дук. Ту-ду-ду-ду-дук.
Освобождённой от приятной тяжести груди стало холодно, в сердце разверзлась пустота.
Метнувшись в сторону, Саги набросил на меня одеяло:
— Быстро приведи себя в порядок. В купальне в печи стоит ведро, вода ещё тёплая, — он схватил со стула чёрный балахон и, на миг показав густо иссечённую царапинами спину, вышел в коридор.
Там, на улице, продолжали стучать всё отчаяннее. «Ту-ду-ду-ду-дук», — переполнило дом.
Я села. В груди нестерпимо тянуло, пальцы немели.
— Ту-ду-ду-ду-дук. Ту-ду-ду-ду-дук!
Минуты тянулись — слишком длинные, мучительные и в то же время быстрые.
— Ту-ду-ду… — оборвалось в тишину.
Стало тихо-тихо, до ломоты в висках.
Тягостная, пронзительная тишина. Её разбили торопливые шаги — всё ближе, ближе, совсем рядом. В темноте проёма выбелилось лицо Саги, он стиснул косяки, почти повис на них. Но голос звучал ровно:
— Зомби подошли к городу. В них опознали жителей одной из южных ферм.
Сердце пропустило удар. Пересохло во рту. Я тяжело сглотнула и… бросилась под кровать.
