В 1929 году он однажды встретился с молодым художником-каталонцем, и тот пригласил его в гости в свою мастерскую в Кадакесе. И вот летом 1929 года Элюар и Гала едут туда. Рассказ меняет тему.

Кем был тогда Сальвадор Дали? Ему было двадцать пять лет, он был родом из знатной семьи, которая жила в Фигерасе. Очень рано стало заметно, что у Сальвадора любовь к оригинальности сочетается с сильными запретами. Он то экспансивен и эксцентричен, то становился очень сдержанным, даже замыкался в своем молчании и сомнениях.

В 1921 году он поступил в Мадридскую художественную академию, и в этом же году умерла его мать. Он получил классическое образование, но с трудом терпел учебу, и по этой причине его часто исключали из школ за непослушание и дерзость. Пока он полностью подражает в своих картинах художникам испанского барокко – то Эль Греко, то Веласкесу, и его работы не слишком оригинальны. Но в его душе таится более анархическое вдохновение. На эти свои стремления он находит ответы в сюрреализме и с 1925–1926 годов без приглашения примыкает к этому движению. Там он открывает для себя Магрита, Танги, Бретона и поэзию Шара. Все они раскрывают перед миром глубины своего воображения, не признавая святынь, но отважно и неистово. Сальвадор, еще не ставший Дали, видит в этом свой последний шанс. Сюрреализм освобождает его от внутренних препятствий и открывает перед ним пути для самовыражения. Он становится любовником Луиса Бунюэля, вместе с которым в 1929 году создал знаменитый короткометражный фильм «Андалузский пес». Но был ли он гомосексуалистом в том же смысле, что Бунюэль и Лорка? В этом можно усомниться: кроме Галы, Дали реализовал свои необузданные средиземноморские сексуальность и чувственность в живописи и в создании своего собственного мира. Молодой художник вызывает интерес у сюрреалистов. У него не слишком соблазнительная внешность, да и рост средний, но он всеми средствами старается сделать свой внешний вид необычным. Его невозможно не заметить: он в любое время года ходит в каталонских туфлях, которые сдавливают ему лодыжки, он носит за ухом цветы лавра или магнолии, смазывает волосы своим знаменитым гелем и помадой, надевает причудливые яркие рубашки. Когда работа для галереи Goemans начинает приносить ему небольшой ежегодный доход, Дали решает вернуться в Фигерас к своему отцу, точней, поселиться в Кадакесе, в скромном домике, который ему уступил отец. Кадакес – рыбацкий портовый городок у моря, приютившийся в маленькой бухте, образованной изгибом берега. Именно здесь, в Каталонии с ее зноем и прозрачным воздухом, в этом краю, где небо так сверкает, а море такое синее, Сальвадору хорошо, он чувствует, что здесь – центр его будущего творчества. Как позже Альбер Камю бросит якорь (в переносном смысле слова) в Типасе, так для Дали Кадакес станет местом, к которому он прикреплен, где все исполняется и распутывается.

Итак, вернувшись на родину, он приглашает к себе в гости друзей-сюрреалистов. Именно по его приглашению Магрит и Бунюэль приезжают на часть лета в Кадакес и супруги Элюар с дочерью тоже поселяются в этом маленьком рыбацком городе в гостинице «Мирамар», уже знаменитой тем, что в ней жили Пикассо, Магрит и Ман Рэй. Дали дал длинные, хотя и не полные объяснения по поводу глубин своей натуры, своей сложной сексуальности, своих фантазий, своих наваждений и своих периодических приступов истерии. В беседах с Андре Парино он говорит о Бунюэле только по поводу сотрудничества в кино, ни словом не касаясь своей с ним гомосексуальной связи, зато много рассказывает об отношениях с женщинами. Он перечисляет длинный ряд своих прихотей и причуд, начиная с дней его учебы в Мадриде и кончая днями его жизни в Париже. Эти причуды уже были началом его знаменитого параноидально-критического метода. Он всегда уверял, что именно благодаря этому методу стал Дали. Его фантазии и оригинальные поступки, которые пугали буржуа и были темой для пересудов и в Каталонии, и в Париже, свидетельствуют об одном и том же – о тоске, влечении к женщинам и в то же время о сексуальном напряжении, которое может разрешиться только судорогой, импульсивным порывом и бредом. Мастурбация, в одиночку или коллективная, будет играть важнейшую роль в его приближении к внутреннему миру. Воображение Сальвадора не дает ему покоя, изматывает его, мучит, как тиран, но одновременно очаровывает. Но все же главная и скрытая цель его поиска – вернуться во внутриутробный мир, словно преждевременная смерть матери прервала его развитие как мужчины и породила в нем это гнетущее желание вернуться в то, что он называл «вагинальным ушатом».

Но Дали очень ясно осознает свои комплексы. Он страдает от них, но и пользуется ими и, даже страдая, эксплуатирует их. Делая это, он свиреп и жесток, что свидетельствует о его величайшей самовлюбленности и полнейшем эгоцентризме. Эта жестокость свойственна ему с раннего детства и приводит в растерянность окружающих его людей (отец высокомерно и сурово следит за ним, Дали это знает и хитрит с отцом). С помощью этого представления, в котором он актер и зритель одновременно, молодому художнику удается излить свою боль и при этом если не уменьшить, то хотя бы ограничить ее. Эта боль всегда выступает наружу в его насмешке. Пока Дали еще не торгует несчастьем, терзающим его душу. Его насмешка над собой еще чиста, не испорчена примесью бизнеса. То, что ему трудно чувствовать себя мужчиной, его склонность к самолюбованию, его заботы о своей внешности и своем лице, смелость, с которой он в строго католической и консервативной Испании делал себе макияж, прикалывал цветы к покрытым лаком волосам, сознательно ища для себя сомнительный стиль, – все это свидетельства хрупкости и искренности. Эта хрупкость и искренность растрогают Галу так же, как его друзей-сюрреалистов. Молчаливый Магрит и его жена приехали в Кадакес по приглашению Дали, и это показывает, как сильно Сальвадор мог заинтересовывать собой и очаровывать других. В это время Дали однажды так охарактеризовал веселую компанию своих парижских и испанских друзей: «маленькие негодяи, алчные и ловкие дьяволята». Позже он сказал: «Я был охвачен бешенством самоуничтожения и пробовал на прочность все ценности, словно для того, чтобы проверить, насколько они крепки, и создать новую иерархию из ценностей, выбранных моим гением». И добавил, что в то время он очень ясно осознавал свою рождающуюся гениальность, потому что приобрел «прочные знания и техническое мастерство, которые позволяли [ему] использовать все возможности [его] клавиатуры в самой благородной классической традиции, при этом позволяя говорить самым тайным силам [его] подсознания». Он заставил свою личность совершить все «театральные эксцессы», развил в [ней] все противоречия, самые бредовые наклонности, самые безумные вымыслы». Теперь ему оставалось только «завоевать любовь, славу и деньги». Именно в этом ожидании себя самого Дали находился, когда перед ним появилась Гала. Он объяснял, что его сексуальность – сердцевина его живописи и возникающих в его сознании образов – питается тремя источниками: «неземной» духовностью; утонченной, грубой и холодной жестокостью и грубыми непристойностями, которые он связывал не только с экскрементами, но и с украшениями (золотом, драгоценностями). «Золото и дерьмо представляют одно и то же». Убедившись, что он не может, как герой-донжуан из прочитанного им порнографического романа, «заставить женщин лопаться с хрустом, как арбузы», он «терзался» из-за своей слабости. Самым сильным симптомом этих мучений были «припадки неудержимого смеха, доходившие до истерики; они были как бы доказательствами движений, происходивших в глубине [его] сознания». В Париже Дали уже дает волю своим тайным стремлениям: «Андалузский пес» и две картины самого художника – «Мрачная игра» и «Великий мастурбатор» – взбудоражили маленький кружок сюрреалистов. Постепенно и медленно ум Дали, который он сам называл «эффективным», и маниакальные выходки помогли ему справиться с тревогами и встретиться лицом к лицу с судьбой. Произошло настоящее посвящение Дали в художники: он познакомился с аристократами-коллекционерами (семьей Ноай, семьей Дато, графиней Куэвас де Вера), с художниками (Задкиным, Бранкузи, Дереном, Кислингом) и поэтами (Десносом, Пере). Среди них еще не хватало того, кого называли принцем поэтов-сюрреалистов, – Поля Элюара.

Галерист Геманс рассказывает Сальвадору о нем: «Он друг Пикассо, знаком со всеми талантливыми художниками, опытный коллекционер и продавец произведений искусства, имеет вес у сюрреалистов». И добавляет главное: «В 1917 году он женился на женщине, у которой восхитительное тело. Он хранит в бумажнике ее фотографию и показывает тем из своих друзей, которые умеют ему льстить. Сейчас она в Швейцарии. Ее зовут Гала». Дали охотно уступает Бретону место председателя в «клубе» сюрреалистов под тем предлогом, что в любом случае «сюрреализм – это [он]», уезжает в Кадакес и приглашает своих новых друзей к себе в гости. Позже он говорил, что тогда «для него настало время встретиться с Галой», и это, несомненно, было так. Тогда в его уме постоянно возникала и укреплялась смутная мысль о какой-то встрече, которая поможет ему проявить себя. Он считал, что «растрачивает свой гений на смех, сперму и видения», так что «да, настало время, чтобы Гала вернула [ему] душу». Но весь этот путь к встрече проходил невидимо, в лабиринтах его бредовых видений, в смутном осознаваемом, но несомненном для него ощущении, что «смертельная игра», в которую он играет несколько последних лет, скоро закончится и он войдет в другой мир, где наконец будет царствовать женщина-богиня, она станет творить и защищать его. В это время он, судя по свидетельствам многих источников и по некоторым его собственным косвенным признаниям, был еще девственником, несмотря на сильную эротическую активность, выражавшуюся почти полностью в онанизме, на гомосексуальные встречи и одержимость женщинами. Его «перегретое воображение отчаянно [ждет] спасательного круга». Дали начеку, его чувства обострены. Он жадно ждет той минуты, когда наконец сможет стать тем, кто он на самом деле. Кто станет той феей, колдуньей, музой, святой, которая его освободит?