Она не обращает внимания ни на советы, ни на упреки Мана Рэя. Следует своему призванию с упрямством девушки, уверенной, что теперь владеет своей профессией и своей жизнью. «Сентиментальной я не бываю никогда», – говорила Ли когда-то; и действительно, она не хочет уступать ни просьбам, ни мольбам Мана Рэя. Ни при каких условиях она не захочет вернуться в прошлое. Когда ее нет рядом, он томится от скуки и измеряет силу своей любви к ней. Любви или жажды обладания? Он рисует маленькие наброски, на которых изображает Ли «кусками». Рисует части ее красоты – отделяет каждую из них от остальных и помещает на бумагу, словно драгоценную реликвию в раку. Постепенно Ли отдаляется от него, и поэтому он освобождает ее от плоти, превращает в святыню, словно в последний раз хочет остановить ее самостоятельное развитие. Последним любовником Ли стал невероятно богатый египтянин Азиз Элуи-Бей. Она влюбилась в него; но, кроме любви, ее привлекали роскошь, которую он ей предлагал, и экзотические обещания, которые делал. Для Мана Рэя эта связь означала окончательное поражение. Он понял, что Ли действительно уходит и больше он ее не увидит. В его уме пронеслись воспоминания о минутах небывалого согласия в телесной страсти и страсти к труду, которые они пережили вместе, когда у них были одна и та же лихорадка и одни и те же ожидания, одни и те же ослепления и открытия. И тогда Ли снова стала добычей объектива, целью его символического фаллоса. Ее рот, ее губы, ее глаза, все самые красивые и самые выделяющиеся на фоне снимков части тела уничтожает потерпевший поражение наставник.

Он терзает их – вырезает из снимков, растирает в порошок, режет на куски, рвет на части. Отныне Ли Миллер должна быть только этим пазлом из расчлененных частей тела, которые, каждая по-своему, станут произведениями искусства. Это единственное решение, которое он нашел, чтобы принизить Ли и ослабить свою боль. Ли остается непоколебимой. Она решает уехать из Парижа в Соединенные Штаты и рассчитывает продолжить там свою карьеру фотографа благодаря знакомствам, которые завязала при посредничестве Мана Рэя. В октябре 1932 года он пишет ей лаконичную записку, в которой дает понять, что его дверь все-таки открыта для нее, и предсказывает, что нити, связывающие их, невозможно разорвать. «Счета никогда не сходятся, человек никогда не платит достаточно. Я всегда остаюсь в запасе». Она не отвечает на эту отчаянную попытку Мана Рэя подать ей сигнал «вернись». В отличие от него она не дорожит сентиментальными привязанностями и любовными переживаниями, хотя Ман Рэй иногда так играл роль радикального сюрреалиста, что ему верили Бретон и его друзья. Он остался прежним маленьким эмигрантом; на его фотопортретах, которые создала сама Ли, у него добродушное и очень грустное лицо, а во взгляде безутешная печаль. Ли, в сущности, пришла из другого мира, из края, в котором был сильней дух первых поселенцев, где было меньше воспоминаний. В ней было гораздо меньше европейского, хотя она какое-то время и думала, что должна жить в Европе. Поэтому Ли решила уйти. В ней произошло нечто необратимое, что заставило ее вернуться домой. В конце концов оказалось, что ее дом – Соединенные Штаты, хотя она и утверждала, будто Париж стал для нее настоящей новой родиной. Вернувшись в Соединенные Штаты, она сразу же объявила, что намерена продолжать карьеру фотографа, потому что предпочитает «снимать фотографии, а не быть одной из них». Этот каламбур, сказанный журналисту, встречавшему ее, когда она приехала в Нью-Йорк в октябре 1932 года, стал знаменитым: в нем Ли утверждала свое решение и свой волюнтаризм.

Она опять установила контакт с журналом «Вог», который когда-то «раскрутил» ее как модель. В ту зиму 1932 года она снова позировала для него, в том числе на фотографии, где показана закулисная жизнь фотостудии. На этом снимке Ли стоит в центре интерьера, окруженная точечными светильниками и прожекторами, и позирует перед декорацией в новогреческом стиле, а помогающая ей портниха поправляет белое платье, узкое и прямое, которое плотно облегает идеальную фигуру модели. Лицо, как и прежде, повернутое в профиль, надменно и бесстрастно. Ли в сотрудничестве со своим младшим братом Эриком открывает новую студию по адресу Восточная 48-я улица, дом 8.

А Ман Рэй в Париже пережевывает свое отчаяние и горечь расставания. С сентября, после того как Ли официально порвала с ним, он начал «носить по ней траур» – мучительно горевать и одновременно уничтожать прошлое. Словно изгоняя Ли из своей души, как злого духа, покинутый учитель смастерил метроном и прикрепил к его маятнику фотографию глаза Ли. Может быть, он вспомнил тогда о раннем детстве? Об этих первых годах своей жизни он мало говорил и не любил, когда о них упоминали другие. Когда-то маленький Эммануэль, сын бедных изгнанников-евреев, любил мастерить в семейной портновской мастерской летающие или катящиеся игрушки, которые придумывал сам. И вот теперь, осенью 1932 года, когда он узнал, что Ли ускользнула от него, ему пришла на ум сюрреалистическая мысль – сделать метроном, навязчивый инструмент, маятником которого навсегда станет глаз Ли. Этот глаз, словно глаз Каина, будет вечно смотреть на него. Так Ли всегда будет рядом, властная, как повелительница, но разрезанная на куски, раз деленная на части, сжатая до одного глаза – женщина-циклоп. Он редко представлял ее себе во всей полноте женственности и видел чаще всего через глаз фотоаппарата. И теперь «новая Ли» – глаз на метрономе, вырезанный из ее лица, дает отпор тиранической власти этого лица над его душой. Кроме того, Ман Рэй придумывает для этого предмета объясняющую его легенду: «Если вы любили кого-то, но больше не имеете возможности видеть его, вырежьте глаз из фотографии этого человека, приклейте вырезку к маятнику метронома и установите метроном на любой темп по вашему желанию. Терпите, пока хватит сил, и при этом держите в руке молоток. Затем попытайтесь одним ударом молотка разбить все устройство». Эти советы он предназначает для себя самого: надо постараться забыть Ли и стереть стойкий след, который она оставила во всем, что он пережил за три года их страсти. Свою фантастическую выдумку – вырезать глаз и наделить его безумной самостоятельной жизнью – Ман Рэй еще раньше применил в другой вещи. Она была создана на основе стеклянного шара, наполненного клочками бумаги, которые, если шар перевернуть, изображают снегопад. Ман Рэй поместил в центр этого шара глаз Ли: пусть кажется, что она попала в метель. Он стремился удержать Ли Миллер – любимую женщину, неукротимую Еву, которую не имел возможности стеречь, как тюремщик. Он фотографировал женщину через черную сетку, например на снимке, озаглавленном «Сеточка», но, несмотря на это, Ли убежала. Он, всемогущий, потерпел поражение. Ман Рэй чувствовал себя совершенно «осиротевшим», как говорила Жаклин, любовница скульптора Майо, которая была другом знаменитому фотографу. Он чах и слабел так, что его близкие стали волноваться из-за этого. Но ничто не помогало: Ман Рэй был в отчаянии из-за разрыва с Ли. Он начал строго следовать диете для похудения и выбрал именно ту диету, которую Флоренс, мать Ли, нашла в журнале Health and Food («Здоровье и еда») и прислала ему. Диета была суровой, и Ман Рэй действительно за несколько недель очень сильно похудел. В ту ночь, когда Ли покинула Францию, он допоздна изливал душу Жаклин, а перед этим бродил по Монпарнасу и пил так, что, казалось, опустошил все бутылки во всех барах. Вернувшись на улицу Кампань-Премьер, он взялся за работу, которая всегда была его самой требовательной владычицей и самым надежным спасательным кругом. Он положил на стол три вещи – веревку, чтобы повеситься, револьвер и нож, и встал перед ними, приставив к виску дуло пистолета. Эта имитация самоубийства много говорит о величине его поражения и силе отчаяния.

В последующие недели и месяцы Ман Рэй узнавал новости о том, как Ли устраивается в Нью-Йорке. С досадой он обнаружил, что она создает себе репутацию и делает рекламу на его имени, называя себя и Эрика «представителями школы фотографии Мана Рэя». Это маленькое жульничество рассердило его, но что он мог поделать? Ман Рэй оставил все как есть и продолжил работать.

Около пяти лет он и Ли не виделись, но через год после отъезда Ли во время своего свадебного путешествия с богатым египтянином написала Ману Рэю короткую записку: «Приезжай в Египет: это говорит Азиз; но приезжай скорей… по-прежнему твоя Ли». Здесь все сказано ясно и без иносказаний. Ли, только что вышедшая замуж, еще любила Мана Рэя необъяснимой любовью и в своем позолоченном одиночестве чувствовала все богатство этой любви.