Ман Рэй никогда не смог забыть Ли. То, что было между ними, оказалось столь сильно, что воспоминания не изменились и не стерлись. Значит, теперь надо было обессмертить эту любовь: пусть весь мир видит, что она не может иссякнуть, пусть она будет навечно вписана в историю искусства, ведь Ман Рэй уверен, что он – часть этой истории. Он занялся фотографией потому, что этого захотели критики, клиенты, – в общем, потому, что так решила молва. Но в глубине души Ман Рэй был уверен, что он художник – такой же крупный художник, играющий такую же решающую роль, как Пикассо или Эрнст. Он пишет на большом холсте размером 2,5 метра на метр свой шедевр: «В час Обсерватории: влюбленные».

На этой картине великолепные губы Ли Миллер плавают в парижском небе. Эту работу он писал два года. Губы, застывшие в улыбке, похожей на ту, которая была у Ли во время позирования, с помощью какого-то поразительного оптического эффекта приобрели сходство с двумя обнявшимися телами. Так купола обсерватории, которая находится совсем рядом с его домом, становятся убежищем для любовников. Все – правда, все реально, нужно только это видеть. В этой потрясающей метафоре внезапно открылась вся суть сюрреализма и фантастики. Ман Рэй решил, что должен дать объяснение на этот счет, и написал к картине комментарий: «Твой рот становится двумя телами, которые разделяет длинная волнистая линия горизонта. Это как земля и небо, как ты и я».

Ли заставила его вернуться к тому, чего Ман Рэй желал больше всего, – к живописи. После этого он стал гнушаться фотографией и считал ее вульгарным способом зарабатывать деньги. Только живопись казалась ему искусством, способным достичь истинной сути и мира, и его любви. Кроме того, он думал, что через живопись снова соединится с Ли. А она продолжала свои давние и долгие взаимоотношения с фотографией. И однажды сделала неожиданный поворот в карьере – предложила свою кандидатуру на должность официального военного корреспондента американской армии. Она получила драгоценное разрешение на выезд и проехала по местам боев, фотографируя полевые госпитали и медсестер у изголовья раненых солдат. После освобождения Европы от гитлеровцев она побывала в концлагере Бухенвальд и опубликовала ужасный репортаж о лежавших кучами трупах евреев. «Поверьте в это», – написала она в патетической статье. Ее взгляд отыскивает необычные, но вполне реальные сцены, сюрреалистические, но происходящие в действительности, – труп охранника-эсэсовца, плавающий в канале; дочь лейпцигского бургомистра, которая покончила с собой и лежит мертвая навзничь на кожаной кушетке. Раньше саму Ли резали на куски, разделывали как тушу Ман Рэй, Теодор и все, кто фотографировал ее так много, что это уже становилось оскорблением и причиняло ей ущерб. Теперь она фотографирует исхудавшие тела преследуемых евреев и побежденных немцев, фотографирует весь тот абсурдный пазл, который представляет собой жизнь, мозаику из отколотых от времени мгновений и кусков хрупких тел, которые, перемешавшись в случайном порядке, оказываются все вместе в сбивающем с толку альбоме жизни.

В 1947 году она вышла замуж за лорда Пенроуза и в том же году родила ему сына Энтони. С 1949 года Ли жила в Суссексе, в усадьбе Фарли-Фарм в поселке Мадлз-Грин. Там она вела мирную и, наконец, спокойную сельскую жизнь, которую лишь иногда прерывали поездки в Соединенные Штаты и в старую Европу. Об этом свидетельствуют фотографии, которые она сделала в этот последний период своей жизни. Все происходит так, словно природа восстановила гармонию, о которой Ли так много мечтала. Супруга лорда фотографирует детей, в особенности своего сына с его котом, и друзей, когда те приезжают к ней. Даже Пикассо выглядит спокойным на ее снимке, где держит ее сына на коленях. На других снимках Макс Эрнст и его тайная советчица, художница Доротея Таннинг, обрабатывают сад в четыре руки, а Ричард и Терри Гамильтон шьют в гостиной. Все кажется спокойным. Ли любит готовить и печь сладости, составлять из цветов букеты и устанавливать диеты, непосредственно происходящие от тех, которые когда-то в Покипси любила ее мать. Она проводит часть времени в Лондоне, а часть на своей ферме, время от времени пьет лишнее, пишет статьи для «Вог», немного фотографирует. И следует за Роландом Пенроузом в его путешествиях, чаще всего подчиняясь его желанию. Ее видят в Европе почти везде, но всюду она несет в себе какую-то разновидность депрессивного состояния.

Память о Мане Рэе не полностью стерлась из ее души. Ли всегда считала его человеком, который приобщил ее к искусству фотографии и сплел вокруг нее все те сети, которые она потом выгодно использовала. На ферме рядом с ней стояли две ее фотографии – на одной она была изображена в своей славе манекенщицы, а вторая была выполнена Маном Рэем в его студии-мастерской на Монпарнасе. На ней Ли лежит в своей кровати с голой грудью, вся залитая светом.

Пронизанная светом – вот кем она была по своей сути. Та, кто улавливала его лучи, властная богиня красоты, обладавшая невиданной внутренней силой, непослушная раба собственной легенды, женщина, которая все-таки сделала своим рабом Мана Рэя, который был большой любовью ее жизни, что бы она ни говорила на этот счет. После ее отъезда он лихорадочно писал в книжке для зарисовок: «Элизабет, Элизабет, Элизабет, Элизабет, Ли…» – и смог остановиться лишь для того, чтобы добавить, что он «навсегда заперт… сильно покалечен» этой роковой встречей.